Текст книги "Повесть о красном Дундиче"
Автор книги: Владимир Богомолов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 21 страниц)
Тайна комдива
По рани ворвались в Великокняжескую. Удар был внезапным как гром с ясного неба. Белые не успели даже четко отступить. Одни эскадроны сдавались в плен, другие бежали в степь, и лишь кое-какие офицеры, не успевшие удрать со штабом, пытались наладить оборону, вырваться из окружения.
Подъехав к станционной водокачке, Дундич и его ординарец заметили в кисейном тумане группу всадников. Не успел Дундич спросить, из какой они части, как раздалось несколько выстрелов. Ординарец пригнулся к гриве своего коня, а когда поднял голову, увидел, что Дундич повис на стременах. Что было силы Шпитальный закричал:
– Дундича убили!
И сейчас же со всех сторон к водокачке слетелись конники и помчались вдогон за стрелявшими.
Шпитальный бережно опустил командира на землю. Верх шинели был темным от крови. Ординарец приложил ухо к груди. Глухо стучало сердце. Дундич был жив!
Когда начал расстегивать ворот френча, в левом кармане что-то задребезжало: Иван потянул цепочку и вытянул разбитые часы. Оказывается, в них угодила пуля.
Шпитальный знал, как дорожил этими часами командир. При каждом удобном случае говорил Ивану, что часы, подарок отца, – единственная вещь, которая осталась у него в память о доме. «Как же он теперь будет без них?» – подумал ординарец.
Лишь Дундич открыл глаза, Шпитальный передал его санитарам, а сам поскакал на привокзальную площадь.
Слезы горечи, обиды и злости застилали глаза молодого бойца. За прошедшие месяцы он так прикипел душой к своему командиру, что для него теперь казалось самым страшным потерять Дундича. Сколько раз в атаках, когда командир, увлекшись схваткой с белыми, не замечал опасности, грозящей с тыла, Шпитальный был его тенью. Разящей тенью. Он отлично знал, что в атаке Дундич слепнет от азарта и злости и не видит ничего, кроме отбивающегося врага. Потому никто не смел оказываться впереди командира. Даже если из такой рубки Дундич выходил поцарапанный шашкой или пикой.
Иван Шпитальный не чувствовал угрызений: ведь он делал все, что мог, чтобы отвести беду от любимого командира.
Но сегодня… Кто же мог ожидать? И нужно было Дундичу кричать в туман: кто там маячит? И вот – такое несчастье! Когда теперь поправится командир? Не окажется ли это ранение таким, после которого списывают вчистую?
Конь, словно чувствуя настроение хозяина, шел неспешно, расслабленно ставя ноги в раскисшую жижу дороги.
Когда Шпитальный подъехал к привокзальной площади и услышал нестройный гул, отринулся от черных мыслей. Посмотрел – вся площадь забита пленными.
Спешился Иван и пошел вдоль рядов испуганных белогвардейцев. Но среди пленных не оказалось офицеров. Спросил одного бойца:
– Неужели все офицерье удрало?
– Нет, – ответил тот. – Им Семен Михайлович в вокзале допрос учиняет.
Вбежал Шпитальный в вокзал и аж задохнулся от табачного дыма, запаха креозота, самогона, а главное, оттого, что увидел перед собой зал ожидания, битком набитый золотопогонниками. Приблизился к одному в высокой папахе и приказал:
– А ну, контра, доставай часы.
Услышал его приказ конвоир и предупредил Шпитального, что ограбление пленных – это мародерство и таких бойцов Буденный сурово наказывает.
– Мародерство? – нахмурился Шпитальный, оскорбленный тем, что его поставили на одну доску с вором. – Вот если я, боец Красной Армии, возьму у бедняков пролетариев фунт муки або охапку сена, тогда буду самый последний мародер. А если я хочу своему командиру возвернуть часы, то какой же я мародер?
– Он потерял их, что ли? – полюбопытствовал часовой.
Тут Иван достал разбитые часы Дундича и рассказал, что задумал он принести своему командиру в лазарет точно такие же. Ну уж если не совсем такие, то хоть похожие. Но чтоб непременно золотые и с мелодичным звоном.
– А где же я такие часы найду, скажи мне? – напирал Иван на часового. – Я их отберу у этих буржуев-золотопогонников. И это будет называться, чуешь как? Конхвискация. А ты – мародерство…
– Ты уж извиняй меня, Ваня, – потоптался виновато часовой. – Я в политграмоте слабый.
Подошли другие конвоиры и штабные бойцы. Узнали эту историю и с веселыми шутками-прибаутками сами начали требовать у пленных офицеров часы.
Белые злятся, ворчат, называют красноармейцев грабителями.
А те знай требуют: доставай часы. Если им показывают металлические или серебряные, они на них не смотрят. Почти всех обыскали. Ни у кого нет золотых часов. От досады Шпитальный чуть не плачет.
Наверное, кто-то из пленных пожаловался Буденному на самовольный обыск. Вышел комдив из кабинета начальника станции, где вел допрос. И нос к носу столкнулся со Шпитальным.
– Это как же ты, братец, до жизни такой докатился? – спросил Семен Михайлович. – На чужое добро заришься. Вор несчастный. Да я тебя за это к стенке поставлю! И не посмотрю, что ты лучший боец моей дивизии.
Стоит ординарец, смотрит в глаза комдива и молчит. Знает характер Буденного: пусть погорячится, покричит, потом все равно объяснить можно будет. И когда комдив спросил, где Дундич, Иван молча протянул Семену Михайловичу разбитые часы своего командира. Буденный сразу узнал их, встревожился. Быстро задал вопрос:
– Что с Дундичем?
– Да живой он… – успокоил Шпитальный. – Ранен… В околотке.
– Как же ты, Иван, не уберег его?
Тут Шпитальный все и объяснил. Подозвал Семен Михайлович своего ординарца и приказал ему взять несколько бойцов, обыскать всю станицу, выменять, купить, но без золотых часов не возвращаться.
– И еще, – сказал Семен Михайлович, взглянув на сплющенную крышку часов, – разыщите гравера и доставьте ко мне.
Оказывается, на крышке была надпись.
Когда бойцы ушли, Буденный пригласил Шпитального в кабинет, усадил и уже на ровных тонах сказал:
– Ты должен был враз ко мне явиться и доложить.
– Так я ж и шел к вам. Только окольно.
– Еще лучше поискал бы перво-наперво татарник. Говоришь, вся шинель в крови, а та трава хорошо кровь останавливает. Бывало, матушка приложит к ране и шепчет заклинание. Помогало. А ты – самовольный обыск затеял. Часы тебе захотелось получить, – снова занервничал Буденный. – Если так каждый захочет самочинно отбирать…
– Так я тому кадету, у кого часы взял, расписку дал бы, – оправдывался Шпитальный, – мол, так и так, часы реквизированы в хвонд командира Красной Армии взамен разбитых контрой.
Семен Михайлович оттаял, сощурил калмыковатые глаза:
– Ну и хитрюга ты, Ванюшка. Тебе бы трошки грамоты, и вышел бы стопроцентный дипломат.
После долгих поисков принесли Буденному золотые часы мозеровской марки. Открыл комдив крышку, а в них будто серебряные колокольчики звонят. Вот это то, что нужно. Приказал граверу сделать на верхней крышке точно такую же надпись, какая была на часах Дундича.
Только глубокой ночью пришел Шпитальный в лазарет. Спросил врача: долго ли пролежит Дундич?
– Думаю, нет, – ответил врач. – Рана у него не глубокая. Пуля сначала ударилась обо что-то твердое, а потом рикошетом попала в грудь. Сейчас он крепко спит.
– Еще бы, – облегченно подтвердил ординарец. – Двое суток в седле.
Шпитальный увидел на спинке стула френч командира с темным пятном над левым карманом. Он передал его санитару, а сам принес новый. Переложил в карманы документы, письма, фотокарточки, закрепил в петле кольцо цепочки и опустил часы.
Придя в дом, где квартировал, вспомнил Шпитальный наказ Буденного: «Пусть Дундич не знает о нашей тайне».
Дундич так и не узнал этой тайны. По крайней мере, он никогда ничего не говорил Шпитальному о подмене. Но Иван замечал раза два, как ого командир открывал крышку часов, внимательно перечитывал надпись и подозрительно щурил большие карие глаза.
Шашка президента
За плечами чуть не весь апрель и, считай, тысяча верст под копытами. Рейд конной дивизии по тылам белых оправдал себя с лихвой. Он дал возможность почувствовать и поверить в то, что Дон после Каледина и Краснова не так уж льнет к золотому прошлому. Даже те партизанские отряды, которые не пожелали пойти под начало Буденного, придерживаясь лозунга «моя хата с краю», не могли быть надежной опорой Добровольческой армии, которую с такой энергией сколачивал генерал Деникин, готовя решительный бросок на Москву.
Дон к этому времени расслоился, как пирог. Именитые казаки мечтали о возврате прошлого, своего вольготного житья-бытья, беднейшие охотно шли к Буденному, надеясь у него найти защиту от мироедов, а среднее казачество все еще выглядывало из-за плетней.
– Вы нас дюже не пужайте, – говорили в хуторах и станицах казаки, когда-то верившие без оглядки и Лавру Корнилову, и Петру Краснову, – поживем – увидим.
Но красным кавалеристам урона они не чинили. Больше того, помогали за ранеными ухаживать, снабжать дивизию провиантом, охотно пряча за серебряный оклад божьей матери справку краскомов.
Рейд дал тот результат, о котором мечтало командование Южного фронта. Он показал, что казачество навоевалось, и если не принудительная мобилизация, оно будет вполне лояльно к Советской власти. Конечно, зря эта новая власть лишает их, казаков, привилегий, которые не были манной с неба: сколько казачьей кровушки пролито по прихоти царей! Почему же нельзя носить на шароварах красные лампасы, почему нужно хутора и станицы переименовывать в села и деревни, почему нужно отменять казачий круг и заменять его Советом?
– Ну, ну, станишники, – предупреждал на сходах Семен Михайлович, – глядите, вам виднее. Советская власть все это вам предлагает в порядке совета. Ежели вы не согласны, посылайте ходоков в Москву, к Ленину. Он – человек мудрый, рассудит все по справедливости. А вот как рассудит господин Деникин, это еще бабушка надвое сказала.
– А ты нас не стращан, – неслось в ответ, – поживем – увидим.
– Глядите, братцы, как бы поздно не было.
На том обычно и кончался круг. Молодые, кто тайком, кто в открытую, записывались в красную кавалерию и шли дальше, чтобы разделить нелегкую участь борцов революции, а кто постарше – оставались выиграть время, выждать, авось «перемелется – мука будет».
Но выходило, что выжидать было нечего. Оказалось казачество между молотом и наковальней. Иные и рады были примкнуть к Буденному, но дивизия под напором белых отходила от Маныча к Салу и дальше, к Царицыну. Если бы казаки поддержали единодушно Буденного, не удалось бы Деникину собрать по Дону и Кубани армию, способную тараном переть на Царицын.
Помнился бой под Константиновской. Генерал Павлов, не сумевший удержать станицу, вынужден был уйти с остатками дивизии в степь.
Заняв оборону на нравом берегу незаметной речки Тишанки, буденовцы решили дать передышку коням. Уж больно жалко было им глядеть на них. У некоторых, что называется, живот прирос к синие. А кругом разливанное море степных трав, и кони с удовольствием всю ночь хрумтели житняком и пыреем.
Буденный не бросился догонять Павлова еще и по той причине, что кадеты, убежав за реку, взорвали мост.
Искать ночью брода оказалось делом дохлым – вода, бурля, почему-то быстро поднималась, словно где-то вверху кто-то разорил плотину.
А на зорьке, не успели буденовцы проснуться, как ударила по станице батарея с противоположной стороны. Тревожно заржали в лугах стреноженные кони, бросились врассыпную коровы, только что выведенные из станицы. «В ружье, в ружье!» – призывно звали трубачи.
Прибежал к передовым секретам Буденный, а те ничего сказать не могут: не видели, когда к белым подошла батарея, где она расположилась, кто и откуда ведет коррекцию огня. Впору отходить в степь.
А тут, откуда ни возьмись, два подростка свалились в окопчик. Один рыжий, другой чернявый.
– Дяденьки красноармейцы, – сказал тот, что повзрослее, с рыжими вихрами. – Мы у барина Тищенко подпасками работаем. Когда выгоняли стадо, видели, два казака лезли на колокольню кирхи.
– А пушки где у них? – спросил Буденный.
– Не видали, – честно признался рыжий.
– Должно быть, за садом, – подумав, высказал догадку черня вый.
– Ну, спасибо вам, пацаны, – поблагодарил нежданных разведчиков комдив. – А теперь мотайте отсюда.
– Да куда же мы? – вскинулся старший. – Мы с той стороны. Нам обратно нельзя. Запорют…
– Как – с той стороны? – удивился Семен Михайлович. Перелетели или перепрыгнули, что ли?
– Да нет, – рассудительно ответил тот же малец. – По дамбе старой мельницы. Вон за тем мыском, – начал он обстоятельно объяснять комдиву, – когда-то была водяная мельница Медведева. А теперь там осталась такая горбина. Вот мы по ней и прошли.
– А ну, Дундича ко мне! – приказал Буденный бойцу из охранения.
В это время белые перенесли огонь из центра станицы на окраину, поднимая столбы грязи и пыли над садами и огородами.
– Очумели, что ли, проклятые кадеты! – выругался Семен Михайлович, злясь на незадачливых батарейцев, сокрушающих деревья. – Или что заприметили?
Обрызганные росой листы вперемешку с цветами вмиг скручивались от смрадной взрывной волны, безжизненно падали к ободранным осколками комлям. И привыкшие к крови и смерти бойцы с тоской и грустью смотрели на гибель яблонь, абрикосин, дулин, словно прощались с добрыми, верными друзьями. «Чувство жалости почему-то всегда резче проявляется весной, – подумал Семен Михайлович, сцепив челюсти в злобе на тех, кто ничего не щадит на этой земле. – Потому, должно быть, в такую пору тянет людей к себе земля. Сейчас бы пахать, боронить, сеять, в садах и на огородах возиться, с девчатами любовь водить, песни играть…»
Размечтавшись, Буденный даже не заметил, как волна памяти унесла его в родную Платовскую. Там ведь тоже богуют кадеты. От них, кроме лиха, его землякам ждать нечего. И сады небось если не снарядами, так топорами срубили. А сколько куреней порушено, отметил он, увидев взлетевшую в небо камышовую крышу летней кухни, сколько сирот оставлено. С дремучей тоской глядел комдив на пацанов, с нетерпением ждущих того Дундича, который должен что-то сделать, чтобы батарея замолкла.
Семен Михайлович за эти месяцы несколько раз задавал себе вопрос, почему он так привязался к белобрысому горцу из неведомой ему Далмации, который в анкете пишет, что он хорват, а называет себя сербом. Правда, язык у них почти одинаковый, как, скажем, у иногородних и казаков. А все княжества хорватские, далмацкие, македонские входят в состав королевства Сербия. Так ведь и российские славяне называют себя за кордоном русскими. И с именами у него не все ясно. Сам себя называет Иваном, и земляки зовут то Алексом, то Милутином или Томо. И он на все откликается. Но в анкете написал «Иван». Анкета заверена председателем федерации интернационалистов Мельхером. Мужик этот очень серьезный. Км у можно верить. Впрочем, и на деле проявил себя Дундич лучшим бойцом дивизии, хотя воюет в ней с конца прошлого года. Лихостью в атаке мил ему этот джигит, находчивостью в разведке, беспрекословным исполнением боевого приказа, а уж как о товарище и говорить не приходится. Последним патроном поделится. И еще за одну черту характера любил Дундича Буденный: если знает, что предстоит разведка или серьезная операция, хмельного зелья ни грамма не примет. Тут ему хоть кол на голове теши – не пригубит.
«А корректировщики, видать, действительно сидят на колокольне, – со злостью подумал комдив, наблюдая, как взрывы, миновав сады, медленно приближаются к окопу охранения. – Может, надо быстрее уносить отсюда ноги?» Очевидно, такая же мысль пришла и к бойцам: они взглянули на комдива, как бы прося разрешения на перемену позиции. Буденный кивнул. Но первый же боец, побежавший к реке, был накрыт взрывом.
Сидеть в окопе тоже было опасно, потому что снаряды начали рваться совсем рядом. Мальчишки, упав на дно окопа, вытряхивали из давно не стриженных вихров песок, отплевывались вонючей пылью, и, глядя на них, Буденный сказал:
– Ну, хлопцы, если сейчас нас не накроют, бежим вон к тем воронкам.
Как будто сердцем чуял комдив, что, останься они чуть-чуть дольше в окопе дозора, и костей их не соберут. Уже сидя в воронке, видели, как снаряд разворотил укрытие. Как только очередной окоп передового охранения был накрыт, пушки снова начали бить по противоположной околице станицы, наверно видя гуртующихся конников.
В короткие промежутки между выстрелами и разрывами со дворов и с улиц Константиновской до берега долетали голоса взводных и эскадронных, вопли женщин и плач детей, злая ругань мужиков, тревожное ржанье и редкие винтовочные выстрелы. И вот эти выстрелы больше всего беспокоили Семена Михайловича. Хорошо, если выстрелами добивали раненых лошадей или какую другую животину пли пытались снять с колокольни наблюдателя. А если кто-то из кадетов, затаившись на чердаке, бьет нашим в спину, а того хуже, если казаки обходят с тыла?
И еще думал Буденный, что долгое отсутствие Дундича может быть связано с двумя обстоятельствами. Мог не добраться до штаба нарочный. Или, скажем, получил Дундич приказ, но не смог его выполнить. Но больше всего его душу терзало бедовое предчувствие обхода дивизии. Может, здесь-то кадеты бьют из пушек, отвлекая внимание? И пока снаряды крушат все подряд на берегу и на улицах, генерал Павлов, собрав за ночь свою кавалерию, перешел речку в известном ему месте и ждет удобного момента, чтобы всей мощью навалиться на дивизию красных, причинивших за время рейда столько урона армиям Деникина и Врангеля, сколько они не понесли и на переднем крае.
– Ну вот что, орлята, – сказал Буденный пастушкам, – сейчас бегом за мной в леваду. А ты, – обратился к дозорному, – следи в оба. Если кадеты сунутся с того берега, давай красную ракету. Посиди немножечко один. Кого встречу – пришлю тебе в напарники.
– А если Дундич объявится?
– Я его по дороге перехвачу. Ну, а вдруг разминемся, передай: пусть подумает, как у кадетов батарею забрать.
Самое худшее предчувствие Буденного оправдалось: белые, получив подкрепление, решили, обложив дивизию, прижать ее к речке и здесь уничтожить. А чтобы красные не смогли перебраться на противоположный берег и ни при какой погоде не навели переправу, установили в прилеске батарею, а вдоль садовой ограды несколько пулеметов.
К тому времени как Буденный добежал до штаба, где уже не на шутку встревожились его отсутствием, Ока Иванович Городовиков принял решение: занять круговую оборону и держаться до темноты, которая позволит, прорвав кольцо, скрыться в степи под покровом ночи. Это был не лучший вариант, но другого в такой горячке никто не придумал. На окраины были стянуты все тачанки, полки, по левадам и балкам срочно рыли окопы.
Как и подумал Буденный, его нарочный не добрался до штаба, и потому Дундич вместе с командиром полка Стрепуховым готовился к отражению атаки конницы белых, укрытой в сосновом бору.
– Верное решение, но не до конца, – сказал Семен Михайлович, выслушав торопливый доклад своего зама. – Попробуем скрытно перебраться за речку, отбить батарею и лупануть по кадетам. Думаю поручить это Дундичу. Я к нему, ты на правый фланг, – приказал он Городовикову, а ты, Степан, палец уперся в грудь начальника штаба Зотова, бери на себя центр.
Он легко вскочил в седло, хотел было дать шпоры Казбеку, но в это время к нему бросились пастушки.
– Дяди Буденный, нам куда? – спросил чернявый, который, как успел отметить про себя Семен Михайлович, был побойчее своего дружка.
– Идите помогайте поварам, – принял он мгновенное решение, заметив под ветлой полковую кухню, попыхивающую дымком.
Дундича комдив нашел на гребне взлобка, откуда он разглядывал позиции белых. Когда тот доложил обстановку, Буденный сказал:
– Мы тут сами управимся, а ты бери своих орлов и любой ценой переправься за речку, захвати батарею и поверни ее на кадетов. В штабе два пацана сидят, они знают, где брод!
Незаметно подкатив две тачанки к зарослям терновника, Дундич приказал ударить по другому берегу, а сам с разведчиками рванулся к месту, указанному подпасками. Давняя дамба старой водяной мельницы сослужила добрую службу. Белые не могли даже представить, что красные решатся на такую дерзость и попрут прямо на их пулеметные гнезда. Но огонь двух тачанок отвлек на какое-то время их внимание от берега. Они даже подумали поначалу, что это кто-то из своих, пробившись через станицу, вышел к речке. Откуда красным известно, что именно в этом месте брод? По когда они увидели рядом с всадником в малиновой гимнастерке подростка в синей рубахе, поняли: кто-то из местных открыл красным секрет.
На колокольне заметили грозные вспышки клинков над головами всадников и срочно перенесли огонь пушек к береговой круче. Снаряды взбурлили речку, черные султаны взметнулись перед садом. Но уже ничто не могло остановить бешено скачущих коней. Поняли белые, что дали промашку, перебросив всю кавалерию на другой берег в надежде на легкий успех, который им обеспечит внезапность.
Конь Дундича в несколько прыжков вынес его прямо к пулемету, замаскированному в высокой траве под черными осокорями. И если бы пулеметчики не растерялись, нажали на гашетку, неизвестно, чем бы закончился этот дерзкий бросок. Но счастливая звезда удачи и на этот раз спасла Дундича. Теперь, оказавшись за спинами пулеметчиков, он не рубил их, не расстреливал из нагана, а лишь гнал впереди себя с поднятыми руками.
Проскакав до самого фольварка, Дундич понял, что белые оставили батарею без прикрытия. Поэтому он велел Шпитальному, Князскому и Негошу собирать пленных, а сам с остальными поскакал прямо на орудия. Прислуга, не отстреливаясь, побежала к лесу. Офицер, размахивая револьвером, что-то кричал, требовал, но солдаты обегали его, устремляясь в самую чащу.
Дундич направил своего Мишку на офицера. Тот, почуяв опасность, укрылся за щитом пушки и попытался выстрелить. Дундич, бросив коня влево, с оттягом опустил шашку. Клинок, задев плечо офицера, врезался в сталь щита. Посыпались искры, раздался скрежет металла и вопль раненого. Конец шашки отлетел к ящикам со снарядами. Досадливо сплюнув, Дундич поскакал за убегающими, призывая их остановиться.
– Не стреляй! – кричал он своим бойцам, размахивая наганом. – Стойте! Стойте!
Но прислуга жалась к стволам сосен. Наконец Иван Антонович догнал бородача и, огрев его вдоль спины ременной плеткой, свирепо приказал:
– Стой, сволочь!
Тот скорчился и присел, потянув вверх руки.
– Не решай жизни! – заканючил батареец.
Но Дундич, не обращая на него внимания, устремился дальше, требуя от остальных бросить оружие и остановиться. Когда конские морды уперлись им в спины, обдавая жаром и ошметками пены, кадеты остановились. Не дав опомниться, красный командир велел немедленно повернуть назад и занять место у пушек. Но белые, со звериной опаской глядя на разъяренных красноармейцев, не двигались с места.
– Кто старший? – спросил Дундич, соскакивая с седла. – Ты старший? – ткнул плеткой мордастого фельдфебеля.
– Их благородие, – трясущимися губами прошептал тот. – Остались там, – махнул рукой в сторону батареи.
– Их благородие вознеслись туда, – вздернул карабин к небу Николай Казаков.
Фельдфебель стянул папаху, перекрестился.
– Стало быть, я теперь.
– Тогда вертайся к пушкам, – не давал ему опомниться Дундич. – Как можешь быстро-быстро.
– Дозволь дух перевести, – осмелел батареец, видя, что красные не собираются их расстреливать.
По-человечески Дундичу было жалко этих загнанных до пота, до одышки людей. И в другое время он разрешил бы им даже присесть, прилечь. Но не теперь. Тут каждая минута могла стоить жизни. И еще – ведь Буденный очень надеялся, что Дундич захватит батарею. Развернет ее против белых.
– Нет, дядя, – решительно воспротивился этой просьбе Дундич. – Отдохнешь потом. А сейчас – давай к пушкам.
Поняли белые, чего от них добиваются, переглянулись. Тут палка о двух концах: не подчинишься – уложат на месте, цацкаться не станут, исполнишь приказ, вернется генерал – трибунал обеспечен. Тут есть над чем голову поломать.
Тяжело дыша, побрели солдаты обратно. Ноги их еле поднимались от земли. Пройдут немного и снова переглядываются: не очень ли торопимся? Кажется, раскусил их уловку Дундич, сказал:
– Стойте.
Остановились.
– В шеренгу по два становись! – скомандовал Дундич. – У кого есть фабрика или завод – два шага вперед! Нет таких? У кого конные заводы, два шага вперед. И таких нет? У кого свои хутора и поместья…
Говорил Дундич, шагая вдоль строя и внимательно вглядываясь в изумленные лица артиллеристов. Те понуро смотрели на краскома: издевается, должно быть. Нашел богатеев.
– Значит, нет среди вас эксплуататоров? – угрожающе прозвенел сердитый голос Ивана Антоновича. – Какого же черта вы так усердно служите буржуям и генералам? Я могу очень просто обойтись без вас (тут он явно схитрил: из его отряда никто не мог обращаться с пушками). Поставлю своих орлов, а вас в расход. Но если вы не добровольцы…
– Нет! Не добровольцы, – дружно загудели пленные. – Мы мобилизованные. С нас подписку взяли.
– Какую подписку?
– Если мы того, значица, – начал объяснять за всех бородач, – то наши семьи того.
Дундич понял: эта остановка может легко превратиться в бесконечный митинг, но и гнать батарейцев под дулом карабина ему не хотелось по той простой причине, что подневольный воин уже не воин. А эти черти тем более могут провести буденовцев – будут лупить в белый свет как в копеечку. К одному орудию может встать сам Дундич. Он кое-что соображает в этих панорамах и буссолях, не забыл в артиллерийских мастерских. А к другим кого поставить? Эх, знать бы, давно обучил бы ремеслу наводчика троих-пятерых. А теперь вот возись со всякой контрой.
– Вы понимаете, – укоризненно глянул на артиллеристов Дундич. – Советская власть отдает вам все. Все, что есть на земле. А вы против этой власти.
– Мы б за нее горой, да только где она, мил человек? – выдвинулся вперед бородатый. – Вы нонче – тут, завтра – там, а нам куда податься? Была у нас в хуторе Советская власть. И что же она дала мне, к примеру? Да ничего, а господин Деникин обещает в случае победы и землицы прирезать, и коровенку лишнюю дать, и от продразверстки ослобонить…
«Да, – огорченно подумал Иван Антонович, слушая откровенно казака. – Этак он не то что не перейдет на нашу сторону, еще кого из наших к себе перетянет. Ишь, корову ему пообещали…»
– А где Деникин корову для тебя возьмет? – вдруг оживился Дундич. – Может, у князя или графа какого отнимет?
Артиллерист виновато-хмуро ухмыльнулся: знает, этого не произойдет ни при какой погоде. Понял его ухмылку и Дундич.
– То-то. Борода большая, а ума мало. У твоего же брата бедняка заберет. Тебе радость будет?
Насупились батарейцы. Горько им слушать такой упрек. Что они, разбойники какие, чтоб своих односельчан грабить? А с другой стороны, куда ни кинь – везде клин. Где действительно генералы наберут столько скота, что обещают своему воинству? Тут есть над чем покумекать. Допустим, уговорил их этот добрый и неглупый горец, и они согласились встать к орудиям. Так ведь наступает не Красная Армия, а – белая. Весь донской округ в их руках, вся Кубань, к Салу идут, там до Царицына рукой подать. Бог даст, к осени и в белокаменную вступят. Нет, тут с кондачка не решишь.
– Ну, так пойдете? – еще раз спросил Дундич. – Ты что молчишь? – спросил он фельдфебеля, заметив, что все пленные косятся на него.
– Я как все, – развел руки старый служака.
– Ты не хитри, Ерофей, – сказал в сердцах стоящий за ним артиллерист. – Ты теперь наш командир. Как скажешь…
– Вот это другой разговор! – обрадовался Иван Антонович, решивший в случае чего не церемониться с фельдфебелем.
Тот, очевидно, почуял настроение красного командира, поежился и, набычась, выдавил, точно горло сжала удавка:
– Я что ж, я понимаю…
– Идешь или нет? – подкинул и поймал наган Дундич.
– Иду… – не сказал, а выдохнул младший чин, но тут же словно опомнился и попросил: – Но в случае чего вы нас не покидайте, с собой забирайте. Так я гутарю, станишники?
– Верно! Так! А как иначе, – дружно загомонил строй.
– Давай в станицу! – приказал Дундич ординарцу. – Пусть Буденный быстрее отрывается и отходит к речке.
Казаков, забравшийся на колокольню, видел, что павловцы, спешившись в полверсте, стали подходить к буденовцам скрытно. И и это время из-за реки ударила батарея. Но только по позициям спешенного белого дивизиона.
Николаю было отлично видно, как первые же снаряды огненно-дымовой завесой отгородили белых от красных. Он тут же дал новые координаты. Второй залп пришелся в основном на коней и коноводов, притаившихся в балке. Казаки бросились к лощине, ловя мечущихся коней.
Теперь буденовцы, кажется, поняли, что батарея бьет не по ним. Но, вскочив в седла, они все-таки не бросились вдогонку. Очевидно, думали: чем черт не шутит, а вдруг промашка у батарейцев? Ждали третьего залпа. И он громыхнул над цветастой, как расписная шаль, степью, отгоняя белых от станицы. Наконец-то красные окончательно поверили в свое спасение и устремились на врага.
А Казаков уже наводил артиллеристов на новые цели: белый эскадрон, прорвав цепь в центре, устремился к реке, к тому самому месту, где переправился отряд Дундича. Тут батарея ничего не могла поделать, хотя Николай отчаянно вопил сверху:
– На плотину! На плотину!
Дундич понял, чем терзается разведчик, и крикнул ему, указывая за станицу:
– Гляди туда!
Белоказаки не успели подъехать к старой затопленной дамбе, как в упор ударили три пулемета, хорошо замаскированные в садовой зелени. Теперь белые рванулись вверх по реке. Очевидно, там бы;: брод. Ведь где-то павловцы переправились ночью. Если им удастся прорваться, думал Иван, натворят они бед. Надо не допустить их к броду.
И он перенес огонь батареи на кромку берега. Снаряды разорвались впереди конников, и, поняв, что посажены на мушку, те рванулись через огороды и сады на улицы станицы, но наперерез им шел полк, ведомый Буденным. Сзади теснили белые. Ситуация была самая нелепая. Дундич ничем не мог помочь своему комдиву. Оставалось лишь ждать и надеяться, что Буденный сомнет остатки эскадрона и оторвется от преследователей хотя бы на сотню метров, дав возможность прикрыть его огнем батареи.
Схватка была короткой. Не сдержав натиск, белые рассыпались по переулкам и базам, дав возможность полку подойти к берегу. И в это же время с противоположной стороны вновь заработала батарея, рассеивая лавину белых.
Почуян поддержку артиллерии, красные все чаще бросались в контратаки, оттесняя павловцев в степь. Из края на край станицы метались тачанки, там и сям преграждая путь белым. И в каждом таком броске им помогала артиллерия.
Дундич, бегая от пушки к пушке, восторженно вопил:
– Так их! Круши контру!.. Никакой пощады врагам мировой революции!
Через полчаса фельдфебель, показывая на разбросанные порожние ящики из-под снарядов, заметил:
