Текст книги "Странники между мирами"

Автор книги: Владимир Ленский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 31 страниц)

Глава девятая
ДОРОГА НА СЕВЕР

Со времени отъезда Эйле прошло, наверное, полгода; Радихене было неполных девятнадцать лет, когда в деревню снова явился управляющий, господин Трагвилан. Тот самый. Радихена его помнил весьма смутно. Из памяти Радихены как будто стерлось все, что произошло менее года назад. Он забыл даже имя девушки. Помнил только, что с господином Трагвиланом связано какое-то тяжелое горе.

Управляющий прибыл с поручением от самого главного королевского конюшего, господина Адобекка, – отобрать человек пятнадцать для того, чтобы продать их на север, на горнодобывающие заводы. По слухам, господин Адобекк сильно был недоволен беспорядками в своих владениях. Он, господин Адобекк, наипреданнейший слуга королевы (говоря проще – эльфийский прихвостень) и оттого не желает терпеть никаких выступлений против Эльсион Лакар. Так что всех смутьянов, бунтовщиков и подстрекателей велено было отыскать и избавиться от них самым простым – и самым выгодным для хозяина – способом.

Заводчики, по слухам, хорошо платили за крепостных с юга. Впрочем, стоимость продаваемых людей сохранялась в строгой тайне: ни один из них не видел своего контракта. По мнению герцога Вейенто, это позволяло его рабочим сохранять чувство собственного достоинства.

Зимние дожди закончились месяц назад; синева небес была ещё чистой и свежей, и многие деревья, не удосужившись покрыться листвой, уже отяжелели от огромных ярких цветков.

Радихена слышал о приезде управляющего и нарочно ушел подальше, на холмы, где этот человек его вряд ли отыщет. Он испытывал безотчетный страх перед встречей с господином Трагвиланом.

На холме дул ветер, но в небе не было облаков, и Радихене думалось о том, что ветер старается напрасно – его усилий не видно.

– Вот ты где, – послышался чужой голос.

Радихена обернулся. Калюппа поднимался по склону вместе с двумя хмурыми, скучающими солдатами.

– Тебя ждут, – объявил он, беспорядочно взмахивая кулаками, как будто не решаясь затеять драку. Деревенский староста был страшно возбужден.

– Давно? – спросил Радихена, криво изгибая бровь. Он плохо понимал, о чем идет речь.

– Не болтай! – оборвал Калюппа.

Один из собутыльников Радихены прятался в кустах, но делал это с нарочитой небрежностью, и старосте отлично была видна его багровая лысина. К тому же он продолжал пить, и булькание вина, наливаемого из старенького бурдючка, слышалось так же отчетливо, как и сопение вечно простуженного носа.

– Идем, идем, – морщась, сказал староста. – Наконец-то я от тебя избавлюсь.

Радихена широко шагнул вниз, но попал ногой в ямку и едва не упал. Солдат подхватил его, сильно вцепившись пальцами ему в плечо.

– Не надо, – дернулся Радихена. Он боялся физической боли.

По доносам и требованиям старосты его несколько раз наказывали плетьми специально приезжавшие для этого солдаты. Радихена в таких случаях всегда орал и плакал.

Солдат подтолкнул его в загривок и тычками погнал вниз, к дороге, на которой уже находилась крытая телега. Там ждали остальные, которых отправляли на север. По большей части это были молодые неженатые мужчины. Управляющий Трагвилан не без основания считал, что человек, который к тридцати годам не завел семьи, плохо подходит для работы на земле. И деревенский староста охотно поддерживал его в этом мнении.

Увидев телегу, Радихена чуть попятился.

– Это что? – спросил он растерянно.

– Телега, – буркнул староста. – Полезай.

Радихена сделал еще несколько шагов назад.

– Это что, меня продают куда-то? – спросил он с глупым видом.

– Полезай, говорят тебе! – закричал староста. – Ненавижу твою рожу!

Радихена показал ему кукиш и осторожно заглянул под навес. Ничего особенного он там не увидел и осторожно забрался в телегу. Он еще слышал, как пастух отрывисто выкликает скучным, равнодушным голосом:

– Последнего кормильца забрали! Совести у вас нет! Пожалейте сироту!

– Уже пожалели, – отвечали солдаты, отгоняя пьяного пастуха подальше от телеги.

Некоторые из сидевших в телеге неспешно переговаривались между собой – о домашних делах, о тех, кто остался дома, перебирали какие-то мелочи, оставшиеся незавершенными. Радихена угрюмо молчал.

Ветром чуть раздувало ткань, которая укрывала людей от солнечных лучей, и Радихена то и дело видел какой-нибудь обрывок пейзажа: желто-зеленые поля, ровные ряды апельсиновых деревьев и яблонь, искристые речки и босоногих женщин на берегу. А потом как-то раз ткань сорвало внезапным порывом, и на вершине горы перед Радихеной внезапно предстал величественный стройный замок, над которым громоздились белые башенные облака. Где-то там, на самом верху, обитал таинственный господин Адобекк и только тем и занимался, что разрушал жизнь Радихены, которого даже в глаза не видел.

Замок долго оставался на виду – он как будто следил за медленно удаляющейся телегой, увозящей на север нескольких ничтожных крепостных, которые больше не нужны господину Адобекку и могут быть превращены в некоторую сумму денег.

Потом, после очередного поворота дороги, вездесущий замок наконец исчез. Тогда Радихена опустил веки и больше не открывал глаз, пока не настал вечер и всех не выпустили из телеги возле старой корчмы с растрепанной соломенной крышей, низко надвинутой на стену над маленькими окнами.

Корчма стояла чуть в стороне от дороги. Ее окна были мутны как бельма на собачьих глазах, и пахло возле неё не едой, а гниющей соломой. Однако путников накормили вполне сносной густой кашей с мясом и устроили на ночлег в настоящих кроватях, а не на сеновале.

Ничью Радихена пытался найти выпивку, но в темноте случайно споткнулся о солдата и разбудил его.

Солдат, не просыпаясь, крепко ухватил беглеца за ногу.

– Стоять! – прошипел он бодрым голосом и тотчас захрипел. Радихена дернулся – его щиколотка оставалась зажатой в железных пальцах, точно в кандалах.

Радихена с трудом опустился на пол возле спящего. Освободиться от мощной хватки не удалось. Радихене было больно, голова у него раскалывалась. Обеими руками он взялся за один из солдатских пальцев и попытался разогнуть его. Солдат, не просыпаясь, точным ударом кулака попал ему в нос.

Радихена заплакал, упал рядом с охранником и неожиданно для себя заснул.

Его разбудил крик управляющего Трагвилана:

– Кто тебя просил?! Я тебе что говорил?! За что тебе платят?!

Второй голос растерянно повторял:

– Да не помню я... Он сам как-то...

Радихена пошевелился, потер виски ладонями. Пересохший язык не хотел ворочаться во рту. Он прикусил губу и вдруг почувствовал, как горит лицо.

– Посмотри, что ты натворил! – жутким, ровным тоном грозил Трагвилан. – Я вычту разницу из твоего жалованья!

– Да я правда не помню, – сказал солдат.

– Кто его теперь с такой харей возьмет? – осведомился управляющий. – Что я сообщу господину Адобекку? Контракт хочешь мне сорвать?

– А может, его в деревню вернуть? – предложил один из продаваемых крестьян, подходя поближе. Он очень хотел угодить, по голосу было слышно.

Радихена почувствовал, как его трясет.

– В деревню я его не верну, – проговорил Трагвилан. – Лучше приплачу свои, лишь бы от него избавиться.

– «Свои»! – фыркнул солдат. – Небось, из моего жалованья возьмешь.

– Небось, – не стал отпираться управляющий. – Думать надо было прежде, чем руками размахивать.

– Он сбежать хотел, – повторил солдат.

– Я выпивку искал, – сказал Радихена.

Управляющий даже не посмотрел в его сторону. Радихена ощупал себя еще раз. Нос распух, глаз подбит. Теперь полмесяца придется ходить с подушкой вместо лица. Как им удается так ловко бить, чтобы изувечить с одного удара?

– Завтрак – и в путь, – объявил Трагвилан. Настроение у него было испорчено.

И снова они потащились по дороге, все дальше и дальше на север. Нудные разговоры жужжали вокруг, как мухи, норовя проникнуть в уши. Радихена то отмахивался от них, то поневоле прислушивался. Иногда его клонило в сон, и в полусне он думал о своих прежних сновидениях и о том, что ждет его на севере.

О заводах рассказывали самое разное. Например, что всех бывших крепостных с юга отправляют в шахты, где человек живет не больше полугода, а потом погибает от истощения и отсутствия солнечного света. Или о том, что любой в состоянии выслужиться до мастера и, если повезёт, заиметь настоящий дом и накопить много денег. И даже добыть себе дворянство. Что там совсем нет женщин. Или, напротив, что там полно женщин, но ими награждают только тех, кто усердно трудится и доносит на товарищей, если те работают спустя рукава или говорят дурное: про начальство.

Если закопаться поглубже в недра матушки-земли, то можно встретить подземных карликов и завести с ними дружбу, – а уж к каким последствиям приведет такая дружба, остается лишь гадать. Да мало ли что еще говорили – от скуки и желания казаться умнее, чем есть!

На постоялом дворе управляющий положил Радихене компресс на разбитое лицо – это следовало сделать еще утром, но почему-то тогда руки ни у кого не дошли. Радихена сидел на самом краю стола, хлебал плоской ложкой пресный, но жирный бульон и думал о выпивке. Окружающее выглядело черно-серым, мутным. Голоса звучали плоско, как будто окружающее пространство утратило третье измерение. И еще ему было невыносимо скучно.

Чтобы избежать новых недоразумений, Радихену, единственного из всех, приковали за ногу к кольцу в стене – где обычно привязывали лошадей, – и ему пришлось спать в неудобной позе. Несколько раз он просыпался, когда пытался поменять положение и больно выворачивал щиколотку. Наутро щиколотка распухла. Ступать на ногу было больно.

Увидев это, управляющий побелел. Он застонал сквозь зубы, лично наложил тугую повязку и несколько раз хлопнул Радихену ладонями по ушам. Стоимость парня катастрофически падала прямо на глазах.

– Не надо было приковывать, – зачем-то сказал Радихена.

– Учти, – ответил ему управляющий, – ты теперь почти бесплатный. Еще одна выходка, и я тебя убью. Все равно выручка от тебя ожидается нулевая.

Радихена тупо посмотрел на него и несколько раз моргнул, а потом длинно, печально всхлипнул.

И снова потянулся бесконечный день в телеге. Спина болела, ноги болели, как ни сядь, как ни повернись – все неудобно.

Пейзаж постепенно менялся, воздух становился более прохладным и все более прозрачным, дорога под колесами делалась все более каменистой, и Радихену начало укачивать. Когда его вырвало прямо на солому, товарищи по путешествию набросились на него с кулаками и, прежде чем вмешались солдаты, успели намять ему бока. Радихена вытер лицо соломой и выплюнул кровь. Телегу пришлось останавливать посреди дороги за несколько лиг до следующей таверны.

Управляющий молчал. Все приказания он раздавал безмолвно, взмахами рук. Гнев кипел в нем бурно и скрытно, как в котле под крышкой. Крепостные чувствовали это и работали на удивление быстро, слаженно. Они выбросили испорченную солому, вытерли доски телеги, подняли полог – все равно солнце уже садилось и особой надобности в тени больше не было.

Радихена стоял в стороне, чуть скособочась, и держался за щеку. На происходящее он смотрел отстраненно и как будто плохо понимая. Острая потребность в выпивке теперь перестала им осознаваться – ему просто было дурно, вот и все.

Наконец все было готово, люди опять забрались в телегу. Радихена сел на краю, свесил ноги.

– Сбежал бы ты, что ли, – с сердцем обратился к нему один из крепостных.

– Зачем? – спросил Радихена, глядя, как уходит вдаль дорога.

Она извивалась среди гор, и там, на хвосте этой бесконечной змеи, пряталась ненавистная деревня. Если змея изогнется, она хлестнет кончиком хвоста Радихену по голове, и он провалится в свою деревню, как в преисподнюю.

А пока змея лежит на земле и он сам, Радихена, бежит по ее спине все дальше и дальше от хвоста, опасности нет. Лишь бы успеть. Лишь бы спрыгнуть с ее головы и удрать как можно дальше. И тогда все исчезнет: и пьяницы на пастушьем лугу, и деревенский староста Калюппа, и управляющий господин Трагвилан, и бледно-зеленые моря пшеницы, и замок на вершине горы, и прекрасное заплаканное лицо белошвейки, чье имя он теперь не мог вспомнить.

* * *

Кругом высились горы. Расстояния здесь были совсем другими, нежели на юге, где господствовали равнины: то, что видел человек, могло находиться в двух днях пути от того места, где он стоял; а то, что располагалось совсем близко, зачастую было скрыто от глаз. Это сбивало с толку, но и придавало пейзажу таинственную привлекательность.

Радихена рассеянно думал об этом, пока топтался на ветру возле дощатого барака. Рядом находилось еще несколько помещений, и все они имели такой вид, будто их сколотили наскоро. То ли дело домишки юга: там каждая хижина имеет такой вид, словно ее возвели на века.

Контракт оказался общим на всех пятерых, поэтому внимательному индивидуальному осмотру их не подвергали, и опасения управляющего касательно Радихены оказались напрасными.

Ждать пришлось довольно долго. Наконец из барака вышел рослый человек с грубым лицом. Радихена подумал, что у него очень удобная одежда: просторные штаны с кожаными вставками, домотканая рубаха, тяжелый, пропитанный животным салом плащ, который отлично защищает от дождя. Тонкий южный хлопок был здесь нехорош: холодно. Радихена постоянно чихал и ежился, дивясь тому, что его товарищи держатся молодцами.

Окинув всех пятерых быстрым взглядом, этот новый человек объявил:

– В контору!

И показал пальцем на первого. Они вдвоем скрылись в дощатом бараке. Прочие остались снаружи. Начал накрапывать дождик. Управляющий господина Адобекка и оба солдата устроились в телеге.

– Трогай! – распорядился управляющий, и телега покатила прочь. Ни с кем из бывших крепостных Трагвилан больше не сказал ни слова. Дела с ними были для него закончены.

Скоро управляющий скрылся из глаз. Радихена плюнул ему вслед.

В дощатый барак его позвали третьим по счету. Когда он вошел, тот новый человек с грубым лицом поднял взгляд от каких-то бумаг и пристально посмотрел на Радихену.

– Садись, – велел он.

Радихена опустился на жесткую лавку. Почему-то ему понравилось сидеть на этой лавке. Он не мог найти объяснения своим чувствам. Просто ему внезапно стало хорошо. Может быть, потому, что управляющий уехал навсегда.

– Ты у нас кто? – задумчиво вопросил новый человек.

– Радихена.

Толстый палец с черным ногтем нашел имя в списке, затем из-под пачки документов была извлечена жидкая стопочка бумаг.

– Ты больше не крепостной, тебе это известно? – спросил человек с грубым лицом.

– Нет, – сказал Радихена безразличным тоном. Ему и вправду было все равно.

– Ну так знай. Читать умеешь?

– Пет, – повторил Радихена.

– У нас есть курсы, научишься.

– А, – сказал Радихена.

– Меня зовут Лахмар, – сообщил этот человек.

Они замолчали. Радихена огляделся по сторонам. В щели между досками задувал ветер, и некоторые бумаги шевелились, прижатые локтем Лахмара.

– А если я не крепостной, то кто? – спросил Радихена.

– Теперь ты рабочий на заводах его сиятельства герцога Вейенто. Держи вот, подписывай.

И он придвинул к Радихене какую-то исчерканную записями бумагу.

Радихена удивленно посмотрел на нее. Впервые в жизни он видел лист бумаги так близко от себя. Осторожно провёл по ней кончиками пальцев – на ощупь она оказалась почти как тонкое полотно. Очень тонкое.

– Что это?

– Контракт.

– Как я смогу его подписывать? – удивился Радихена. – Я ведь не умею читать.

Лахмар заметил, что Радихена сказал «читать», а не «писать», и одобрительно засмеялся.

– Никогда не подписывай того, что не можешь прочесть! – воскликнул он. – Превосходное правило. Но только не в этом случае. Сейчас тебя не обманывают.

– Да? – сказал Радихена.

Лахмар чуть наклонился вперед.

– Я могу отправить тебя обратно в твою деревню, – сообщил он вполголоса. И впервые пристально посмотрел на подбитый глаз Радихены. – Но для тебя лучше подписать контракт и поехать со мной дальше. Просто совет знающего человека. Хуже не будет, могу тебе обещать.

– Да? – опять сказал Радихена. – А что там, в контракте?

– Ты обязуешься отработать на заводах его сиятельства полных двадцать лет, считая с сегодняшнего дня. После этого ты волен делать все, что тебе заблагорассудится.

– Например, помереть в канаве, – проворчал Радихена.

На самом деле ему было все равно. Он понимал, что обратно в деревню его не отправят, что бы там ни говорил этот Лахмар. Самое большее – выставят отсюда и забудут о его существовании. Однако Радихене невыносимо хотелось позлить нового управляющего и посмотреть, как далеко он может зайти в своем гневе.

– Если ты будешь дураком, то помрешь в канаве, согласился Лахмар. Он говорил вполне дружелюбным тоном. («Ого!» – подумал Радихена.) – Но если ты будешь работать добросовестно, если тебе будет интересно – не пропадешь. Мастером станешь, понял? Начальником смены, а там получишь и шахту... Научишься читать. Библиотеки для рабочих бесплатные. У тебя будет собственный счет в банке. Через двадцать лет сможешь купить дом. Тебе сколько лет?

– Не знаю, – сказал Радихена.

– Через двадцать лет ты будешь еще не старый, женишься. Подумай.

– А что думать, – сказал Радихена, – давай бумажки, я подпишу. Палец приложить или загогулину поставить?

Палец, вот здесь, – показал Лахмар. – Через полчаса отправляемся. Пожелания у тебя какие-нибудь есть?

– Только одно, – сказал Радихена, – я хотел бы жить и работать как можно дальше от остальных из моей деревни.

– Это можно устроить, – кивнул Лахмар. – Давай подписывай.

Глава десятая
ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ ЖЕЛАЕТ ЭЙЛЕ ДОБРА

– Я недооценил тебя, – признал Адобекк, когда племянник предстал перед ним с запекшейся кровью на ушах и с дешевыми сережками, болтающимися при каждом движении головы. – Где ты отыскал подобное убожество?

– Ничто другое в тот час не было для меня доступно, – объяснил Ренье. – Пришлось ограбить жену цирюльника.

– В этом чувствуется определенный стиль, – сказал Адобекк. – Умыться не хочешь? Или это разрушит твой неповторимый образ, над которым ты трудился последние двенадцать часов?

Ренье широко зевнул.

– Я рассчитывал не застать вас дома, – сказал он. – Но коль уж не повезло...

– Поговорим потом, – предложил Адобекк.

– Нет... Не могу. Меня распирает. Кроме того, я привык, что мы с Эмери...

Адобекк вздохнул.

– Бедные дети. Прости, что разлучил вас.

Ренье махнул рукой.

– Я все равно с ним делюсь.

– Ведешь записи? – встревожился Адобекк.

– Нет, я мысленно...

– Мысленно? А меры против телепатов принял?

– Я пользуюсь шифром.

– Ладно, выкладывай, – позволил Адобекк.

– Во-первых, я нашел ворота с кольцами для наручников...

– Где? – оживился Адобекк.

– На шестой стене. Вокруг дворцового квартала, прямо напротив главной аллеи. Они заколочены, поэтому о них никто и не знает. Там точно кольца. Ржавые, но вполне крепкие.

– Интересно, для чего их использовали? – задумчиво произнес Адобекк. – Может, как коновязь?

Ренье уставился на дядю, который продолжал водить глазами по комнате и высказывать различные предположения:

– Или чтобы подвешивать корзины с милостыней? Вероятно, в эти же корзины люди клали свои прошения... Или туда вставляли держатели для факелов. А может, к ним крепился поперечный брус?

– Я напишу об этом бабушке Ронуэн, – обещал Ренье.

Адобекк чуть покраснел.

– Не станешь ведь ты огорчать нашу Ронуэн?

– Стану!

– По-моему, твое рвение излишне... Ладно, об этом поговорим после. Что было «во-вторых»?

– Во-вторых, я узнал, чем занимается Тандернак.

– Я все-таки велю разложить огонь. Пусть пока согревается вода. От тебя невыносимо воняет.

С этими словами Адобекк тяжело поднялся и вышел из комнаты, оставив Ренье в одиночестве. Молодой человек видел, что дядя взволнован, и это доставляло ему великое удовлетворение.

– О, какое жестокое наслаждение – оттянуть миг раскрытия тайны! – сообщил Адобекк, вновь показываясь в комнате. – Ну так чем он промышляет?

– Содержит бордель, – выпалил Ренье.

Адобекк нахмурился.

– Дитя, употреблять подобные слова недопустимо.

– А посещать места, называемые подобными словами допустимо?

– Дворянин никогда не признается в этом.

– Да ладно, я там не был... Но заглянуть придется. Чтобы убедиться наверняка. У Тандернака, судя по всему, хорошо налажено дело. Он забирает девчонок, а иногда и мальчиков из бедных семей. Несколько месяцев они отрабатывают все, что он на них потратил, а затем отправляются подальше от столицы, на постоялые дворы. В качестве прислуги и всего остального.

– Интересно, что с ними происходит потом? – сказал Адобекк.

– Не знаю...

– Сам подумай: не может же он набить свои постоялые дворы рабочей силой до отказа. – Адобекк вздохнул. – Вероятно, кое-кто находит способ удрать; других выгоняют, когда они перестают нравиться клиентам.

– А кое-кто умирает, – заключил Ренье.

– Зачем так мрачно? Продажная любовь – тоже способ существовать.

– Не для всех.

– Ну, не для всех, конечно... Но ведь равенства и не существует, – успокоительным тоном проговорил Адобекк. – Меня другое беспокоит. Ее величество пожаловала этой гадине дворянство.

– Вот именно, – Ренье потемнел лицом. – Нужно доложить...

Адобекк закрыл ему рот ладонью.

– И думать забудь! – повелел он. – Ты с ума сошел? Она – королева! Она – женщина, наследница Эльсион Лакар, эльфийская принцесса! Как ты осмелишься сказать ей в лицо: «Госпожа, вы пожаловали дворянский титул человеку, который содержит тайный публичный дом и развращает детей обоего пола... и так далее...» Ну вот представь себе это! – Адобекк чуть тряхнул племянника за плечо. – Представил?

Он убрал ладонь с его рта. Ренье облизнул губы.

– Я даже думать о таких вещах в ее присутствии не решаюсь, – признался он. – Но что же делать?

– Извести гадину, что же еще! – Адобекк хищно ухмыльнулся. – Займись. Тандернак должен уйти из нашего мира в какой-нибудь другой. Можешь пользоваться любыми способами, даже грязными. Только не попались.

* * *

Тандернак не верил в любовь и не испытывал потребности в ней. В ранней юности он позволил себе испытать сильную страсть к женщине, бывшей лет на пять старше него, и закончилось это приключение более чем скверно. Тандернак не мог найти разумных обоснований своему чувству: объект его влечения не отличался ни свежестью, ни добротой. Кусок здоровой женской плоти. Она ворочала делами у себя в конюшне, где давала напрокат лошадей – кому для сельских работ, кому для путешествий, и руки у нее шелушились. Тандернак подрабатывал у нее тем летом. Платила она скупо, но ему было довольно находиться рядом, вдыхать исходящий от нее кисловатый запах женского пота и мечтать. Только однажды она заметила томление юноши и просто спросила:

– Да ты никак хотел бы провести со мной ночку-другую?

У Тандернака перехватило горло, и он молча кивнул.

– Давно надо было сказать, – заметила она. – Приходи нынче же. Да захвати молока – я после таких дел люблю подкрепиться.

Вот так обыденно все обстояло, но Тандернаку случившееся представилось настоящим чудом. Все тело его горело, невидимое пламя плясало на коже под одеждой, глаза приобрели отсутствующее выражение. Едва дождавшись сумерек, он забрался в хозяйкину комнату и стал ждать.

Она пришла, когда уже совершенно стемнело, и долго возилась с одеждой. Молодой человек прятался под одеялами и слушал, как гремит кувшин, как льется вода. Тяжелые шаги хозяйки звучали уверенно, неспешно. Она занималась тем, что делала каждый вечер, – умывалась, расчесывала волосы, готовилась ко сну. Она никуда не спешила.

Наконец она показалась в комнате и зажгла лампу. Обвела помещение взглядом.

– Ты здесь? – окликнула она юношу.

Он закопошился под одеялом, высунулся... и увидел на хозяйкином лице глубочайшее отвращение.

– Что это с тобой? – вопросила она.

Он обомлел от ужаса.

– Что? – пролепетал он. – Ты же сама позвала...

Она досадливо махнула рукой.

– Я не про то, что позвала, – моя постель не королевская казна, чтобы вешать на нее замок... Что у тебя с лицом, а?

Он провел ладонью себя по щеке.

– Я грязный? Вроде бы мылся...

– Грязный? – возмутилась она. – Да ты паршивый! Где ты подцепил эту паршу, а?

– Нет у меня никакой парши! – жалобно закричал Тандернак. – Если ты передумала ложиться со мной, то так и скажи, я пойму.

Вместо ответа она сунула ему под нос маленькое стеклянное зеркало, и Тандернак с ужасом увидел, что на левой щеке у него появилось безобразное лиловое пятно, какие бывают у больных разными постыдными болезнями. Еще утром никакого пятна у него и в помине не было!

– Уходи, – сказала хозяйка так же просто, как прежде приглашала его к себе.

Он покорно выбрался из постели, оделся и вышел. Он не стал мешкать на дворе, и даже деньги, которые причитались ему за работу, не могли удержать его. Тандернак покинул конюшню в ту же ночь. Проклятое пятно прошло само собой – через день от него уже не осталось и следа. Но свое разрушительное дело оно сделало, навсегда отбив у Тандернака всякую охоту испытывать сердечную привязанность к другому человеку.

Любовь, нравственная основа Королевства, была ему отвратительна. Эльфийская королевская династия признавала самые разные любовные связи, лишь бы они были искренними; извращением считалось лишь одно – несвобода. И именно такое извращение заложило основы благосостояния Тандернака. В какой-то мере он гордился этим обстоятельством. «По крайней мере, я не лицемерю», – говорил он обычно, если кто-нибудь из клиентов, утолив голод своей плоти, оставался, чтобы позавтракать и порассуждать о жизни вообще и о морали в частности.

По-своему Тандернак был честен – и с совершенно чистой совестью подал королеве прошение, в котором смиренно молил даровать ему в качестве величайшей милости знак Королевской Руки, особую металлическую пластину с гравированным изображением руки ее величества. Выбитая под королевской ладонью надпись сообщала о том, что данное дело угодно правящей королеве и находится под ее покровительством. Знаки Королевской Руки можно было видеть на стене мастерской, над прилавком добросовестного торговца, на воротах виноградника. Обладатели такого знака пользовались особенным расположением королевского двора и имели льготы.

Были среди таковых счастливцев и трактирщики – так почему бы Тандернаку не сделаться одним из них?

В ожидании решения в свою пользу Тандернак являлся к королевскому дворцу едва ли не каждый день. Решающую аудиенцию все переносили – королева была занята другими делами. Поэтому Тандернак от скуки частенько прогуливался по саду. Это не возбранялось.

Несколько раз ему удавалось завязать более-менее продолжительную беседу с кем-нибудь из обитателей дворца, по большей части с дамами; но все эти разговоры оставались лишь данью вежливости – Тандернаку они были мало любопытны.

Настоящий интерес он почувствовал лишь однажды, когда заметил девушку-вышивальщицу, такую грустную и одинокую в самом глухом уголке сада. Она устроилась там на низеньком складном стульчике, который, несомненно, принесла с собой. Картон с узором лежал на траве, прижатый с уголков четырьмя камушками; корзина стояла под ногами девушки, само рукоделие, заключенное в рабочую раму, стояло перед ней на маленькой складной подставке. По тому, как удобно расположилась девушка, можно было судить о том, что она работает здесь довольно часто и обстановка для нее привычна.

Тандернак приблизился к ней с поклоном.

Она вскочила, едва не уронив раму, и Тандернак любезно придержал вышивку, оберегая ее от соприкосновения с почвой.

– Прошу меня простить, – заговорил он. – Я не хотел испугать вас.

Она продолжала стоять, глядя на него неподвижно.

– Да сделайте же мне милость и сядьте! – сказал он настойчивее. И с удовольствием увидел, как она подчинилась. – Продолжайте, умоляю! Я не хочу, чтобы вас из-за меня наказали за нерадивость.

– Меня здесь не наказывают, – спокойным тоном ответила девушка. Она поправила раму и вытянула из корзины новую нитку.

– Вероятно, потому, что вы молоды и усердны, – предположил Тандернак. – Покуда у вас достает сил и терпения, вы будете в милости, это несомненно.

Девушка подняла на него глаза.

– Я не вполне понимаю цель ваших разговоров со мной, господин, – сказала она.

– О, совершенно никакой цели! – возразил Тандернак. – Если вы предполагаете, что вызвали во мне какие-нибудь недостойные чувства...

Но Эйле была уже не та робкая девчушка, которая страшилась и людей, и даже слов. Общение с обитателями дворца быстро научило ее вести себя должным образом, и поэтому она ответила довольно бойко:

– Если вы имеете в виду влечение мужчины к женщине, то в этом чувстве нет ничего недостойного.

– Нет, дорогая, я имел в виду совсем не влечение, – оголился Тандернак. Он смерил ее глазами и нашел довольно привлекательной. Миниатюрная, светленькая. Ручьи немного грубоваты.

И внезапно Тандернак догадался, почему его так потянули к этой девушке: как и его работники, которых он покупал у родителей и опекунов, вышивальщица была крестьянкой. С ней он не терялся, для нее у него имелись наготове и нужные интонации, и правильные взгляды:: он сумеет подчинить ее себе, если задастся такой целью. Она не станет поглядывать на него с затаенной усмешкой, как делают прочие – дворянки от рождения, по происхождению, а не благодаря личным заслугам.

И Тандернак обратился к ней чуть покровительственным и в то же время дружеским тоном:

– Говоря о недостойных чувствах, я имел в виду нечто другое: желание воспользоваться вашей юностью, вашими дарованиями... Скажите, дорогая... кстати, как ваше имя?

– Эйле.

– Моё – Тандернак. – Он слегка наклонил голову и тут же выпрямился. – Вы не возражаете, если я здесь присяду?

Она не ответила. Тандернак тотчас воспользовался этим, чтобы устроиться поближе к девушке. Он уселся на траву и скрестил ноги.

– Вы давно работаете во дворце, Эйле?

– Не настолько, чтобы мне это надоело...

Он бросил на нее понимающий и вместе с тем сочувственный взгляд.

– Вам, наверное, одиноко?

Она вдруг повернула голову и глянула ему прямо в глаза:

– А вот это правда. Я почти ничего не понимаю из того, о чем со мной говорят здешние кавалеры. Все сплошь знатные люди. Красивые? – Она повела плечами. – Не знаю. Смотря на какой лад судить. Для меня кто любим, тот и хорош, а со стороны да посторонними глазами я ничего толком не вижу. И говорят мудрено.

– Не так, как я? – Тандернак незаметно придвинулся чуть ближе.

– Нет.

– Это потому, Эйле, что мы с вами оба – из простолюдинов, только я выбился в люди и даже получил дворянский титул, а вы – еще нет.

Она чуть слышно охнула и опустила руки с иглой на колени.

– О чем вы только говорите, господин! Что значит – «еще нет»? Я и не получу дворянского титула, разве что найду себе подходящего мужа. А я так рассуждаю: с замужеством спешить не стоит. Сперва нужно понять, какой человек окажется подходящим, а какой – вовсе нет.