355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Владимир Ленский » Пророчество Двух Лун » Текст книги (страница 1)
Пророчество Двух Лун
  • Текст добавлен: 10 сентября 2016, 03:34

Текст книги "Пророчество Двух Лун"


Автор книги: Владимир Ленский



сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 28 страниц)

Владимир Ленский
Пророчество Двух Лун

Пролог

Талиессин открыл глаза. За то время, что он спал, лес изменился: деревья стали выше, их стволы отливали яркой медью, а кроны то смыкались, то раздвигались высоко над головой, постоянно изменяя форму синего просвета.

«Небо преследует меня», – подумал Талиессин.

Он лежал на траве, подсунув ладонь под затылок, и рассматривал свою поднятую левую руку. Шевелил пальцами. Его как будто удивляло то обстоятельство, что руки еще подчиняются ему, что он может дышать, смотреть.

Потом ему надоело лежать, и он уселся. В траве осталось примятое гнездо, указывающее место, где принц провел ночь.

Лес, окружающий Талиессина, был огромен – гораздо больше, чем юноша мог себе представить. Деревья стояли на почтительном расстоянии друг от друга. Время от времени под порывом ветра, который ходил между ними, точно доброе чувство или вышколенный лакей, они обменивались вежливыми репликами.

В траве иногда попадались изысканные сучья, упавшие сверху, или большие камни, поросшие узорным лишайником. Лес не был мертвым, вовсе нет: здесь обитало множество всякого зверья и птиц, но они все же были гостями, в лучшем случае – квартирантами; этот лес не принадлежал ни зверью, ни птицам, он был сам по себе с начала времен, зыбкая и в то же время вполне осязаемая граница между миром людей и миром эльфов, между миром обыденного и миром чудесного.

Талиессин встал, забрался на камень. И сразу увидел еще один. Перешагнуть с камня на камень – это показалось ему забавным, и он сделал шаг. Третий камень явился ему тотчас, затем четвертый, и вдруг лес потемнел, между стволами выступил туман. Или, может быть, это был дым? Лучи солнца, потерянные в лесу, безнадежно плутали среди белых полос этого неожиданного тумана, и Талиессин пошел вслед за ними.

Ему хотелось потеряться здесь: потеряв себя, он мог бы, наверное, избавиться и от боли, что взбешенной кошкой царапала его сердце.

Он вспомнил, как бежал по улицам столицы, как отделался от преследователя – чума на этого Эмери с его неизменно добрыми намерениями! – и как потом, миновав последнюю из шести стен города, Новую, выбрался в густо застроенные домами предместья. Уже начало темнеть, когда дорога пошла под уклон, дома сделались меньше, а сады вокруг зданий – гуще; Талиессин приближался к реке.

Мостовую пошлину здесь не брали. Так распорядилась ее величество правящая королева, мать Талиессина: довольно было и того, что в ярмарочные дни пошлину взимали при входе в город. Незачем раздражать людей двойным побором, полагала она.

А Талиессин считал людей неблагодарными скотами, потому что они не переставали злоумышлять против его матери.

Простонародье ненавидело королей эльфийской династии. Любой неурожай, любую болезнь приписывали порченой крови Эльсион Лакар, а о принце, наследнике трона, говорили, будто он извращенное жалкое существо, не мужчина и не женщина.

Эмери уверял, вслед за своим премудрым дядюшкой Адобекком, что у всякого слуха, даже у такого, который давно укоренен в народе, имеется автор. Не бывает безымянных песен, всегда найдется некто первый, кто спел хотя бы начало куплета.

Адобекк умен и по-своему очень хорош; недаром мать брала его в свою постель. Он и сейчас ее обожает. Талиессин знал, что королева советуется с Адобекком почти во всех случаях, когда требуется принять необратимое решение.

И все же сам Талиессин склонен был верить не Адобекку с его добросердечным племянником, а «народу». Тем, кто открыто называл принца выродком.

Он остановился на камне, пошатался, обретая временное равновесие, поднес к глазам растопыренные пальцы и сказал:

– Я выродок.

И сделал еще один шаг вперед.

– Ай! – завопило нечто в тумане, и чьи-то сильные руки клещами вцепились в его плечи.

Не удержавшись, оба – принц и невидимка – полетели в траву, причем Талиессин упал на какой-то сук, с треском сломавшийся под тяжестью его тела, а сверху на принца повалился тот, второй.

Несколько мгновений они лежали неподвижно, приходя в себя и собираясь с мыслями. Потом незнакомец поспешно вскочил и протянул Талиессину руку.

– Вставай! Ты не ушибся?

Талиессин поднялся.

– Кажется, порвал одежду. Бок саднит.

– А, – сразу успокоился незнакомец, – ну так это ерунда. Тебя не будут ругать за тряпки?

– Нет, – сказал Талиессин, ничуть не удивившись вопросу. Года три назад он, пожалуй, дал бы утвердительный ответ.

– Есть хочешь? – осведомился неизвестный.

– Да, – сказал Талиессин.

Они устроились рядом на траве. Талиессин с интересом уставился на нового знакомца: очень молодой, со светленькими жиденькими волосами и грустным взором прозрачных глаз, он напоминал безнадежно влюбленного поэта. Из тех поэтов, что не столько слагают стихи, сколько превращают в печальную поэму собственную жизнь.

– Посмотрим, что тут у нас, – деловито продолжал «поэт», раскладывая на коленях тряпичный сверток.

В тряпице оказалось несколько яблок, смятая половинка хлебной лепешки с тмином и маленькая, но чрезвычайно пухлая колбаска.

– Ух ты! – восхитился «поэт» и обратил взгляд на Талиессина. – Хочешь?

Талиессин молча кивнул и придвинулся чуть ближе.

Несколько минут они ели. Все то время, что длилась трапеза, ни один из двоих не проронил ни слова. По завершении беловолосый юноша свернул тряпицу и сунул ее за пазуху.

– Ты кто? – спросил «поэт» у Талиессина. И быстро предупредил: – Только не ври. У меня от вранья начинают кости ныть.

Он постучал костяшками пальцев себя по коленке.

– Ладно, скажу правду, только ты не поверишь, – согласился принц.

– Да ну? – поразился беловолосый. – Почему это я не поверю?

– Так.

Талиессин вздохнул и посмотрел на небо, которое опять изменилось – поднялось еще выше и сделалось чуть более фиолетовым.

– Ладно, – согласился беловолосый. – Говори. А потом я скажу. – И фыркнул: – Мы с тобой как две девки в купальне, которые спорят, кто первая снимет нижние юбки. Видал когда-нибудь, как они препираются?

Талиессин вдруг расхохотался. Он смеялся через силу, смех причинял ему страдание, потому что мешал той боли, что считала себя полновластной хозяйкой Талиессиновой души. Но остановить этот смех он не мог.

– Что с тобой? – спросил беловолосый подозрительно.

Принц только покачал головой. Он отер лицо рукой и сказал:

– Хорошо, я первая снимаю юбки. Я – принц Талиессин.

– У! – сказал беловолосый. – А я – беглый крепостной одного болвана из столицы.

– У! – сказал Талиессин. Но получилось у него хуже, чем у беловолосого.

Похожий на поэта парень пошарил у себя за пазухой и извлек маленькую кожаную фляжку. Встряхнул, там мелодично булькнуло.

– Хочешь?

– Крепкое? – осведомился Талиессин.

– Обижаешь, – неопределенно отозвался беловолосый.

– Тогда хочу.

Они сделали по глотку. Содержимое фляжки приятно обожгло рот и согрело живот, так что съеденное сразу почувствовало себя весьма уютно в своем новом прибежище.

– Вот теперь все встало на места, – выразил общее ощущение беловолосый.

Талиессин молча кивнул.

Беловолосый сказал:

– А если взаправду – как тебя зовут?

Талиессин ответил:

– Меня зовут Гайфье.

– А, – протянул беловолосый – А меня Кустер. Продолжим?

– Ладно.

– Ты из столицы, говоришь?

– Да.

– Вот видишь, – обрадовался Кустер, – и я из столицы.

– Хорошего мало, – заметил принц.

– Да уж, – согласился Кустер.

– Как же ты оказался здесь, если ты чей-то там крепостной да еще из столицы?

– Говорят же тебе: сбежал.

– Сбежать не так просто, – сказал Талиессин. – Разве тебя не ищут?

– Не, – улыбнулся Кустер, – они думают, я помер. За меня и неустойку хозяину заплатили как за умершего. А хочешь знать мою цену?

– Зачем?

– Так. – Кустер пожал плечами. – Вот ты, положим, себе цену не знаешь. А я свою знаю.

– Человек не деньгами измеряется, – сказал Талиессин.

– А меня, между прочим, не деньгами и мерили, – обиделся Кустер.

– А чем? – удивился Талиессин.

– Другим человеком… Даже и не человеком! Эльфийская дева обменяла себя на меня. Сама отдала свою судьбу в чужие руки.

– Сама? – Талиессин привстал, воззрился на Кустера с нескрываемым изумлением. – Где же ты ее нашел?

– Так встретил на дороге.

– Она тебя любит?

Кустер помотал головой.

– Ну вот еще! – сердито ответил он. – Если бы она меня любила, стала бы она меняться! Она бы со мной осталась. Нет, мы с ней друзья.

Талиессин потер лицо ладонями. Кустер неожиданно начал его раздражать.

Беловолосый мгновенно почуял перемену настроения собеседника.

– Говорят тебе, мы с ней большие друзья, – настойчиво повторил он. – Мы оба лошадники, понимаешь? Она и я. Это сближает.

– Знаешь, Кустер, я жутко не люблю, когда мне врут, – сказал Талиессин. – У меня от этого вся кожа под одеждой чешется.

– Ты же мне соврал, – возразил Кустер.

– Когда? – Талиессин прищурился.

– Когда назвался принцем.

– А, – сказал Талиессин. – Я так и думал.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ПОЖАР

Глава первая
ТРЕБОВАНИЕ МЕСТИ

Господин Адобекк, главный конюший ее величества и первейший интриган при дворе, взирал на племянника с холодным отвращением, и в глазах господина Адобекка, обычно рассеянных и как бы плавающих взором по поверхности созерцаемого, пылала ярость. И притом ярость его вовсе не была напускной: Ренье понял это по тому простому обстоятельству, что дядя – быть может, впервые в жизни – вызывал у него настоящий ужас.

– Ты позволил принцу уйти? – переспросил он. – Ты оставил его высочество без присмотра?

Ренье переступил с ноги на ногу, потупил голову, как виноватый ребенок.

– Не мог же я все время бежать за ним, – пробормотал он.

Дядя приблизил к племяннику лицо, и Ренье уставился на крупный дядин нос в больших порах. Нос блестел и шевелился.

– Ты должен был бежать за ним, – прошипел Адобекк. – Постоянно. До конца времен. На край света. Это не так далеко, как тебе кажется.

Ренье испытал глубокую тоску. Как быть теперь? Оправдываться? Он действительно гнался за Талиессином несколько кварталов по улицам столицы. Поначалу Талиессин, ослепнув от ужаса случившегося, не замечал погони, но затем внезапно сделался чрезвычайно осмотрительным и чутким. На углу одного крохотного переулка, как раз под вывеской с изображением блошки, скачущей по замкнутой петле ватрушки (это была кондитерская, и притом недурная), Талиессин резко остановился.

Ренье с разбегу налетел на него.

Принц быстро, молча стиснул руками шею своего придворного. Хватка у юного принца оказалась нешуточная: Ренье едва не задохнулся. Прикосновение пальцев Талиессина было неприятным: шершавые и слишком горячие руки и притом почти физически ощущаемая ненависть.

– Пустите… – прохрипел Ренье.

Талиессин еще раз сдавил его шею и выпустил. Ренье закашлялся. Талиессин с отвращением наблюдал за тем, как его преследователь приходит в себя.

– Убирайся, – сказал Талиессин ровным, обманчиво спокойным тоном. – Ты понял меня? Убирайся. Я хочу быть один.

С этим он повернулся к Ренье спиной и быстро скрылся за углом. Ренье проводил его взглядом, потер шею и поплелся домой, к дяде Адобекку, – рассказывать о случившемся.

В доме королевского конюшего было тихо, спокойно. Никто еще не знал о несчастье. Никто, кроме. Ренье, вестника беды, и дяди Адобекка.

Слышно было, как в кухне работает дядина стряпуха Домнола: она прикасалась к тщательно вычищенной медной посуде так, словно то была великая святыня, и крошила овощи столь благоговейно, будто воистину вершила обряды в некоем храме.

Прежде, когда Ренье испытывал беспокойство, он всегда заходил в кухню и смотрел на Домнолу. Она представлялась ему оплотом, основанием Правильного Порядка Вещей. И коль скоро Домнола находится на кухне и проводит свои неизменные таинственные ритуалы по превращению груды продуктов в произведения искусства, то и мирозданию в общем и целом ничто не грозит.

Ренье слушал сдержанный стук кухонного ножа, аккуратные шажки, выверенные за годы перемещений по кухне. «Неужто все это сейчас будет разрушено?» – подумал он в страхе.

Выше несколькими этажами приглушенно звучали клавикорды. Старший брат Ренье, Эмери, играл. В последнее время Эмери сочинял какую-то грандиозную симфонию: должно быть, упорядочивал впечатления от своей поездки по королевству. Музыка была для Эмери таким же способом приводить вселенную в порядок, каким служила для Домнолы ее кропотливая работа по изготовлению супов, изобретению тортов, созданию бифштексов и алхимическому претворению десяти ингредиентов в единый соус.

Об Эмери можно было сказать, что он думал и чувствовал с помощью музыки: музыка являлась частью его естества. Почти наверняка сейчас рядом с Эмери находится Уида женщина, которую он привез из своего путешествия. Его добыча, его трофей. Девушка, предназначенная в жены для принца Талиессина.

Уида не нравилась ни Ренье, ни Адобекку; вряд ли она понравилась бы и принцу, но выбора у Талиессина не было: последний в роду эльфийских королей, он обязан жениться на чистокровной эльфийке и вернуть эльфийское благословение земле королевства.

Много поколений подряд представители эльфийской династии заключали браки с людьми, и кровь их становилась все более человеческой. Для Талиессина надежды на брак по любви не оставалось: недавно родившийся ребенок от его возлюбленной Эйле не имел ни одного эльфийского признака.

Уиде предстояло стать нелюбимой женой, своего рода жертвой династического брака. Талиессин и после свадьбы имел бы право содержать любовницу и открыто пренебрегать супругой; эльфийской же принцессе предстояло томиться в одиночестве все отпущенные ей долгие годы.

И все же она согласилась.

Уида приехала в столицу вместе с Эмери совсем недавно и еще не была представлена при дворе. Талиессин ни разу не видел свою будущую невесту и, разумеется, не испытывал никакого желания ее увидеть.

Для чего ему какая-то неизвестная эльфийская дева? Он уже сделал свой выбор. У Талиессина была Эйле. Простая девушка из деревни, швея при королевском дворе. Веселая и милая, с конопушками на лице и руках. Эйле, которая родила для своего принца сына, мальчика без единой приметы Эльсион Лакар и все-таки ужасно похожего на отца: с причудливо изогнутой верхней губой и диковатыми раскосыми глазами.

Эйле. Теперь она мертва.

– Как все случилось? – спросил Адобекк.

Племянник осторожно зашевелился, огляделся по сторонам, словно в поисках поддержки, поежился. Адобекк ощутил брезгливую жалость по отношению к этому недотепе. И ведь юнец изображал из себя бывалого придворного, столичного жителя… До сих пор у Ренье недурно получалось, следует признать. Вполне недурно. И вот – такая ошибка! А последствия могут быть непоправимыми.

Адобекк любил своих внучатых племянников, обоих: и Эмери, законного сына Оггуль, давно умершей племянницы, и Ренье, ребенка незаконного, чье появление на свет и дальнейшее существование было скрыто от людских глаз.

Считалось, что у Адобекка не два внучатых племянника, а всего один – по имени Эмери. Братья не без успеха выдавали себя за одного человека: внешне они были похожи, а разница в возрасте между ними составляла меньше года. Те немногие, кто видел их вместе, понимали, насколько они отличаются друг от друга: веселый Ренье, любимец женщин, и мрачноватый Эмери, погруженный в свои грезы сочинитель музыки; но в большинстве своем люди ненаблюдательны и разницу в поведении «Эмери», который представал то серьезным, то легкомысленным, то хмурым и высокомерным, то простым и разудалым, приписывали обыкновенным скачкам настроения.

Игра с двойниками пригодилась Адобекку, когда враги правящей королевы приступили к активным действиям. Герцог Вейенто, потомок старшей ветви древней семьи, основавшей королевство, открыто претендовал на корону. Особенно теперь, когда эльфийская династия готова была иссякнуть.

До трона герцогу оставалось сделать лишь два небольших шага. Требовалось предотвратить любую возможность эльфийского брака для принца, а после устранить самого принца. Так, чтобы после смерти Талиессина не осталось наследника.

Поиски эльфийской невесты представляли немалую опасность: за любыми попытками такого рода бдительно следили люди герцога. Поэтому поисками занимался Эмери – тайно. А Ренье, вполне открыто, жил при дворе, дружил с принцем и выдавал себя за старшего брата. Таким образом миссия Эмери сохранялась в строжайшем секрете.

И вот теперь бегство принца поставило под угрозу будущее всего королевства. Планы, разрабатываемые и осуществляемые годами, могли рухнуть в любое мгновение. Ренье и сам чувствовал себя достойным жалости и отвращения.

– Можно, я сяду? – пробормотал он и тут же плюхнулся, не разбирая, в большое дядино кресло.

Адобекк выразительнейшим образом поднял бровь, однако комментировать этот поступок никак не стал.

– Мы с Эйле искали Талиессина, – сказал Ренье, уныло глядя на свои колени. – В конце концов, я ее лучший друг. Или, точнее выразить, подруга. Талиессин пропадал где-то на окраинах города. Шлялся по кабакам, чудил.

– Ты говоришь о королевской особе, – заметил Адобекк.

Ренье безнадежно махнул рукой.

– Принц действительно шлялся по кабакам, – повторил он. – Эйле не видела его уже несколько дней, и я пошел с ней… Я ведь должен был пойти с ней?

– Не оправдывайся, – сказал Адобекк. – Просто перечисляй события.

– Она первая увидела, как тот человек достал нож.

– Была драка? – осведомился Адобекк.

– Обычная пьяная потасовка. Ничего опасного. Несколько человек выбрались на улицу помахать кулаками. Талиессин был там. Мне кажется, он развлекался. Его даже не узнавали.

– Немудрено – кто бы заподозрил, что принц может находиться в подобном месте, – проворчал Адобекк. И посмотрел на племянника чуть более благосклонно. Точнее, с чуть меньшей неприязнью.

– А тот человек вдруг вытащил нож, – сказал Ренье. – И Эйле заметила это. Дядя, тут у Ренье задрожали и расплылись губы, – она бросилась под нож, сама!

Адобекк подошел к племяннику. Ренье поднял голову. Слезы катились по его лицу. Адобекк провел, царапнув, жесткой от шитья манжетой по щекам молодого человека.

– Будет тебе, не плачь, – вздохнул он. – Девочка поступила правильно.

– Она так любила его! – прошептал Ренье.

– Талиессин достоин любви, – заворчал Адобекк. – Не вижу ничего удивительного.

Он прошелся по комнате, остановился возле узкого окна, посмотрел на маленький клочок улицы, который можно было увидеть отсюда.

– Но самое странное не это, – добавил вдруг Ренье.

Адобекк вздрогнул и резко повернулся.

– Что?

– Они были знакомы. Эйле и тот человек с ножом. Она назвала его по имени.

Адобекк потер виски.

– Слишком много для одного раза. Я должен выпить. Позови Фоллона, пусть принесет мне прохладительного… и покрепче.

Фоллон, доверенный слуга, хорошо знал вкусы хозяина. Не задав ни одного вопроса, он подал кувшин и два стакана, после чего степенно удалился.

Ренье не сомневался в том, что Фоллон подслушивал их разговор. Впрочем, Адобекк, кажется, одобрял подобный образ действий: чем больше Фоллон знает, тем точнее будет выполнять хозяйские распоряжения, а рассказывать Фоллону обо всех нюансах происходящего у Адобекка не было ни желания, ни времени.

– Убийца – ваш бывший крепостной человек, дядя, сказал Ренье, когда Адобекк сделал несколько глотков из хрустального стакана. – Его имя Радихена.

Адобекк поперхнулся. Он выронил стакан, тотчас разбившийся с праздничным звоном, и принялся отчаянно кашлять. Изо рта у него пошла пена. Ренье испуганно подскочил к нему, но Адобекк сильным толчком отбросил племянника обратно в кресло. Затем как ни в чем не бывало отер лицо своим кружевным жабо, сорвал его с рубашки и небрежным жестом бросил на пол вслед за разбитым стаканом в лужу пролитого вина.

– Мой бывший крепостной? – переспросил Адобекк. – Почему бывший?

– Вы его продали, дядя.

– А, – сказал Адобекк, – в таком случае какое отношение он имеет ко мне?

– Никакого…

– Тогда меня это не касается. Кому он принадлежит формально?

– Кажется, герцогу Вейенто, – неуверенно произнес Ренье.

– В герцогстве нет крепостных. У Вейенто все свободные, – с неудовольствием проговорил дядя.

– Стало быть, этот человек сам за себя отвечает, – сказал Ренье.

Адобекк согнал племянника с кресла и уселся сам. Отобрал у Ренье стакан, допил вино. Покачал ногой.

– Стало быть, так, – промолвил наконец Адобекк. – Свободный человек для собственного удовольствия зарезал свою бывшую любовницу, которая в последнее время была любовницей принца. Отвечать за это будет он лично, в одиночку, поскольку хозяина у него нет. – И вдруг выкрикнул пронзительно, с тоскливой злобой: – Прелестно!


* * *

Избавившись от Ренье, Талиессин сразу вроде бы успокоился. Пошел медленнее. У него пропало ощущение, будто он бежит от чего-то сломя голову. От чего-то жуткого, что грозит, настигнув, разорвать его в клочья.

Мир находился на прежнем месте, ничто не исчезло: мостовая из пестрых булыжников рябила под ногами; Талиессина окружали доброжелательные дома богатых кварталов с башенками, многоцветные, украшенные по фасадам забавными или патетическими скульптурами, с куполами, похожими на пузыри или шапочки, с ажурными флюгерами…

Талиессин, щурясь, смотрел на них. У него ломило глаза, и вдруг он понял, что стал болезненно остро воспринимать красоту. Краски были чересчур яркими, формы – слишком рельефными. Материальность мира как будто придвинулась вплотную, заняла место абсолюта.

Талиессин неожиданно подумал о том, что так видят мир истинные Эльсион Лакар, эльфы – носители старшей крови. Об Эльсион Лакар говорят, будто они существуют в снах, в мечтах, в призрачном, перетекающем любые границы мире; но теперь Талиессин был уверен в обратном.

Бессмертные Эльсион Лакар помещены в самый эпицентр материального мира, мира вещей, всего, что можно потрогать руками. Создавать себе иллюзии, возводить границы между собой и предметами – реальными предметами, как они есть, занятие для людей. Поэтому людскому зрению мир является затуманенным, как бы подернутым дымкой.

Эльф же видит все обнаженным. Тот строительный материал, из которого создана вселенная, для эльфа очевиден; более того, любой эльф умеет худо-бедно работать с этим материалом – отсюда и впечатление текучести эльфийского мира.

«На самом деле это вовсе не текучесть – напротив, это сверхреальность, – думал Талиессин. – Для эльфа не было бы нужды красить фасады так ярко; но люди в таком случае не заметили бы и десятой доли цвета…»

Он вытащил из-за пояса кинжал и медленно надрезал себе запястье. Драгоценная эльфийская кровь, пусть и многократно разбавленная человеческой, потекла прямо на мостовую. Завтра, послезавтра, через несколько дней здесь вырастет трава, а на углу, где принц простоял, забыв о своей маленькой ране, несколько минут, несомненно, появится прямо из камней пышный куст.

Талиессин знал, какие чувства вызывает у людей его кровь. Даже у самых близких, у придворных, которые видят его каждый день. Стоит им заметить, как он поранился, в их глазах появляется нескрываемый блеск жадности и любопытства. Ярко-красная, жидкая, эльфийская кровь способна пробуждать в наблюдателе-человеке сильные чувства: от неудержимого сладострастия до столь же неудержимого отвращения.

После рождения сына о Талиессине перестали говорить, что он не мужчина, что он не в состоянии иметь детей, что он вообще «никто», извращенное существо без признаков пола. По крайней мере в столице про это больше не болтали.

Он поднес запястье ко рту, лизнул ранку, и она затянулась. Когда-то давно Талиессин, хилый отпрыск угасающей династии, видел себя в мечтах грозным эльфийским королем, истинным Эльсион Лакар: чернокожим, с раскосыми зелеными глазами, рослым, яростным.

Он криво усмехнулся. В детстве, когда еще неясно, каким получится из мальчика взрослый мужчина, дозволено грезить подобным образом. Но теперь, когда Талиессин вырос, стало слишком очевидно, что ему не быть таким королем. Он был смуглый, но не черный. В минуты сильного волнения еле заметные золотистые розы проступали на его щеках и тыльной стороне ладоней, на правой ярче, на левой – более тускло. Глаза у принца точно были раскосые; однако напоминал он не грозного воина, а хищного и вороватого зверька, случайно забежавшего в человеческое жилье.

– Эйле, – громко произнес Талиессин.

Имя погибшей женщины повисло в воздухе. Людей в переулке не было, и Талиессин мог слушать отзвук собственного голоса. Ему казалось, что имя Эйле проникло во все миры, сквозь все границы и нигде не встретило отклика. Эйле больше лет.

Он снова повторил, тише: «Эйле». Медленно, нежно имя растворилось в пустоте.

Он остановился, прижался к стене какого-то дома с нарисованными на фасаде листьями и цветами. Перевел дыхание. В иные мгновения потеря казалась ему игрой: некто как будто пугал Талиессина, испытывал его, показывая страшные видения: «А что ты будешь делать, если Эйле умрет…» – и Талиессин заглядывал в себя и находил там страх, боль, одиночество; но потом ему начинало казаться, что все это происходит понарошку, и страх, и боль, и одиночество принимали гротескные, чрезмерные, неестественные формы, они переставали мучить и начинали вызывать любопытство.

А затем, сквозь игру чувствами, сквозь их неестественность, иглой вонзалась в сознание правда: все происходит на самом деле. Эйле действительно мертва. Мертва во всех мирах, мертва навсегда. Даже Эльсион Лакар не умеют оживлять убитых.

Талиессин остановился, огляделся по сторонам. Обычная жизнь столицы, обычные люди ходят по улицам. Куда от них уйти?


* * *

Услышав шаги стражника возле двери, Радихена даже не пошевелился. Он не испытывал голода, хотя просидел взаперти почти сутки, и за все это время к нему ни разу не приходили.

Его поместили в одной из крепостных башен самой старой из городских стен. Эти помещения теперь не использовали в качестве тюрьмы. О них вообще мало кто знал.

Пояс, которым связали руки Радихене, когда его схватили на улице прямо над телом Эйле, так и продолжал стягивать запястья пленника. Кисти рук онемели. Он попробовал было освободиться – не для того, чтобы бежать, разумеется, поскольку бежать из глухого помещения без окон было невозможно. Но узел не поддавался, и Радихена оставил все как есть. Он никогда не любил долгой борьбы.

Засов лязгнул и отодвинулся, в душную комнату ворвалась струя свежего воздуха и вслед за нею – запах от горящего факела. Ноздри у пленника дрогнули, он испытал почти животное чувство благодарности по отношению к стражнику, который на миг отворил дверь.

Факел осветил камеру, подвигался. Звучный низкий голос произнес:

– Выходи.

Радихена с трудом поднялся и заковылял к выходу. Чья-то рука грубо схватила его за связанные запястья и выволокла наружу, крепко приложив к стене. На мгновение Радихена увидел хмурое лицо стражника, а затем факел снова промелькнул у него перед лицом, и Радихена закрыл глаза.

Стражник потащил его за собой по переходам к лестнице. Радихена спотыкался, но послушно шагал туда, куда его направляли.

Они спустились на несколько пролетов ниже и оказались в подвальном помещении. Стражник сунул факел в гнездо.

Радихена осторожно осмотрелся. Они находились в подвале, слабо освещенном огнем единственного факела. Стены из крупных булыжников, утоптанный земляной пол с колодцем посередине. Таинственная чернота колодца помаргивала, как будто собиралась сообщить Радихене некий завораживающе-отвратительный секрет.

– Знаешь, что здесь было раньше? – спросил стражник.

Радихена молча перевел взгляд на него. Удивительно красивый голос. Странно, что этот человек служит в охране, а не выступает перед придворными с какими-нибудь героическими романсами.

– Здесь пытали, – сказал стражник. – Давно, при первых королях. Кое-что сохранилось. Смотри.

Он показал на какие-то ржавые клещи, что одиноко болтались на большом крюке.

– Жуткая штука. Мне в первый раз показали, я полночи не спал.

Радихена пожал плечами. Ему было неловко. Все эти орудия пытки явно не имели к нему никакого отношения. Они выглядели безнадежно мертвыми – мертвей тех, кто по их милости давно лежал в могиле.

Другое дело – большая бочка, стоявшая в луже курящейся паром воды.

Стражник разрезал путы на руках пленника.

– Раздевайся, – буркнул он. – Велено привести тебя в приличный вид. Тебя будет допрашивать важное лицо.

Радихена долго растирал запястья, прежде чем решился пошевелить пальцами. Стражник утратил терпение и тем же ножом вспорол рубаху у пленника на спине. Радихена тотчас пожалел о рубахе: отправляя своего агента на задание, герцог Вейенто распорядился выдать ему одежду из наилучшего полотна, тонкого и отбеленного. Радихена очень любил свою новую одежду.

Кое-как ворочая непослушными руками, Радихена избавился от штанов. Стражник махнул рукой в сторону бочки:

– Иди умойся. Ты воняешь.

Радихена смотрел на этого солдата и видел, что тому совершенно нет дела до пленника: похоже, стражник вообще не был осведомлен о преступлении, за которое его схватили.

Все чувства Радихены молчали. Он даже не знал прежде, как много у него, оказывается, было чувств: в душе постоянно что-то шумело, требовало выхода, изнемогало от желаний, от негодования, порой и от радости – такое ведь тоже случалось. И от всего этого богатства не осталось ровным счетом ничего. Тишина, ни звука: душа онемела и оглохла.

Прежде Радихена воображал, будто его медленно убивают разные важные господа, от которых что-то зависело в жизни. Сначала – отец Эйле, когда он сплавил дочкурукодельницу в столицу, во дворец. Отправил ее подальше от нежелательного ухажера. И то сказать, какой жених для Эйле из рыжего подпаска, такого чумазого и безбашенного? Никакого жениха из рыжего не получится.

И ведь не получилось! Эйле уехала и навсегда исчезла из жизни Радихены; он даже забыл ее имя.

Второй раз его убили, продав на север, в шахты герцога Вейенто; но тогда уж Радихене все было безразлично. Господа что-то там решили между собой, вот и увезли рыжего в горы.

Но, как выяснилось теперь, даже тогда, после двух смертей, он еще был жив и вел постоянный диалог с собственной душой: душа просила, жаловалась, требовала, а Радихена только злился и отказывал – нет, не время, невозможно…

И только сейчас душа замолчала. Поняла, видать, что и впрямь невозможно.

Невозможно жить. Невозможно быть, оставаться на свете.

– Что? – спросил вдруг Радихена.

Стражник подтолкнул его к бочке.

– Умойся, вот что.

Радихена забрался в бочку. Вода оказалась чересчур горячей, и Радихена молча заплакал: он всегда боялся физической боли, и даже теперь, когда душа его омертвела, тело продолжало страдать и испытывать страх.

Стражник бросил ему мочалку – комок грубых спутанных ниток, пропитанный ароматическим маслом.

– Разотрись. Ты что, никогда в общественных банях не был?


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю