Текст книги "Прощание в Дюнкерке"

Автор книги: Владимир Сиренко

Соавторы: Лариса Захарова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 14 страниц)

XXXII

Нежданно-негаданно опять появился Фернандес. На сей раз в обличье лютеранского пастора. Этот человек казался доктору Гофману всесущим духом.

– Дорн в Праге и нуждается в вашей помощи, – заявил он прикрыв за собой дверь.

Гофман невольно потянулся к медицинскому саквояжу.

– Не то, – остановил его Фернандес – Прежде всего необходимо прояснить ситуацию. Очная ставка с Дворником – вот что ждет нашего друга. Вы должны пойти к профессору и убедить его, насколько необходимо ему принять у себя в гостях мистера Дорна. Самым любезным образом, добавлю.

– Вы говорите так настоятельно, что мне трудно возразить. Но не навредим ли мы Дорну?

– Первая гиппократова заповедь сейчас неуместна. В любом случае Дворнику с Дорном придется встретиться. Но вот если он пойдет на встречу под нажимом других, скажем так, несимпатичных ему людей, а по этой причине поведет себя принужденно или даже враждебно, тогда у Дорна могут возникнуть осложнения. Разве вы хотите этого? Конечно нет. Это первое. Дальше. Мне нужен Дост. Он наверняка заявится к вашему горноспасателю…

– Не понял, – нахмурился Гофман. – Мне следует попросить Крауха разыскать Доста или подождать, когда Дост сам придет к Иржи? Не потеряем ли мы время? Судя по поспешности, с которой вы отправляете меня к Дворнику, вы временем дорожите.

«Чему всегда завидовал, – подумал Фернандес, – так это среднеевропейской обстоятельности. Наверное, поэтому мне легче давались роли южан и арабов. Уж у них все кипит, и в голове, и в руках».

Он откинул полу сутаны и присел на ступеньку винтовой лестницы:

– В идеале дело должно обстоять вот так. Поскольку в ситуацию вмешалась третья сила…

– Гестапо?! – ужаснулся Гофман.

– Абвер… – поморщился Фернандес, – но это для нас с вами значения не имеет. Нам надо, чтобы Дост с успехом выполнил поручение и доставил Дорна в Берлин. Как я представляю себе наши возможности, было бы прекрасно, если бы Дост застал Дорна у Дворника. Барон Крюндер парень чванливый и не простит господам из конкурирующей фирмы наглого вмешательства. Что не без пользы для нас. Так что пусть он поглядит, кто именно экспериментирует над нашим общим другом. Предупредить Доста, я думаю, вполне с руки Крауху, и очень неплохо, если Краух сообщит Досту, что в эксперименте участвует и резидент рейха Пауль Тюммель.

– Мне не хотелось бы сейчас иметь дело с Иржи. У меня есть к тому свои соображения, – осторожно заметил Гофман. Но я могу предложить вам один вариант… Есть такой полковник Моравец в нашем Генштабе. Я с ним незнаком. Но найти к нему подход сумею. Уж он-то сейчас в этом содоме владеет обстановкой, как никто. Он и Доста найдет, и очную ставку сорвет. Вы поняли, кто этот полковник?

– Догадался, – вяло ответил Фернандес, что-то обдумывая. – Ваш план наивен. Но ведь важно одно: Дорн должен обязательно попасть в руки к Досту… Послушайте, Карел, вы не могли бы достать мне мундир офицера-порученца? – Гофман удивился, как быстро изменилось лицо Фернандеса. Глаза загорелись, точно у озорного мальчишки. – Расстарайтесь, друже, – добавил он просяще.

– Никогда не бывал в костюмерных, – пожал плечами Гофман. – А впрочем… Где мы встретимся?

– Я думаю, здесь, – ответил Фернандес. – И послушайте, не будьте щепетильны, поговорите с Краухом. Только об одном – где в любое время дня и ночи я могу найти Доста.

Гофман собрал саквояж. В конце концов, он лечащий врач профессора Дворника…

И свой визит он, естественно, начал с традиционного осмотра. Пан Феликс сдает… Но, видно, сейчас не помочь ему ни лекарствами, ни процедурами, ни курортотерапией, – в Лазнах теперь рейх. И все же Гофман достал рецептурные бланки.

– Не надо, доктор, – тихо сказал профессор, – в Праге сейчас не время бегать по аптекам. Да и все равно. Я уезжаю.

– В Лондон? Как врач я не советовал бы… Нижнее давление очень настораживает.

– А разве ваше сердце не разорвано, пан Карел? Разве вы без сердечной боли в состоянии смириться, что отдано все – истоки чешских рек, национальная гордость, все, чем была славна Чехия – хрусталем, горячими источниками, чудесами стеклодувов!

– Да… – горько кивнул Гофман. – Стало быть, в Лондоне вы можете встретить фрекен Ловитц. Жаль, что ее горячее участие вы не донесли до сердца президента.

– Президент мне не внял, – сухо ответил Дворник, и вдруг его рассеянный взгляд стал пристальным. – Позвольте, но откуда вам известно?…

– Я многое знаю, пан Феликс. Знаю и о ваших встречах с человеком по имени Роберт Дорн. И вы, должно быть, не раз вспоминали в эти дни, как он сетовал на уклончивость Бенеша, с которой президент относился к предложениям не пренебрегать реальной помощью СССР. Как он пытался предупредить вас о предательской политике британцев и французов. Теперь мы видим, насколько был прав Дорн.

– Это верно, – нехотя согласился Дворник, – хотя Дорн высказывался не столь прямо.

– Естественно. Он не мог говорить с вами напрямик, чтобы не разрушить образа, в котором вы воспринимали его, образа шведского лесопромышленника.

– Кто же на самом деле этот человек? И почему, доктор, сегодня вы заговорили о нем?

Гофман почувствовал, профессор всерьез забеспокоился.

– Он действительно шведский лесопромышленник, – уверенно ответил Гофман, помедлил и повторил. – Да, промышленник. А я сегодня заговорил о нем потому, что прошу вас принять его у себя дома.

Ответный взгляд профессора был совершенно обескураженным.

– Дорн сейчас в Праге. Вам необходимо с ним встретиться.

– Разве от этого зависит дальнейшее развитие событий? – спросил Дворник. – Разве еще можно что-то изменить?

– Да, если продолжать бороться.

– Я стар для борьбы. Да и мое время кончилось. Время мягкотелых интеллигентствующих демократов, исполненных лучших намерений.

– Не все так считают, к счастью. Дорн в числе таких людей. Прошу вас, найдите для него время. Иначе… Иначе в дальнейшем Дорн вряд ли поможет правому делу.

– Хорошо, предположим, мы встретимся, – Гофман видел, профессор не слишком рад. – Что даст наша встреча? Как я должен себя вести? О чем говорить с Дорном? Он хочет еще что-то узнать у меня? Еще раз в чем-то убедить? Вряд ли уместны и обоюдные сожаления.

– Вам не о чем сожалеть. Во всяком случае, когда к вам придут люди от Дорна, чтобы договориться о дне и часе, они не должны даже подозревать о ваших сожалениях. И прошу вас, пан Феликс, сразу же позвонить мне и сообщить о времени встречи с Дорном. От этого будет зависеть многое. А сейчас мы вместе подумаем, как лучше построить беседу с Дорном. Тут есть одна тонкость. Ваш разговор в какой-то степени должен обязательно подтвердить, что лондонские беседы… велись именно в той завуалированной манере, о которой мы с вами только что вспоминали… и не могли нанести ущерба другой стране.

– Разве Дорн будет записывать разговор? Только этого не хватало! – профессор возмутился.

Гофман растерялся. Он меньше всего хотел пугать или расстраивать Дворника. Он надеялся, что избежит необходимости называть встречу очной ставкой, которую будут слушать немцы.

– Да, я забыл добавить, – продолжил Гофман со значением, – возможно, Дорн придет не один. И скорее всего, человек, который будет его сопровождать, захочет убедиться, что ваши лондонские отношения с Дорном…

– Прекратите вертеть вокруг да около, доктор! – воскликнул Дворник. – Что за лекарская привычка избегать оглушающих сведений! Вам она не к лицу. Да и я не так уж стар и малодушен. Под другой страной имеется в виду рейх? Спутник Дорна из их разведки?! Вашего Дорна, что, спасать надо?

– Увы, – с облегчением выдохнул Гофман.

Мундир нашелся. Правда, Гофман волновался, окажется ли он впору, но Фернандес натянул галифе и френч без колебаний. Это не то, конечно, в чем щеголяют офицеры чешского Генштаба, но сойдет, со скидкой на чрезвычайное положение, когда каждый военный в любой момент может облачиться в полевую форму. Если еще Гофман выдаст тетушкину рабочую шкатулку, то, подогнанная на живую нитку, форма будет сидеть как влитая.

– Кого вы раздели? – полюбопытствовал Фернандес, ушивая пояс.

Гофман тяжко вздохнул и ответил:

– Никогда в жизни мне не приходилось столько фантазировать.

– Боже мой… Ну, и что вы напридумывали?

– Я сказал сыну здешнего начальника полиции, что из Судет ко мне пришел надежный человек и ему желательно стать военным.

– Что вам ответили?

– Сейчас особых пояснений не требуют, либо помогают, либо вредят. Но молодой Лаба порядочный парень.

– Я что вам говорил? – Фернандес широко улыбнулся. – Я никогда не ставлю нерешаемых задач, ни перед собой, ни тем более перед друзьями.

– А как быть мне? Профессор сообщил, что ждет гостей сегодня вечером.

– Вот и отлично. Купите себе на сегодняшний вечер билет в оперу. Все. Я пошел.

Фернандес аккуратно застегнул все пуговицы френча. Лицо его стало серьезным. Он подошел к Гофману, положил руку ему на плечо:

– Я не хочу говорить громких слов, Карел. Ваша совесть сама укажет вам путь.

– Мы расстаемся, – понял Гофман.

– Нет. Просто расходятся наши дороги. Спасибо, Карел, и берегите себя.

Когда Фриц Дост понял, что темноволосый чешский офицер, неожиданно возникший во дворе, направляется прямо к нему, ему показалось, что земля ушла из-под ног. Он невольно остановился, как бы ожидая незнакомца. Промелькнула мысль: «Этот офицер, конечно, не один. Хорошо, что они застали меня не на явочной квартире, куда меня определил на житье Краух. Самое страшное, что там оружие».

– Честь имею! – козырнул офицер. – Полковник Моравец поручил мне сообщить, в ваших интересах немедленно встретиться с вашим соотечественником герром Тюммелем. Господин Дорн находится у него. Я могу передать полковнику Моравцу, что вы меня поняли? Честь имею! – чешский офицер, как по команде, развернулся через плечо, прошел арку двора и исчез за углом.

Несколько секунд Дост, приходя в себя, пытался осознать, на каком языке с ним говорили, на чешском или немецком, – кажется, все-таки на немецком.

XXXIII

Дворник открыл дверь сам.

– Меня предупредили о вашем визите, мистер Дорн. Прошу. Порой приятно увидеться с теми, кто украшал своим обществом долгие зарубежные путешествия.

Дворник закрыл дверь, критически осмотрев замки, словно сомневался в их надежности.

Они вошли в большую комнату, обставленную старой мягкой мебелью. Некогда золотистый плюш обивки потемнел и стал почти коричневым. Дорн увидел на стене единственный фотографический портрет – в округлом мягком лице юноши в студенческой фуражке угадывался хозяин дома. Других портретов не было видно – неужели Дворник совершенно одинок?

– Жаль, – начал Дорн, – но прежде мне не доводилось бывать в Праге. В Лондоне вы мне рассказывали, это город красивый и жизнерадостный. Сейчас я так не сказал бы.

– Да, пражане тяжко переживают случившееся и опасаются, как бы не стало хуже.

– Напрасно. Вспомните, еще в Кливдене мы говорили только о Судетах. Не затрагивался вопрос ни о Богемии, ни о Моравии, ни о Словакии. И в Мюнхене об этих землях речи не было. Не так ли? – Дорн сказал о Словакии специально для Коленчука.

– Да, так, – согласился Дворник.

– Стало быть, в Лондоне я не кривил с вами душой.

– Еще раз сожалею, что не понял этого раньше.

– Подумайте, пан профессор, все могло произойти в мае, тогда удалось бы избежать многих моральных потерь. Неужели ваша совесть не подтачивается мыслью, что ваше непонимание принесло столько бед? Не скрою – для меня и личных неприятностей. Мою точку зрения поддерживал даже такой большой друг вашей страны, как мистер Черчилль, ведь я передал вам запись его беседы с господином Генлейном…

– Не говорите мне о Генлейне. Мне это неприятно. И не забывайте, не я президент страны. Хотя, должен вам сказать, все, что мог, я сделал.

«Молодец старик! – похвалил про себя Дорн профессора. – Как элегантно дал понять тем, что мы с ним сотрудничали всерьез», – и спросил:

– Надеюсь, вы не упоминали моего имени?

– Конечно. Это противоречило бы моей миссии, – ответил Дворник. – Что бы сказал президент, если бы узнал, что я общался с агентурой.

– Надеюсь, фрекен Ловитц тоже не упоминалась?

– Я даже не знал, что вы с ней знакомы…

– Она мой работник, управляет моей фабрикой в Швеции.

Фриц Дост при этих словах отвел глаза от динамика и посмотрел на Хайнихеля. Он человек зависимый и выполняет чей-то приказ, а Коленчук? Дост зло глянул на оуновца. Как рассказывал Тюммель, его вытащили из пульмановского вагона, ехал на Мукачево, доставили сюда, прямо на очную ставку. Он еще более зависим, стало быть?

«Со всеми разберусь, – зло решил Дост. – Я не прощу этой гниде Коленчуку, как в угоду абверу он в Париже водил меня за нос. Он ответит мне, под чью музыку танцует».

– Ну, господин Коленчук, вы и сейчас скажете, как тогда в Париже, в вашем заплесневелом замке, что не видели, не слышали, понятия не имеете, кто такой Дорн?!

– Тише, господа… – шепотом остановил Доста Тюммель.

Дост бросил на него такой взгляд, что Тюммель только ниже склонился над магнитофонной катушкой.

– Клянусь честью, – быстро заговорил Коленчук, – я не знал, что господин Дорн именно тот господин Дорн… – А уж что господин Дорн такой высокий господин… Мне ведь что сказали…

От внимания Доста не ускользнуло, какой настороженный взгляд бросил на Коленчука Хайнихель.

– Кто сказал? – спросил Дост.

Хайнихель не дал Коленчуку ответить:

– Послушайте, Фриц, вместо того чтобы радоваться, как благополучно заканчивается для вашего друга Дорна эта передряга, вы готовы чуть ли не учинить следствие над этим, – Хайнихель презрительно поморщился, – перестаравшимся человеком. Давайте посмотрим на дело разумно, без лишних эмоций. Кто-то ошибочно указал людям Коленчука на Дорна. Дорн, как опытный работник, не назвал себя. Так было, Коленчук?

– Так точно!

– Так что если предъявлять Коленчуку претензии, то в части не слишком вежливого обращения с офицером рейха, – заключил Хайнихель, в который раз благодаря небеса за то, что эта скользкая история заканчивается. Какой же Лей подонок! Так сыграть на его чувствах! Да если бы действительно там было что-то такое… насчет Шушнига, насчет газет… сейчас профессор обязательно хотя бы намеком поблагодарил Дорна за судьбу своего бывшего ученика и бывшего австрийского канцлера. А они болтают о том о сем, что и слушать, в общем, необязательно. И Хайнихель хотел теперь только одного – чтобы его в этой истории сочли нейтральным участником.

– Мы его лечили, мы обходились с ним по-человечески. У меня не было личных претензий к господину Дорну, клянусь могилой отца и матери!

– Это что? – опять вскипел Дост. – После твоих лап, сволочь, пришлось лечить Дорна?! А ты еще смеешь претензий не иметь?!

– Да тише, господа, – опять недовольно прошипел Тюммель. – Мешаете работать.

– Ни единым мизинцем, – Коленчук истово опустился на колени, – ни единым…

– В гестапо разберутся, – брезгливо бросил Дост.

Мысль о гестапо, куда по милости Доста может попасть Коленчук, обожгла Хайнихеля. Нет, нельзя допустить, чтобы бывший штурмовик, рэмовский мясник… «В гестапо Коленчук скажет и то, что было, и чего никогда не было, – сообразил Хайнихель. – Мне стоит чуть-чуть подвысунуть Лея. Он шишка, ему легче выпутаться, чем мне».

– Успокойтесь, Фриц, – опять умиротворяюще проговорил Хайнихель. – В Дюнкерке брали человека по приметам. Главное, наш товарищ чист и снова с нами. Уверен, штандартенфюрер Лей будет доволен, крайне доволен исходом дела.

– Ах, штандартенфюрер Лей будет счастлив? – воскликнул Дост, он тут же сопоставил факты. Лей говорил о необходимости подключить к работе абвер. А потом Дост сидел в Червоном Градеке, вынужденно бездействуя до тех пор, пока как снег на голову не свалился Хайнихель – офицер абвера. И вообще Лей всю жизнь ждет, когда споткнется Роберт. С тех пор, как в тридцать четвертом возмечтал выслужиться за счет Дорна.

Хайнихель, однако, тоже не спешил помогать! Даже не знал, что Дорн у Тюммеля, но, скорее всего, он откровенно водил за нос, как и гнида Коленчук. «Почему они стремились нейтрализовать меня? – спрашивал себя Дост. – Чтобы подыграть Лею? Если бы не случайность с загадочным чешским офицером, кто знает, что сталось бы с бедолагой Робертом. Они бы все прокрутили без меня. А потом и Гизевиуса сбили бы с толку».

– …Наконец, пленка, которую я передал вам, должна была до конца убедить вас в самых благонамеренных… – донесся из динамика голос Дорна.

Вдруг раздался близкий одиночный выстрел.

Бледный, с перепуганным лицом в комнату влетел человек Коленчука:

– Там… Чешский патруль… Я уведу их…

Дост кинулся к лестнице. Спустился этажом ниже, рванул дверь Дворника, она оказалась заперта, звонил до тех пор, пока не клацнули замки. Оттолкнул оторопевшего профессора и ворвался в квартиру.

– Бежим, Роберт! – схватил Дорна за плечи, развернул и потащил к дверям.

Они пробежали через помещение, где только что прослушивался разговор Дорна и Дворника. Дост невольно отметил, что уже нет ни Хайнихеля, ни Тюммеля, ни Коленчука, ни магнитофона. Из этой комнаты был прямой выход на черную лестницу, что вела в глухой двор – выйти из него можно лишь через полуподвальную галерею.

Они слышали выстрелы, оклики патруля, топот сапог. Потом все стихло.

Дорн вздохнул с облегчением – все как задумано. Фернандес привлек внимание патруля, потом увел патруль и ушел сам.

– Сейчас передохнем, – Дост по-своему понял вздох Дорна. Затащил его в крытую галерею, уставленную вилами, метлами, бочками с преющей листвой, большими черными уличными жаровнями для каштанов…

В квартире, откуда по предположению поручика Стрегоды, начальника патруля, был открыт огонь, сидел старик, имеющий документы на имя профессора теологии Карлова университета Феликса Дворника.

Пан Дворник сделал заявление, что к нему в дом ворвались германские агенты и, угрожая оружием, допросили о давней дружбе с президентом Бенешем. Стреляли люди, которые пытались привлечь к происходившему здесь внимание патруля. Напуганный старый человек обратился к пану Стрегоде с просьбой сопроводить его до аэропорта – он должен лететь в Лондон.

У трапа самолета Дворник невольно обратил внимание на священнослужителя в черном клобуке. Не то армянин, не то черногорец, судя по облачению.

Фернандес через Брюссель направлялся в Мадрид.

XXXIV

Генерал Гизевиус колебался. Его смущало поведение штурмфюрера Доста в ходе служебного расследования. Что расследуется: как исчез гауптштурмфюрер Дорн или почему он исчез? Дост все время склонял расследование ко второму вопросу.

Сам Дорн при первой же встрече сказал генералу Гизевиусу:

– О моей работе с профессором Дворником, господин генерал, знали трое: вы, я и штандартенфюрер Лей.

В голосе Дорна звучала обида.

Гизевиус среагировал на тон, принял упрек на себя – неужели Дорн считает, что это он, Гизевиус, организатор его заключения? Но если это не он, а это не он, то… Гизевиус иными глазами посмотрел на лобовое правдоискательство Доста.

Действительно, в вопросах, которые ставил Дост относительно штандартенфюрера Лея, был свой резон. Хотя бы – почему Лей обратился за помощью в поисках Дорна именно в абвер, к лейтенанту Хайнихелю? Зная проколы, совершенные им в самых разных операциях, не следовало бы ему доверяться.

Дост утверждал, опираясь на свои контакты с чешскими, словацкими и украинскими националистами, что, кроме лейтенанта Хайнихеля, никто не мог рассказать людям Коленчука об операции «Святой» и ее исполнителе. Абвер в операции не участвовал. Следовательно, о работе Дорна с Дворником Хайнихелю мог сообщить только Лей. И несколько сотрудников Объединенного штаба связи утверждали, что заметили некоторые необъяснимые служебной необходимостью контакты штандартенфюрера и лейтенанта. С какой целью Лей посвящал Хайнихеля в работу параллельной службы? На этот счет у Доста имелось объяснение. Лей, начиная с 1934 года, после «ночи длинных ножей», не раз пытался дискредитировать Дорна как бывшего офицера СА. Неоднократно Леи с глазу на глаз даже предлагал Досту провоцировать Дорна и следить за ним в Лондоне. Причина столкновения Дорна и Лея Досту неизвестна.

«Почему так последовательно, – думал Гизевиус, – Дост стремится разоблачить Лея? Вероятно, Дост счел, что пражская перепроверка Дорна бросила тень и на него самого. Ведь Дорн и Дост много лет работали на пару. Их общая операция в Лондоне даже кодировалась как «Сиамские близнецы». Вряд ли Дост абсолютно прав, но сейчас все стараются перестраховаться, где только можно. Конечно, нельзя сбрасывать со счетов и то, что Дост постоянно наталкивался на помехи в своих поисках. Кто же ставил Досту палки в колеса?

«Уж не роет ли Лей под Дорна глубже, чем надо? – вдруг пришла в голову Гизевиуса все объясняющая мысль. – Впрочем, что касается моих собственных отношений с Дорном – назовем их особыми – этот пласт слишком глубок для Лея. Сеть заговора, конечно, широка, но сейчас дело остановлено. А если Лей пронюхал, чем занимался в Лондоне Кордт? – Вывод, следующий из этого вопроса, был крайне тягостным. – Нет, пожалуй, Лей действительно опасный человек, и не только для Дорна. Лаллингер, как я понимаю, им не слишком дорожит и не слишком доволен. Уж очень неприкрыто завидует Лей своему молодому руководителю, его успешной карьере. Стало быть, ни Лаллингер, ни Гейдрих, который Лаллингеру покровительствует, Лея под защиту не возьмут»…

Объединенный штаб связи, осуществляющий общее руководство разведывательным аппаратом различных ведомств рейха, направил начальнику полиции безопасности и СД группенфюреру СС. Рейнхарду Гейдриху указание, завизированное рейхсминистром Рудольфом Гессом, назначить заместителем шефа гестапо в Карлсбаде (бывшие Карлови Вари) штандартенфюрера СС Генриха Лея.