Текст книги "Повесть о красном Дундиче"

Автор книги: Владимир Богомолов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 21 страниц)

По долгу братства

После того случая, когда Дундич сумел заманить полк мамонтовцев возле станицы Арчединки, стали белые действовать еще скрытнее, но и свирепее… И трудно было понять штабным, кто у кого орудует в тылу. Корпус ли Буденного, перерезав железную дорогу Царицын – Грязи, или корпус Мамонтова, пробившийся до самого Тамбова.

И если бы конники Семена Михайловича, не гоняясь за полками Мамонтова, взяли направление на Воронеж, город, скорее всего, не достался бы Деникину. Но перед корпусом была поставлена определенная оперативная задача: продвигаясь вперед, не давать возможности белым закрепляться и не забывать, что за спиной у него висит Кавказская армия барона Врангеля.

С боями пробились на земли Хоперского округа. В хуторах и станицах их встречали как желанных друзей-товарищей. На своей шкуре испытали казаки и иногородние порядки, принесенные царским генералом. Уж лучше большевистская продразверстка, говорили они, нежели деникинская конфискация так называемых излишков провианта и фуража.

– То-то, – говорил Семен Михайлович. – Так-то бы спервоначалу поступали, разве допустили б мы эту белую сволочь до самой Москвы? Ни в жизнь. А теперь сколько кровушки понапрасну проливаем. Ну ладно, казаки, на том и порешим, – заканчивал он очередной летучий митинг. – Ступайте по своим куреням. Делов-то у каждого невпроворот. Зима подступает.

На хуторах уже вовсю хозяйничал сентябрь. Кистью с позолотой прошелся по при лескам и садам, подрумянил клены и осины, пупырьями вздул огороды, выдавливая из земли клубни картофеля и свеклу, усыпав бахчи гололобыми тыквами и черномазыми кругляшами подсолнуха. Требовала заботы и чудом уцелевшая живность…

Двадцать четвертый полк, которым временно командовал Дундич, прорывом от Борисоглебска выбил белоказаков из поселка со странным названием Кочерга. Тут, как и повсюду, конников встретили с распростертыми объятиями. Как водится, провели короткий митинг. Поднаторевший на пламенных речах комкора, Иван Антонович обрисовал международное положение, сказал об успехах Красной Армии и, пожелав жителям поселка успехов и счастья, распустил их по домам. Но не успели они дойти до своих дворов, как отступившие в займище казаки так поднажали, что пришлось красным отойти.

В этом бою успел заметить Дундич, как боец Антон Больде, недавно пришедший в его отряд, упал с седла и, прикрываясь карабином, отполз в заросли терна. Мелькнула тогда у него мысль: раз спрятался в кустах, значит, жив, сумеет уйти от гибели. А когда бой кончился, Дундича вдруг стала есть тоска за судьбу своего земляка Больде. Ведь кадеты, возвратившись, начнут искать раненых. И, конечно, никакие заросли терна не спрячут Антона да и других товарищей.

Вспомнился наказ Буденного: «Землячка-то береги, Ванюша. Храбрых у нас с тобой много, а вот чтоб с таким музыкальным слухом да таким голосом – раз-два… Может, артистом будет, а чем черт не шутит – глядишь, композитором или капельмейстером… сочинит про нашу красную кавалерию такой марш, что от него аж мурашки по коже пробегут… Так что береги его, браток, очень тебя прошу…»

Дундич не понимал, как можно уберечь настоящего бойца от смерти или хотя бы ранения. Не пускать в атаку? Тогда нужно держать при кухне или обозе. Но разрешать участвовать в вылазке, в разведке? Тогда нужно приписать к штабу, к интендантской службе. Но Антон Больде, потомок Наполеона, как он в шутку говорил о своей родословной, родился для разведки и боя.

– Ну вот, называется, сберег, – закручинился Иван Антонович. И эта досада вдруг породила в нем дерзкую мысль – обойти село и ударить неожиданно по белым. Но теперь ударить так, чтобы они навсегда забыли дорогу к Кочерге.

Оставил Дундич на месте эскадрон. Велел Негошу через определенные интервалы появляться на бугре, тревожить дозоры белых, но в бой не ввязываться, тотчас уходить к железнодорожной станции, а сам с двумя эскадронами решил лесом обойти кадетов и ударить с тыла. Не было особых надежд на то, что это спасет раненых товарищей. Но все-таки лучше, чем сидеть сложа руки.

«…Лишь бы дотянули до леса», – думал Антон о своих товарищах, когда с перебитыми ногами сумел скрыться в терновых зарослях. Не успел выйти из лазарета, и вот снова беда на его голову. Только на этот раз, кажется, не миновать суровой участи. И он приготовился к тому, чтобы достойно принять смерть. В магазине карабина еще были патроны.

И вдруг услышал Антон шелест раздвигаемых кустов. Уже ищут, подумал Больде и приготовился стрелять.

– Тут он, – услышал за спиной радостный шепот. И удивился, что не испугался голоса, а, напротив, обрадовался, будто почуял, что вместе с ним пришло спасение. – Дядя! – негромко окликнула его девочка лет десяти. – Мы вас ищем, ищем. Идите скорее к нам, – и, увидав его окровавленные руки и ноги, испуганно зажмурилась, поняла, что боец никуда не может идти, его нужно тащить, и позвала нетерпеливо: – Папа, Настя, сюда скорее… Он сильно раненный.

Больде смотрел на востроглазую девчушку и от волнения не мог произнести ни слова. А ему нужно было что-то сказать и девочке, и тем, старшим, которых она звала. Но он молчал. Опустившийся перед ним на колени старик, с подбитыми густой сединой висками и бородой, стащил с него сапоги и протянул девочке:

– На-ка, Анка! Пополощи их в речке и кинь в траву.

Потом, осматривая раны Антона, сокрушался:

– Эх, мать честная. Хорошо он тебя, – говорил старик, накладывая на горло повязку, – как лозу рубанул. Моли бога, что не отделил голову от туловища…

Антон чувствовал, что ничего не может сказать в ответ, боялся, если откроет рот, хлынет оттуда кровь. Потому еще крепче сжимал зубы и только улыбался этому чужому человеку с грубыми и вместе с тем ласковыми руками.

– Но ничего, паря, – успокоил его старик. – Поставим мы тебя на ноги. Есть у нас трава такая целебная. От всяческих хворей и ранений… Женат? – вдруг ни с того ни с сего спросил он. Антон отрицательно качнул головой. – Считай, до свадьбы заживет. Дочка, – обратился к девчушке, которая осторожно выглядывала из-за кустов на улицу: не покажутся ли кадеты? – Помоги, Настенька, дотащить парня до двора. Поддерживай ноги… Ты уж потерпи, паря, – обратился к Антону, беря его под мышки.

Старик был крепкий, сильный. Это Больде почувствовал по хватке.

Его затащили в сарай, где было сумеречно, пахло сеном и навозом.

А на улице уже появились казаки, вернувшиеся с поля боя. Они громко кричали, свистели, улюлюкали, то ли подбадривая себя, то ли нагоняя страху на притаившихся за заборами жителей. В переулке сухо треснул первый выстрел. Что он означал? Может, белые добили кого-то из раненых, а может, попала под горячую руку нерасторопная курица. У них – на все пуля.

– С ума сошел, старый, – сказала, появляясь в дверях, хозяйка. – Сейчас по дворам начнут шастать. Ступай в избу. Мы одни управимся.

Но хозяин и сам понял, вот-вот нагрянут кадеты, и если найдут раненого, то устроят скорый суд не только над буденовцем, но и над ним, кочегаром Григорием Смирновым. А то, чего доброго, не пожалеют его девок с бабой. Права жена, скорее нужно уносить куда-то парня.

– Давай, – скомандовал Григорий Прокофьевич, снова подхватив раненого под мышки. – К речке.

– Да знаю, знаю, – так же разгоряченно ответила жена, отстраняя мужа. – Ступай в дом.

Но Григорий Прокофьевич пронес еще несколько шагов тяжелую ношу и, лишь когда за их забором замаячили головы казаков, побежал к воротам, запертым деревянным брусом.

– Эй, хозявы, отворяйте! – приказали с улицы. – От кого заложились?! От своих освободителей! Отворяйте, пока не разнесли весь курень к едрене фене…

Смирнов уже не бежал, а шел к калитке, озираясь в сторону огорода, где только что скрылись его женщины.

– Возвернулись, соколики, – презирая себя за слащавость в голосе, почти прокричал Смирнов, возясь с деревянной щеколдой. – Один секунд, – обещал он, медленно двигая брусок по железным скобам.

И как только калитка отворилась, в нее, пропихивая друг друга, вломились три казака. Один из них оттолкнул хозяина.

– Соколики, говоришь? – наливаясь кровью, заорал он. – Ах ты, образина, – замахнулся плеткой. – Сказывай, где хоронишь краснюка?

– Господь с вами, – ошарашенно вытаращил глаза Смирнов. – Какого краснюка?

– Не играй с огнем, дед! – властно пробасил казак с широкой лычкой на погонах, входя во двор. – Суседи видали. Так что давай показывай, куды схоронил ранетого.

– По злобе это, господин унтер, – сказал безжизненным голосом Григорий Прокофьевич, уже заранее ощущая жар плетки на своей спине.

– А ну, пробегите, – кивнул унтер рядовым. – В сараюшку, на погребец и на чердак. Найдем, борода, к стенке вместе поставим, – пообещал он обомлевшему от страха Смирнову.

В то время когда казаки направились по указанным местам, с огорода вернулась жена Смирнова. Она несла два кочана капусты. Встретив казаков во дворе и почуяв беду, вида не подала, как добрая хозяйка спросила:

– Прокофьич, никак, у нас гости? Что же ты их во дворе держишь, зови в хату…

– Сами войдем, ежели нужда будет. Без приглашениев, – ответил унтер и тут же спросил: – Может ты, баба, скажешь, где схоронили ранетого краснюка?

– Кабы видела, сынок, непременно сказала, – кротко ответила Смирнова, по лицу мужа догадавшаяся, что Григорий ее Прокофьевич ни словом не обмолвился. – А чего это ребятки по сараям да погребам шастают? – уже осмелев и обнаружив непорядок, сама перешла в наступление хозяйка. – Пойду догляжу, а то, не ровен час, стащат…

– Прикуси язык, баба! – потребовал унтер. – Всыплю дюжину горячих, век будешь помнить, как оскорбление наносить донцам-молодцам. Ну, что там? – обратился он к вернувшимся казакам.

– Захоронили, как покойника, – сказал тот, который толкнул Григория Прокофьевича.

– В хлеву, должно, был, – доложил другой. – Навроде кровями пахнет.

– Вы же в прошлую субботу поросенка там прирезали, – напомнил им Смирнов, с лица которого сошли все краски, кроме белой.

– Ты еще и поросенком нас укоряешь! – с маху огрел плеткой спину хозяина унтер-офицер. – Мы за вас жизню кладем, а тебе поросенка жалко. А ну, скидовай портки.

Скуля от боли, Смирнов упал на колени, начал молить:

– Ваше благородие, не виноватый, оговорили. Вот как перед богом…

– Срамно ведь так, сынок, – начала усовещать разбушевавшегося казака жена Григория Прокофьевича.

– Скидовай, мать твою так! – уже в бешенстве орал унтер, во что бы то ни стало решивший сорвать злость на этом трепещущем от страха старике.

– А может, набрехал Кондратка? – усомнился один из казаков.

– Какая же ему корысть – брехать? – ввязался пожилой, – Он человек надежный. А ты, Смирнов, не кочевряжься. Сполняй приказание. Сам ведь знаешь, как у нас, у казаков: начинают пороть, опускай ниже штаны…

– Да ведь если б виноватый, – смиренно сложил руки на груди Григорий Прокофьевич.

– Ежели б виноватый, мы б тебя давно в расход пустили, – вроде стал отходить унтер, на которого повлияли и сомнение одного, и горькая шутка другого. А с другой стороны, думал казак, куда же девался тот, в синей поддевке, которого он выбил из седла и успел еще полоснуть по ногам. Не мог же он далеко уползти или взлететь на небо. – Ну, хрен с тобой, не хочешь снимать портки, я тебя и так угощу.

Не успел Григорий Прокофьевич отскочить или прикрыться руками, как на его спине от лопатки до поясницы припечаталась плеть. Входя в раж, унтер бил с оттягом, чтоб не только рубаха рвалась лентами, кожа снималась как шелуха.

Сколько бы это продолжалось, неизвестно, но с околицы вдруг ударил пулемет, почти тут же загрохотало и со стороны займища. И казаки, как щепки в половодье, схлынули со двора, заметались по улице, не зная, в какую сторону скакать.

Пока шел бой, Аня с Настей то и дело прикладывали к пылающему лбу Антона смоченную холодной речной водой тряпку. А как только выстрелы и крики перекочевали на южную окраину, к ним прибежала мать. Увидала, что дочери живы и раненый, хоть и страшно бледный, с заостренными чертами лица, еще дышал, снова заторопилась на улицу, чтобы перехватить любого красного всадника, сообщить ему о товарище, попавшем в беду.

По ее следу приковылял отец, опустился перед Антоном на колени, приложил лохматую голову к его груди, послушал, стучит ли сердце, и счастливо заплакал. Тут и девчонки ударились в рев, но плакали они не оттого, что спасли раненого, а оттого, что вся рубаха на спине отца пропиталась кровью.

Такими и застал их Дундич, приведенный матерью. Сначала командир подумал, что они льют слезы над умершим Антоном, но, услышав стоны раненого друга, обрадованно крикнул ординарцу, чтоб немедленно разыскал фельдшера Лиду и срочно привел сюда со всеми необходимыми причиндалами.

– Забирайте его ради всех святых да увозите поскорее, – попросил Григорий Прокофьевич, – не ровен час, вернутся супостаты.

Дундич не нашел слов, которые разуверили бы Смирнова, а, взяв его горячую руку в свою ладонь, лишь произнес:

– Спасибо, отец.

Прибежала Лидия Остановка с большой брезентовой сумкой, увидала певуна и гармониста, отодвинула от него всех и, присев на корточки, попросила принести много воды.

– Жить будет? – спросил Дундич, когда она прикладывала к носу Больде вату, пропитанную нашатырным спиртом.

Фельдшер не ответила. Но лишь Антон тягуче простонал, открыл глаза, Лидия Остаповна по одному, ведомому только ей признаку улыбнулась. «Будет. Все сделаю, но выхожу», – прочитал Дундич в ее взгляде.

– Антоша! – потянулся к другу Дундич. Лида говорит: будешь жить.

– Буду, – заверил командира боец и обрадовался, что, сказав первое слово, не почувствовал солоноватого привкуса крови во рту. Значит, не рассекла казацкая шашка его соловьиное горло. Значит, на роду ему написано не только жить долго, но греть душу товарищей своей песней.

И Дундич в это время думал о том, что не зря он сделал обходной маневр, вовремя вышиб кадетов из поселка, сберег еще одного храброго бойца для Красной Армии.

Послание его превосходительству

Дундич не удивился, что его ни свет ни заря вызвали в штаб корпуса. В огромной комнате дворянского особняка на длинном дубовом полированном столе была разложена похожая на простыню карта Южного фронта. Склоненные над картой Буденный и Зотов о чем-то разговаривали.

Иван Антонович щелкнул каблуками сапог и поднес руку к папахе, но Семен Михайлович опередил доклад, подойдя к своему любимцу и протянув ему широкую жесткую ладонь.

– Слыхал, Ванюша, – заговорил командир корпуса, подводя Дундича к столу, – соседи наши перешли в наступление? Уборевич взял Орел! – Он протянул прокуренный указательный палец к жирному кружку, правее которого было написано «Орел». – Теперь дело за нами.

– Идем на Воронеж? – догадался Дундич. – Готов хоть сейчас.

– Точно, идем, но пока не все. – Семен Михайлович пошевелил пышными усами, глянул на начальника полевого штаба корпуса. Степан Андреевич кивнул, как бы говоря: не томи парня. – Можешь ты съездить в гости к моему старинному приятелю генералу Шкуро?

Дундич снова уловил на своем лице выжидательно-озорной взгляд. «Испытывает? Или шутит?» – подумал Иван Антонович, но, стараясь попасть в тон командующему, ответил:

– Зачем так издалека, Семен Михайлович?

– Э, брат, – цокнул губами комкор, – тут мне поспешность не нужна. Нужна твоя высокая сознательность. Я же тебя не в дивизию генерала Покровского хочу послать, а к самому волку в пасть.

– Какой он волк?! – вставил реплику Зотов. – Овца в волчьей шкуре.

– Ну, не скажи, Степан, – серьезно возразил Буденный. – Вспомни его рейд по нашим тылам. А его телеграмму из Харькова помнишь?

– Забыть такое? – посуровел Зотов. – Век не забуду, какой урон нанес нам этот бандит.

– Ну, то-то.

Дундич тоже помнил прорыв белых севернее Царицына. Тогда тысячи его братьев – сербов, хорватов, черногорцев – были зарублены, захваченные врасплох на иловлинских лугах, все еще хранивших следы паводкового размыва. С той поры он питал особую ненависть к белоказачьему генералу и искал случая схватиться с ним в открытом бою. Но такого случая не представилось до сих пор. А вот теперь командир корпуса спрашивает, может ли он съездить в гости к Шкуро.

– В качестве парламентера? – стараясь разгадать замысел Буденного, спросил Дундич.

– Можно и так считать. Но без белого флага.

– Не томи парня, Михалыч, – снова встрял в разговор Зотов.

Буденный уселся на край стола, закурил и взял большой пакет.

– Хочу я честно предупредить того бандюгу, что иду на Воронеж и чтобы он приготовился к встрече красной кавалерии.

– Давайте пакет, – потянулся Дундич к командующему. – Доставлю точно по адресу.

– Знаешь, где находится у них штаб?

– Язык до моря доведет.

– На Большой Дворянской, в гостинице «Бристоль», – дал справку Зотов и спросил Буденного: – Прочтем ему?

– На, читай, – разрешил Семен Михайлович.

Степан Андреевич извлек из плотного конверта лист гербовой бумаги, развернул его и, пригласив Дундича сесть, прочитал:

– «Его превосходительству генерал-лейтенанту А. Г. Шкуро Завтра мною будет взят Воронеж. Обязываю все контрреволюционные силы построить на площади Круглых рядов. Парад буду принимать я. Командовать парадом приказываю тебе, белогвардейский ублюдок. После парада ты за все свои злодеяния, за кровь и слезы рабочих и крестьян будешь повешен на телеграфном столбе там же на площади Круглых рядов. А если тебе память отшибло, то напоминаю: это там, где ты, кровавый головорез, вешал и расстреливал трудящихся и красных бойцов. Мой приказ объявить всему личному составу воронежского белогвардейского гарнизона. Буденный».

– Ну как? – не без гордости за сочиненное письмо полюбопытствовал Семен Михайлович.

– Красота! – пружинисто поднялся со стула Дундич. Надо срочно везти.

– Надо, – согласился Буденный, останавливаясь около Дундича. – Помни, Ваня, в самое логово едешь, будь предельно осторожен. Ни в какие авантюры не ввязывайся. На первой же заставе передай пакет и аллюром назад.

– Как – на заставе? – опешил Дундич. – Приказано лично. Для чего же адрес дан?

– Ну, ну, горячая головушка, – усмехнулся Зотов. – Он и впрямь собрался предстать лично перед Шкурой. Ты ему внуши, товарищ Буденный, пусть ваньку не валяет, иначе вся обедня кобыле под хвост попадет.

– Смотри по обстановке, – рассудительно заметил Буденный. – но голову не теряй. Она теперь не тебе одному принадлежит, но и Марусе.

– Спасибо за совет, – поблагодарил Дундич, тронутый заботой комкора, который оказался хорошим тамадой на их свадьбе, веселым балагуром, лихим плясуном и отличным гармонистом. – И пакет доставлю, и голову принесу обратно.

– Чин выбирай посолиднее, – посоветовал Зотов.

– Здесь все будет чин чином, – отшутился Дундич.

– Ступай, наряжайся, бери личную охрану и заходи за пакетом.

…Выехали после завтрака. Лесной просекой прошли версты три, прежде чем заметили на косогоре сияющий шлем большой церкви Сверились по карте: Рамонь. От нее до города шесть верст. Здесь, по данным разведки, расположен узел связи дивизии. Дундич оглядел своих. Ни дать ни взять сидят в седлах гусары. Хоть сейчас на парад. С такими не то что к Шкуро – к самому Деникину можно пожаловать.

– Урядник Шпитальный, ко мне, остальные идут метров на десять. Стрелять только по моей команде. А в случае чего действуйте по обстановке…

Ехали смело, с разговорами, шутками, дымили папиросами, выданными интендантами корпуса специально для случая. Табак кисловатый, дым вонючий. Нет никакого сравнения с моршанской махоркой, не говоря уж о самосаде.

Возле утлого мостика через ручей остановила застава. Из палатки, замаскированной в кустах, вышел франтоватый поручик. Увидев две голубые полоски на желтых погонах, представился:

– Поручик Нуждин. Начальник караула узла связи.

– Красота! – восторженно воскликнул Дундич, легко соскользнув с седла. – Князь Дундадзе, – покровительственно протянул руки поручику. – Командир седьмого гусарского полка группы генерала Савельева.

– Очень рад личному знакомству, – восхищенно поглядел на полковника Нуждин. – Премного наслышан о лихих гусарах вашего сиятельства.

– Виктор Захарович направляет мой полк в личное распоряжение Андрея Григорьевича.

– Это превосходно, господин полковник, – подобострастно произнес начальник караула. – Нужен крепкий кулак. До вас дошли сведения: красные захватили Орел? А у нас под носом безнаказанно действуют буденовские головорезы.

– Да, дорогой друг, мне известны последние сообщения с военного театра. Как видите, – кивнул он в сторону своего отряда, – даже я не решаюсь следовать один. Виктор Захарович приказал взять сторожевое охранение.

– Без этого теперь нельзя, – подтвердил поручик. И вдруг спросил – Может быть, вас препроводить в штаб его превосходительства, господин полковник?

– Я хотел бы связаться с его превосходительством по телефону, уточнить маршрут своего полка, – ответил Дундич. – А тогда отправлюсь в с Бристоль».

– Сейчас обеспечу вам связь, – привычно щелкнул каблуками поручик, скрываясь в палатке.

Дундич выразительно глянул на своих товарищей. Этот взгляд лучше слов говорил: будьте готовы ко всему. Хотя поручик не потребовал документов, даже не выяснил, откуда следует полковник с охранением, Дундича насторожило его заинтересованное предложение сопровождать отряд до штаба Шкуро. Может, поручик, уйдя в палатку, сообщает своему командованию о появлении группы? Дундич стремительно направился к палатке. Поручик растерянно держал трубку полевого телефона над аппаратом.

– Вот досада, – отчаяние сквозило в голосе молодого офицера. – Телефон не работает. Свинцов! – крикнул он, не поворачивая головы. – Пошли проверить линию!

– Слушаюсь, ваше благородие, – звонко ответили снаружи.

Поручик, торопливо надевая шинель, извинился перед полковником:

– Думаю, ждать нет резона, ваше сиятельство. Я провожу вас в штаб узла связи. Оттуда легче соединиться с Андреем Григорьевичем.

У Дундича еще раз шевельнулось подозрение: очень уж настойчиво предлагает себя в проводники этот франт. Неужели что-то заподозрил и теперь хочет лично передать полковника в руки генерала?

– А как же караул, дорогой друг? – с очаровательной улыбкой предостерег он Нуждина.

– Разрешите откровенно, ваше сиятельство? – глянул поручик в настороженные глаза полковника.

Тот кивнул и, достав золотой портсигар, вынул папиросу, предложил Нуждину.

Оказалось, после вчерашней пирушки у госпожи Пайковой, на Московской двадцать один, поручик страдал головной болью, а сердце его съедала черная ревность: разошлись ли его собутыльники или кое-кому подфартило, и он теперь нежится в пуховых перинах Веры Васильевны? А тут такой удобный случай, вместе с князем он легко доберется до Дворянской, а там до особняка Панковой один переулок.

Полковник слушал сочувственно. Не дав закончить, уже весело приказал одеться и быть его сопровождающим.

В помещении узла связи их встретил пожилой капитан. Узнав, в чем дело, начальник узла беспомощно развел руками:

– Телефон не работает. Очевидно, где-то на линии диверсия. Выясняем. Могу предложить, господин полковник, телеграф.

– Буду весьма признателен.

Дежуривший у аппарата унтер-офицер связался со штабом Шкуро, но оттуда ответили, что генерал занят. Но его поручению вести разговор будет начальник штаба полковник Бантовский.

– Передавайте, – несколько огорчился молодой князь. – Седьмой гусарский полк группы генерала Савельева прибыл в распоряжение генерала Шкуро и ждет дальнейших приказаний.

– Карту! – обратился капитан к поручику, прочитав сообщение из Воронежа.

Нуждин взял со стола десятиверстку.

«Держитесь южнее станции Графская, которую мы оставляем. Форсированным маршем следуйте до станции Отрожка. Ясно?» – выдавил аппарат длинную ленту, испещренную черными буквами.

– Ясно, – ответил Дундич, обдумывая, как теперь быть с пакетом.

Можно передать капитану и попросить срочно доставить в штаб. Но кто знает, попадет ли письмо лично генералу или его прочтет адъютант? И вообще, мало ли что может случиться с нарочным. Надо попытаться побывать в штабе самому. Конечно, риск огромный. Можно нарваться на личного знакомца князя. Но волков бояться – в лес не ходить…

– Когда примут в штабе? – спросил Дундич унтер-офицера, будто тот мог сам решить вопрос.

Спустя несколько минут пришел ответ: «Буду рад личному знакомству через час».

Дундич с легким вздохом взглянул на циферблат. Офицеры сделали то же самое. «Полчаса до города, полчаса назад. По дороге можно повредить линию связи. Рискнем», – принял он решение и снова наклонился к телеграфисту.

– Буду в сопровождении поручика Нуждина, – продиктовал Дундич.

Просветлевшее лицо поручика тут же потускнело, как только Бантовский сообщил, что ждет полковника Дундадзе одного.

Выйдя из дома, Дундич приказал адьютанту Казакову вести полк на станцию Отрожка, держась южнее Графской, пока сам он со Шпитальным, Скирдой и Князским нанесет визит в город. Когда Дундич попросил Нуждина проводить его адъютанта до лесной просеки, тот, в свою очередь, обратился с просьбой к полковнику поручить одному из своих телохранителей передать записку хозяйке дома по указанному адресу. Дундич вручил послание поручика Шпитальному, и они расстались добрыми друзьями.

Въехали в старинный парк, Дундич попросил Шпитального прочитать все же, что пишет «наш друг».

– «Милая Верочка! Страдаю. Передай с подателем для меня бутылочку коньяка. Серж», – то и дело ухмыляясь, прочитал ординарец.

– Заедем? – с надеждой спросил Князский.

– Заедем! – пообещал Дундич. – После штаба.

На Большой Дворянской не только не чувствовалось приближение фронта, но не было заметно вообще, что Воронеж прифронтовой город. Мелькали фаэтоны, дрожки, кареты; красочные вывески магазинов, кафе, ресторанов зазывали желающих утолить голод и жажду: огромные афиши кинематографа приглашали публику посмотреть последнюю ленту с участием несравненной Веры Холодной; праздная публика медленно фланировала по тротуарам. И если бы не группы офицеров возле штабных зданий да редкие патрули, можно было бы подумать, что Воронеж находится вообще на невоюющей территории.

Вот и сияющий огромными голубыми окнами «Бристоль». Дундич, передав повод Шпитальному, поправил папаху, одернул бурку и, приложив руку к груди, убедился – пакет на месте, сердце стучит не громче обычного. Внешне все выглядит нормально, но, взглянув на приятелей, заметил их необычное волнение: как-никак, а ведь к самому идет. Вдруг примет «сей минут», вскроет, прочтет – ноги не успеешь унести. Хотел что-то сказать, передумал, привычно ободряюще подмигнул. Для верности расстегнул – по забывчивости – кобуру, на всякий случай.

С необыкновенной легкостью – все-таки сильно напряжены нервы – открыл огромную дверь. Не обратив внимания на часового, шагнул в прохладную полутьму вестибюля, направился к столу под высоким зеленым торшером. Навстречу нехотя поднялся капитан с черной повязкой на рукаве. В свете торшера сверкнул серебряный череп. «Из личной охраны», – догадался Дундич, чувствуя, как неприятный холодок пробирается к сердцу.

Сколько раз встречался он с врагом один на один не в сабельной атаке, а в штабах, ресторанах, на квартирах. Казалось, пора бы привыкнуть, поверить в свои возможности. Нет, всякий раз, особенно поначалу, он волнуется больше обычного. Вот и сейчас главное – соблюсти выдержку. Не дать повода не только заподозрить, но даже усомниться. Побольше уверенности в себе, этакой легкости в разговоре, умения ошеломить каким-нибудь пикантным пустячком, недавно происшедшим в верхах, вовремя дать понять о твоей более чем широкой осведомленности, а если к тому же выпадет мизерный случай и ты сумеешь рассказать новый анекдот, тебе цены не будет, особенно среди молодых. Не один раз Дундича выручала выдержка, это истинное вхождение в образ созданного его воображением человека.

– Как прикажете доложить? – вежливо, но холодно спросил капитан.

– Командир седьмой гусарской группы генерала Савельева князь Дундадзе к полковнику Бунтовскому.

– Полковник только что уехал в штаб, – так же холодно ответил капитан, а на удивленный взгляд князя добавил: – Здесь осталась резиденция его превосходительства, а штаб перебрался на Николаевскую – Заметив, что полковник продолжает над чем-то размышлять, уже любезнее поинтересовался: – Чем еще могу быть полезен князю?

Дундич достал пакет и, глядя прямо в нагловатые глаза офицера, с оттенком легкой обиды за столь холодный прием произнес:

– Лично князю – ничем, а его превосходительству Виктору Захаровичу. – Положил пакет на бемское стекло, уставленное телефонами, бронзовым чернильным прибором, заваленное бумагами. – Просил вручить в собственные руки.

Капитан осмотрел конверт, без подписи, без печатей, но тщательно заклеенный, и сказал:

– Передам после отдыха.

Дундич коротко кивнул и неспешно направился к двери.

«Это красота, что генерал отдыхает, – облегченно думал Дундич, садясь в седло. – Значит, у нас есть время посетить полковника Бантовского и уточнить с ним позиции гусарского полка».

Без особого труда они отыскали штаб, и через несколько минут формальностей молодой полковник был принят начальником штаба.

В квадратном кабинете со сдвинутыми штофными портьерами возле камина за журнальным столиком в портшезах сидели, кроме Бантовского, еще два офицера. Язычки пламени искрились в рубиновой жидкости бокалов. В комнате пахло сигарами и вином. Дундич аппетитно потянул воздух.

– Прошу, князь, – любезно пригласил Бантовский. – «Мускат», «Бордо»?

– Предпочитаю «Цинандали», – отшутился полковник, – Печень пошаливает. В следующий раз непременно составлю вам компанию. А сейчас долг службы. Разрешите уточнить позицию, господин полковник?

– Жаль, – искривил пухлые губы Бантовский. – Вот здесь, восточнее поселка, справа от полка Семенова.

Пока Бантовский водил кончиком карандаша по карте, Дундич наметанным глазом успел зафиксировать жирные линии соединений и частей, расположенных вокруг Воронежа.

Бросив карандаш, полковник протянул руку.

– Желаю удачи.

– Благодарю, господин полковник.

Когда они снова появились на Большой Дворянской, Князский напомнил о записке поручика.

– Можно, – согласился Дундич. – Пока ого превосходительство отдыхают, штабисты пьют вино, мы закусываем.

Конечно, они могли без промедлений покинуть город, но Ивану Антоновичу очень хотелось самому узнать, какое впечатление произведет послан не. Он верил, что, ознакомившись с приказом красного командира, Шкуро потребует разыскать наглецов, доставивших пакет. И тогда они, вдосталь насладившись погоней за призраками, уедут знакомой дорогой в расположение своего корпуса. «А если генерал проглотит пилюлю? – вдруг встревожился Дундич. – Тогда надо еще что-то придумать, чтобы всколыхнуть это волчье логово. Что-нибудь придумаем».