Текст книги "Люди феникс"

Автор книги: Владимир Ильин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 28 страниц)

– Зачем? – удивился Вадим.

– Тебе оно нужнее сейчас. Ты же сам сказал, что тебя будут ловить эти… из твоей конторы…

– Нет, пап, – сказал Вадим. – Ты за меня не беспокойся… Лучше себя побереги, хорошо?

Он захлопнул дверцу и поднял в прощальном жесте правую руку, из-под рукава которой выглядывал краешек повязки. Потом резко повернулся и быстро пошел по тротуару, то и дело оглядываясь по сторонам.

А Иван Дмитриевич сидел, как прикованный к мягкому водительскому сиденью, неотрывно следя в ретровизор, как удаляется спина, обтянутая клетчатой рубашкой, и что-то новое зарождалось в его уставшей от окружающего мира душе.

Только потом, уже выруливая с площади, Иван Дмитриевич осознал, какое чувство копошится в его душе.

Там, на площади, он впервые в жизни пожалел, что раньше не уделял сыну должного внимания.

Глава 7

Вопреки опасениям Ивана Дмитриевича, в оставшуюся часть дня после встречи с Вадимом его больше не трогали.

У него даже возникла слабая надежда, что Дар навсегда покинул его. Но чувствовал он себя все равно так, будто внутри него тикает мина замедленного действия.

Вернувшись домой и отобедав по-холостяцки без особых изысков, хотя и плотно, Иван Дмитриевич вплотную приступил к изучению прибора Вадима.

Нет, пользоваться им он не собирался. Не потому, что сомневался в возможностях этого электронного-лографического чуда. Возможности были действительно фантастическими!..

Больше трехсот мужских и женских генотипов в оперативной памяти. Почти мгновенная трансформация облика по кодовой команде. А самое главное – даже находясь почти вплотную с носителем Искусственного лица, невозможно распознать подделку…

Такой аппарат должен стоить огромных денег, сделал вывод Иван Дмитриевич. Поэтому пусть себе лежит в дальнем ящике бельевого шкафа. Хлеба, как говорится, не просит, а на черный день может пригодиться…

Применять же творение Вадима Иван Дмитриевич не желал по одной простой причине: образно выражаясь, он решил поднять бунт против того, что поселилось в нем и диктовало ему свою волю.

Да, конечно, можно было бы продолжать жить по инерции. Так, будто ничего не произошло… Привыкнуть к постоянному ожиданию очередного «вызова». Приноровиться есть наспех и спать по несколько часов, урывками, иногда даже на рабочем месте, целомудренно закрывшись газетой.

Но гораздо хуже будет с выполнением служебных обязанностей в суде. Мало того что из-за частых отлучек не будет возможности в срок исполнять задания и поручения начальства, так еще и придется на ходу изобретать всевозможные предлоги, чтобы оправдывать каждый уход с работы.

А это значит, что рано или поздно придется выбирать: или работа – или тайная чудотворительность. Иначе в один прекрасный день могут попереть из суда за нарушения трудовой дисциплины, невзирая на все прошлые заслуги, и тогда плакали горькими слезами полагающиеся надбавки к пенсии. Если же он решит сам уйти, как принято говорить в таких случаях, «на заслуженный отдых», то дело будет обстоять иначе. Однако Ивана Дмитриевича удерживало на работе два обстоятельства. Во-первых, до самой существенной надбавки, которая начислялась за выслугу лет, ему оставалось еще восемь месяцев. А во-вторых, его страшила мысль день за днем сидеть в одиночестве дома. Всю свою жизнь он был нелюдимым, и теперь, после смерти жены, ему не на кого было рассчитывать. Ни родственников, ни друзей, ни даже просто хороших знакомых. Плохих, впрочем, тоже…

К тому же теперь он знал: каждый «вызов» заставляет его тратить жизненную энергию, сокращая тем самым отпущенный ему срок жизни. Еще в самый первый суматошный день после обретения Дара Иван Дмитриевич во время своего законного обеденного перерыва наведался в морг, где лежало тело его предшественника и где у него имелся старый знакомый патологоанатом (уже потом, когда Иван Дмитриевич покинул это мрачное здание без окон, его обдало запоздалым ужасом: как можно было лезть на рожон? А вдруг Сила заставила бы его оживлять все эти синюшные, окоченелые голые тела, лежавшие на разделочных столах и в холодильниках, и не отпустила бы из морга до тех пор, пока он не выполнил бы эту ужасную миссию?! Но – почему-то тогда его пронесло… Позднее, обдумывая эту опрометчивую поездку, он сделал важный вывод: его клиентами были не любые покойники, и оставалось лишь установить – какие именно).

Знакомый Ивана Дмитриевича, на которого пришлось угрохать аж полторы бутылки самой дорогой водки, охотно поделился со своим гостем результатами вскрытия неизвестного. Ничего особенного – заурядный инфаркт. Хотя спектральный анализ клеток показал, что возраст покойного не превышал сорока пяти лет… Ну, ты же сам знаешь, старина, какая хлипкая молодежь нынче, каждый с детства чем-нибудь страдает… Были ли какие-нибудь странности в этом трупе? Если ты имеешь в виду признаки насилия… ах нет? А что тогда тебя интересует? Что-нибудь этакое?.. Хм, дай вспомнить… (Вспоминал патологоанатом так долго, что бутылка успела опустеть на треть.) Да нет, ничего особенного не было. Таких каждый день десятками привозят… сердечники – они ж по лезвию ножа ходят… Кстати, бедолага, видно, один жил, раз его до сих пор никто не хватился. Или приезжий…

Однако когда Иван Дмитриевич уже готов был прекратить разговор ввиду полной бесперспективности, как патологоанатом, у которого язык уже начинал заплетаться, вдруг припомнил:

– Постой, постой, Ванюш… Действительно, было там кое-что… Правда, это ни о чем не говорит, но…

У каждого человека, говорил дальше знакомый Ивана Дмитриевича, есть так называемый «ген жизни», с помощью которого природа определяет, сколько времени ты можешь коптить белый свет. Одно время медики и генетики ошарашили мир заявлением о том, что, проведя соответствующий анализ, могут установить, сколько лет проживет тот или иной индивид. Однако обыватели испугались этого открытия… болваны… Никому не хотелось знать, какой срок ему отпущен. В конце концов подобный анализ на живых людях проводить запретили, а в отношении мертвых он уже не имел особого значения. Хотя в ходе посмертного вскрытия он числился обязательным пунктом и результаты заносились в акт экспертизы… Но это так, историческое отступление.

У того типа, которым ты, Ванюш, почему-то интересуешься… конечно, это твое дело… так вот, у него этот самый ген почему-то оказался не такой, как у всех. Что это значит? Да нормальный у него был этот ген, и тип этот должен был прожить лет восемьдесят, не меньше, понятно?! А вдруг взял – и откинул копыта от разрыва сердца. И ген жизни ему не помог… Такое впечатление, словно этот человек в последнее время подвергался большим нагрузкам, я бы сказал даже – перегрузкам. Будто гоняли его в хвост и в гриву на каких-нибудь каторжных работах. Вот сердечко-то и тю-тю… не выдержало…

«И у меня когда-нибудь не выдержит, – обливался холодным путом Иван Дмитриевич, бессмысленно мечась по своей квартирке. – Нет, ну как же мерзопакостно все-таки устроен наш мир, а?! Казалось бы: делаешь такое большое и важное дело, спасаешь этих сволочей от смерти, а тебе не только благодарности за это не светит – наоборот, здоровье идет на убыль!.. Оказывается, творить добро не только бессмысленно, но и вредно. Намного вреднее, чем пить, курить или травить себя наркотиками…

А раз так – не хочу больше быть мучеником, которому назначено положить живот свой на всеобщее благо, как говорили в старину… Хватит, слышите? Не хочу я спасать никого, тем более – с риском для жизни!.. Не хочу, и все!.. В конце концов, разве у меня нет такого права – не творить эти проклятые чудеса?!

Надо решиться на бунт. По принципу – «сейчас или никогда!»… Пока меня полностью не поработила невидимая сила, требующая, чтобы я воскрешал всякое отребье!..

Только вот как противостоять этому жесткому, грубому напору, который туманит сознание и напрочь парализует волю?..»

Когда-то товарищи по работе преподнесли Ивану Дмитриевичу в качестве подарка на очередной день рождения… наручники. Самые натуральные, никелированные, с самозапирающимися замками. Детище иностранной полицейской системы. По мнению даривших, в подобном сувенире скрывался незаурядный юмор… что-то насчет того, что с помощью этого иммобилизационного средства можно удержать от ухода неверную жену… или приручить любовницу… Жена, правда, у Ивана Дмитриевича была верной, а любовниц у него не водилось, так что юмора коллег он не воспринял адекватно, хотя сам и глазом не моргнул… Действительно, чего хорошего можно было ждать от этих дебилов?

Наручники лежали среди всякого хлама в кладовке, и даже ключ к ним не потерялся.

И тогда Иван Дмитриевич сразу успокоился. Нарочито неторопливо перекусил – надо было запастись энергией на случай долгого ожидания. Потом развернул головизор так, чтобы его можно было смотреть из любой точки комнаты, уселся поудобнее в кресло, запасшись предварительно термосом с чаем и пряниками, и приковал свою левую руку наручниками к трубе отопления, проходившей под окном. Сам себе в тот момент он напоминал этакого охотника, устроившего засаду на неведомого зверя. Или летчика-камикадзе времен Второй мировой войны, знающего, что вернуться на родной аэродром не получится ввиду отсутствия шасси…

Он просидел в кресле почти весь вечер, с отвращением созерцая ту муть, которой его потчевало головидение. Отстегнуться от трубы он опасался даже на несколько секунд – а вдруг за ним сейчас наблюдают..

Когда затекла спина и онемело седалище, когда смотреть уже вообще было нечего, потому что в такой поздний час фильмы были не просто для дебилов, а для дебилов-маньяков и извращенцев, когда он уже собирался отказаться от своей затеи и лечь спать – тут-то его и пробило.

Некоторое время он упрямо сопротивлялся. Терпел, сжав челюсти, как однажды в детдомовском детстве, когда они с ребятами пошли купаться на речку, и он первым прыгнул в воду с высокого обрыва ногами вперед (хорошо еще, что не головой!), а в том месте со дна выпирала невесть откуда взявшаяся каменная глыба, и он сломал себе ногу открытым переломом, и пока ребята тащили его почти полчаса до медпункта, пришлось терпеть, хотя от одного вида крови и белой кости, торчащей из голени, мутило и темнело в глазах…

Сейчас у него тоже темнело в глазах – но не от боли, а от невидимой перегрузки. Ощущение было таким, как будто он сидит не в мягком домашнем кресле, а в центрифуге, применяемой для тренировок летчиков и космонавтов, и перегрузка неуклонно возрастает.

Потом он потерял сознание.

И еще раз. И еще. Обмороков было много – он не считал.

В короткие промежутки между периодами беспамятства на поверхность сознания воздушным пузырем всплывала одна и та же мысль: «Ну и глупость я замыслил!.. А если ЭТО будет длиться не полчаса и даже не час? Ты же не знаешь, сколько времени реагирует твой организм на чью-то смерть!.. Сдохнешь тут, как самоубийца-извращенец, когда какой-нибудь крохотный сосудик внутри тебя не выдержит – и всё!» Наконец он сдался.

Протянул руку к ключу, который, лежа на столе, злорадно дожидался, когда же им воспользуются. Но в последний момент рука дрогнула, и ключ, упав на пол, отскочил туда, куда было невозможно дотянуться.

Иван Дмитриевич попробовал передвинуться вместе с креслом, но цепочка наручников не пустила его.

В отчаянии он попытался порвать цепочку из прочной никелированной стали, но наручники только еще больнее впились в кожу, сдавливая руку до посинения. Чтобы достать ключ, оставались только ноги. Извиваясь в кресле, как агонизирующий червяк, Иван Дмитриевич попытался подтянуть ключ к креслу носком ноги.

Когда этот немыслимый акробатический трюк ему наконец удался, он почувствовал, что по щекам его бегут слезы.

Однако, освободившись от наручников, он не стал терять время на умывание и растирание багрового кровоподтека на руке.

Его звали, и надо было спешить. Тем не менее, перед тем как выскочить из квартиры, он успел прихватить пакет с голомакиятором.

Глава 8

Конечно, можно было тешить себя надеждой, что Дар – явление преходящее и когда-нибудь неведомая Сила оставит его в покое. Однако следовало мыслить трезво. И исходить из того, что теперь ему суждено воскрешать покойников до тех пор, пока он сам не испустит дух.

Но не зря говорят, что человек ко всему приспосабливается. Тем более если его снабдить голомакиятором. Вскоре Иван Дмитриевич свыкся с положением подпольного благотворителя и научился действовать так, чтобы избежать лишней огласки. Что касается несчастных случаев, происходивших в публичных местах, то там все было просто. Достаточно было вовремя смешаться с толпой зевак, чтобы, улучив момент, притронуться к мертвому телу. Экспериментальным путем Иван Дмитриевич установил, что воскрешение инициируется его прикосновением к любому участку кожи потерпевшего. Гораздо хуже, если мертвец находился в недоступном месте – в закрытом помещении, в окружении родственников, милиции, прочих людей, находящихся при исполнении… В этих случаях Ивану Дмитриевичу приходилось пускать в ход всю свою изобретательность, чтобы как-то оправдать свое появление. В конце концов ему надоело изворачиваться, и, воспользовавшись своим служебным положением, он обзавелся массой поддельных удостоверений различных государственных служб, начиная от агента похоронного бюро и кончая внештатным сотрудником службы спасения – в зависимости от конкретной ситуации… А чтобы не примелькаться, Иван Дмитриевич частенько прибегал к прибору, подаренному ему Вадимом.

С точки зрения конспирации самыми безопасными, хотя и вызывающими отвращение, были ситуации, когда требовалось воскрешать трупы, спрятанные убийцами. Как правило, преступники не отличались особой изобретательностью и чаще всего либо закапывали, либо топили в водоемах тела своих жертв. И тогда Ивану Дмитриевичу приходилось вооружаться лопатой, которую он стал постоянно возить в багажнике, и самому раскапывать свеженькое захоронение либо нырять за телом утопленника…

«Пантера» оказалась неподходящим транспортным средством для исполнения Миссии. Пришлось ее продать, а взамен приобрести невзрачную «сотку». Поскольку вызов мог застать его в любой момент и в любом месте, теперь каждый день приходилось ездить на работу на машине…

Однажды Ивана Дмитриевича осенило, и он завел специальную записную книжку, в которой стал вести счет возвращенных им к жизни. Как снайпер, делающий зарубки на прикладе своей винтовки после каждого уничтоженного врага… Идея, конечно, была глупой – едва ли ему пришлось бы отчитываться перед кем-то. Он делал это из педантичности, выработанной многолетней практикой работы в судебной системе…

Из каждого воскрешения он пытался почерпнуть полезную информацию для себя. Довольно скоро ему удалось сделать вывод, что, к счастью, Дар его отнюдь не безграничен. Собственно, он подозревал это с самого первого дня. Так, Сила посылала его оживлять не каждого умершего, а только тех, кто погиб в результате , несчастного случая или катастрофы, был убит или покончил жизнь самоубийством. Словно тот, кто наделил его чудесной способностью, четко делил людей на полностью выработавших свой жизненный ресурс и на тех, кто раньше установленного срока вознамерился попасть в ад или в рай… Наверное, именно поэтому Ивана Дмитриевича ни разу не «вызывали» к умершим от старости.

Кроме того, Иван Дмитриевич убедился в том, что его способности ограничены расстоянием. Выражаясь военным языком, его «радиус действия» составлял не более десяти километров. Поэтому он вновь принялся подумывать о том, что, в крайнем случае, когда станет совсем невмоготу, надо уехать куда-нибудь в глушь, к черту на кулички, где плотность населения составляет не более пяти человек на сто квадратных километров. Но, с одной стороны, он не хотел расставаться с благами цивилизации, а с другой – не было гарантии, что если он окажется в пустынной местности, то «дальность» его Дара не увеличится – разве можно быть абсолютно уверенным в чем-то, когда имеешь дело с потусторонними силами?!

Самое скверное, что отныне ему снился один и тот же сон, который не придавал сил, а, наоборот, истощал и без того находившуюся на грани срыва нервную систему. Это даже трудно было назвать сном. Скорее, это было похоже на попытку минирования его подсознания.

В этом сне он двигался по темному мрачному туннелю в потоке людей. Туннель напоминал подземный переход, но он был прямым и бесконечным. Как в часы «пик» в метро, люди шли молча, плотной колышущейся массой, толкаясь, как бараны, и переваливаясь с боку на бок, как пингвины, и Иван Дмитриевич не испытывал к ним ничего, кроме злобы и отвращения. Людской поток неумолимо нес его куда-то, и Иван Дмитриевич знал, что в конце концов туннель приведет к пропасти и что он должен вовремя остановить людей. Он пытался кричать, но крик застревал у него в горле. Спутники его не обращали внимания на его смятение и отчаянные попытки докричаться до них – они ничего не слышали. И тогда Иван Дмитриевич догадывался, что все идущие не просто глухи, а мертвы и что он, единственный живой среди мертвецов, может спастись от гибели, лишь воскресив их – всех до единого… Он хватал за руку тех, до кого мог дотянуться, но они почему-то не оживали, а толпа двигалась все быстрее, и пропасть становилась все ближе и ближе – а потом он просыпался и слушал, как захлебывается истошным стуком сердце в груди…

* * *

Тот день с самого утра выдался крайне неудачным. Когда Иван Дмитриевич уже выгнал «сотку» из гаража и запирал его, собираясь ехать на работу, кто-то тронул его сзади за плечо, и, обернувшись, он застыл в замешательстве.

Перед ним стояла та самая женщина, с которой началась череда воскрешений. Мамаша того парня из соседнего дома – как же его звали? Олег? Или Константин?..

Женщина выглядела сейчас не так, как в ту ночь, когда бездыханно лежала на кровати, накрытая одеялом до подбородка. У нее даже губы были подкрашены.

– Это вы?! – только и смогла вымолвить она, впившись взглядом в Ивана Дмитриевича, которого мгновенно прошиб приступ холодного пота.

«Что мне делать с этой дурой?.. Молча развернуться, сесть в машину и побыстрее унести ноги? Или притвориться, что она обозналась? И что ей, в конце концов, может понадобиться от меня? Неужто она собирается шантажировать меня?.. Будь проклят этот мерзкий город, он становится слишком тесен!..»

– Ну, что вам надо? – нелюбезным тоном осведомился он.

– Благодетель! Голубчик! Спасибо вам огромное! Если б вы знали, как я вам благодарна! – вдруг заголосила женщина и, рухнув на колени перед потрясенным Иваном Дмитриевичем, стала судорожно ловить своими яркими губами его руку.

– Да вы что? Как вы смеете, гражданка? Немедленно прекратите! – растерялся он, судорожно оглядываясь по сторонам.

Редкие прохожие замедляли шаг, недоуменно наблюдая за необычной сценой.

«Не хватало еще, чтобы все окрестное бабье сбежалось поглазеть на бесплатное представление!» – мелькнуло в голове у взбешенного Ивана Дмитриевича. Он резко отдернул руку – так, что женщина чуть не упала, и, воскликнув: «Черт знает что вы себе позволяете!» – направился к машине.

Но когда он уже уселся за руль, женщина успела вцепиться в открытую дверцу и жарко, бессвязно заговорила, понизив голос:

– Да вы не бойтесь, тут же ничего такого нет!.. Вы же спасли меня, понимаете? Да-да, спасли!.. У меня ведь рак был в последней стадии, и никто из врачей уже не верил, что я выживу… И тут вы… А теперь я просто не знаю, как мне вас отблагодарить!

Ну и идиотка! Вот и делай после этого добро людям! Иван Дмитриевич так осерчал, что не сумел сдержаться.

– Рак, говорите? – ехидно пропел он. – В последней стадии? Черта лысого!.. Если б у вас был рак, то я бы к вам не явился, понятно вам?

– Что? Как это? Почему? – побледнев, лепетала женщина. – Мне же врачи… Иван Дмитриевич страдальчески вздохнул.

– Это они вам сказали?

– Кто?

– Дед в пальто! – заорал Иван Дмитриевич. – Я вас спрашиваю: о том, что вы больны раком, вам сами врачи говорили?

Женщина побелела еще больше – только губы выделялись багровым пятном на лице.

– Н-нет, – выдавила она. – Сынок мой… Костя… они могли… только ему… Понимаете?

– Понимаю, – с сарказмом подтвердил Иван Дмитриевич. – Вы вот что… Придете домой – поинтересуйтесь у своего Кости, чем он вас травил, чтобы спровадить на тот свет!

– Да как вы смеете… – прошептала женщина упавшим голосом. – Вы… вы…

Не слушая ее больше, Иван Дмитриевич с остервенением захлопнул дверцу и выжал педаль газа до упора. Перед тем как свернуть со двора на улицу, он бросил взгляд в зеркальце заднего вида.

Женщина, спотыкаясь, плелась по двору, и ее понуро опущенные плечи вздрагивали не в такт шагам.

«Сама виновата, – пробурчал Иван Дмитриевич себе под нос. – Если бы не полезла ко мне со своим дурацким нытьем, я бы не стал открывать тебе глаза на твоего сыночка, и жили бы вы с ним душа в душу, а там кто знает – может, когда-нибудь у него снова появилось бы желание укокошить тебя, чтобы стать единоличным хозяином квартиры. А может, ты сама довела его до греха – занудная баба!..»

Однако, сколько он ни убеждал себя в том, что поступил абсолютно правильно, настроение у него было бесповоротно испорчено.

И с каждым часом этого гадкого дня портилось все больше и больше…

* * *

Перед обеденным перерывом его вызвал к себе председатель суда.

Направляясь к нему, Иван Дмитриевич испытывал нехорошее предчувствие. И оно не замедлило оправдаться.

У председателя было меткое прозвище – Ку-Клукс-Клан. Происходило оно от его инициалов, трех «К»: Константин Константинович Константиновский. Самодур он был еще тот, не хуже салтыковско-щедринского Угрюм-Бурчеева. От него в любой момент следовало ожидать какой-нибудь пакости.

Отметив появление Ивана Дмитриевича на пороге кабинета небрежным кивком, Ку-Клукс-Клан откинулся на спинку роскошного кожаного кресла и принялся барабанить пальцами по крышке стола.

Вид у него при этом был такой, словно он мысленно прикидывает: раздавить подчиненного, как букашку, сразу или сначала оторвать ему все конечности одну за другой?

Потом он неожиданно смилостивился и предложил Ивану Дмитриевичу присесть.

Еще одна порция псевдобарабанной дроби по столу.

– Ну, как вы себя чувствуете, Иван Дмитриевич? – внезапно осведомился ККК.

Недобрые предчувствия Ивана Дмитриевича усилились. Когда начальник интересуется самочувствием подчиненного – это не к добру: есть такая примета у служащих пенсионного возраста.

– Спасибо, хорошо, – кратко доложил он.

– М-да? – усомнился Ку-Клукс-Клан. – По вам этого не скажешь… Вид-то больной у вас, дорогой Иван Дмитриевич! Мешки под глазами… желтая кожа… ходите как-то осторожно, словно боитесь ногу сломать…

Иван Дмитриевич пустился в натужные отшучивания, вспомнив старый анекдот насчет мешков под глазами, но председатель не собирался терять на него слишком много времени.

– Мне кажется, вы все-таки устали, – сказал он. – Это и понятно… тянуть такой воз, который мы на вас взвалили, не под силу даже молодым сотрудникам, а в вашем возрасте, извините, вообще чревато… всякими осложнениями… Неудивительно, что вы то и дело отлучаетесь с рабочего места… и я даже понимаю, почему вы при этом не отпрашиваетесь ни у меня, ни у руководителя секретариата… Давайте смотреть правде в глаза, Иван Дмитриевич: ведь в последнее время вы посещаете различные медицинские учреждения, так? Причем тайно – потому что не хотите, чтобы это сказалось… м-м… на вашей дальнейшей карьере…

Иван Дмитриевич открыл было рот, чтобы решительно возразить против подобной ереси, но ККК не дал ему издать ни звука.

– Вот что, дорогой Иван Дмитриевич, – сказал он, хлопая по столу ладонью так, будто убивая невидимое насекомое. – Давайте вместе решим один вопрос. Дело, конечно, щекотливое, но как руководитель столь ответственного учреждения, как наш горсуд, я не могу позволить, чтобы мои подчиненные погибали от инфарктов прямо на рабочем месте…

«Значит, будет выпроваживать на пенсию», – мелькнуло в голове Ивана Дмитриевича.

– Я, разумеется, мог бы предложить вам взять отпуск за свой счет, чтобы отдохнуть… поправить пошатнувшееся здоровье и так далее, – продолжал председатель. – Но поймите меня правильно, Иван Дмитриевич: мне нужно, чтобы тот участок работы, который вам поручен, не оголялся… Отпуск – отпуском, а работа – работой, не так ли? А, сами понимаете, выполнять ваши функции во время вашего отсутствия никто не возьмется, а если и возьмется, то толку от этого не будет… Вам сколько осталось до пенсии?

– Восемь месяцев, – пролепетал непослушными губами Иван Дмитриевич.

– М-да… – вздохнул ККК, вновь принимаясь барабанить пальцами по столу. – Я, конечно, вас ни к чему не принуждаю, но… В общем, вам надо решать самому, Иван Дмитриевич: либо вы продолжаете работать с прежней эффективностью, либо…

«Вот возьму больничный, – подумал Иван Дмитриевич, – и пусть этот индюк кусает себе локти. Потому что с больничным меня ни одна сволочь не выпрет на пенсию… Только разве это поможет? Ну, сколько ты просидишь на больничном, даже если поднатужишься и вымучишь какие-нибудь недуги? Месяц? Два?.. А потом?»…

Однако вслух он стал говорить совсем о другом. О том, что здоровье у него в порядке, просто образовались сложные семейные обстоятельства, поэтому вот и приходится крутиться, как белка в колесе (Ку-Клукс-Клан слушал его с явным недоверием: всему суду было известно, что Иван Дмитриевич давно живет бобылем), но это – временное явление, и начиная с этого самого дня он клянется, что больше не допустит…

Зов настиг его в разгар этой тирады. Он был таким повелительным, что Иван Дмитриевич осекся на полуслове и заерзал в кресле, не в силах высидеть еще хотя бы минуту и с ужасом понимая, что своим внезапным уходом он подписывает себе суровый приговор.

Наверное, он даже переменился в лице, потому что ККК нахмурился:

– Что с вами, Иван Дмитриевич? Вам плохо?

– Нет-нет, – выдавил Иван Дмитриевич, дрожа всем телом. – Я просто… того… в туалет… извините… наверное, что-то съел…

Подобно камню, выпущенному из пращи, он метнулся вон из кабинета.

Высоко подняв белесые брови и утратив дар речи, Ку-Клукс-Клан смотрел ему вслед.

* * *

Возвращаясь в суд, Иван Дмитриевич чувствовал, что нервы его на пределе. Чтобы отвлечься, он включил бортовой телеэкран, встроенный в лобовое стекло, и принялся нажимать кнопки переключения каналов в поисках чего-нибудь развлекательного.

Однако наткнулся на хронику происшествий за минувшие выходные, которую передавало местное телевидение. Одно из сообщений было посвящено субботнему пожару на автозаправочной станции, где пришлось действовать Ивану Дмитриевичу. Видимо, съемочная группа прибыла на место происшествия уже после того, как он выполнил свою миссию (и слава богу!), потому что камера добросовестно запечатлела лишь последствия катастрофы: обгоревшее здание диспетчерской, остовы заправочных автоматов и машин, оказавшихся в зоне взрыва. Молодой человек с микрофоном, маячивший на эффектном фоне дымящихся развалин АЗС, бойко говорил в камеру:

– …к счастью, никто из людей, оказавшихся в эпицентре пожара, не пострадал, хотя все они были доставлены в отделение Эмергенции… Как это ни покажется удивительным, но в результате медицинского обследования на них не было обнаружено ни единой царапины… В этой связи я хотел бы задать вопрос старшему группы спасателей, работавшей на месте трагедии, парамедику Олегу Чалых. – Тут корреспондент повернулся, и в кадре рядом с ним появился человек в спасательской спецодежде. – Скажите, Олег, чем можно объяснить столь удивительное везение тех, кто оказался в непосредственной близости от места взрыва? Ведь, насколько мне известно, при подобных катастрофах шансов выжить очень мало, не так ли?

Парамедик дернул испачканной копотью щекой.

– Да, вы правы, – подтвердил он, напряженно уставившись в камеру. – Все эти люди должны были… ну, если не погибнуть, то сильно обгореть. И самое странное во всей этой истории – то, что, когда мы их нашли и грузили на носилки, они и были обгоревшими… я бы даже сказал – мертвыми… А потом… – Он пожал плечами. – Вы правильно сказали: ни единой царапинки…

– И как вы это объясняете? – не отставал корреспондент.

Спасатель потер лоб, оставив на нем черные полосы.

– Ну, не знаю… – растерянно пробурчал он. – Разве что все они в рубашке родились…

Молодой человек с микрофоном изрек что-то о непостижимости везения, об умелых действиях спасателей и пожарных, и режиссер запустил другой сюжет.

Иван Дмитриевич скрипнул зубами.

Этого и следовало ожидать.

Не может не привлечь всеобщего внимания чудесное избавление от смерти сразу нескольких человек. Наверняка эти писаки – а может быть, и кто-нибудь из специалистов – уже начали копать эту тему. И пусть в сюжете о пожаре не была высказана гипотеза о том, что погибшие воскресли не сами собой, а с посторонней помощью, – теперь недалек тот час, когда кому-нибудь придет в голову эта мысль.

А это значит, что, возможно, очень скоро его вычислят, засекут и схватят за руку. И никакие голомакияторы тогда не помогут.

Значит, выход может быть только один. Все бросить и поскорее сматываться отсюда. Придется пожертвовать и работой, и пенсией – пусть все летит псу под хвост, раз уж так получилось!.. Главное – бежать как можно скорее, подальше от людей!..

Вернувшись на свое рабочее место, Иван Дмитриевич закрылся в кабинете, перед которым уже скопилась негодующая кучка посетителей, и в один присест настрочил заявление на имя председателя об увольнении по собственному желанию.

Он настолько был выбит из колеи лавиной неприятных сюрпризов, что лишь по дороге домой осознал одну очень важную вещь. И это открытие так поразило Ивана Дмитриевича, что он приказал автопилоту немедленно остановить машину.

В той хронике происшествий, отрывок из которой он недавно видел, были и другие сообщения. И без жертв там не обошлось. Ну-ка, ну-ка, припомним еще раз… Крупная автомобильная катастрофа на набережной. Два человека погибли, трое в тяжелом состоянии доставлены в больницу… Несовершеннолетняя школьница, возвращавшаяся поздно вечером домой с дня рождения подруги, изнасилована и зверски убита в городском парке. Рабочий-верхолаз из бригады, ремонтировавшей крышу многоэтажного административного здания, сорвался и разбился насмерть. И еще несколько утонувших, сгоревших, отравившихся…

«Но ведь меня за это время вызывали лишь два раза, если не считать того пожара! А значит, моя функция изначально заключается в том, чтобы воскрешать не всех мертвецов подряд, а лишь особо избранных личностей. И дело вовсе не в том, что мой Дар ограничен определенным расстоянием. Большинство из тех людей, которых я должен был воскресить, но не был затребован для этого, погибли в радиусе моего действия. Некоторые – чуть ли не у меня под носом…