Текст книги "Зимой змеи спят"

Автор книги: Владимир Ильин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 32 страниц)

Ильин Владимир
Зимой змеи спят

Владимир Ильин

ЗИМОЙ ЗМЕИ СПЯТ

Как в одном, так и в другом мире я в одинаковой степени чувствую себя пришельцем, и если сегодня я тут, то завтра там, и не потому, что мне так хочется, а по необходимости. Иной раз мною овладевает чувство, что своего собственного мира у меня нет, что я передвигаюсь не в мирах, а в узких промежутках между ними, обреченный вечно патрулировать на этой узкой полоске, именуемой "ничейной землей", что мое призвание не жить, а уцелеть, не творить, а предотвращать. Богомил Райнов. Большая скука.

Это было время злобного добра и жизнеутверждающих убийств... Самое глупое, что мы можем сделать, – это поскорее забыть о нем; самое малое – помнить об этом времени, пока семена его не истлели. Б.Н.Стругацкий. Предисловие ко II дополнительному тому Собрания сочинений братьев Стругацких.

Будущее уже здесь – просто оно достается не всем. Пол Саффо, руководитель Института Будущего.

Глава 1

За девять лет непрерывного семейного стажа Ставров научился угадывать настроение жены уже по одному тому, как она открывала ему дверь. Впрочем, для этого и не надо было быть каким-то экстрасенсом. Когда по ту сторону двери с торопливым грохотом летит вниз непослушная цепочка, и вместе с запахом чего-то умопомрачительно-вкусного на тебя, усталого, голодного и замерзшего, а самое главное – соскучившегося, потоком обрушивается домашнее тепло, и родное улыбающееся лицо оказывается совсем рядом, а в живот твой, мешая супружеским объятиям, тычется пушистая головка дочурки, и Ольга бормочет что-то несвязное-ласковое насчет того, что тебя уже заждались к ужину, – сразу становится ясно, что тебя ждали в хорошем настроении и что жизнь вообще прекрасна и замечательна... Бывает, правда, и по-другому (когда ты по каким-либо причинам возвращаешься раньше, чем обычно): и тогда, едва успев открыть тебе дверь и чмокнув в губы, Ольга убегает на кухню и начинает греметь там посудой, притворно охая и проклиная свою нерасторопность – но все равно видно, что настроение у нее не испорчено. Еще не испорчено – до тех пор, пока не ляпнешь или не так сделаешь что-нибудь, и тогда идиллия летит к чертовой матери, и по тебе немедленно бьет кумулятивный снаряд женского гнева, и никакой брони не бывает достаточно, чтобы защитить твое сердце от обиды... Но самое скверное бывает тогда, когда ты подходишь к двери, заранее провинившись перед своими "женщинами" и зная, что виноват, хоть и не так уж тяжко, как это им видится. И тогда приходится долго топтаться на лестничной площадке, ожидая, пока жена удосужится подойти к двери, и небрежно сброшенная цепочка лязгает злобно, как взводимый курок старинного дуэльного пистолета, и, не успеешь ты перешагнуть порог, как Ольга мрачно роняет нечто вроде: "Ноги вытирать надо за порогом, а не тащить грязь в дом!" – и, развернувшись на сто восемьдесят градусов, величественно, как какая-нибудь боярыня Морозова, уплывает – не в кухню, нет, а в комнату, чтобы продолжить там обреченное на скорое забвение вязание под аккомпанемент бесконечной "Санты Барбары". Самое скверное заключалось в том, что в таких случаях Капка неизменно вставала на сторону матери, словно заражаясь от нее ледяной надменностью, и тогда бесполезно было пытаться подкупить ее батончиком "Баунти" или даже упаковкой ее любимых "Раффаэлло" – дочь отворачивалась, поджимала губки и, подражая Ольге, упрекала: "Ты еще позже не мог заявиться?"... Сегодня видимой вины за Ставровым не числилось (пришел домой вовремя, "ни в одном глазу", днем звонил домой без задержки и даже батон на сей раз не забыл купить в киоске у метро), но настроение у Ольги все равно оказалось отвратительным. Хотя она и поцеловала Ставрова, но сегодня этот ритуал был отнюдь не проявлением любви, а, скорее, тестом на наличие запаха спиртного изо рта мужа... – Ты что, Оль? – спросил, на всякий случай тщательно вытирая ноги о коврик, Ставров. – Ничего, – сказала она через плечо с холодным удивлением, направляясь на кухню. – Жрать надо готовить, вот что!.. Ты хлеб купил? Он протянул ей молча батон. По опыту знал – в таких ситуациях лучше помалкивать, дабы не будить зверя, бдительно дремлющего в женской душе. – Господи! – воскликнула Ольга так, словно подтвердились ее самые худшие подозрения. – Опять ты черствый взял!.. Да еще целый батон!.. Ну, сколько раз тебе твердить, чтобы ты столько не покупал, если хлеб несвежий?! Нам и половинки-то на два дня хватило бы!.. – Откуда я знал, что он несвежий? – попытался огрызнуться Георгий, и это было его ошибкой. В следующие пять минут он был награжден самыми разными званиями – отнюдь не воинскими, не научными и уж тем более не почетными. Когда жена впадала в гнев, то выражений она не выбирала, и тогда самым приличным из всех эпитетов было "придурок". Что же касается логики, то про эту науку в споре с Ольгой лучше было забыть сразу и навсегда. Лучше всего – и это тоже было квинтэссенцией девятилетнего супружеского опыта в такие моменты было, подобно известному шекспировскому принцу, мученически-стойко сносить удары судьбы и уповать на то, что своим образцовым поведением заслужишь прощения, кое выразится в том, что прощения будут просить у тебя, обнимая тебя и причитая: "Какая же я у тебя нехорошая дура! Какая же я у тебя злючка, да?"... Поэтому Георгий, не ввязываясь во встречный бой, прошел в комнату, где Капка делала уроки. – Привет! – сказал он с неестественным оживлением. – Ну, как дела в школе? – Ой, да отстань ты! – сурово, не поднимая голову от своих старательных каракулей в тетрадке, ответствовала дочь. Ставров уж собрался было прочитать нотацию о недопустимости грубого обращения к старшим вообще и к родителям в частности, но Капка после паузы с пафосом добавила: – У меня появились прыщи! Только тут Ставров сообразил, что Капка, по своему обыкновению, употребила незакавыченную цитату из рекламного ролика, восхвалявшего якобы супернадежное средство от подростковых прыщей. Что поделаешь – дитя эпохи!.. Это раньше дети подражали героям любимых книжек, фильмов, на худой конец – мультфильмов. Теперь они с младенческих лет обрабатываются рекламой, и неудивительно, что та же Капка еще к шести годам знала наизусть все образчики этого навязчивого жанра, которые порой вызывали у ее родителей самые настоящие приступы морской болезни. "До блевоты", как любит говаривать с присущей ей натуралистической образностью Ольга... – Что ж, прыщи – это неплохо... Раз "дочь-невеста вся в прыщах – дозрела, значит", – ответил он, употребив пришедшую в голову строку из песни Высоцкого. – Что-что-о? – протянула Капка, отрываясь от своей писанины. – Это из какой рекламы? – Что ты к ребенку пристал, придурок? – донеслось из кухни, где посуда гремела так ожесточенно, будто пыталась протестовать против грубого обращения с ней. Как в знаменитой сказочке о Федоре, Ольга обычно круто расправлялась с мятежными кастрюлями и тарелками. – Не мешай ей уроки делать! Лучше бы картошку почистил!.. Ставров показал Капке язык (эта маленькая мартышка, разумеется, не преминула ответить ему тем же, да еще присовокупила к этому одну из своих самых отвратительных гримасок) и с тяжким вздохом двинулся к чуланчику, где хранился картофель... Причина плохого настроения жены выяснилась лишь тогда, когда они сидели за кухонным столом, потребляя суп, сварганенный Ольгой на скорую руку на основе сухого концентрата типа "Noodles" из пенопластового стаканчика. – Что там у вас насчет зарплаты слышно? – как бы невзначай осведомилась Ольга. Ну, всё понятно, подумал Георгий. Как гласит чье-то изречение, "к деньгам надо относиться свысока, но никогда не терять их из виду". – Да ничего, – пожал он плечами. – В смысле – ничего страшного... Обещают скоро выдать всё, что полагается... – "Обеща-ают"! – мрачно передразнила Ставрова жена. – По-моему, они еще в прошлом месяце обещали вам всё выплатить, разве нет? Это было верно. Трехмесячную задолженность "бюджетникам" по зарплате и президент, и премьер публично пообещали выплатить еще в январе, но на деле никаких выплат не грянуло. Впрочем, народ не очень-то обижался на власть имущих – просто-напросто никто уже давно не верил в судорожные обещания сверху "погасить задолженность в самое ближайшее время, понимаешь": к понедельнику, к первому числу следующего месяца и к Новому году, разумеется. Единственным средством выживания для подавляющего большинства трудоспособных граждан теперь являлись побочные приработки... "халтура", по выражению Ольги. Кто что может и даже то, что не может... Некоторое время Ставровы обсуждали мутные перспективы получения "своих кровных". Не первый раз уже... Как всегда, жена упрекала Георгия в пассивности ("Вот вы молчите – и вас так и будут кормить пустыми обещаниями!"), а он отбрыкивался стандартным: "А что я могу сделать, что? Объявить забастовку? Или голодовку на рабочем месте?". Ольга понимала, конечно, что муж, по существу, прав, но проклятый женский инстинкт упрекать мужчину в том, что он не обеспечивает семью, брал верх... Наконец, Ставрову эта вялая перепалка надоела, и он прямо спросил: – Оль, ну что ты хочешь? У тебя есть какие-то предложения? Так давай обсудим наши проблемы по-деловому!.. И они обсудили это за жареными куриными окорочками с отварной картошкой на гарнир. Оказалось, что завтра надо сдать пятнадцать тысяч на нужды школы (поборы такого рода с родителей осуществлялись ежемесячно), а в понедельник намечается экскурсия всего класса в театр, это еще по десять тысяч только на одни билеты, и плюс еще по двадцать тысяч с носа на заказанный в какой-то фирме автобус, а там не за горами праздники, которые грех не отметить: масленица и Восьмое марта – и по этому случаю в школе устраивают утренник с чаепитием, концертом приглашенных артистов и подарками за счет родительского комитета... Всего же выходило только по школьной статье семейных расходов около сотни тысяч, да надо было подкупить к празднику продуктов, да жене нужны были к весне сапожки, "иначе совсем не в чем будет ходить", а Капке стала мала куртка на синтепоне, и надо срочно ехать на вещевой рынок, да и самому Георгию следовало подумать, в чем он собирается ходить летом– ведь его серые туфли давно пора выкинуть на помойку!.. – Ладно, – сказал мужественным тоном Ставров. – Боевой приказ мы уяснили... Основные силы выдвигаются на исходный рубеж, дабы штурмовать неприятеля, а подразделения тылового обеспечения наводят порядок и ложатся спать, не дожидаясь исхода сражения и, соответственно, возвращения основных сил с победой!.. – А ты куда, пап? – осведомилась Капка – и тут же была оборвана Ольгой: "Ловить кобылу из пруда, понятно?!.. Никогда не кудыкай под руку!". Был у жены странный предрассудок: она считала, что слово "куда" способно приносить неудачу в дом и что его следует всячески избегать. Вето на это вопросительное словечко иногда доводило до абсурда, и, например, абсолютно невинный, с точки зрения Георгия, вопрос: "Куда ты смотришь?" звучал в устах жены очень забавно: "Далеко ли ты смотришь?"... – Придется мне переквалифицироваться в извозчики, – невесело сказал Ставров. На сегодняшний вечер отменялась перспектива изучения накопившихся за несколько дней газет, увлекательного блуждания по сети "Интернет" и, наконец, просмотра из положения "лежа в постели" захватывающего голливудского триллера "Скорость", который все никак не удавалось посмотреть раньше... Ольга вдруг положила свою ладонь на его руку. – Гера, – сказала она дрогнувшим голосом, – а может, не надо?.. Ну, что мы, не перебьемся, что ли? Я же у Лидии Петровны из восемнадцатой квартиры могу занять, у них всегда деньги водятся... А то я буду за тебя переживать! – А зачем за меня переживать? – удивился Ставров. – Не первый раз ведь выезжаю... Да и что может со мной случиться, а? – Он повел плечами, словно приглашая полюбоваться на его мышцы и убедиться, что ему ничего не грозит. Ничего, солнышко, не переживай, мы же и не такое видали!.. На мгновение он вновь увидел то, что ему пришлось повидать всего каких-то пару лет назад, и криво усмехнулся. Да, странно все-таки устроен человек. Если бы кто-то десять лет назад сказал новоиспеченному командиру взвода внутренних войск лейтенанту Ставрову, что он будет с опаской относиться к перемещению по вечерней Москве – и даже не пешком, а на личном автотранспорте – Георгий ни за что бы этому не поверил. Однако, бравады бравадами, а сейчас так оно и выходило... Потому что неизвестно, где было страшнее – на войне, где тебя в любой момент мог наповал укокошить спрятавшийся в здании через дорогу снайпер, или здесь, в мирной столице, когда любой человек, попросивший подвезти его, может накинуть тебе на горло гитарную струну или ткнуть в бок самодельной заточкой или стальной спицей. Просто так, ни за что, и если даже выяснится потом, что был он наркоманом, маньяком или просто пьяным хулиганом, – разве твоим осиротевшим близким от этого будет легче?.. Вот почему, всякий раз, собираясь на "халтуру", Ставров чувствовал себя так, словно действительно отправлялся на выполнение боевой задачи. Тем более, что со стороны Ольги и Капки на него так и сыпались ЦУ. Лишние документы с собой не брать!.. Проверить экипировку и боекомплект в виде свертка с бутербродами и баллончика со слезоточивым газом с просроченной датой годности! Через каждый час докладывать обстановку по телефону-автомату! Не задерживаться допоздна. А самое главное – вернуться домой живым и, желательно, невредимым. Не говоря уж о том, чтобы – трезвым... Тут Ольга смахнула с глаз отнюдь не притворную слезу, крепко обняла и поцеловала Ставрова в губы. А ревнивая Капка с нарочитой обидой протянула: – Ну вот, опять целуетесь! Как меня – так никто не обнимает, а как маму – всегда пожалуйста!.. – Что за дела, дочь? – укоризненно одернула ее Ольга. – Что ж, по-твоему, папа не имеет право обнять и поцеловать свою любимую женщину? – А я, значит, для него – не любимая?! – картинно подбоченилась Капка. – Но ты же не женщина! Подавить начинающуюся перепалку между "женщинами" в самом зародыше можно было лишь многократно испытанным способом: уйти поскорее с глаз долой... – Ну, пока, галчата! – махнул рукой на прощание Ставров и шагнул в кабину лифта, услужливо распахнувшую перед ним исписанные несмываемой аэрозольной краской двери. Самое интересное, что потом, много-много лет спустя, заново переживая тот вечер, Георгий Ставров никак не мог вспомнить, было ли у него тогда хоть какое-нибудь предчувствие или нет?

Глава 2

Ощущение того, что он едет сейчас по Москве не на стареньких "Жигулях" с проржавевшими почти до дырок передними крыльями и гнилыми порожками, а на обляпанном снаружи грязью, а изнутри – пролитой в тряске тушенкой бронетранспортере, то и дело преследовало его в ту ночь. Время от времени Ставров ловил себя на том, что у него, как и два года назад, что-то туго, до тоненького звона, натянуто в груди и животе, и тогда он осознавал: это -инстинктивное ожидание того, что вот-вот из тьмы по тебе ударит трасса, которую ты даже не успеешь увидеть... или рванет под передними колесами противотанковая мина, разнося вдребезги бронированные листы и отрывая ноги сидящим в тесной вонючей коробке... Чтобы прогнать наваждение, Георгий встряхивал головой и опускал стекло дверцы, глотая морозный воздух. Но темнота скрадывала очертания проспектов и зданий, и опять явственно виделось: вот там – не стройка, а развалины дома, в который двое суток подряд прямой наводкой били танковые орудия, выковыривая из брошенных квартир снайперов. Порой казалось: вот за тем поворотом дорога будет перегорожена баррикадой из мешков с песком, и патрульные блок-поста будут, пошатываясь от бессонницы и скверной местной водки, держать под прицелом автоматов людей в лохмотьях, стоящих лицом к пропахшей мочой стене и сцепивших руки в замок на затылке. И он сворачивал, и улица действительно оказывалась перегороженной – но не блок-постом, а "гаишниками" с полосатыми жезлами... хотя отличий было мало: такие же хмельные, усталые, бесцеремонные и до зубов вооруженные... Но постепенно, с каждым перевезенным пассажиром, ощущение это стало проходить. Не было и не могло быть там, где он воевал три года назад, этих самодовольных, нажравшихся в фешенебельном кабаке и пропахших дорогими духами, представителей той части российского населения, которую почему-то относят к "новым русским" как будто их раньше никогда не было, или как будто это действительно были только русские... Каждый такой напыщенный молодчик, с размашистыми, уверенными жестами и искренним убеждением, что всё вокруг предназначено для служения ему, вызывал у Георгия сильнейшую аллергию. "До блевоты" – поистине так... Но не ради удовольствия мотался он из одного конца в другой по снежно-слякотной Москве, и поэтому приходилось сдерживать до дрожи в руках желание на ходу распахнуть дверцу и вытряхнуть ночных пассажиров из машины, не обращать внимания на откровенное хамство и грязные шуточки; стиснув зубы, выслушивать пьяные откровения очередного "бизнесмена" и послушно притормаживать у круглосуточно работающих киосков, чтобы загулявшая в клубе компания ночных проституток могла прикупить ящик шампанского... Хотелось бы, конечно, подвозить приличных людей... Таких, с которыми можно было бы поговорить не о "баксах", "тачках" и "телках", а о чем-нибудь другом. Но таковых в вечернее время попадалось мало – да и не могут себе позволить такие люди кататься на "частнике": они, скорее, предпочтут добираться на метро или будут до посинения дожидаться редких автобусов. В тот вечер Георгию тоже не везло на приличных людей. Но зато нескольких перемещений из конца в конец по ночной столице с не очень-то приличными людьми хватило, чтобы набрать сотню с лишним. Как раз на школьные расходы... Время было еще не слишком поздним, чтобы отправляться домой, но Георгий по опыту ночного извоза уже знал, что в ближайшие два-два с половиной часа большой выручки не сделаешь. Тут как повезет. Либо проболтаешься впустую, либо может вынырнуть из ночного клуба или казино какой-нибудь загулявший клиент, который способен за доставку его полубесчувственного тела домой отвалить столько, сколько ты успел к этому времени заработать за весь вечер... Ставров остановил "Жигули" возле спуска в подземный переход, ведущий к станции метро, и закурил, раздумывая над возникшей альтернативой. Внезапно задняя правая дверца его машины щелкнула, и оказалось, что чей-то неразборчивый силуэт уже устроился на заднем сиденье. Сначала Ставров хотел ненавязчиво намекнуть незнакомцу, что воспитанные люди вначале спрашивают разрешения, а уж потом садятся в машину, но потом передумал и лишь коротко осведомился, включая зажигание: – Куда? – На кудыкину гору, – с усмешкой грубовато сообщил незваный пассажир. Прискорбно отметить, Георгий Анатольевич, что жене вашей так и не удалось приучить вас спрашивать не "куда?", а "далеко?"... Это действительно было неожиданно. Как кумулятивная граната, выпущенная из-за угла в борт БТРа, на броне которого ты восседаешь вместе со своими парнями. Откуда он знает меня по имени-отчеству? Документы я в обозримом прошлом не терял, в транспорте, даже по пьяной лавочке, ни с кем не знакомился. Тем более, что знает он не только меня, но и привычки моей жены... Кто же это может быть, если я слышу его голос в первый раз в жизни? Милиция? Или, наоборот, мафия? Неужели я своим извозом составил такую мощную конкуренцию московским "бомбилам", что они установили за мной слежку? Георгий повертел головой, пытаясь рассмотреть в зеркальце заднего вида лицо своего собеседника, но оно скрывалось в тени. – Нет-нет, мы с вами раньше не встречались, – ответил незнакомец на невысказанный вопрос Ставрова. – И работать в вашем НИИ я не имею чести. Поэтому нет смысла задавать все те вопросы, которые сейчас вертятся в вашей голове. – Откуда вы знаете, что в моей голове вертятся именно вопросы? – усмехнулся, начиная приходить в себя, Георгий. – А, скажем, не грязные ругательства? – В таком случае, хорошо, что ругательства вертятся у вас в голове, а не на языке, – усмехнулся незнакомец. – А знаете, вы мне нравитесь. Думаю, мы с вами... поймем друг друга. – Для начала неплохо бы нам достичь взаимопонимания по части маршрута нашего движения, – пробурчал Ставров, оглядывая окрестности. Вдруг где-то поблизости у неизвестного имеется машина с "группой поддержки", в том числе и огневой?.. Но вокруг было пусто. – А у нас с вами и в этом плане никаких противоречий нет, -заявил таинственный пассажир. – Вы, кажется, на сегодня уже "отбомбились" и собираетесь ехать домой, так что нам по пути... Нет-нет, в гости к вам я не напрашиваюсь – во всяком случае, сегодня. Просто считайте, что у меня есть дела в вашем районе. Значит, он знает не только меня и мою жену. Ему известен и мой адрес. Естественно. Вполне возможно, что ему известно обо мне очень многое, если не все. Тогда значит – менты?.. Или кто-нибудь покруче? Кто же еще может в нашей стране беспрепятственно собирать информацию о каком-нибудь незнакомом человеке? Не шпионов же потенциального противника ты заинтересовал – тем более, что и противника-то у нас давным-давно не стало. У нас даже официальной доктрины нет, так что неизвестно, кого сегодня следует считать вероятным противником... А, может, он просто блефует, а? На ближайшем перекрестке Георгий свернул не налево, как следовало, а направо, но человек на заднем сиденье укоризненно сказал: – Похоже, вы так разволновались, Георгий Анатольевич, что потеряли ориентацию в пространстве. Налево нам было бы намного ближе... Или вы решили, что я не знаю, где вы живете? – И он назвал полный адрес семьи Ставровых. Включая почтовый индекс, который и сам Георгий-то, признаться, постоянно путал. К этому моменту Ставров уже успел разглядеть своего пассажира. Нет, он действительно никогда в своей жизни его не видел. Это был человек лет сорока пяти, с довольно породистым, но не высокомерным, а интеллигентным лицом. Как у Вячеслава Тихонова в роли Штирлица... На человеке было, несмотря на довольно морозную погоду, хорошего покроя длинное пальто из тонкой светлой ткани, причем пальто было щеголевато расстегнуто, открывая костюм, рубашку с галстуком и пестрое кашне. Головного убора на человеке не было, волосы были стрижены аккуратным коротким ежиком. – Но какой смысл?.. – начал было Ставров, но пассажир перебил его. – Нет, все-таки вы не удержались от расспросов! Поистине, человеческое любопытство таково, что в условиях дефицита информации об окружающем мире заставляет поступать всех одинаково... Впрочем, не буду утомлять вас, дорогой Георгий Анатольевич, своим словоблудием. К тому же, времени у вас, – он особенно подчеркнул последнее слово, – не так-то много... Полагаю, что вам очень хочется узнать, кто я такой, откуда вас знаю и зачем вы мне понадобились. Он вдруг резко перегнулся через спинку сиденья и, со злобным жаром дыша в ухо Георгию, прошептал: – Кольку Морговского помните, Георгий? Помните? А Родоманова? А Чещевика? А Хвоща? Хвоща-то вы, надеюсь, не забыли, а? Вы помните их, старший лейтенант Ставров? У Георгия перехватило горло, и он ударил по тормозам. Машина вильнула на скользком асфальте и боком влетела на верхушку окаменевшего сугроба на обочине. Угрожающе накренившись, застыла. От резкого торможения мотор заглох, и стало неестественно тихо. Так же тихо стало тогда, когда в незабываемом январе девяносто пятого в десятке метров от Ставрова рванула граната, и его контузило взрывной волной. Это ощущение глухоты потом постепенно прошло, а поначалу было даже забавно наблюдать, как вокруг беззвучно рушились стены домов, стреляли из всех видов оружия, как неуклюже пятились от президентского дворца объятые пламенем танки, которых в упор расстреливали из портативных ракетных установок боевики. Это было все равно что смотреть телевизор с выключенным звуком, и если бы не знать, что те человеческие фигуры, которые то и дело падают вокруг тебя, – твои товарищи, то глухоту можно было бы воспринять как избавление от шума. От лишнего шума войны... Но потом голова пришла в норму, и некогда стало наблюдать за происходящим, а надо было действовать: в кого-то стрелять, куда-то бежать, зачем-то командовать остатками взвода. И он стрелял, бежал и командовал, с каждой секундой все больше осознавая, что это не имеет уже никакого значения, потому что даже если завтра им скажут, что они победили, то это будет самой чудовищной победой на свете... К утру от его взвода осталась лишь треть личного состава. И все те ребята, которые сейчас жарким шепотом перечислил ему незнакомец, и много-много других погибли в ту дурацкую, не имеющую права на существование ночь... Ставров достал сигареты и, не чувствуя горького вкуса сырого никотина, закурил. – Конечно, помню... И что дальше? – спросил он немного погодя. – Вы тоже были там? Незнакомец покачал головой. – Нет, – сказал он с внезапной горечью. – Я не был. Там был мой сын. Он... там и остался... – Кто он? – спросил Георгий. Всё, оказывается, объяснялось достаточно просто. Просто отец бывшего сослуживца. Только вот... Как он меня нашел? И зачем ему надо было наводить обо мне такие подробные справки, вплоть до привычек моей жены? – Как ваша фамилия? – Нет-нет, – поспешно сказал незнакомец. – Мой пацан не служил с вами, и вы его не могли знать. Да и к нашему делу это не относится. А фамилия моя... Вам она ни к чему. Понимаете, всё зависит от вас. Если вы примете мое предложение, то мы с вами познакомимся поближе. А если нет – тогда и не стоит засорять вашу память лишними именами и фамилиями... Есть такая старая песенка, может, слышали: "Не вспоминайте былое – не вспомнится, забываются имена и лица"?.. – Предложение? – тупо переспросил Георгий. – Какое еще предложение? Что-то я пока еще не слышал от вас никаких конкретных предложений... – У вас сигарета найдется? – вдруг спросил человек на заднем сиденье. Вообще-то я вот уже пять лет не курю, – пояснил он, разминая протянутую Георгием "золотую яву", которая, если верить рекламным плакатам, представляла собой некий "ответный удар" – не то зарубежным производителям всяких там "уинстонов" и "марлборо", не то родимому Минздраву вкупе с армией курильщиков. – Хронический гастрит, знаете ли. Но ради нашего с вами знакомства стоит вспомнить старые привычки, пусть даже вредные для здоровья... Кстати, мы можем ехать. Только впредь давайте воздержимся от... резких движений, хорошо? Георгий кивнул. Неизвестно почему, но загадочный пассажир вызывал у него симпатию. – Скажите, Георгий Анатольевич, – начал незнакомец, жадно затянувшись и уставившись на сигарету в своей руке так, будто ожидал, что она взорвется, – как вы относитесь к той войне, в которой вам пришлось участвовать? – Видимо, заметив в зеркальце усмешку Ставрова, пассажир тут же поспешно добавил: – Извините, конечно, за столь нелепый вопрос. Сформулируем его иначе... Представьте, что судьба свела бы вас с теми людьми, которые развязали чеченскую кампанию. Представьте, что вам стали бы известны достоверные факты, свидетельствующие о том, что эти люди несут непосредственную ответственность за гибель ваших товарищей, да и за гибель ни в чем не повинных женщин, стариков, детей – тоже... Если бы вам предоставилась возможность покарать этих людей за их преступления, сделали бы вы это? Ставров покачал головой. – Какой смысл обсуждать это? – поинтересовался он. – Судьба, как вы говорите, никогда не сведет меня ни с бывшим министром, ни с нынешним... ни с прочими государственными деятелями. – Вы что, серьезно считаете, что в развязывании этой бойни виновны одни только министры? – удивился незнакомец. – Вы сильно заблуждаетесь, Георгий Анатольевич. Есть и другие люди, которым удалось тогда и удается сейчас оставаться в тени, но именно их криминальные замыслы пытались реализовать Грачев и компания... Да, их тоже трудновато достать, но в принципе можно... Если, конечно, очень захотеть. Что же касается судьбы, то ее вполне могу вам заменить я. Точнее – наша Ассоциация, от имени которой я и беседую с вами... Далее незнакомец поведал Ставрову следующую историю. Когда некоторым людям, находившимся в оппозиции к нынешнему руководству страны, стало ясно, что власть имущие не намерены разбираться, кто же должен отвечать за самую бессмысленную и самую кровопролитную войну за последние полвека на территории бывшего Союза, то они решили сделать это сами. С этой целью была создана тайная организация, объединявшая в своих рядах представителей самых разных профессий, возрастов и слоев населения. Своей целью Ассоциация – так именовалась эта организация – ставила установление исторической правды о чеченской войне – но это была только официальная, "надводная" часть задач. Никто не должен был знать, что Ассоциация взяла на себя тайные функции носителя карающего возмездия по отношению к тем, которые были приговорены ею к смерти за особо опасные преступления. Именно их и должны были устранять ветераны чеченской войны, которых Ассоциация активно вербовала под свои знамена в качестве исполнителей ("Палачей", попытался поправить своего собеседника в этом месте Ставров, но тот упрямо повторил: "нет, нет, именно – исполнителей приговора. Терминология здесь очень важна!")... В свете вышесказанного становилось понятно, каким образом Ставров попал в поле зрения Ассоциации и какое согласие от него требуется... Это был какой-то бред наяву. Не доезжая двух кварталов до своего дома, Ставров притер машину к бордюру и, глядя прямо перед собой, сказал человеку на заднем сиденье: – Послушайте, как вас там... Пора расставить все точки над "и". Я не знаю, действительно ли существует Ассоциация, которую вы якобы представляете. Я также не знаю, нашлись ли идиоты, которые согласились работать на вас. Но я твердо знаю одно: в случае со мной вы допустили ошибку. И ошибка эта вызвана тем, что вы, скорее всего, переоценили свои способности уговаривать людей. – Незнакомец дернулся что-то возразить, но Георгий остановил его жестом. – Выслушайте меня до конца, прежде чем мы с вами расстанемся навсегда... Вот вы спросили меня, как я отношусь к чеченской войне. И, наверно, вам казалось, что таким, как я, остается только одно – ненавидеть и войну, и самих себя, принимавших в ней участие. А теперь попытайтесь понять меня, когда я признаюсь вам, что все три года, которые прошли после тех событий, я испытывал лишь одно чувство – желание забыть ту проклятую серую зиму, когда все нормальные люди в стране встречали Новый год, а мы, одураченные и преданные, лежали в жидкой грязи, смешанной с кровью, и нам казалось, что мы попали в ад, и каждый из нас думал про себя в отчаянии: "Господи, ну почему именно я? Что такого я натворил в своей жизни, за что ты караешь меня кромешным адом на земле?"... Ставров не то всхлипнул, не то откашлялся и принялся старательно прикуривать очередную сигарету от окурка, догоревшего до самого фильтра. – Понимаете, – продолжал он, не поднимая головы, словно разговаривал сам с собой, – любый нормальный человек, когда его обманывают, прежде всего испытывает чувство стыда. Ведь виноват, по большому счету, не только тот, кто обманул, но и тот, кого обвели вокруг пальца... Да, можно тысячу раз сослаться на то, что нас никто не спрашивал, согласны ли мы штурмовать Грозный, и что мы всего-навсего выполняли чей-то приказ, но в душе твоей будет оставаться тот червячок, который постоянно будет нашептывать тебе: а разве совсем ничего нельзя было поделать, чтобы не участвовать в этой войне? Разве не с твоего молчаливого согласия тебя сделали рабом большой политики и послали принимать и творить смерть?.. Вот почему лучший выход для всех нас, оболганных и обесчещенных – это не бросаться обвинениями направо и налево и, тем более, не мстить. Напротив, нам следует сейчас сидеть тихо-тихо по норам и ждать, пока о нас окончательно забудут, как забыли о тех, кто воевал в Афганистане... Лично я так и делаю. Когда по телевидению показывают Чечню – пусть даже сегодняшнюю, а не кадры из военной хроники – я переключаю его на другой канал. И когда те люди, с которыми я познакомился недавно, спрашивают меня, чем я занимался в конце девяносто четвертого – начале девяносто пятого, я с честным лицом, не моргнув глазом, принимаюсь напропалую врать им. А когда приходится загорать на пляже, и меня спрашивают, что это у меня за шрамы на руке и на спине, я несу всякую чушь про то, как я поскользнулся по пьяной лавочке и растянулся на осколках разбитой бутылки!.. Ставров с остервенением выбросил окурок в приоткрытую форточку дверцы. – Теперь, надеюсь, вы понимаете, почему я никогда не соглашусь на ваше нелепое предложение, – глухо сказал он, косясь в зеркальце на незнакомца. – До свидания. Но человек в светлом пальто не спешил покидать машину. – Ну что ж, – сказал он, глядя куда-то в сторону, так что Ставрову отчетливо был виден его правильный профиль на фоне заднего стекла. – Вы считаете, что я допустил ошибку, затеяв с вами этот разговор... Но позвольте заметить, Георгий Анатольевич, что и вы ошибаетесь, категорически отказываясь от моего предложения. Да, мне понятно ваше желание забыть такое тяжкое прошлое. Но дело в том, дорогой Георгий Анатольевич, что тот червячок в душе, которого вы столь образно упоминали – не простой червячок. Это его все нормальные люди называют совестью. Вот представьте: ест поедом вас этот червячок, растет потихоньку, а потом превращается в небольшую змейку. До поры до времени она еще дремлет, эта змея, потому что в душе вашей, Георгий Анатольевич, царит пока та самая зима, которая так запомнилась вам, а зимой все пресмыкающиеся, как известно, спят... Но где гарантия, что зима в душе продлится до конца ваших дней? Почему вы так уверены, что в один прекрасный день змеи совести не пробудятся и не сожрут ваше нутро? Ставров покрутил головой. – Что-то мы с вами забрались в дебри, – сказал он. – Мне пора... – Извините, – вежливо сказал симпатичный человек в пальто. Потом достал из кармана и протянул Ставрову купюру – видно, она у него была заготовлена заранее. – Вот, возьмите... Ставров взглянул на купюру и запротестовал, но незнакомец сказал: – Берите, берите, это ведь не просто деньги. Номер на купюре одновременно является номером телефона, и вы сможете позвонить по нему, как говорится, в любое время дня и ночи, если вдруг передумаете. Чем черт не шутит?.. "Если он сейчас попросит передать горячий привет моей жене, придется слегка испортить его внешний вид за столь изощренный шантаж", промелькнуло в голове у Ставрова. Но незнакомец молча выбрался из машины и молча приложил два пальца к виску в шутливом прощальном приветствии. Против своей воли Ставров приоткрыл дверцу и высунулся из машины. – Я все-таки никак не могу понять, зачем?.. – спросил он вежливо улыбающегося незнакомца. – Что это даст вам? Что это даст мне? Что это даст всем нам? – А всё очень просто, – с готовностью, словно давно ждал этого вопроса, ответил "Тихонов-Штирлиц". – В природе есть закон сохранения энергии. Почему бы не предположить, что существует и закон сохранения справедливости, черт возьми?!.. Когда Ставров отъехал на несколько метров и оглянулся, то на тротуаре никого уже не было. Его недавний собеседник словно растворился в воздухе.