Текст книги "Странники между мирами"

Автор книги: Владимир Ленский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 31 страниц)

Герцог хмыкнул. В самом деле, основания побаиваться имеются. Кто знает, что там такое просится в домик? Частокол давно уже перестал быть препятствием для всякого лесного зверья, не говоря уж о людях.

В одном герцог был убежден точно: это не телохранитель Фейнне. Не тот проклятый негодяй, который ухитрился перебить половину отряда. Кто угодно, только не он.

Скреблось под дверью действительно неприятно. Не то заблудившееся животное, не то вообще какой-нибудь упырь. Хотя, насколько было известно, никаких упырей в этом лесу не водилось. Лес – чистый, благословенный, каждое дерево сияет здесь первозданным светом.

Солдат помедлил мгновение и, зажмурившись, отворил дверь.

На пороге никого не было.

То есть так показалось сначала. Затем нечто переползло через порожек и втянулось в дом, Солдат отступил назад, растерянно глядя себе под ноги.

Из леса, весь мокрый, в дом вползал Хессицион. Его редкие волосы пропитались водой, влажная полоса тянулась за ним по полу, пока он подбирался к комнате, где сидел герцог с прочими.

Солдат наконец пришел в себя и, наклонившись, подхватил старика.

– Отстань! – сипло пискнул тот и начал отбиваться. Он колотил сразу обеими ногами, размахивал руками и тряс головой, так что солдат в конце концов уронил его. Хессицион упал с глухим стуком.

Вейенто встал, желая положить конец отвратительной сцене. Быстро приблизившись, он отстранил солдата и присел на корточки рядом со стариком. Хессицион повернул к нему лицо. В каждой морщине старика стояла вода, как в овраге, и не выливалась – такими узкими эти морщины оказались. И в глазах у него тоже была дождевая вода. И в ушах, и в ноздрях. При каждом вдохе из носа выходил пузырь, который держался несколько мгновений, а после с тихим звоном лопался.

Хессицион открыл рот и выдул исключительного размера радужный пузырь. Вейенто коснулся этого пузыря пальцем. Раздался хлопок. Пузырь исчез.

– А, наконец-то ты догадался освободить мне рот, – пробулькал старик, выплевывая все новые и новые пузыри. Розоватые, полные слюны, они множились возле его головы на полу. Некоторые угодили на сапоги герцога, но Вейенто даже не поморщился.

Он наклонился еще ниже и коснулся плеча Хессициона.

– Где она?

– Кто? – осведомился старик, глядя на герцога снизу вверх.

– Фейнне. Та девушка. Слепая.

– Она больше не слепая. Там, где она сейчас, она может видеть... А ты не знал? Дурак! Бездельник! Кто поставил тебе зачет? Я напишу ходатайство, чтобы его уволили...

Он закашлялся. Пузыри, исходящие из его горла, наполнились кровью, и, когда они коснулись пола, тяжелая красная жидкость запятнала пестрые плитки.

– Фейнне, – повторил герцог. – Куда ты ее дел?

– Она ушла... – Хессицион затрясся. Он откинул голову назад, невидяще уставился в потолок и начал дрожать всем телом. Затылок его мелко стукался об пол. Ритмичный звук неприятно отзывался в ушах, и неожиданно Вейенто понял: Хессицион смеется.

Герцог схватил Хессициона за плечи, приподнял, приблизил трясущееся лицо к своему. Сжатая внутри морщин вода подпрыгивала, точно желе.

– Где Фейнне?

– Там... Эльсион Лакар. Она – там. Среди них.

– Она – Эльсион Лакар?

– Просто человек.

– Как же простой человек попал к Эльсион Лакар?

– Соотношение нескольких величин. Я искал – много лет искал. Показатели преломления лунных лучей, показатели земной кривизны на данном участке. Соединение пяти факторов. Пятый – время...

Улыбка проступила на сухих губах, и вместе с улыбкой из трещин в углах рта вытекла кровь.

– Я нашел формулу...

– Говори. – Вейенто положил голову старика себе на колени. – Говори.

– Я уже все сказал. – Он продолжал блаженно улыбаться.

Кровь стекала из его рта непрерывной струей, пачкала одежду Вейенто, проникала в его сапоги, но герцог не шевелился.

– Говори!

– Мое дело закончено. Я нашел все, что искал... Фейнне – лучшая. Лучшая! Из моих учениц – точно. Лучше тебя, глупый болван! Я уверен, ты украл чужие результаты, а письменную работу за тебя писал кто-нибудь другой, – мстительным тоном добавил старик. На мгновение к нему вернулись силы, но они слишком быстро иссякли. – Ставлю тебе «неудовлетворительно», – пробормотал он, обвисая на коленях у герцога. – А еще моя женщина – она тоже была хороша... давно. Очень давно! – добавил он, погружаясь в сон.

– Формула! – вскрикнул герцог.

– Ненавижу левитацию, – шепнул Хессицион и затих.

Напрасно Вейенто тряс его и умолял, напрасно плакал, повторяя имя «Хессицион» трижды, и трижды, и ещё раз трижды: старик, который прожил неведомое количество лет в поисках формулы, позволяющей рассчитать время и место прямого перехода из мира людей в мир Эльсион Лакар, умер.

Девушка, «объект» его последних изысканий, бесследно пропала. Объяснение этому исчезновению нашлось, однако оказалось абсолютно бесполезным. Вейенто вновь очутился там, где находился в самом начале истории с похищением Фейнне. Только теперь дело обстояло еще хуже: в любой момент девушка могла объявиться и потребовать у королевы справедливости – для себя и Хессициона.

И не хватало еще, чтобы герцога Вейенто обвинили в смерти старого ученого!

Он встал. Мертвец с глухим стуком упал на пол, завалился на бок и затих, нелепо подвернув под себя безвольную руку.

– Похороните его, – приказал Вейенто. – На рассвете уезжаем отсюда.

Он вышел на двор и подставил лицо струям затихающего дождя. Небо уже сделалось светлее; ветер поднялся выше и еле слышно шевелил кроны деревьев.

* * *

В маленьком городке Томеэн, что в полутора днях пути от древнего лесного массива, все жители были наперечет. Здесь люди жили на виду друг у друга, и, если к вечеру кто-нибудь не являлся домой, весь город выходил на поиски. Обычно пропавший обнаруживался где-нибудь в болотах возле озера Томея – места там хорошие, и в отношении охоты, и в том, что касается рыбной ловли, но довольно коварные. Увлекшись погоней за мясистыми рыбами с их жирным розовым мясом, недолго оказаться в трясине. Рыбы эти обитали на мелководье, в болотной воде, и ловили их сачком. Случалось, охотники погибали, но большинство благополучно возвращалось с уловом.

Во всех домах Томеэна имелись заготовленные факелы и специальные гибкие решетки, сплетенные из лозы – чтобы бросать их поверх болота и тащить уцепившегося в них человека, вызволяя бедолагу из цепкого плена.

Что касается чужаков, то городок видел таковых крайне редко – разве что люди герцога или сам его сиятельство проедут по здешней дороге, направляясь дальше, на земли Вейенто. Дважды за историю городка его посещали короли, и память об этом хранилась столетиями. Королевские визиты запечатлены художниками – две гигантские (по меркам Тимеэна, разумеется) фрески украшают здание ратуши уже более столетия.

Иногда проходили торговцы. Очень редко, но случались здесь и бродяги – таковых изгоняли как можно скорее, особенно после истории с женой скорняка, которая удрала из дома вместе с прохожим человеком: чем, спрашивается, он успел ее пленить за те несколько часов, что сшивался возле здешней пивной? Каких только чудес не бывает!

Словом, если жители Тимеэна чего и страшились, так это подобных чудес. И появление в городке непонятной старушки тоже восторга ни у кого не вызвало. Старушка, правда, не выглядела опасной, но что-то неприятное в ней, несомненно, было.

Она возникла, можно сказать, ниоткуда. Просто в одно превосходное утро городок проснулся и увидел, что на главной площади, возле ратуши, сидит сухонькая бабушка, весьма прилично одетая, хоть и запыленная, и сосет узелок, свернутый из носового платка.

Первыми подбежали к старушке дети. Они окружили ее, точно какую-то диковину, принялись показывать пальцами, обсуждать, пересмеиваться и бросать в нее мелкими предметами, дабы привлечь ее внимание.

Старушка молча встала и пересела в другое место, но тоже недалеко от ратуши.

Затем к ней приблизилась первая любознательная женщина, а почти сразу вслед за той – и другая.

– Не помочь ли вам, почтенная матушка? – спросила первая дама.

Старушка вытащила изо рта свой узелок и проговорила слабеньким голоском:

– Благодарю вас. Я второй день сосу хлебный мякиш – весь он уже съелся, даже запаха не осталось. Мне бы, пожалуй, хотелось покушать, да только можно ли?

Женщины засуетились и тотчас обрели старушку в свою собственность. Едва не поссорились – кому вести ее к себе домой. Каждой хотелось раньше остальных узнать новости. А еще женщины боялись, что мужчины отправят непонятную гостью подальше из города прежде, чем та поведает какую-нибудь увлекательную и ужасную историю.

И потому они быстренько увели ее в тот дом, который стоял ближе к ратуше, усадили за стол на кухне, дали миску вчерашней похлебки – чтобы не терять времени на приготовление свежей, накрошили туда зелени и хрустящих овощей и еще налили немного молока.

Старушка осторожно принялась за еду. Она скушала совсем мало, совершенно как птичка, а после, едва переведя дух, спросила – далеко ли отсюда до Мизены.

– Так далеко, что мы и о городе-то таком не слыхивали! – с готовностью ответила хозяйка.

– Может, здесь найдутся мужчины, которые слыхивали? – настаивала старушка.

– Мужчины могут знать, – подтвердили женщины. – А кто вы такая, почтенная матушка, откуда вы появились и что делаете одна на дороге? Мыслимое ли дело, чтобы в таком преклонном возрасте бродяжничать? Или у вас случилось какое-то ужасное горе, которое выгнало вас из дома? Расскажите нам все-все-все, а мы отыщем способ доставить вас в Мизену.

Но старушка оказалась далеко не так проста, как представлялось этим добрым кумушкам. Едва только она насытилась – а для этого, как уже упоминалось, потребовалось совсем немного пищи, – как обрела чрезвычайно строгий вид.

– Что это вы меня допрашиваете! – произнесла она. – Я приличная дама и знаю себе цену! Особы и получше вас относились ко мне с уважением, так что нечего задавать вопросы. Нужно будет – сама скажу. Теперь же найдите мне толкового парня с хорошей телегой – пусть отвезет меня в Мизену.

Этот тон возымел волшебное действие. Кумушки почувствовали себя одновременно и уязвленными, и причастными к какой-то важной тайне. И одна отправилась за своим сыном, а вторая осталась с гостьей и начала льстить ей и подлаживаться под нее в тайной надежде выведать что-нибудь еще.

Старушка сказала:

– В Мизене вашему возчику хорошо заплатят.

– У нас и сомнений в том нет, – заторопилась хозяйка дома, – сразу видно, что вы – дама основательная и со средствами. Нас только то удивило, что подобная дама оказалась в затруднительном положении.

– С дамами такое происходит сплошь и рядом, – фыркнула старушка.

– Да, но не в вашем же возрасте! – выпалила любопытная женщина.

– В любом возрасте, – отрезала ее собеседница и замолчала.

Парню с телегой тем временем давались последние наставления:

– Смотри во все глаза, слушай во все уши, Все запомни – потом мне расскажешь.

– Да понял уж, понял, – бурчал парень, которому совершенно не хотелось тащиться до Мизены в компании с какой-то полоумной старухой.

– По дороге спросишь – куда ехать, – продолжала мать.

– Да соображу как-нибудь, – отзывался сын.

Впоследствии обеим достопочтенным хозяйкам сильно попало от их мужей и прочих мужчин городка за то, что они отправили непонятную старушку в путешествие, не показав ее прежде городским властям и даже толком ничего о ней не разузнав. И ни одна, ни другая так и не смогли объяснить, почему повиновались этой старушенции так слепо и без возражений.

А как бы у них получилось противиться ее приказаниям, если она даже бывшим сержантом армии Ларренса помыкала? Только Фейнне и могла ей приказывать, но Фейине была далеко, бедная голубка, и старушка-няня понятия не имела, где ее искать.

Глава двадцать первая
ЧЕРНЫЕ РОЗЫ

Ренье несказанно удивил дядюшку, когда вытащил из сундучка расчетные таблицы и пишущие принадлежности и уселся за стол.

– Что это с тобой? – вопросил Адобекк.

– Решил применить на деле то, чему меня обучали в Академии, – пояснил Ренье.

– В первый раз слышу, чтобы то, чему обучают в Академии, можно было применять на деле, – фыркнул Адобекк. – Насколько я успел понять, Академия – храм чистейшей науки. Таковая ненавидит марать себя о реальную жизнь.

– Придется ей немного испачкаться, – вздохнул Ренье. – Жизнь чересчур упростилась, следует внести в нее струю академической сложности.

– Яснее, – потребовал Адобекк.

– О Тандернаке теперь известно все, – сообщил Ренье.

– Для меня ничто из того, что ты скажешь, не будет новостью! – сказал королевский конюший.

– Да, но... у меня есть свидетель. Дядя! Тандернак пытался украсть собственность королевского двора. В дополнение ко всему он еще и вор.

– Подробнее.

– Ладно... Он заманил к себе королевскую белошвейку и попытался сделать из нее свою... работницу.

– Да, это кража, – согласился Адобекк. – Но объявить об этом мы не сможем. По вполне понятной причине.

– Я знаю, знаю... – Ренье отложил таблицы, отодвинулся от стола и посмотрел на Адобекка пристально.

Тот поежился.

– Когда ты так пялишься, мне становится не по себе, – заявил королевский конюший. – Такой взгляд означает приближение неприятного разговора.

– Возможно... Хотя я не думаю, что этот разговор будет таким уж неприятным. Ничего особенно сложного не предстоит.

– Ладно, выкладывай.

– Ладно, выкладываю... Эта королевская белошвейка когда-то принадлежала вам.

– О! – сказал Адобекк. – Должно быть, я продешевил, когда продавал ее королеве.

– Дело даже не в ней... У нее там, в деревне, остался любимый человек.

– Друг мой, – проговорил Адобекк проникновенным тоном, – умоляю: никогда больше об этом не заговаривай. Не уподобляйся мужлану – и тем более мужланке! «Любимый человек»! Ты только послушай себя! Так выражаются простолюдинки, когда расписывают друг другу нежные страсти, коим они якобы предаются с такими же неотесанными мужланами, как они сами и все их предки до десятого колена.

– Дядя!

– Смени терминологию, – потребовал Адобекк.

– Хорошо. Эта девушка мне понравилась.

– Ну так возьми ее себе. Тебе даже не придется выкупать ее – просто сделай своей любовницей. Королева поощряет такие вещи. Счастливые люди лучше работают.

– Нет, я не о том... Нельзя ли выписать в столицу её любовника – того парня, с которым она была до того, как...

Адобекк закрыл ладонями уши.

– Еще одно слово – и я разрыдаюсь, – предупредил он, – а довести до рыданий королевского конюшего – один из самых опасных видов спорта, учти. Охота на кабана гораздо более невинное развлечение.

– По-моему, вы не хотите говорить об этом, – сказал Ренье.

Адобекк отнял руки от ушей.

– А как ты догадался?

– По некоторым вашим характерным словечкам. Впрочем, это лишь предположение... Возможно, я ошибаюсь.

– Ты не ошибаешься, – твердо сказал Адобекк. – Полагаю, упрямая голова, ты будешь настаивать и окончательно испортишь мне настроение, поэтому давай условимся так: мы не будем заниматься устройством любовных отношений какой-то мужланки. И говорить об этом я тебе запрещаю. Девица, по всей видимости, представляла ценность, коль скоро я счел возможным преподнести ее королевскому двору, но ее дружок – иное дело. Кто он? Пахарь? Пастух? Очередной болван с грязными ногтями? Все, довольно об этом.

Ренье кивнул и снова взялся за таблицы.

Адобекк заглянул ему через плечо:

– Так для чего тебе все-таки эти расчеты, а?

* * *

Обе луны находились в благоприятной фазе, и Ренье удалось подняться в воздух без особых усилий. Он надеялся, что никто его не видит: в последнем городском квартале люди ложились спать рано. Он закутался в темный плащ, синий с серыми разводами, – Адобекк уверял (и не без оснований, надо полагать), что именно такая одежда делает человека полностью невидимым, растворяя его в ночной тьме.

Забытое ощущение невесомой легкости охватило Ренье – он и не подозревал о том, как тосковало по левитации его тело! Блаженное ощущение наполняло его, хотелось смеяться от радости. Ренье старательно думал о плохом, чтобы не расхохотаться. Медленно он проплывал над крышами, потом поворачивался и по лучу скользил ниже, опускаясь до уровня окон последних этажей. Скрещение синеватых и желтоватых лучей обеих лун находилось как раз возле дома Тандернака, так что именно там Ренье и повис в воздухе.

Он приблизился к окну и осторожно заглянул: обнаженная девушка, почти ребенок, сидела на постели и, кисло глядя в пустую стену, щипала себя за сосок. Несколько помещений стояли пустые; затем Ренье увидел Тандернака.

Вот человек, чьи сны не тревожат печальные воспоминания, – не спеша он раздевался перед зеркалом и явно любовался своим отражением. Не так, как смотрит на себя красивое человеческое существо – испытывая тщеславное удовольствие при виде стройной фигуры, густых волос, изящного лица, – нет, Тандернак созерцал свою персону в единстве ее успешности и значимости. Зеркало охотно демонстрировало ему Тандернака, человека, который всего добился сам, человека, который преуспел в жизни и не далее как сегодня получил благословение эльфийской крови. Отныне он намерен преуспевать с меньшими затратами и большим результатом. Еще один этап пройден.

«Да здравствует Тандернак!» – прошептал Ренье, мелькая на миг в зеркале, за плечом отражения.

Он увидел, как Тандернак вздрогнул и замер. Неужели испугался? Ренье не верил собственным глазам. Сей господин, лишенный всякого страха в своем бесстыдстве, оказывается, суеверен!

Ренье был свидетелем того, как дядя Адобекк отправил обратно в деревню своего личного слугу за то, что тот побледнел при виде человека, который случайно выглянул из-за его левого плеча. Бедняга побледнел и кинулся на конюшню, где схватил горсть овса и поскорее начал метать через левое и правое плечо попеременно, сплевывая и что-то бормоча. Дядя Адобекк ни слова не говоря расстался с этим слугой и завел себе другого, куда менее беспокойного.

Чужак за левым плечом считается у простонародья признаком близкой смерти. Вдвое, втрое хуже, если такой чужак отразится в зеркале – тут уж верная смерть, объясняют «знающие люди». Причем, согласно тому же поверью, верная смерть, так или иначе, будет связана с тем, кто отразился в зеркале названным образом: «От его руки гибель придет, либо он рядом стоять будет. Либо не он, а кто-то похожий».

– В общем, что-то в таком роде или сходно с тем, – заключил Ренье, когда слуги (в строгой тайне от дяди) завершили объяснение странному поступку суевера.

Насколько знал Ренье (а он нарочно посылал в деревню справиться), до сих пор с сосланным слугой ничего дурного не случилось. Но, с другой стороны, тот ведь принял меры и бросил овес, не говоря уж о плевках!

Впрочем, на тот случай, если Тандернак тоже успеет обезопасить себя, у Ренье имелся запас других отвратительных трюков, и юноша намеревался использовать их все.

Еще несколько раз он возникал в зеркале, прежде чем исчезнуть. Незачем позволять Тандернаку распознать лицо подглядывающего. Сходство должно быть смутным – так страшнее.

Затем Ренье приступил ко второй части плана. Он спустился ниже и привесил к решетке произвольно выбранного окна маленький камушек на нитке. Теперь при порывах ветра в комнате будет раздаваться тихий стук непонятного происхождения. Если же камушек все-таки обнаружат, то встанет новый вопрос: кто и как ухитрился его здесь подвесить. А главное – с какой целью. Наверняка придут к выводу, что это какой-то новый, изощрённый способ наводить порчу. Настолько новый, что и средства отвести беду еще не изобретено.

Но шедевром своей изобретательности Ренье считал то, что принес в мешочке и что теперь висело у него на поясе: десяток дохлых крыс. Ренье не интересовался способом, которым были умерщвлены все эти животные; довольно было и того, что выглядели они отвратительно.

Крыс он купил у очень серьезного мальчишки-карманника – по случаю. Чумазое дитя созерцало прилавок с пряниками у розничной торговки, что разместилась у шестой стены, неподалеку от ворот. Ренье также остановился полюбоваться ими: фигурные, с пестрой обсыпкой таких ядовитых цветов, что поневоле хотелось выяснить – из чего же это сделано и не опасно ли для жизни. Один пряник имел форму скачущей лошадки, другой – прыгающего льва, третий – девичьего лица с волосами на прямой пробор и жуткой ухмылкой, произведенной с помощью выкрашенной красным полоски теста.

К несчастью для мальчика, он запустил руку в кошель Ренье одновременно с самим хозяином кошеля, который вознамерился приобрести ухмыляющуюся девицу – в подарок Эйле. (Заодно и подразнить новую приятельницу!)

– Эй, – удивленно проговорил Ренье, хватая шевелящиеся пальцы в своем кошеле. – Кажется, у меня завелись черви?

Мальчик хотел было дать стрекача, но Ренье – и сам в недалеком прошлом мальчик – успел поставить ему подножку, и воришка растянулся на мостовой. Ренье торжествующе установил ногу на его спине..

– Сдавайся, несчастный! – вскричал он.

Мальчишка не отвечал: пыхтел и корчился на мостовой в попытках освободиться.

– Сдавайся, или я сломаю тебе спину! – возопил Ренье еще громче.

Тут уж торговка не выдержала:

– Сразу видно, знатный господин! Два гроша для бедняжки ему жалко! Отпустили бы – так нет, непременно нужно поиздеваться!

– А на что ты надеялась, старая кочерыжка, – ответил ей Ренье, – если уж я знатный, так откажусь от своих прав? Нет, я переломаю ему все кости, сниму с него кожу и повешу ее у себя в спальне.

С этими словами он наклонился и схватил мальчика за руку.

– Идем-ка, есть разговор.

Мальчик с достоинством встал и прошествовал за Ренье. Со стороны можно было подумать, что он идет добровольно и что никто не тащит его за руку.

– Ну, – промолвил ребенок, когда они свернули за угол и ругающаяся торговка скрылась из виду, – что за разговор?

– Нужны крысы, – сказал Ренье. – Дохлые.

– Можно устроить, – ответил мальчик, ничуть не удивившись. Он отряхнул одежду, с сожалением поскреб ногтем какое-то пятнышко в области живота, затем вновь уставил на Ренье поразительно честные, печальные глаза. – Почем даешь за крысу?

– Плачу золотой, но сразу за десяток.

– Нужны свежие? – продолжал спрашивать мальчик.

– Не обязательно, полуразложившиеся, если найдешь, тоже сойдут.

– Через час на этом же месте, – сказал мальчик и не спеша удалился.

А Ренье отправился домой – за деньгами.

Сделка была совершена в точно указанное время, причем мальчишка выглядел так, словно сожалел о том, что продешевил. Возможно, по-своему он был прав, потому что набор крыс оказался первосортным: тут имелись и скелетики с налипшими кусочками серой шкуры, и вонючие трупики двух-, трехдневной давности, и почти теплые, еще истекающие кровью тела. Полный ассортимент, как выразился мальчик.

И вот сейчас этот «ассортимент» был выпущен Ренье в трубу дома Тандернака с таким расчетом, чтобы они выпали из печи или камина: утром на них наткнется кухарка и поднимет крик...

Время уходило, луны переставали держать Ренье в воздухе, и он начал спускаться на мостовую. К тому моменту, когда два луча, синий и желтый, перестали соприкасаться, образуя косой крест, молодой человек уже стоял на мостовой. «Теперь посмотрим, у кого из нас будет крепкий сон без сожалений о прошлом», – злорадно подумал Ренье. Впрочем, он не сомневался в том, что крепче и безмятежней всех в эту ночь будет спать мальчишка-карманник. Счастливая пора – детство.

* * *

Эйле проснулась, словно от толчка: ей показалось, будто ее разбудило чувство огромной новизны, и она стала думать, еще в полусне, что бы это могло быть. Затем она повернула голову, и мгновенно сон оставил ее: рядом спал незнакомый юноша. На фоне белоснежного шелкового белья выделялась его смуглая кожа золотистого оттенка, густые ресницы лежали прямо на щеке, подчеркивая странный разрез глаз – плавная линия чуть изгибалась книзу, а затем взбегала вверх, к вискам. Эйле глядела на эти ресницы, и у нее сладко щемило сердце.

Она думала и о Радихене, но тот куда-то отступил, словно бы потупясь перед ее счастьем. Она приподнялась и поцеловала спящего в щеку.

Тотчас ресницы поднялись, и открылись ярко-зеленые глаза.

– Я не сплю, – прошептал юноша.

Он потянулся к ней и обнял. Эйле тихо вздохнула, прячась у него на груди, а после рассмеялась. Талиессин взял ее лицо в ладони, обернул к себе.

– Что это ты смеешься?

– Я ведь и хотела найти эту комнату, – объяснила девушка. – Комнату, где провела ту ночь. Когда сбежала от Тандернака... Я здесь оставила ключи от его дома. Вот уж не думала, что так быстро отыщу их!

Талиессин тоже нашел это обстоятельство забавным и, чтобы усилить эффект, принялся щекотать Эйле. Потом принц спросил:

– Может, нам найти сеновал?

– Зачем? – Эйле приподнялась на локте.

– Никогда не валялся на сеновалах, а опытные мужчины говорят, что впечатление – потрясающее!

– Ну да, – сказала Эйле, – можешь мне поверить. Спину колет, в углу стоят вилы, которых ты поначалу не заметил, но самое неприятное – риск попасть на сгнившую доску и свалиться вниз, прямо на корову...

– Но ведь там должен быть навоз, – серьезно возразил принц, – так что падать будет мягко.

– Ну да, в самую вонищу, – скривилась Эйле.

– Помилуй, дорогая, разве навоз обладает способностью вонять? – удивился Талиессин. – Любители сельских радостей утверждают, будто у навоза на редкость приятный легкий запах...

– Я не понимаю, откуда... – начала было Эйле, но тотчас замолчала.

У Талиессина был исключительно невозмутимый вид: как тут предположить, что он дурачит бедную девушку?

– Ты ведь лошадник, – сказала Эйле.

– Иногда мне седлают лошадь, – с достоинством ответствовал принц. – Не вижу никакой связи между лошадью и навозом... Ай!

Он вскрикнул, потому что Эйле набросила на него одеяло и кинулась сверху сама, хватая плененного принца за бока.

– Вы изволили морочить мне голову, ваше высочество! – победно кричала Эйле. – Я все про вас теперь знаю!

Он сбросил ее на пол и, не удержавшись на постели, повалился сам, а следом упало и одеяло. Талиессин подмял Эйле под себя – она только пискнула.

– Значит, я тебя дурачу? – приговаривал он, целуя её глаза и нос. – Значит, я морочу тебе голову?

– Да, – стояла на своем Эйле. – Дурачишь! Морочишь!

Она обхватила его за шею и притянула к себе.

* * *

– Я не смогу жениться на тебе, – сказал Талиессин чуть позже. Они ели виноград и плевались косточками в вазу с узким горлом – на попадание. Пол возле вазы был весь усеян косточками.

– Но я и не думала об этом, – тотчас отозвалась Эйле, не переставая угощаться.

– А я бы хотел на тебе жениться, – упрямо повторил Талиессин.

Эйле поцеловала его в висок липкими от сока губами.

– Просто мне не повезло, – продолжал Талиессин с горечью. – Поколение за поколением эльфийские короли брали себе жен по любви – и только мне придется назвать моей королевой какую-то чужую женщину, которую ко мне приведут, точно кобылицу на случку. И все потому, что она будет чистокровной эльфийской принцессой.

– У нас еще есть время, – сказала Эйле. И вдруг забеспокоилась: – А как же Эмери?

– Что – Эмери? – удивился Талиессин. – Я ведь спрашивал вчера: он твой любовник?

– А я ответила, что он мой друг. Он будет беспокоиться, начнет меня разыскивать...

– Хочешь сохранить нашу любовь в тайне? – спросил Талиессин.

Она кивнула.

– Вероятно, ты права, хотя дольше нескольких дней эта тайна все равно не проживет, – заметил Талиессин.

– Дольше и не нужно, – отозвалась Эйле. – Только до тех пор, пока не будет покончено с Тандернаком.

– Я приду за тобой вечером, – проговорил Талиессин, помогая девушке одеться и поднимая ее на руки, точно она и впрямь была игрушечной. – Бедный Эмери! Должно быть, никогда не предполагал, что собственная кукла начнет изменять ему с наследником королевского трона!

* * *

Ренье нашел Эйле в той самой комнате, где они расставались вчера. Она сидела на постели и как-то странно улыбалась. Такую улыбку, полную тайного и абсолютного счастья, Ренье иногда видел у влюбленных женщин; но в случае с Эйле это было невозможно. В кого бы она влюбилась за ночь? Да еще сейчас, когда ее жизни угрожает опасность! Она даже не покидала бывшей детской. Не сам же Ренье сделался для нее источником светящейся радости?

Он решил проверить, не так ли это, и поцеловал ее. Она ответила на поцелуй – уверенно и чуть отрешенно, и это лучше всяких слов убедило Ренье в том, что он не ошибся: за минувшие несколько часов Эйле ухитрилась найти себе возлюбленного, да еще такого, чтобы ответил на ее чувство.

– Ну, – сказал Ренье, – и кто же он?

Она очень убедительно захлопала глазами:

– Что вы имеете в виду, мой господин?

– Да так, – отозвался Ренье, – ничего...

Эйле, торжествуя, сняла с пояса связку ключей.

– Я нашла комнату! – объявила она.

«Может быть, в этом и есть разгадка! – подумал Ренье. – Ей удалось добыть ключи. Предвкушение окончательного торжества над врагом иногда создает настроение, удивительно сходное с тем, что бывает при удачной завязке любовной истории...»

Он решил пока довольствоваться этим объяснением, коль скоро другого быть не могло.

– Вспомнила? – спросил он. – Ну, и где это было?

– Толком рассказать не смогу, – ответила она. – Я искала по наитию.

– Вас никто не видел?

Она покачала головой.

– Вот и хорошо... – Ренье сел рядом. – Я принесу вам поесть. Никуда отсюда не выходите. Вечером, полагаю, все закончится.

– А, – сказала она.

– У меня складывается такое ощущение, что вам это больше не интересно, – произнес Ренье. Подозрения вновь вспыхнули в его душе. «Я веду себя как ревнивый муж, – подумал он. – Это по меньшей мере глупо. С этой девушкой я вполне могу довольствоваться братскими отношениями. Как, впрочем, и с любой другой».

Он ревновал Эйле не к вероятному любовнику, который неведомо как возник за прошлую ночь, но к тайне. Подумать только, эта простодушная селянка, еще вчера перепуганная свалившимся на нее бедствием, жалась к Ренье и готова была поведать ему всю свою жизнь, до мельчайших подробностей! Еще вчера у нее не было от него никаких тайн – он оставался ее единственным защитником, первым и последним другом. И вот минуло совсем немного времени, а она уже демонстрирует ему загадочные улыбки... Таковы все женщины, решил Ренье. Он погладил Эйле на прощание по щеке и вышел.

Искать Тандернака ему не пришлось – тот появился перед Ренье, точно выскочил из коробки, едва лишь о нем подумали. Ренье отпрянул и неприятно осклабился.

– Опять вы, любитель дохлых жаб! Кажется, вчера вас удостоили аудиенции? Позвольте поздравить!

С этими словами Ренье изобразил вычурный поклон, завершившийся прыжком с дрыганием в воздухе ногами.

Тандернак устремил на него холодный взор.

– Позвольте пройти.

– Ну уж нет! – возразил Ренье. – Мы ведь здесь как раз для того, чтобы следить за порядком во дворце. Если не следить, начнется сущее безобразие: сад наполнится уродами, а от этого один убыток – у растений портится порода...