Текст книги "За рубежом и на Москве"

Автор книги: Владимир Якимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 20 страниц)

V

На другой день Матвеев рано утром отправился в Аптекарский приказ, головою которого он был[39]39
  Точное время возникновения Аптекарского приказа не известно, хотя можно думать, что оно относится к началу XVII века, если даже не к концу XVI века.


[Закрыть].

Когда колымага боярина подъехала к приказу, бывшему в Кремле против Чудова монастыря и соборов (где находилось большинство приказов того времени), на крыльцо выбежали дьяк последнего и несколько подьячих.

– Давненько не был ты у нас, боярин, – сказал дьяк.

– Дней пять, кажись, будет, Петрович, – ответил Матвеев, входя на крыльцо приказа, и затем вошёл в главную горницу приказа.

Бывшие там подьячие и писцы вскочили со своих мест и низко поклонились голове приказа.

– Добро, добро… Здравствуйте! – произнёс Матвеев, отвечая на поклон. – Соскучился я по вас. Недужилось всё что-то, а, поди, дел-то у вас накопилось здесь изрядно?

– Есть малость, боярин, – ответил Виниус, дьяк приказа. – Прикажешь начинать?

– Давай, давай их сюда, и прежде всего книгу доходов и расходов по приказу. Посмотрим, какие у нас дела имеются.

Дьяк подал толстую шнуровую книгу, скреплённую большою восковою печатью. Матвеев вынул из кармана очки с большими круглыми стёклами и в маленькой золотой оправе, углубился в рассматривание книги, и, проверив тщательно доходы с расходами, остался доволен результатами и одобрил толковое ведение книги.

– А теперь посмотрим на книгу Аптекарского приказа, – сказал он, и дьяк подал ему требуемую книгу.

Всё текущее делопроизводство, а равно все рецепты, как из старой, так и из новой аптек, писанные на латинском, с переводом на русский язык, равно и все документы и докладные записки царских врачей, огородников и тому подобное заносились в эту книгу.

Боярин развернул её и стал читать:

– «Сентября в шестой день отпущено духу винного скляница и то годно мазать по суставам от лому; сентября в восьмой день отпущено пять статей лекарств, а те лекарства годны к ранам и к болячкам; сентября в двадцать шестой день отпущен состав двадцать трёх статей, годен ко всяким немощам, в которых немощах лекарства принимаются пропускные, а те немощи именуются кевалея, то есть: как голова гораздо шумит и в ушах шумит, да коли бывают потоки из головы на грудь и от того кашель и удушье, да когда желудок и чрева не чисты и от того зачинают лихорадки, да когда печень и селезёнка засорится и от того зарождается цинга, или водяная, или жёлтая болезнь, и у кого в суставах лом великий».

Перелистав несколько листов назад, Матвеев увидел нечто заинтересовавшее его и погрузился в чтение.

Это была запись о болезни царя Михаила Фёдоровича, болевшего в 1643 году рожей.

Значилась она под следующим титлом:

«Сказка и вымысел всех дохтуров о болезни именуется рожей».

Далее следовало:

«Первая статья – мазать винным духом с камфорою на день по трижды. А после того принять камени безуя для поту против 12 зёрен перцовых в составленной водке, которую для того составили, чтобы реская жаркая кровь разделилась и не стояла бы на одном месте. А после того надобно отворить жильную руду, для того чтобы вывести всякий жар из головы и крови продух дать, а буде крови продуху не дать и та жаркая кровь станет садиться на каком месте нибудь, где природа покажет, и от того бывают пухоты и язвы, а жильную руду мощно отворить, изыскав день добрый…»

VI

Артамон Сергеевич оторвался от книги.

– Эк зачитался-то! – смеясь, сказал он. – Добре у нас книги пишутся, Петрович! – обратился он к дьяку. – Ровно и сам скоро дохтуром али лекарем станешь.

– Да уж чего лучше, боярин, – ответил дьяк.

– Ну а ещё что есть из делов?

– Да вот, государь, воеводе князю Прозоровскому надо отправить лекарей, потому пишет, что у него многие ратные люди от ран умирают.

– Да, да, я говорил вчера об этом с государем. Избери, Петрович, двух дохтуров и лекаря, кои помоложе, да пришли их ко мне. А пока снаряди всякие лекарства для них. Да, а Стрешневу отправлен лекарь?

– Отправлен, государь.

– А что с ними отправили?

– А вот это в этой сказке сказано, – сказал дьяк, вынимая из короба бумагу, которую развернул и стал читать: – «А отправлено с ним: сахар розмариновый, масло купоросное, бальзам натуралист, пластырь стиптикум, мазь диалта, масло анисовое, опиум етабаихом, пластырь диакалма, терпентин…»

– А как с патриархом дело? – прервал его Матвеев. – Чего он просил у нас?

– А просил святейший патриарх для мироварения десяти фунтов янтарю доброго. И тот янтарь отпущен.

– А из приказа Большого дворца ничего не было?

– Требовали из того приказа разных специй для водок: корицы, анису и патоки. А для государева мыльного состава потребны снадобья разные, и ещё для курений благовонных, и ещё для белил на царицыну половину. Да вот, государь, аптекаря новой аптеки жалуются, что у них-де все травы выходят.

– Ну а что же ваши приказные помясы делают?

– Да есть у нас трое: Федька Устинов, Митька Елисеев да Фомка Тимофеев – приказные помясы. Да тои помясы плохо дела делают: государеву делу не радеют, пьют да гуляют, а трав и кореньев привозят помалу.

– Ну, так прогони их и пошли снова иных трёх человек помясов добрых в поле для трав и кореньев, – распорядился Матвеев. – А из Сибири тоже ничего нет?

– Посылал я снова указ верхоторскому воеводе, чтобы велел он в сёлах и деревнях уезда знающим людям разыскивать для лекарственных составов и водок травы и иные вещи и чтобы те травы были запечатаны и опись им сделана, что к какому лекарству годно, и тако доставить в Москву. А вот от якутского воеводы травы при описи поступили.

– А ну-ка чти.

– Наказано было якутскому воеводе всяких людей спрашивать, кто знает лекарственных водяных трав, которые бы пригодились к болезням в лекарства человекам. И нашёл такого человека воевода – служилого человека Сеньку Епишева. И дал ему воевода особую наказную память. И ходил тот Сенька Епишев два года. В первый год Сенька ничего не собрал, так как в те поры лекарственные травы не родились; около Якутска травы те родятся не во все годы: много лекарственных трав, и притом таких, каких нет близ Якутска, родятся по реке Лене и у моря, а это далеко от Якутска. По второй год Епишев Сенька собрал немного трав, и воевода те травы прислал. А по описи гласит то. – И, развернув опись, дьяк стал читать: – «Трава, имя ей – колун, цвет на ней бел, горьковата, растёт при водах. А одна эта трава будет у мужеска пола или у женска нутряная застойная болезнь, перелом, моча нейдёт или, бывает, томление женскому полу не в меру младенцем; и тое траву давать в окунёвой тёплой ухе или ином в чём и сухую есть давать. Орешки, имя им – грушицы земляные; а годны, будет сердце болеть от какой от порчи или и собою болит и тоскует; и те орешки есть сырые или топить в горячем вине или в добром уксусе. Корень, имя ему – марин, и годен он будет на ком трясовица; и тот корень навязывать на ворот и держать часть, измяв, для обоняния в носу…»

– Ну, добро, – сказал Матвеев. – Раздели те травы и коренья поровну и отошли в аптеки – старую и новую.

– А вот ещё, государь, подлое дело объявилось, – сказал, продолжая докладывать, дьяк. – Лекарь Мишка Тулейшиков в пьяном виде отвесил лекарю Андрешке Харитонову вместо раковых глаз сулемы золотник, а тот дал её принять в рейнском вине подьячему Юрию Прокофьеву, и тот подьячий умер. Как тут прикажешь делать?

– Нарядить над ним суд из дохтуров, и лекарей, и аптекарей[40]40
  Аптекарский приказ играл по отношению ко всем подведомственным ему лицам также и роль судебного установления.


[Закрыть]. А я государю доложу.

– А ещё есть извет доктора Андрея Келлермана на толмача Никиту Вицента, – продолжал докладывать дьяк. – По указу великого государя велено ему, дохтуру, лечить голов московских стрельцов – Семенова, приказу Грибоедова, а Иванова, приказу Лутохина – больных стрельцов, а для толмачества велено с ним, дохтуром Андреем, ездить толмачу Миките Виценту; и он, дохтур, тем больным стрельцам написал роспись, чтобы в новой аптеке лекарства сделали. И те-де лекарства давно готовы, а толмач-де Микита к нему, дохтуру, не ездит больше недели. А тем больным стрельцам ему, дохтуру, лекарств без толмачества давать не мочно.

– Призвать сюда этого Микиту, – распорядился Матвеев.

По знаку дьяка один из подьячих вышел из избы, и через несколько секунд вошёл низенький человек в суконной однорядке, с длинными усами, толмач Никита Вицент.

– Ты это что же, друг любезный? – сердито взглядывая на него, произнёс боярин. – До изветов от дохтуров на себя допрыгался? Крестное целование позабыл? Что ты при поступлении на службу обещал? Ну-ка, говори!

Вицент откашлялся и скороговоркой начал:

– Ни его, великого государя, ни его семьи не испортити, и зелья, и коренья лихова, и трав в яству и питьё, и во всякие лекарства, и в иное ни во что не положити, и мимо себя никому положити не велети, и с лихим ни с каким умыслом, и с порчею к ним, государем, не приходити, и росписи дохтурские, и аптекарские, и алхимиские, и лекарские, и всякие письма переводити вправду; тако же мне и речи дохтурские, и аптекарские, и алхимиские, и лекарские толмачить и переводить вправду, а лишних речей и слов своим вымыслом в переводе и в толмачестве собою не прибавливать и не убавливать, ни которым делы и никоторою хитростью, и делати во всём вправду, по сему крестному целованию. Так же мне смотрети и беречи того накрепко, чтобы дохтуры, и аптекари, и алхимисты, и окулисты, и лекари в дохтурские, и в аптекарские, и в алхимиские, и в окулиские, и в лекарские, и во всякие составы, и в иное ни во что никакого злого зелья, и коренья, и трав, и иного ничего нечистого не приложити и не примешати, и к их государскому здоровью не принести лиха, мне и никакого дурно самому не учинити и никому учинити не велети[41]41
  Подлинные слова присяги толмачей Аптекарского приказа.


[Закрыть].

– Ну? А ты что делаешь, вор? – рассердился на толмача боярин. – Пиши, Петрович: «По указу великого государя сказать толмачу Никите Виценту, буде впредь не учнёт по больным с дохтуром ездить или от больных будет челобитье – и его, бив батоги, откинуть»[42]42
  Подлинные слова указа по этому делу.


[Закрыть].

Когда дьяк окончил писать, к нему подошёл один из подьячих и что-то пошептал ему на ухо:

– Государь, – обратился дьяк к Матвееву, – там дохтура собрались.

– А, хорошо, – произнёс Матвеев и, поднявшись с места, пошёл в соседнюю комнату.

VII

В соседней горнице собрался чуть ли не весь наличный персонал врачебного дела того времени, подлежавший ведению Аптекарского приказа[43]43
  Мы имеем сведения о персонале лиц, состоявших на службе Аптекарского приказа.
  Так, в 1644 году на службе его числилось: 3 доктора, 2 аптекаря, 1 окулист, 2 алхимика, 3 лекаря, 1 часовых дел мастер и 1 переводчик. В 1678—1680 годах: 3 доктора, 1 надзиратель новой аптеки, 4 аптекаря, 2 алхимика, 2 аптекарских дел мастера, 8 лекарей, 8 учеников, 1 огородник и 2 переводчика. В　1692　году: 6 докторов, 7 аптекарей, 4 лекаря, 2 аптекарских помощника, 12　подлекарей, рудомётов и цирюльников, 1 костоправ, 1 «чепучинного дела мастер», 1 спиртовый перепущик и затем контингент лекарских и аптекарских учеников и травников.


[Закрыть].

Аристократию здесь составляли доктора, под которыми подразумевались собственно врачи-терапевты, лечившие лишь внутренние болезни. Они стояли отдельно ото всех, держали себя до некоторой степени гордо, и по всему было видно, что они считают здесь себя «солью».

Здесь был лейб-медик Тишайшего царя, или его «собинный дохтур», Иоганн Розенбург, доктор Кёнигсбергского университета, бывший лейб-медик шведского короля, явившийся в Россию с репутацией учёного врача и автора нескольких печатных медицинских трудов, доставивших ему почётное имя в современной науке.

С ним стоял и разговаривал доктор Андрей Энгельгардт, воспитанник Лейденского и Кёнигсбергского университетов, явившийся в Россию с рекомендательным письмом от магистрата саксонского города Ашерслебена, где он занимал должность городского врача, и с аттестатом, подписанным всеми врачами города Любека, где он рекомендовался как «славнейший, честнейший и изряднейший врач».

К их разговору прислушивались и изредка вставляли свои замечания доктора Самуил Коллинс, учившийся в Кембриджском и Оксфордском университетах, и Лаврентий Блюментрост, явившийся в Москву со славою известного врача и с блестящими рекомендациями.

От этой кучки докторов к лекарям и аптекарям и даже алхимистам то и дело перебегал юркий, низенький человек. Это был доктор Степан Гаден, по происхождению еврей, он же, как его окрестили русские люди, Данило Ильич.

Отдельной группой стояли лекари, то есть хирурги, строго отличавшиеся от собственно докторов.

Среди них выделялся окружённый другими иностранными и русскими лекарями Сигизмунд Зоммер, впоследствии, подобно Гадену, возведённый царским указом в степень доктора медицины.

Из аптекарей явился только один, из старой царской аптеки, аптекарь Христиан Эглер, около которого толпился низший фармацевтический персонал: алхимисты (аптекарские ученики) и помясы.

Из окулистов, бывших в то же время и оптиками, на этот раз никто не явился.

В следующей, соседней горнице собрался низший врачебный персонал: цирюльники («барберы»), кровопускатели («рудометы»), «чечуйники»[44]44
  Чечуйники – геморройные лекари.


[Закрыть], костоправы, «чепучинные лекаря»[45]45
  Чепучинные лекаря – специалисты по мочеполовым болезням.


[Закрыть], подлекари и часовых дел мастера, почему-то числившиеся в ведении Аптекарского приказа.

– Здравствуйте, государи дохтура и лекари, – кланяясь всем, сказал Матвеев и с некоторыми поздоровался по-европейски за руку.

– Будь здоров и ты, государь, – хором все отвечали ему.

– Собрал я вас сюда, государи мои, по делу зело важному, – продолжал Матвеев, садясь и рукою приглашая докторов и лекарей сесть за круглый стол. – Помогите разобрать его во славу Божию и во здравие и честь великого государя нашего. Чти, Андрей, – обратился Матвеев к Виниусу.

Дьяк развернул грамоту и начал:

– «Сего актомврия шестнадцатого дня у Богородицкого протопопа у Михайла умерла жёнка скорою смертью, и тое жёнку осматривали дохтур Лев Личифинус да лекарь Осип Боржо, да стрелецкого приказу подьячий Тимофей Антипин…»

Далее в грамоте говорилось, что хотя расспрос и осмотр ничего подозрительного не дали, но так как врачи не могли сказать, были ли на трупе замечены пятна «моровые язвы» или нет, то «по Государеву Царёву указу протопоп Михайло послан в свой дом, а дьяку Герасиму Дохтурову, и дохтуру Льву, и лекарю Осипу, и подьячему Тимофею Антипину велено быть на своих дворах, до Государеву указу съезжать им со своих дворов никуды не велено, и дьяк Герасим, и дохтур, и лекарь, и подьячий живут на своих дворах и с них не съезжают, и бьют челом Государю, чтобы Государь их пожаловать, велел их освободить».

– Как вы думаете, государи мои? – спросил Матвеев, когда дьяк кончил читать.

– Думаю, боярин, что времени прошло изрядно со дня заболевания протопоповой жёнки, – сказал, подумав, Блюментрост.

– За такое время всякая зараза могла пропасть, – подтвердил Энгельгардт.

– Так что вы думаете, что тех людей можно освободить? – спросил Матвеев. – И государеву здоровью от того вреда не будет?

– Не будет, боярин: время изрядное прошло[46]46
  Карантин, подобный вышеописанному, в те времена применялся нередко. Врачу, лечившему больного от заразной или подозрительной болезни, запрещалось не только посещать государев двор и аптеку, но и вообще кого бы то ни было. Так же строго было запрещено приходить во дворец, особенно на Постельное крыльцо, в болезнях или из домов, в которых были больные.


[Закрыть].

– Ну, ин ладно! На том и покончим! – решил Матвеев. – Пиши, Андрей, «по указу его величества великого государя», – обратился он к дьяку. – Дохтура об этом сказали, с них и ответ спрашиваться будет. А ещё какое дело? – спросил он, когда указ был изготовлен.

– А теперь надлежит диштиллатору, Петру Фабрициусу, подписать наказ, – сказал дьяк.

«Диштиллатор» Фабрициус вышел вперёд и сделал два поклона – один боярину и другой всем присутствующим.

– Андрей, чти.

Дьяк начал читать наказ, где говорилось, что диштиллатору надлежит быть на главном «аптечном огороде» (который находился на Москве-реке, под кремлёвскою стеною), где была устроена особая поварня, в которой мастера ведали «всякое водочное и спиртовое сидение», а равно «всякие травы, цветы, коренья и семена».

Кроме того, под начало Фабрициуса давался целый контингент травников – помясов, огородников, рабочих и учеников. Относительно последних Фабрициусу вменялось в обязанность обучить их «со всяким тщанием и ничего от них не тая» и радеть, чтобы ученики «науке аптекарской, чему он сам умеет, изучились».

Когда «наказ» был прочитан новому диштиллатору, последний подписался под ним, затем принёс присягу на верность царской службе.

Когда всё было покончено, все доктора и лекари окружили нового коллегу и поздравили его со вступлением на царскую службу, а Матвеев пригласил его и докторов на следующий день к себе на обед.

VIII

Покончив с делами в Аптекарском приказе, Матвеев поехал в аптеки, пригласив с собою Энгельгардта.

В царствование Алексея Михайловича в Москве было две аптеки: старая и новая. Первая из них была учреждена при царе Иване IV Грозном, в 1581 году[47]47
  Это событие совпадает, по всей вероятности, с прибытием в Москву в 1581 году присланного английскою королевою Елизаветою по просьбе мнительного к своему здоровью царя доктора Роберта Якоба, перекрещенного на Москве в Романа Елизарова, и вместе с ним аптекаря Джемса Френшама, также перекрещенного на Москве в Якова Астафьева. Во всё время своего существования эта аптека служила исключительно для потребностей царского двора, и только в начале второй половины XVII столетия стала допускаться продажа из нее лекарств частным лицам. До этого же времени получение их отсюда частными лицами было обставлено большими формальностями: для этого требовалось челобитье на имя царя, на что могли отважиться, конечно, лишь люди служилые и высших чинов.


[Закрыть]. Новая аптека была основана не ранее второй половины XVII века и была предназначена для вольной продажи врачебных средств всем желающим[48]48
  Ввиду этого она существовала на коммерческих основаниях и помещалась в одном из близких мест Москвы – Новом гостином дворе. Тем не менее она была подчинена старой аптеке, представляя как бы ее отделение, и вместе с нею состояла в ведении Аптекарского приказа.


[Закрыть].

Матвеев не поехал в старую аптеку, помещавшуюся в Кремле, а отправился в новую. Доехав до неё, он с помощью челядинца вылез из экипажа и пошёл по лестнице наверх.

«Могу сказать поистине, – пишет тогдашний современник Шлейзинг, – что я никогда не видел такой превосходной аптеки; фляжки, карафины были из хрусталя шлифованного и крышки в оных и края выложены красивою позолотою».

Матвеев с удовольствием взглянул на высокие шкафы с полками, уставленными флягами и «карафинами», наполненными разноцветными жидкостями спиртов, настоек, «духов», водок, банок из фарфора или белого «молочного» стекла, в которых находились всевозможные мази, пластыри и коренья, листья и семена, истолчённые в порошок. Низы шкафов состояли из ящиков, наполненных различными травами и кореньями, с надписями на них.

Во всю длину большой комнаты аптеки тянулась дубового дерева стойка, посредине которой высился большой стол, вроде нынешней конторки, за которым находился, стоя у весов, один из аптекарей, ведавший приёмом росписей-рецептов, делавший и отпускавший лекарства покупателям.

На правом конце стойки была казна (касса), около неё сидел один из целовальников, у которого был особый ящик, где у него хранилась книга сборов, куда заносилась дневная выручка аптеки.

По всей стойке стояли разнообразного вида и величины гири, лежала ценовая книга, по которой продавались лекарства, и книга дежурств, где расписывались дежурные аптекари, бывавшие в аптеке по очереди и остававшиеся в аптеке со второго часа (по восходе солнца) до вечернего благовеста.

Матвеева встретил с поклоном бывший в этот день дежурным Гутменш, который что-то растирал в фарфоровой ступке.

– Здравствуй, здравствуй, мастер Яган, – поздоровался с ним Матвеев. – Как поживаешь, как народ православный моришь?

– Понемногу, боярин, – ответил Гутменш, произнося на немецкий лад русские слова. – В царство Бога новых подданных прибавляем.

– Добро, добро, – продолжая смеяться, сказал Матвеев. – У нашего царя народа много, – ему не жалко поделиться с Богом. Только ты, смотри, грешников мори, а праведников нам оставляй.

Пошутив ещё немного с аптекарем, Матвеев занялся текущими делами. Прежде всего он потребовал книгу дежурств. В этот месяц всё было исправно: ни один из аптекарей не опоздал и не пропустил дежурства. Зато в прошлом месяце было два случая опоздания и даже пропуска аптекарями своих дежурств, за что за каждый пропущенный день у них вычиталось кормовых денег за два месяца, что и было обозначено в книге дежурств, ежемесячно доставляемой для контроля в старую аптеку.

– Добро, – промолвил Матвеев. – Хорошо, что в государевой семье всё тихо, никто – по милости Божией – не хворает. А то, ты знаешь, Яган, что в этих случаях полагается?

– «А буде в царской семье случится болезнь, то им по очереди дневать и ночевать в ней», – ответил Гутменш словами наказа аптекарям.

Затем Матвеев спросил целовальника о денежном состоянии аптеки, которое было довольно значительно (конечно, по условиям того времени) и простиралось до 4000-4500 рублей в год.

– А все ли лекарства у вас есть или нужно каких из-за рубежа выписать? – спросил Матвеев.

– Вышел у нас, боярин, безуй-камень, – ответил Гутменш. – А он иногда нужен бывает, но очень дорог он.

– Составь сказку, – обратился Матвеев к аптекарю, – и подай её в приказ. Я там распоряжусь, чтобы выписали тебе этот камень безуй.

Затем Матвеев взял в руки ценовую книгу и посмотрел цены на лекарства, отпускаемые в вольную продажу.

– Ну, ин ладно, – произнёс Матвеев, покончив с делами новой аптеки. – А теперь можно и по домам – щи хлебать. Пойдём, доктор, со мной, – пригласил он Энгельгардта. – Я тебя хорошим фряжским вином угощу. Мне его наш посланник к французскому королю, Потёмкин Петруха, привёз в подарок. Доброе винцо!

И, простившись с Гутменшем, Матвеев вышел в сопровождении Энгельгардта на крыльцо аптеки.

Едва перед ним отворили двери, как он увидел входившего на крыльцо молодого человека в немецком платье. Узнав Матвеева, тот остановился и, сняв с головы шляпу, стал поджидать его.

– Али ко мне? – спросил Матвеев.

– К тебе, боярин, – ответил тот, кланяясь боярину и произнося русские слова с лёгким иностранным акцентом. – Бить тебе челом: принять на царскую службу.

– А ты кто же будешь?

– Я – доктор. Учился медицинской науке в Паризе, Падуе и Болонье и теперь приехал сюда, чтобы послужить русскому царю.

Матвеев зорко посмотрел на него. Открытое лицо молодого человека, обрамленное белокурой бородой, с честными голубыми глазами, его мягкая речь понравились ему, и он проникся невольной симпатией к просителю.

– Какого народа будешь? – продолжал он допрашивать молодого иноземца.

– Французскому королю подданный, а по прозвищу Аглин Роман.

– Французскому королю подданный, а по прозвищу Аглин, и лицо-то мало чернявое? Ровно бы как наш московский человек…

Молодой человек немного покраснел и как будто бы смешался, но затем, оправившись, ответил:

– Моя мать была из Англицкой земли.

– Разве что так, – согласился Матвеев. – Моя жена из Скоттской земли[49]49
  Шотландия.


[Закрыть] сама; тоже белокурая. Ну а грамоты какие с тобой и письма какие с тобой есть?

– Грамоты медицинские есть со мной, а писем никаких нет, – ответил Аглин.

– Как же так? Ведь без писем нельзя принять тебя на службу.

– Назначь, боярин, испытать меня докторов своих, лекарей и аптекарей, и пусть они меня расспросят о моих знаниях, и я им ответ буду держать. А нет у меня писем потому, что я нигде не служил, а бывал в разных городах, в высоких школах и учился у разных известных и прославленных докторов и профессоров. А всего их я прослушал более двадцати.

– Ну, ин ладно, – согласился Матвеев. – Назначу я тебе докторов и лекарей, и пусть они испытывают тебя. Скажут они, что ты своё искусство знаешь, возьмём тебя на царскую службу, а нет – придётся тебе назад ехать, откуда приехал.

– Спасибо, боярин, – поблагодарил, кланяясь, Аглин. – Думаю, что не осрамлю себя и буду ответ держать по чести.

– Ну, ин ладно. Да, а в Посольском и Аптекарском приказах был?

– Нет ещё, боярин. Мне доктор Самойло Коллинс наперво приказал к тебе показаться.

– А ты завтра зайди в приказы и оставь там все твои грамоты.

– Слушаю, боярин, – ответил Аглин.

Когда Артамон Сергеевич, сев в свой экипаж вместе с Энгельгардтом, возвращался домой, то ему невольно думалось:

«Где это я этого парня видел? Что-то больно лицо у него знакомое. Э, нет, пустое всё: где я мог его видеть, когда он – французского короля подданный?»