Текст книги "«…Я молчал 20 лет, но это отразилось на мне скорее благоприятно»: Письма Д.И. Кленовского В.Ф. Маркову (1952-1962)"
Автор книги: Владимир Марков
Соавторы: Дмитрий Кленовский
Жанр:
Психология
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)
25
11 марта <19>56
Дорогой Владимир Федорович!
Смысл Вашей «борьбы» стал мне после В<ашего> письма яснее. В предыдущем письме Вы черным по белому писали: «Как видите, я все еще “борюсь” с Вашими стихами!» А т. к. этому предшествовало несколько критических замечаний, то и создалось впечатление, что Вы не столько стремитесь меня обнять, сколько прижать лопатками к ковру… Я возражал, однако, не против такого обхождения лично со мной, а с авторами вообще. У нас с Вами, по-видимому, на этот счет характеры разные. Я как-то сразу раскусываю (на свой зуб, конечно) автора, и если он близок мне хотя бы одним ребрышком – принимаю его и не ищу соприкосновения во всех других, сомнительных для меня, плоскостях – эти последние я просто игнорирую. Так игнорирую я, скажем, позднего, озлобленного, Ходасевича, конквистадорскую сторону Гумилева и т. п. Я съедаю, так сказать, приятные мне ягоды с поэтической грозди и оставляю другие догнивать. Мне совсем не нужен поэт целиком, я наслаждаюсь радующей меня частью и ему за нее благодарен. Иногда эта часть – всего лишь несколько стихотворений!
«Нутро» у меня не такое уж «крепкое», как Вы думаете! Иммунен я только к мнениям тех мыслителей или критиков, которых я, как таковых, ставлю невысоко или же, хоть и ценю, но знаю за людей совершенно иного, чем я, склада мыслей, а потому говорящих со мною на разных языках. Но вот, скажем, мнение Адамовича, Берберовой (женщины с очень тонким вкусом), Ваше (я называю лишь некоторые, сразу пришедшие в голову, имена) – меня тревожит и волнует, и плохой отзыв заставил бы насторожиться. Кроме того, каким-то внутренним чутьем разбираешься в значимости отзывов, отвергая иногда и т. н. «хорошие», но в чем-то порочные. К отзывам Терапиано я иммунен не потому, что они отрицательные, а именно из выше приведенных соображений. Сейчас в «Рус<ской> мысли» напечатана его длинная, на целый подвал, рецензия о моей книге. Иначе как бочкой дегтя в ложку меда (не наоборот!) ее назвать нельзя. Не решаясь отрицать той, как он выразился, «хорошей поэтической репутации», которую я «себе составил», Т<ерапиано> старается объяснить ее тем, что я, мол, появился «вовремя», а потому и пришелся по вкусу. Т<ерапиано> противопоставляет мне поэтов-парижан (Поплавский, Ладинский, Смоленский и др. – подразумевается, конечно же, и сам Терапиано!!), которые, «занятые своим самым важным» (??), не хотели «считаться с читателем, а потому оказались в одиночестве, которое они сами свободно приняли на себя в виде творческой аскезы» (!!!). Ну, в общем, я превратился в некоего конъюнктурного удачника! Тут Т<ерапиано> сам себе противоречит, ибо утверждает, что после войны пошел спрос «на грубый, боевой тон» (и попутно лягает Елагина). У меня такого тона как будто бы как раз и не было и нет! Как бы в противовес терапиановской статье получил письмо от Г. Адамовича. Он благодарил не только за присылку «Спутника», но и за (как он выразился) «то, что книга дает» и пишет: «В книге все (??) хорошо, и притом это хорошее – какого-то особого и редкого качества, без малейшей уступки так называемым веяньям времени, большей частью убогим».
Вы правы, говоря, что мои стихи нравятся почему-то представителям самых различных «сословий». Почти теми же словами, что и Вы, выразился по этому же поводу Н. Андреев[133]133
Андреев Николай Ефремович (1908–1982) – историк, литературовед, в эмиграции жил в Праге, участник Семинария имени Н.П. Кондакова (с 1928), сотрудник (с 1931) и фактический директор (1939–1945) Института имени Кондакова, преподаватель Русского народного (свободного) университета. В 194S г. арестован советскими спецслужбами, до 1947 г. находился в заключении в Берлине, после освобождения уехал в Англию, профессор Кембриджского университета (с 1947).
[Закрыть] (кембриджский). Вот разыскал и списываю (а может, я уже об этом Вам писал?): «Меня поражает, как Вы внятны всем: и еп<ископу> Иоанну Шаховскому[134]134
Шаховской Дмитрий Алексеевич (1902–1989) – церковный и общественный деятель, духовный писатель, поэт, критик. Принял монашеский постриг с именем Иоанн в 1926 г. и был священником в Югославии и Германии (1927–1946), затем в США епископом Бруклинским (1947), деканом Свято-Владимирской духовной академии в Нью-Йорке (1948–1950), епископом Сан-Францисским и Западно-Американским (1950–1960), много писал на церковные, философские и богословские темы, печатал стихи под псевдонимом Странник, переписывался со многими литераторами русского зарубежья. Позже, в 1961 г., был возведен в сан архиепископа Сан-Францисского. Подробнее см.: Голлербах Е.А. К истории русской зарубежной литературы: Материалы из архива архиепископа Иоанна Сан-Францисского (Д.А. Шаховского) // Russian Studies: Ежеквартальник русской филологии и культуры. СПб., 1996. Т. 2. № 2. С. 231–320.
[Закрыть], и Г.П. Струве (с обоими у меня были устные или письменные разговоры о Вашей поэзии), и русским литературным снобам, и “простому читателю”, а из этой книги (т. е. “Спутника”) я прочел кое-что двум англичанкам, б<ывшим> моим студенткам, в совершенстве знающим русский язык, – и как они были поражены, захвачены! Великий дар!» Поразил меня и Филиппов! Несколько лет тому назад он был злейшим врагом моих стихов, это я доподлинно знаю, а теперь вдруг совершенно изменился: по собственному почину написал статью и прислал мне ее с очень лестным письмом.
В Европу (via Неаполь) прибыл Глеб Струве. Пока что… напечатает, по-видимому, в «моей» мюнхенской типографии сборник своих избранных стихов (рукопись уже у меня) – это обойдется гораздо дешевле, чем в USA. Ржевский в мае опять собирается (на лето) в Мюнхен, на радиостанцию. Тарасова уже превратилась в заместителя главного редактора «Граней». Вышел № 27/28 (китайский). № 5 «Опытов» я получил на днях, уже после того, как я, отвечая Цетлиной[135]135
Цетлина Мария Самойловна (урожд. Тумаркина, в первом браке Авксентьева; 1882–1976) – издатель, общественный деятель; жена литератора и издателя Михаила Осиповича Цетлина (псевд. Амари; 1882–1945). С 1907 г. в эмиграции во Франции, летом 1917 г. вернулась в Россию, с апреля 1919 г. вновь в эмиграции. Член Комитета помощи русским писателям и ученым во Франции, соредактор журнала «Окно» (1923), с 1940 г. в США, издатель «Нового журнала» и «Опытов».
[Закрыть] на ее письмо, выразил удивление, что его не имею (С. Маковский получил № еще в конце декабря!).
Раздобыл почти всю прозу Сирина-Набокова и читаю с наслаждением. Знакомы ли Вы с нею? А поэт он неважный (больше рассказчик, чем поэт).
Привет Вам и В<ашей> супруге!
Д. Кленовский
26
26 апр<еля 19>56
Дорогой Владимир Федорович!
Спешу послать Вам касающуюся Вас лично (и притом самым приятным образом – что меня искренне порадовало!) вырезку из статьи Г. Адамовича «После войны»[136]136
Адамович Г. После войны // Русская мысль. 1956. 5 апреля. № 882. С. 4–5; 12 апреля. № 885. С. 4–5. В статье Адамович сетовал на то, что общий уровень эмигрантской словесности неуклонно падает.
[Закрыть], напечатанной двумя подвалами в апрельских №№ парижской «Русской мысли». Кроме как о Вас и о Елагине (тоже весьма восторженно), А<дамович> ни о ком персонально не отзывается и расправляется с эмигрантской литературой en masse[137]137
В целом (фр.).
[Закрыть], причем новой эмиграции достается особенно. Своими высказываниями о Вас и о Елагине (под которыми я, как говорится, подписываюсь двумя руками) Адамович как бы отвечает на некоторые пункты Ваших последних писем ко мне, а именно: 1) на В<аше> недоверие к самому себе как к поэту и 2) на В<аше> мнение о Елагине. В отношении последнего Вы, впрочем, правы в том смысле, что он за последние годы потерял голос (большую талантливость его послевоенных стихов Вы, вероятно, не отрицаете). Елагин – поэт катастроф, гнева и ненависти, и вне этих тем ему, собственно, нечего сказать, ибо духовное «нутро» его несколько ограничено и наивно. Фактически он молчит уже 6 лет, а его прежние стихи перестали звучать, хотя едва ли кто-нибудь откажет им в больших, очень больших формальных и эмоциональных достоинствах. Елагин – молод и, чем-то внутренне переболев, очистившись, что-то внутренне в себе переработав (только подходящая ли для сего часть света – Америка?!), Елагин может еще вынырнуть и создать замечательные вещи, техническими предпосылками для чего он обладает в избытке. Мне думается, что он еще не сказал последнего слова. Не скрою, что в его творчестве мне лично многое чуждо и даже враждебно (Г. Иванов правильно назвал нас духовными антиподами[138]138
В статье «Поэзия и поэты» Г.В. Иванов писал: «У Д. Кленовского с И. Елагиным общее то, что они оба русские поэты и что голоса обоих дошли до нас из лагеря для “перемещенных лиц”. На этом их сходство и кончается. В остальном они антиподы» (Иванов Г. Поэзия и поэты // Возрождение. 1950. № 10. С. 179).
[Закрыть]), но это не мешает мне восхищаться его мастерством.
Китайский № «Граней» представляется и мне, и большинству моих корреспондентов совершенно ненужным. Я по этому поводу уже давно, узнав о том, что он проектируется, писал Тарасовой. Общее мнение: в эмиграции не так много журналов, чтобы уделять чуть ли не целые №№ переводной литературе в ущерб отечественной. Орвелла[139]139
Гвоздем сдвоенного номера «Граней» стал роман Дж. Оруэлла (в другой передаче – Орвелл) «1984» в переводе В.Л. Андреева и Н. Витова (Николая Сергеевича Пашина) (Грани. 1955. № 27/28. С. 3–67).
[Закрыть], впрочем, приветствуют. Кашин из «Граней» ушел, почему – не знаю.
Струве четыре раза писал мне из Италии (где небо улыбнулось ему лишь в последние дни, а то были дожди и даже снег). Оттуда через Женеву он выехал в Париж, куда, вероятно, уже и прибыл. Между 15 и 30 мая он рассчитывает быть в Мюнхене, где, вероятно, решится напечатать в «моей» типографии книгу стихов[140]140
Книгу стихов Г.П. Струве издал лишь несколько лет спустя: Струве Г. Утлое жилье: Избранные стихи 1915–1949 гг. Вашингтон; Мюнхен: Международное литературное содружество, 1965.
[Закрыть] (рукопись уже у меня). Встречусь я с ним впервые, ведь наше знакомство (как и 99 % всех моих знакомств) – эпистолярное. Когда он вернется в USA – не пишет. Перед отъездом он говорил о полугодовой поездке.
В журнале «Жар-птица»[141]141
Имеется в виду издание: Жар-птица: Альманах русской мысли и современного искусства. Сан-Франциско, 1949–1957. Выходил под редакцией Н.С. Чиркова, с 1956 г. редактором-издателем стал Ю.П. Миролюбов.
[Закрыть] (как будто «американском», но печатающемся в Мюнхене) прочел такие проникновенные строки: «Писать неряшливые стихи после Блока, Гумилева, Мандельштама и Терапиано – теперь никто уже себе не позволит».
Ржевский в мае приезжает на несколько месяцев из Швеции в Мюнхен. Жму руку.
Ваш Д. Кленовский
27
22 авг<уста 19>56
Дорогой Владимир Федорович!
Целую вечность Вам не писал! Виноваты в этом мои недуги: болел, лежал в больнице, оперировался, после операции (которая, видимо, не помогла) опять болел и продолжаю болеть. Как видите, перечень довольно невеселый, особенно если учесть, что передо мной маячит призрак новой (уже весьма серьезной) операции, поскольку первая (более легкая) не дала ожидаемых результатов. Жена тоже все время болеет и тоже кандидат на операцию, ибо ничто прочее не помогает. Все это (плюс связанные с этим заботы материальные) угнетает нас обоих довольно сильно…
В связи со всем этим неимоверно запустил мою корреспонденцию и лишь теперь постепенно начинаю расплачиваться с моими эпистолярными кредиторами. Посетил меня, еще в июне, Глеб Петрович Струве. Интересно было с ним лично познакомиться. Он привез мне от себя и от брата[142]142
Струве Алексей Петрович (1899–1976) – библиограф, книговед. После революции в эмиграции во Франции.
[Закрыть] (парижского) замечательный подарок – монографию о моем отце с многочисленными репродукциями с его картин[143]143
Отцом Кленовского был художник-пейзажист, академик живописи Иосиф Евстафьевич Крачковский (1854–1914). По всей вероятности, имеется ввиду альбом: Иосиф Крачковский: 1856–1914. Пг.: Тип. «Унион», 1917.
[Закрыть].Я при бегстве из России взять ее, конечно, с собой не мог и никак не представлял себе, что когда-нибудь явлюсь снова обладателем этой столь ценной для меня книги.
Помаленьку пишу. В № 31 «Граней» пойдет сразу пачка моих новых стихов[144]144
В подборке были напечатаны четыре стихотворения Кленовского, включая цикл «Стихи о Петербурге» (Грани. 1956. № 31. С. 50–53).
[Закрыть].
Сердечный привет!
Искренне Ваш Д. Кленовский
28
октября <19>56
Дорогой Владимир Федорович!
Рад был узнать, что Вы на некоторое время из учителя становитесь учеником, не потому, конечно, что Вам надо не учить, а учиться, а потому, что это учение станет ступенью к более интересной, глубокой, творческой работе, чем Ваша нынешняя. От всего сердца желаю Вам удачи!
Не огорчайтесь выпадами Адамовича![145]145
Отзывы Адамовича казались Маркову весьма двусмысленными. Рецензируя № 4 журнала «Опыты», Адамович откликнулся на поэму Маркова так, что тот не знал, радоваться или обижаться (см. примеч. 2 к письму 19 наст, раздела). Год спустя, рецензируя № 6 «Опытов», Адамович отозвался еще резче: «“Заметки на полях” В. Маркова меня озадачили. Из авторов, появившихся в нашей печати после войны, это один из тех, с которым связаны большие надежды. Но до чего он боек, небрежно поверхностен, многословен, с налетом “легкости в мыслях необыкновенной”! В его коротеньких заметках кое-что остроумно. Удивляет, однако, самая мысль эти заметки представить на суд читателей: это – будто крохи с некоего роскошного стола. А в данном случае ни какого стола еще нет» (Новое русское слово. 1956. 3 июня. № 15681. С. 8). Еще откровеннее Адамович отзывался о Маркове в письмах друзьям. См., напр., письмо 34 в разделе: «Эпизод сорокапятилетней дружбы-вражды: Письма Г.В. Адамовича И.В. Одоевцевой и Г.В. Иванову (1955–1958)».
[Закрыть] Достаточно прочесть книгу Глеба Струве[146]146
Струве Г. Русская литература в изгнании. Нью-Йорк: Изд-во им. Чехова, 1956.
[Закрыть], чтобы увидеть, сколько несправедливейших приговоров вынесла неблагодарная эмигрантская критика лучшим своим писателям (Сирину – Набокову, например[147]147
Наиболее обстоятельный свод прижизненных критических отзывов о В.В. Набокове см. в кн.: Классик без ретуши: Литературный мир о творчестве Владимира Набокова: Критические отзывы, эссе, пародии / Под общ. ред. Н.Г. Мельникова; сост. и подгот. текста Н.Г. Мельникова, О.А. Коростелева; предисл., преамбулы, коммент., подбор ил. Н.Г. Мельникова. М.: Новое литературное обозрение, 2000.
[Закрыть]). Но, говоря откровенно, Вы немного и сами виноваты… В результате Вашего литературного задора и темперамента (за которые я Вас как раз люблю) Вы, ну, как бы сказать: немного перерезвились, что ли. Афоризмы – вещь ответственная, они разрешены лишь авторам сугубо маститым; молодежи их не прощают, даже если ее афоризмы не хуже, чем у мэтров. Вы себя поэтому сами поставили под удар[148]148
См. Об этом в письмах 4–7 в разделе: «“… Мир нам почетных условиях”: Переписка В.Ф. Маркова с М.В. Вишняком (1954–1959)».
[Закрыть]. Те же мысли, но высказанные не афористически, а подробно и с мотивировкой – были бы приняты совсем иначе. Первая реакция Адамовича и других была примерно такая: ишь ты какой, молоко на губах не обсохло, а уже с афоризмами выступает! Сама форма предопределила отношение к сказанному Вами. И, пожалуй, лучше избегать этой формы высказывания своих мыслей (иногда чрезвычайно интересных), чтобы, так сказать, не дразнить гусей.
Что Вам теперь «совестно показаться на люди» (как Вы выразились), то это уж совсем напрасно! Тогда и Сирину-Набокову надо было уже 30 лет тому назад перестать писать! Вы столь талантливы (и притом многообразно талантливы), что пара комариных укусов никак не должна на Вас влиять. Это было бы непростительным малодушием!
Что касается приемов нашей критики, то об этом можно говорить без конца и никакого письма на это не хватит. Скажу только, что раздражают они меня давно, и притом без личного повода, ибо меня критики пока что не обижали. Но я обижался и за других, и за поэзию вообще. Я никак не любитель «журнальных сшибок», но какая-то померанцевская капля переполнила мою душу, и я не удержался (мою статью в «Н<овом> р<усском> с<лове>»[149]149
Кленовский Д. Поэзия и ее критики // Новое русское слово. 1956. 16 сентября. № 15786. С. 2, 8.
[Закрыть] Вы, наверное, читали). Теперь предстоит, конечно, быть ответно искусанным…
Глеб Струве, судя по его письмам, тоже сильно уязвлен отзывом Гуля о его книге[150]150
Статья Р.Б. Гуля о книге Г.П. Струве «Русская литература в изгнании» была разгромной: «Недостатки ее настолько велики, что от положительной оценки книги приходится воздержаться. <…>…Его регистрационная работа пестрит такой непонятной неполнотой и неряшливостью (я настаиваю именно на этом слове), что цена ей становится невелика. <…>…От книги создается впечатление какого-то первозданного хаоса, из чего не родится ни инвентарь, ни тем более литературная критика. Самый же тяжкий недостаток книги – в ее плохом русском языке и невозможном стиле. <…> Для людей, проведших в эмиграции без малого сорок лет и знающих ее литературу и журналистику, эта книга – кривое и тусклое зеркало» (Гуль Р. О книге Глеба Струве // Новое русское слово. 1956.23 сентября. № 15793. С. 8). В ответ Струве упрекнул Гуля в недобросовестных критических приемах, заявив, что тот в качестве не упомянутых в книге лиц перечислял эмигрантов второй волны либо общественных деятелей, в то время как книга посвящена только литературе, причем преимущественно первой волны (Струве Г. Pro domo mea: (Ответ Р.Б. Гулю) // Там же. 7 октября. № 15807. С. 7).
[Закрыть]. До меня газета еще не дошла, и я сужу по кратким из нее выдержкам. Но сразу же в глаза бросается общий злобный и враждебный ее тон. Несомненна ее «мстительная» подоплека, вызванная тем, что Г<леб> С<труве> вспомнил в своей книге сменовеховское прошлое Гуля, о котором он предпочитает не вспоминать. Что касается фактических деталей статьи, то если Гуль, как пишет Струве, в числе якобы несправедливо неупомянутых им писателей назвал, да еще именуя его «поэтом», Эфера[151]151
Из книг В. Эфера известны: фантастическая повесть «Бунт атомов» (Мюнхен, 1947) и сборник стихов «Находки и потери: Стихи 1938–1948 гг.» (Мюнхен, 1948).
[Закрыть] – то дальше идти, право, некуда! Я случайно этого Эфера знаю, ибо во время войны и после он жил в Германии и одно время я даже с ним переписывался. М. б., и Вы его знавали или о нем слыхали? Кроме этого псевдонима он писал еще под именами Росинский и Ивоима (настоящая фамилия его Афонькин). «Известность» приобрел он в дипийских послевоенных лагерях тем, что немцы называют Schundliteratur[152]152
Дешевая беллетристика (нем.).
[Закрыть] – романчиками, где (для примера) повествуется о скрещении обезьян с остовками в гитлеровских кацетах. Перебравшись в Америку, сей муж молчал лет 6–7 и лишь сейчас опять впервые объявился с рецензией[153]153
В № 44 «Нового журнала» В. Эфер опубликовал рецензию на книгу А.Я. Браиловского «Дорогою свободною» (Нью-Йорк: Орфей, 1955).
[Закрыть] в № 44 «Нов<ого> журнала». Упоминать о нем в книге об эмигрантской литературе было бы, в сущности, неприлично. Это очень напористый, нагловатый парень и, вероятно, понравился Гулю, взявшему его себе под крылышко. Г<леб> С<труве> написал мне именно об Эфере, ибо во время нашей встречи этим летом у нас зашел о нем разговор.
Я пробовал устроить стихи Моршена в «Рифму» и вел по этому поводу долгие переговоры с Сергеем Маковским. Последний сперва пообещал, затем долго и упорно отмалчивался и уклонялся от ответа на мои повторные напоминания и лишь недавно, прижатый к стенке, сообщил, что он, мол, очень старался, неоднократно говорил о Моршене с Ир<иной> Яссен, но уговорить издать его не сумел. Уверяет, что я преувеличиваю его роль в издательстве и что от него там ничто не зависит… Я ему не верю и сомневаюсь, говорил ли он вообще с Яссен о Моршене (что она может против него иметь?). Это лишь eine faule Ausrede[154]154
Пустая отговорка (нем.).
[Закрыть], а настоящая причина кроется, вероятно, в том, что Моршен парижанам не созвучен. Последнее, что я мог сделать, это «клюнуть» за это «Рифму» в моей статье. Моршену я обо всем этом недавно написал. Очень жалею, что ничего не вышло, ибо отсутствие сборника стихов Моршена я ощущаю как некую несообразность, с которой надо как можно скорее покончить. Печально, что Моршен сам очень индифферентно относится к этому вопросу.
Сердечный привет Вам и Вашей супруге. Рад буду узнать, как чувствуете Вы себя на новой работе.
Искренне преданный Вам Д. Кленовский
29
12 ноября <19>56
Дорогой Владимир Федорович!
Очень порадовало меня Ваше письмо – и тем, что моя статья пришлась Вам по душе, и разными другими высказываниями, в частности о том, что Вы чувствуете необходимость совместного реагирования на «неприличные выходки». Этих последних – увы! – достаточно. Дело не водном только Померанцеве (Терапиано вообще меньшее зло). Вы, наверное, читали в «Н<овом> р<усском> с<лове>» совершенно бессмысленные словоизвержения «пушкиниста», «литературоведа» и «профессора» Гофмана[155]155
Гофман Модест Людвигович (1887–1959) – литературовед, критик, сотрудник Пушкинского Дома РАН (с 1920). В июне 1922 г. командирован во Францию, в 1926 г. перешел на положение эмигранта, преподавал на русском отделении Сорбонны.
[Закрыть], а в «Посеве» словесные упражнения какого-то Берлогина[156]156
Берлогин Михаил – журналист. После Второй мировой войны в эмиграции, сотрудник издательства «Посев» и журнала «Грани».
[Закрыть] (особенно характерна его рецензия о «Гранях»)? Не в том, конечно, дело, чтобы открывать огонь по каждому из этих джентльменов, а в том, чтобы среди литературных критиков появился и утвердился бы наконец такой, к которому хотя бы писатели-новоэмигранты чувствовали уважение и доверие. Вы, что называется, предопределены судьбой для этой роли, и, на мой взгляд, будет большой утратой для всей эмигрантской литературы, если Вы не займете в ней это место. Не нужно Вам непременно (хотя и это меня лично порадовало бы) включаться в сегодняшний, начатый мною, спор о критике, но важно «войти» вообще в эмигрантскую критику и занять там прочное место (оно Вам заранее обеспечено). Это, я уверен, явилось бы важным фактором в литерат<урной> жизни эмиграции. От души приветствую поэтому Ваше намерение написать о Моршене.
Мне придется еще, вероятно, выступить в «Н<овом> р<усском> с<лове>» с заключительным словом[157]157
«Заключительное слово» вскоре появилось в газете: Кленовский Д. Чего хочет поэт от критики // Новое русское слово. 1956. 23 декабря.
[Закрыть]. Я, впрочем, никак не любитель подобных стычек, и если решился на первую мою статью, то только потому, что меня вывел из терпения Померанцев, и, как говорят немцы, es wurde mir zu bunt[158]158
Уж слишком (нем.).
[Закрыть]. Я полагаю, что с систематическим проявлением глупости и наглости в печати надо все-таки бороться, иначе они распускаются столь махрово, что задыхаешься. Что я теперь себе по гроб жизни (и даже после сего) нажил злейших врагов – несомненно. Любопытно, что Терапиано, писавший несколько месяцев тому назад в своей рецензии о моем «Спутнике», что этот сборник «на уровне предыдущих двух», ныне, в своем ответе на мою статью, говорит о поэтах (подразумевая, конечно, меня), у которых «вторая книга хуже первой, а третья – хуже их обоих». А сколько моих высказываний и Т<ерапиано> и П<омеранцев> просто исказили в своем ответе! Против поэтов-парижан я выступать и не думал, а «хулой на поэзию» назвал никак не стихи Г. Иванова (как уверяет П<омеранцев>), а лишь некоторые его о ней высказывания. Но я, само собой разумеется, знал, на что я иду и чем «рискую», т<ак> ч<то> все это меня ничуть не смущает. Из писем литерат<урных> друзей и знакомых я вижу, что все они со мной согласны. Какому-то общему настроению я моей статьей послужил, а значит, и достиг какой-то цели.
Жму руку. Искренне Ваш Д.Кленовский
30
29 марта 1957 г.
Дорогой Владимир Федорович!
Давненько Вам не писал, с рождественского поздравления. С тех пор оба всё болели и было не до писем.
Слыхал от Глеба Петровича, что Вы сдали какие-то экзамены, что ли, открывающие перед Вами путь к диссертации. Если правильно понял, это означает, по-видимому, что с донимавшими Вас «выпадениями глухих еров» теперь покончено и Вы можете заняться предметами более привлекательными, вероятно столь любимым Вами Хлебниковым?[159]159
Марков в это время готовил диссертацию о В. Хлебникове, защита которой состоялась в 1957 г. и которая позже вышла отдельной книгой: Markov V. The Longer Poems of Velimir Khlebnikov. Berkeley; Los Angeles: Univ. of California Press, 1962; переиздана: Westport (Ct): Greenwood Press, 1975.
[Закрыть] От души желаю Вам всяческого в этом успеха! Чувствует только мое сердце, что для «литературной критики» (новое, принадлежащее перу Терапиано определение для поэзии и прозы) Вы на ближайшее время (надеюсь, не совсем!) потеряны… Рад был бы ошибиться.
Никакими интересными «европейскими» литературными новостями не располагаю. Ржевский писал, что покидает окончательно Швецию и перебирается в мае в Мюнхен. От общих знакомых слыхал, что Иваск летом переезжает в Швейцарию, где будет читать славистику в Базельском университете. Моя потасовка с Терапиано все еще мне отрыгается: он, видимо, так на меня зол, что спит и во сне видит, чем бы мне еще досадить. В каждой почти своей статье в «Рус<ской> мысли», на какую бы тему она ни была, он непременно плюет мимоходом в мою сторону. Не любят критики, чтобы их критиковали! А бедные писатели должны все терпеть…
Пишу, как и всегда, помаленьку; новой книги в ближайшие годы выпускать не собираюсь. Карпович попросил меня возобновить сотрудничество в «Нов<ом> журнале», и я посылаю ему стихи.
Сердечный привет и наилучшие пожелания!
Д. Кленовский
31
20 мая <19>57
Дорогой Владимир Федорович!
Вспомнил Ваши стихи и еще раз очень, очень искренне пожалел о том, что Вы отрываетесь (не хочу повторить за Вами «оторвались»!) от поэзии…
Козьма Прутков сказал, что поощрение столь же необходимо талантливому писателю, сколь необходима канифоль смычку виртуоза. Правильно, конечно, но можно писать стихи и без канифоли, многие так делали. А о пушкинской «глуповатости»[162]162
Из письма А.С. Пушкина П.А. Вяземскому, написанного во второй половине мая 1826 г.: «А поэзия, прости господи, должна быть глуповата» (Пушкин А.С. Полн. собр. соч.: В 10 т. Л.: Наука, 1979.Т. 10. С. 160).
[Закрыть] вспоминать не стоит – не так уж это умно им было сказано…
Вы полагаете, что моя полемика с Терапиано сделала его еще заносчивее? Если так, то виноваты не поддержавшие меня в этом споре братья-писатели. Многие были со мной согласны, но открыто никто не выступил. Боялись, вероятно, нажить врага, а иные, м. б., даже и радовались, что Кленовский такового наживает. Это в русских правилах. Так и с татарами воевали. А иной критик хуже татарина. Только в «Возрождении» (февральская тетрадь) была статья по поводу этой полемики[163]163
И.К. Опишня большую часть своей литературной хроники «Жизнь и печать» посвятил статьям Кленовского в «Новом русском слове»: «Д. Кленовский в решительной (но весьма корректной) форме протестовал против произвола и, если можно так выразиться, “перепроизводства” зарубежных критиков. Он, вполне, впрочем, заслуженно, обвинял новоявленных литературных оценщиков в пристрастии, в недостатке компетентности, в противоречиях, в излишней и неоправданной самонадеянности. Действительно, за последние послевоенные годы на страницах парижских и нью-йоркских газет как грибы после дождя выросли новые, свежие кадры литературных (да и театральных) критиков. По какому признаку они “становились авторитетными” – совершенно неизвестно. Во всяком случае, отнюдь не по признаку эрудиции и понимания. <…> Нужно заметить, что Д. Кленовский имел в виду двух парижских критиков, которые, после появления первой статьи, им возражавшей, ответили Д. Кленовскому. И в “Новом русском слове” от 23 декабря появилась его вторая статья. <…> Совершенно сознательно имен оппонентов Д. Кленовского мы не приводим: к чему? Возражая и обращаясь к двум, он тем самым дает отповедь всем наполняющим газетные столбцы новоявленным критикам» (Возрождение. 1957. № 62. С. 136–139. Подп.: И. К. О.).
[Закрыть]. Редакция всецело поддержала мою точку зрения и привела много выдержек из моих статей, подчеркивая их «решительный, но корректный тон». Никак этого не ожидал от парижского органа.
Я, впрочем, не согласен с Вами, что моя полемика не привела к результатам. Они выразились конкретно в следующем.
Терапиано стал осторожнее обращаться с поэтами-новоэмигрантами, не так явно их игнорирует, чаще о них пишет. Признал наконец Лидию Алексееву[164]164
Алексеева Лидия Алексеевна (урожд. Девель; по мужу Иванникова; 1909–1989) – поэтесса. С 1920 г. в эмиграции в Константинополе, с 1922 г. в Болгарии, затем в Белграде. Участник литературного кружка «Новый Арзамас», жена М.Д. Иванникова (с 1937). С 1944 г. жила в Австрии, с 1949 г. в Нью-Йорке, сотрудник славянского отдела Публичной библиотеки.
[Закрыть], упоминает положительно о Елагине и т. п.
Он же не так безоговорочно расхваливает парижан, впервые находит и у них недостатки.
Мою точку зрения относительно Померанцева косвенно поддержал Г. Адамович в статье «О свободе поэта»[165]165
Поэт и журналист Кирилл Дмитриевич Померанцев (1907–1991) публиковал в «Русской мысли», помимо стихов и рецензий, статьи и эссе философской тематики, весьма высокопарные, но не очень глубокие. Д.И. Кленовский, придерживавшийся об этих его писаниях весьма нелестного мнения, вступил в полемику с Померанцевым: Кленовский Д. Поэзия и ее критики // Новое русское слово. 1956. 16 сентября. № 15786. С. 2, 8. Вслед за ним и Адамович высказал свое несогласие с мнением Померанцева: Адамович Г. О свободе поэта // Там же. 1957. 17 февраля. № 15941. С. 8. Поводом для статьи послужило опубликованное незадолго до этого в «Русской мысли» стихотворение Померанцева «Стишки о звездах, о цветах…».
[Закрыть] («Н<овое> р<усское> с<лово>»). Статья эта, в сущности, родилась в дыму затеянной мною перестрелки. На одно только плохонькое стихотворение Померанцева Адамович так бы не ответил.
Т<ак> ч<то>, по-моему, кое-какую пользу поэтам-новоэмигрантам моя полемика принесла. Боком она вышла только мне самому. Терапиано не забывает еженедельно кусать меня в «Русской мысли». Я это, само собой разумеется, предвидел и этим не огорчаюсь. Я по-прежнему считаю, что с плохими критиками нужно воевать.
Сердечный привет! Д. Кленовский
