Текст книги "Броневержец"

Автор книги: Владимир Коротких

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)

Окраина города, улицами которой шел Леха, оказалась сплошь наводнена военной техникой и солдатами. Техника в большинстве своем была новая. Колонны ее, сверкающие свежей краской, еще без номеров на броне, беспрестанно двигались в разных направлениях, сотрясая грохотом двигателей и лязгом гусениц землю, невысокие жилые постройки, заставляя до боли вибрировать ушные перепонки непривычного к этому реву местного населения. Любопытных детей, бегавших, как водится, посмотреть на танки и бэтээры, на улицах не было. Судя по всему, за последнее время горожане насмотрелись этого железного добра с лихвой.

Когда Леха уже прошел весь город, то увидел на другой стороне улицы небольшой стеклянный павильон. Это была типовая общепитовская столовая, про которую ему говорил солдат. Он направился к ней. С утра поесть еще не довелось, а потому столовая была весьма кстати. Сбоку от павильона стояли несколько мужчин и о чем-то оживленно говорили.

Подойдя ближе, Леха разочарованно понял, что сытный завтрак, на который так рассчитывал его давно митингующий желудок, откладывается на неопределенное время по чрезвычайным обстоятельствам. Стекла столовой были побиты, крыша местами сильно провисла внутрь, а угол самого строения был сильно покорежен чем-то очень мощным, оставившим зеленую защитную краску на вывернутых из земли металлических швеллерах конструкции и следы гусениц на хорошо взрыхленном грунте.

– Угу-у-у, – досадно констатировал Леха. – Танкисты, значит, ночью поворот проспали. Бывает…

Мужчины, стоявшие у кафе, странно недружелюбно посмотрели в его сторону, словно это он тут ночью гулеванил и невзначай разнес эту холобуду. Не останавливаясь, Леха прошел мимо них и снова перешел на другую сторону дороги, которая была посуше. Впереди уже виднелись последние городские постройки. За ними дорога вырывалась на степной простор. На его удачу последним городским строением в этом направлении был небольшой продуктовый магазин, куда Леха и влетел на крыльях минутного счастья.

Однако ассортимент товаров народного потребления был крайне скуден. Скучающий молодой продавец покуривал, сидя на прилавке, и стряхивал пепел на пол. У него, видно, даже язык не повернулся произнести обычный вопрос: «Чего желаете?», потому что продавать было практически нечего. На полках лежали лишь хлебные лепешки, карамель с повидлом, два красных елочных стеклянных шара и войлочные ботинки черного цвета с молнией вдоль подъема, именуемые в народе «Прощай молодость!».

Леха несколько раз осмотрел полки, но, не найдя ничего нового, обратился к продавцу:

– У вас тут что, голодомор? Даже мухам, я смотрю, жрать нечего.

Продавец слез с прилавка, подошел к двери, выбросил окурок на улицу и нехотя ответил:

– Что есть, вот… – он указал на полки, явно не желая вести дальнейших бесполезных разговоров. Но потом с некоторой долей язвительности добавил: – Вояки все пожрали.

Леха, впрочем, тоже был не настроен на выяснение экономической ситуации, а потому только и сказал:

– Одну лепешку и триста граммов карамели.

Приняв деньги, продавец подал Лехе товар и походя негромко обронил:

– Были бы чеки, я бы за колбасой сбегал…

Леха напрягся, но, спокойно ссыпав в карман конфеты, ответил:

– Нет у меня никаких чеков. – И глядя на продавца, злобно выдавил: – Хотя один елочный шар, похоже, я у тебя все же сейчас куплю.

Продавец удивился:

– А зачем тебе шар?

– Чтоб его об башку твою разбить! – сказал Леха, покидая магазин.

Он вышел за городскую окраину, опустил на дорогу чемодан, достал карамельку, быстро освободил ее от фантика, сунул в рот и стал с жадностью жевать. Но спустя несколько секунд скривил лицо и выплюнул ее на дорогу.

«Ох, е-к-л-м-не-е-е! Это что же за жориво такое?! С чем конфетки?!»

Начинка из повидла была такого гадостного кисло-соленого вкуса, что Леха старательно и долго отплевывался, тщательно вытирая ладонями губы. Закончив эту процедуру, он вынул из кармана следующую карамельку и стал рассматривать фантик.

«Так, что тут написано? Карамель тома-а-а-а-тная! Томатная?! Ни хрена себе, изобрели! Томатную пасту девать некуда?! Тьфу! – Он смачно сплюнул на асфальт. – Надо им еще идейку подкинуть – карамельки „Мойдодыр!“ с повидлом из хозяйственного мыла – 70 %-ной жирности, питательные! Тьфу, бляха кислая! Тьфу! Тьфу!»

Он подозрительно осмотрел хлебную лепешку и понюхал ее. Убедившись, что здешние хлебопеки, в отличие от кондитеров, не так изобретательны, стал с аппетитом уплетать ее всухомятку. Запивать было нечем да и не очень хотелось. Молодецкий голодный Лехин организм давал столько слюны и желудочного сока, что мог бы вполне переварить и подошву.

Так он добрел с чемоданом в одной руке и лепешкой в другой до поваленного столба. В стороне снова показались железнодорожные пути, забитые военными составами. На первом пути стояли пассажирские вагоны, стекла которых были наглухо заклеены бумагой и газетами. Из дверей вагонов выглядывали солдаты.

– Ничего себе, – удивился Леха. – Аж из-за границы войска перебрасывают!

Он без труда определил это по форме солдат. Вместо хлопчатобумажного обмундирования и кирзовых сапог, что выдавались в Союзе, на них была добротная полушерстяная форма и юфтевые сапоги.

Подойдя ближе, он остановился и спросил у сержанта, курившего на ступеньках вагона:

– Откуда пригнали?

Тот, некоторое время помолчав, все же ответил:

– Из Чехословакии – Центральная группа войск. А вы откуда?

– С Украины. – Леха поставил чемодан на землю. – Долго ехали?

– Сначала летели несколько часов до Ташкента с посадкой в Астрахани для дозаправки, а потом от Ташкента несчастных триста километров поездом больше суток пилили, от столба к столбу. Тут уже со вчерашнего вечера стоим.

– А разгрузочные платформы далеко?

– Там, дальше, примерно в километре, – махнул сержант. – Слышите, моторы гудят?

Леха мерно ступал по источающим густой креозотовый дух шпалам. Небо опять затянули плотные облака. Стало ветрено, заморосил мелкий дождь. Леха все чаще перехватывал тяжелый чемодан из руки в руку. Пальцы занемели от рукоятки, которая в конце концов прогнулась и оторвалась от креплений. Тогда он взвалил чемодан на плечо и, ссутулившись, глядя себе под ноги, медленно пошел на гул двигателей. Монотонная ходьба, однообразный вид шпал и собственных, забрызганных грязью сапог скоро приглушили раздражение на легкую отечественную промышленность, производящую такие вот дурацкие чемоданы. Дождливая серость действовала успокаивающе, подвигая его к некоторым размышлениям: «Интересно, чего там Танька мне в последнем письме написала? Может, надо было все же прочитать? А потом аккуратно заклеить и обратно отправить, с понтом – и не читал вовсе. А чего тебе, товарищ прапорщик, баба напишет, которая тебя, как кизяк через плетень, зашвырнула?» – Леха остановился, перекинул чемодан на другое плечо и продолжил ходьбу с попутными раздумьями: «Чего напишет? Да того: здравствуй, мол, милый Леха! Ты там еще не сдох от тоски без меня? Смотри, не повесься, а то я не вынесу утраты! Эту херню небось и написала! Они всегда в армию пацанам одно и то же пишут, успокаивают, когда сблудиться надумают. А мы че, дураки? Так, бляха, все и вешались бы! Щас тебе, разогнался, где веревка?! Пусть лучше меня блохи в окопе до смерти закусают, чем я сам повешусь! Или лучше сдохну, например от какой-нибудь азиатской неизлечимой болезни, лучше венерической, чтоб как настоящий мужик. Я, может, наоборот, полный радости и веселья, что руки мои теперь только чемоданом занятые, но в моральном смысле вполне свободные. Если вся армия через бабье перевешается, то кто их от китайцев защищать будет?» – Он снова перебросил ненавистный чемодан на другое плечо и сменил уклон в теме рассуждений: «А может, написала все же, что соскучилась и большая дура была? Написала, что любовь проснулась в ней от разлуки?! Мол, поняла своими улиточными мозгами, что жизнь, милый Лешенька, без тебя теперь не жизнь, а просто говно! А? Бывает ведь такое? Ни с того ни с сего – раз, и уже любовь! Бывает. Но чего-то, когда она уезжала из села, то не сказала мне, что насовсем улепетывает. Письма опять же в основном про погоду писала, будто я, блин, синоптик ученый и сведения про погоду на всем земном шаре коллекционирую. На хрена мне знать, какая у тебя там в городе погода выдалась? Мне что, от этого жить веселее будет? Точно, блин! Когда в город ехала, думала, сразу там красавца найдет, гения в очках и с большими толстыми ушами, а я для нее вроде разминки был, как конь гимнастический, с ручками на горбу! Че? Не нашелся, блин, красавец?! Значит, иди, Леха, опять сюды?! Буду снова на тебе скакать, за ручки держаться! А может?! – Леха остановился, опустил чемодан, и даже задержал дыхание. Он вытащил сигареты, закурил и продолжил обдумывание внезапно посетившей его догадки: – Да ну, не может быть! – Он глубоко затягивался и выпускал клубы дыма, как небольшой маневровый паровоз, отчего сигарета быстро сгорела, а во рту собралась никотиновая горечь. – Нет, не может быть! Откуда там чему взяться, если от ее отъезда до письма полгода прошло? Да если там чего и завелось, то я в этом случае уже ни при чем. Небось гений очкастый постарался? Ну, тут уж, как говорится, кто-то теряет, а кто-то находит. Я при последней встрече в ресторане даже портянок снять не успел! А поцелуйчик в щеку к таким катаклизмам не приводит!» – Он снова взвалил чемодан на плечо и резво, будто убегая от последней мысли, зашагал по путям. Вдали уже виднелись платформы с техникой.

Трудностей по доставке к месту службы не возникло. Спустя полчаса Леха уже покачивался рядом с водителем на жестком сиденье новенького «УРАЛа».

Солдат-водитель всю дорогу восхищался новой машиной, выплескивая на Леху свою радость, чем значительно улучшил его настроение, навеянное последними размышлениями.

«Нет, – думал Леха. – Хорошо, что письмецо не прочитал. А то душа дрогнула бы, ответ начал бы сочинять. Антимонию стал бы разводить всякую бесполезную. А так, уехал адресат – и все. До свидания – ку-ку! У нас тут тоже погода неплохая. Хоть сказала бы тогда, зараза, что собирается с концами укатить, а то я, как тимуровец, уголька, выходит, на весь педагогический состав школы ей наволок, чуть грыжу не надорвал! Жаль, не догадался звездочку ей на калитке нарисовать. А то народ-то думал, что я жених. А я, получается, не жених, а ослик тупорылый. Так что читай свое письмо сама! Перечитывай наизусть!»

Ехали больше часа. За окном лил дождь. От сильного ветра дождевые струи летели почти горизонтально. Щетки стеклоочистителя с трудом успевали сбивать воду с лобового стекла. Колонна машин петляла меж невысоких холмов по песчаной степи, превращенной в большое, нескончаемое военное поселение. Повсюду стояла техника различных видов и назначений. Такого скопления техники Леха еще никогда не видел. Он восхищенно, с долей необъяснимого радостного ужаса смотрел на бронированную ударную мощь, копившуюся, набирающую здесь силу, как брага в закупоренной бутыли, чтобы в нужный момент выбить пробку и могучим ревущим потоком выплеснуться на карту местности соседней державы.

Водитель притормозил у столбов с колючей проволокой, огораживающей рембат.

За ограждением в ряд стояло с десяток больших темно-зеленых палаток и с десяток маленьких квадратных песочного цвета. В стороне, под брезентовым навесом, дымили две походные кухни. Дальше располагался большой авторемонтный парк, заставленный рядами различной техники.

Часовой, стоявший рядом со шлагбаумом, сделанным из ошкуренного соснового ствола, пропустил Леху внутрь расположения части без особых вопросов, мельком только взглянув в его документы. Он указал ему на большую палатку, у входа в которую торчал из земли кол с дощатой табличкой: «Штаб».

Вопросы и даже раздраженное недоумение возникли у командира батальона, когда Леха доложил ему о своем прибытии. Полный, низкорослый, кубообразный майор с заметным вторым подбородком, тяжело свисавшим на форменный воротничок, развел руками и с ехидцей усмехнулся:

– Ну, я что тут, отдел по трудоустройству прапорщиков!? Они там, в штабах, за собой следят? Или как? – Он уставился на Леху, как будто тот мог ответить на его вопрос. Но быстро успокоился и поинтересовался: – Откуда?

– С Украины.

– Долго, значит, ехал?

– Долго, – кивнул Леха, расстегивая влажный бушлат. Палатка была хоть и большая, но хорошо прогревалась двумя буржуйками.

– Ты у нас уже второй лишний прапорщик. Чего они там? Одному мы пару дней назад уже устроили перевод в другую часть. Ладно. Посыльный! – Комбат громко позвал стоявшего у входа в штаб солдата. – Боец! Найди мне быстро начальника штаба!

Вскоре начштаба, тоже майор по званию, стоял рядом и выслушивал комбата:

– Человека, – он кивнул на Леху, – поставь на довольствие, а сам хочешь звони, хочешь езжай, но реши мне этот вопрос раз и навсегда! Чтоб нам больше никого не присылали! Скажи им, что батальон укомплектован. Предписание у него, – он кивнул на Леху, – забери и лично займись этим!

Начальник штаба попытался проявить обратную инициативу:

– Так давайте мы на его предписании свою отметку поставим, что вакантных должностей нет, еще и письмо сопроводительное ему дадим, пусть сам едет.

Комбат, широко разведя руками, с металлическими нотками в голосе продолжил:

– Ну, конечно! Давай его снова в Ташкент! Он не накатался еще! А может, сразу в Москву его послать?! Прямо в приемную Главкома Сухопутных войск?! Ляп-то он допустил, когда приказ о назначении подписывал! Пускай он там со своим верхним штабом и разбирается?! Так, что ли?! Это твое упущение, почему после первого раза ты вопрос не снял. Это твои братья-штабисты над людьми изгаляются! Им лень лишний раз трубку снять да с батальоном связаться. Он тебе чем виноват? – комбат снова кивнул на Леху. – И больше меня этими вещами не дергай! Чтоб все уладил!

С этим и разошлись. Обозленный начштаба, когда они вышли на улицу, остановился и указал пальцем на одну из стоявших невдалеке небольших палаток:

– Иди туда! Там прапорщик Кульков квартирует. Скажешь, я на постой прислал. – Майор коротко вздохнул. – А с направлением из управления кадров округа я переговорю. Чехарда тут! За речку всем попасть надо, а переправа тут одна – очередь, как в ларек за пивом!

Леха подошел к палатке, аккуратно слил с брезентового козырька, свисавшего над входом, скопившуюся на нем воду и протиснул внутрь палатки сначала чемодан, а потом вошел сам. В палатке никого не было. Два соломенных тюфяка с ватными подушками, буржуйка посередине, один ящик с углем и два маленьких у тюфяков, вероятно, служивших тумбочками, составляли минимальный, но достаточный в полевых условиях набор жизнеобеспечения. В изголовье одного из тюфяков стоял точно такой же, как у Лехи, чемодан, свидетельствующий о том, что у тюфяка уже был хозяин. Леха с интересом потрогал ручку того чемодана, убедившись в ее целости, и задвинул свой в изголовье свободного тюфяка.

В палатке было прохладно. Леха открыл дверцу печки. На дне, в кучке золы, тлели несколько углей. Он выгреб железной кочергой золу, подбросил в печь угля и вышел из палатки.

Под навесом походной кухни суетились два солдата-повара.

– Обед еще не готов, товарищ прапорщик, рано пока, – объяснил один из них. – Осталась гречка от завтрака, будете?

– Давай! – охотно согласился Леха.

Миска гречки с кусками тушенки промелькнула по Лехиному пищеводу, как быстрый приятный сон про голую женщину, не успев вызвать в конечном итоге при скоротечности этого явления ничего, кроме досады за несбывшееся удовольствие. Как водится в таких случаях, все нормальные мужики снова, хоть и напрасно, закрывают глаза, чтоб досмотреть сон, так и Леха потянулся за добавкой. Но, как и второй серии сна, гречки больше увидеть не удалось.

– Это последняя была, – виновато ответил повар. – Но скоро на обед рассольник будет и картошка! – пытался он подбодрить Леху.

Почти сытый Леха вернулся в палатку и обнаружил там соседа. Сидя на корточках, тот ковырялся кочергой в печке.

Он обернулся, захлопнул чугунную дверцу буржуйки и встал. Ему было уже за сорок. Небольшого роста, с брюшком, круглолицый, с пшеничного цвета усами и лысеющей головой с остатками редких светлых волос, он смахивал на недовольного хомячка, в норку которого забрался непрошеный гость.

– Новый? Опять, я слышал, лишний? Это ты угля сырого в буржуйку навалил? – Он испытующе посмотрел на Леху.

Тот только неопределенно пожал плечами.

– Там почти прогорело все, не замерзать же… – Но, желая сгладить момент, миролюбиво протянул руку: – Прапорщик Шашкин Алексей, можно Леха!

– Вижу, что прапорщик, – пожимая руку, ответил хозяин брезентовой комнаты без удобств. – Прапорщик Кульков Николай Михайлович, можно просто Михалыч! А сухой уголек ближе к углу ящика лежит. – Он провел кочергой черту по кучке угля и аккуратно положил ее рядом с печкой. – Давай уже, обживайся.

Леха уселся на тюфяк, выдвинул чемодан и стал вынимать пожитки. Когда на свет появился радиоприемник ВЭФ, Михалыч оживился.

– Во! Теперь страну будем слушать. А заодно и вражьи голоса! Тут знаешь, как берет – граница рядом, почти без помех.

А когда Леха извлек со дна чемодана еще и бутылку с наклеенным на нее ярлыком «Горилка с перцем», купленную еще на Украине, то Михалыч сказал:

– Спрячь до вечера! Командир этого не терпит! Кого днем с запахом учует, сразу без разборок в харю бьет! Он бывший штангист. Удар – как бампером самосвала, на ногах устоять невозможно! – Михалыч вжал голову в плечи и поморщился.

– Тебе уже досталось, что ли? – усмехнулся Леха.

– Нет пока, но как от его кувалды летают, видал. – Он плавно провел ладонью по воздуху, прочертив траекторию чьего-то полета. – Вечерком выпьем, тогда и поговорим. Я пошел, надо грузы принять, слышь, колонна подошла. А ты отдохни с дороги и за печкой посматривай. – Михалыч напялил поверх бушлата плащ-накидку и вышел на улицу, где все еще лил дождь.

Вечером они принесли ужин в палатку и пили горилку.

– Хороша-а-а-а-а, – чмокал языком Михалыч, как будто пил не крепкую, настоянную на перце жидкость, а сладкий кисель. – Хороша-а-а, – качал он головой. – Намного лучше нашей «Перцовки»! Забористая, стервоза!

Они разговорились. Михалыч оказался нормальным душевным человеком. Но в отличие от Лехи он, как человек, имеющий гораздо больший служебный и житейский опыт, более степенно относился к некоторым вещам и в гробу видал те самые теплые края с ихними слонами и ананасами. Он за свою уже более чем двадцатилетнюю службу досыта накатался по стране и попасть теперь желал исключительно на пенсию.

Рембат, который совсем недавно еще дислоцировался где-то на просторах ТуркВО, здесь доукомплектовывался личным составом и техникой по штату военного времени. Сюда и прибыл из далекой Сибири для прохождения дальнейшей службы прапорщик Михалыч. Захмелевший от горилки, он живописал Лехе все прелести сибирской природы, и, силясь вспомнить стихотворение, сочиненное солдатом из его тамошней части, он, восседая по-турецки на тюфяке, размахивал руками из стороны в сторону и отрывочно декламировал:

– Там, где виснут скалы над рекою… бродят жирные медведи… и богатый чудесами лес!.. О! – Он потрясал в творческом экстазе кулаком. Затем досадно вздохнул: – А тут что? Видал? Один песок и кочки! Видал, сколько кочек? А под ними норки, змеиные, между прочим. Это место называется «Долина змей». Если до тепла отсюда не уберемся, то эти бляди ядовитые проснутся и со всех щелей полезут! Бр-р-р-р! – Он брезгливо передернул плечами.

Прибыл Михалыч в новые края, как и Леха, по личному добровольному рапорту, но не в пример Шашкину, безо всякого ярко выраженного желания окунуться в прелести Востока, оставив в дорогой сердцу Сибири жену, сына-десятиклассника и квартиру в военном городке. Служба его уже довольно отчетливо к тому времени маячила светлыми пенсионными тонами, просторной двухкомнатной квартирой в городе и какой-нибудь скромной гражданской должностью.

Был он в Сибири начальником склада автобронетанкового имущества объединенных дивизионных складов. Имел почет, уважение и относительную свободу в действиях. Он вообще-то полагал до определенного времени, что имеет практически полную свободу, но жизнь его однажды поправила, деликатно, но решительно указав на относительность этой самой свободы.

Несколько месяцев назад на склады нагрянула весьма представительная комиссия откуда-то, чуть ли не из самого центрального высока. Она-то и явилась для Михалыча мерилом относительности свободы, когда обнаружила на его складе большую недостачу, вызванную необоснованным списанием запчастей для автомобилей «УАЗ».

Хищений у Михалыча на складе отродясь не водилось, но, как выяснилось вместе с тем, не водилось на момент проверки и нужного количества запчастей. Куда Михалыч подевал столько запчастей, никто из начальства вроде бы и не знал. По документам все запчасти были строго списаны, но оказалось их столько, что ими можно было обеспечить не только воинские части дивизионного подчинения, но и все ближние колхозы и совхозы. Но кому, как не Михалычу, было ведать, куда те самые запчасти кукарекнулись. Твердо зная, что учет – залог морального спокойствия и здорового сна, он записывал в свою личную потайную тетрадочку, когда и в чьи руки была передана любая, даже мелкая железячка с его склада.

Машины «УАЗ» тогда пользовались большим спросом у командования всех рангов. Когда отходившего свой срок «уазика» списывали, то его сразу же по остаточной цене покупал какой-нибудь чин из начальствующего состава. Поскольку машина была, мягко говоря, не первой свежести, то ее восстанавливали до состояния почти полной новизны, используя те самые запчасти, которые Михалыч по личным устным распоряжениям командира тут же списывал с книг учета, как выданные со склада. Командир водил дружбу со многими командирами частей и, естественно, с вышестоящим начальством, часто помогая в ремонте личной техники. У Михалыча же под окном дома стоял лишь его честно заработанный за службу ушастый подержанный «Запорожец», на который, к большому его сожалению, в армию запчастей не поставляли.

Командир части намекнул Михалычу во время проверки, чтоб тот не волновался, мол, он все уладит. Дело-то ведь пустое. Ну, Михалыч, конечно, уверовав в обещания начальства, сохранял спокойствие духа и молча подписал все акты комиссии о выявленной у него недостаче. Комиссия уехала, начальство, а вместе с ним и Михалыч успокоились до поры, пока в кабинет начальника объединенных дивизионных складов совершенно внезапно не ввалился приезжий военный следователь с уголовным делом по фактам многочисленных хищений и злоупотреблений, обнаруженных в ходе последней проверки. Командир части сразу же позабыл, что Михалыч – его почти лучший друг и верный помощник.

Все стрелки сразу сошлись на Михалыче, как на чуждой высоким идеалам общества сволочи. Перед ним сразу же замаячили иные горизонты жизни, подсвеченные мощным светом трибунала, изгнанием из армии, из квартиры и лишением почти заслуженной пенсии. Дело шло долго. Следователь то приезжал, то уезжал, допрашивал, передопрашивал, назначал какие-то бухгалтерские экспертизы. Начальство же между тем от Михалыча напрочь отмежевалось. Видно, не сильно получалось у командира запороть это дело. Зато у следователя прекрасно получалось изгадить Михалычу, а заодно и его семье всю дальнейшую жизнь. И чтобы окончательно не пропасть, припертый к стенке Михалыч заставил сына красивым каллиграфическим почерком переписать всю его потайную тетрадочку. Незадолго до Нового года он вручил начальнику штаба эту хорошо выполненную копию с просьбой передать командиру части, который, видите ли, при теперешнем положении Михалыча был для него вечно занят и лицезреть прапорщика-расхитителя явно не хотел.

Реакция не заставила себя долго ждать и выплеснулась на свет, как новогодний фейерверк. Михалыча уговаривали, стращали, но он, ясно представляя жирную черную черту на своей биографии, был непреклонен. Следователь, откуда-то узнавший про его эпистолярное творчество, занял странную позицию, намекая, что в деле может образоваться теперь групповое хищение, а за него дадут неизмеримо больше. Он с серьезным видом разъяснял потенциальному кандидату в места не столь отдаленные всю сложность его положения, намекал на возможное снисхождение трибунала и, может быть, амнистию в честь будущих олимпийских игр. Но Михалыч открыто и честно, один на один, без протокола, поведал премудрому слуге закона о том, что на о-ч-ч-ч-е-е-ень длинном херу он вертел и его амнистию, и трибунал, и олимпийские игры вместе со стадионом. В запале, стукнув кулаком по лежавшему на столе объемному тому уголовного дела, Михалыч пригрозил, что такие же копии его сокровенных записей скоро полетят с надежным человеком в Москву, к главному военному прокурору и в ЦК КПСС. Глядя в упор на следователя, он с вызовом еще добавил, что сочтет тюрягу за курорт, если на соседних нарах в камере будут спать и некоторые его теперешние сослуживцы с дырками на погонах вместо больших звезд.

Командированный следователь сильно озадачился. Дело было уже практически окончено производством, не считая мелких формальностей, и приняло уже вполне официальный и необратимый оборот. Но из ряда вон выходящие действия, развязный тон и напористость ранее покладистого Михалыча повергли его в замешательство. Не проведя никаких следственных действий, он спешно уехал и долго в части не появлялся.

Лишь спустя неделю после Нового года он снова явился в часть и предложил Михалычу отступной вариант.

Хорошенько поразмыслив, что при льготном исчислении пенсия значительно приблизится, а при повышенной зарплате еще и вырастет в денежном выражении, Михалыч согласился на почетную обязанность исполнения интернационального долга, но только после того, когда лично распишется на бумаге о прекращении уголовного дела и получит ее копию с гербовой печатью в вечное пользование. Так и вышло: дело – в корзину, Михалыча – в Афган.

И вот теперь он сидел напротив Лехи, на грязном соломенном тюфяке в вонючей старой палатке, и с застывшими от обиды в глазах слезами, горячо, не скупясь на выражения, делился своим жизненным опытом.

Так и поехало Лехино время в рембате. На работы его не привлекали. Он выразил Михалычу готовность в помощи по приему материально-технических ценностей, а проще говоря, автомобильных железок, на что получил однозначный ответ:

– Нет, Леха, складом я командую, а значит, сам должен знать, куда и что определил. Ты скоро тю-тю в другую часть, а я путаться в запчастях буду. Где мне тебя искать потом? К тому же на мне вся материальная ответственность висит.

Леха, имея временный статус военного легкотрудника, а проще говоря, бездельника, в погожие дни забавлялся как мог. Он саперной лопаткой разрывал норки под кочками, но не нашел ни одной кобры. Слишком глубоко прятались на зиму гады. Позавтракав, он уходил из расположения и долго шлялся по степи. За время своих локальных путешествий он определил, что в этом скудном, почти безжизненном пространстве есть своя неописуемая прелесть, открывающая в человеке внутреннюю душевную свободу. В степи грудь наполнялась невесть откуда взявшейся неосознанной радостью и энергией, от которой он периодически бежал и громко, бездумно кричал. Глубоко вдыхая совершенно особенный, терпкий ветреный запах необъятной степи, Леха вышагивал до вечера порядочные расстояния, часто представляя себя то Чингисханом, то Александром Македонским, а то и просто верблюдом, топающим по караванному Великому шелковому пути в Персию. Несколько раз он натыкался на развалины неопределенного вида построек и, ковыряя их саперной лопаткой, находил черепки глиняной посуды, металлические части какой-то домашней утвари, которые обязательно притаскивал в палатку, с гордостью показывал Михалычу и рассуждал о древних цивилизациях. Но уставший, вымотавшийся за день Михалыч был неблагодарным слушателем. Опускаясь на свой тюфяк, он согласно кивал головой и под Лехины трели быстро засыпал.

На пятый день военно-курортного отдыха, когда Леха с утра уже намеревался пуститься в новое познавательное путешествие, его вызвали в штаб.

Начальник штаба курил, стоя у стола, склонившись над бумагами.

– Товарищ майор, прапорщик Шашкин по вашему приказанию прибыл, – доложил Леха.

Майор оторвал взгляд от бумаг и посмотрел на него.

– Короче так, Шашкин. Остаешься у нас в батальоне. Я в управлении кадров округа дополнительную штатную единицу выбил. Будешь начальником материального склада. Хозяйство у нас большое, по военному времени сформированное, поэтому направленец из Управления сразу со мной согласился, что надо складскую часть усилить. Пиши рапорт о зачислении и шагай к Кулькову, принимай половину его матчасти. Пиши. – Начштаба придвинул к нему чистый лист бумаги, лежавший на краю стола.

Леха стоял, не двигаясь.

– Чего, ручки нет? Вот, бери! – Майор быстро положил на лист шариковую ручку. – Пиши скорей и топай, некогда мне!

– Не буду писать! – Леха неожиданно выпрямился и смотрел прямо на начальника штаба.

– Не по-о-о-онял! – Майор вытаращился на Леху и медленно приподнялся из-за стола. – Товарищ прапорщик! Ты совсем башней двинулся?! Как это не будешь?! Ты, ишак, что, не понял?! Под тебя, мудака, единицу дали, а он писать не будет! Пиши я сказал!

– Я на складе служить не буду! – огрызнулся Леха.

– Ну ни хрена себе! Он еще и орет тут! Я тебя, бездельник, живо на губу определю за невыполнение приказа!

– Я лучше в пехоту пойду, чем на склад! А на губу? Да ради бога! Но на склад ни за что!

– Ну и хрен с тобой, прапор! Считай, что ты уже в пехоте! И уже в атаку побежал! Пошли к командиру!

Они вышли на улицу.

– Жди здесь! – Начштаба зашел в командирскую палатку.

Вскоре он позвал Леху.

Командир батальона на удивление спокойно отреагировал на Лехин выкрутас.

– Ну, в пехоту так в пехоту. Это мы тебе устроим, товарищ прапорщик. И безо всякого нервного напряжения. – Он перевел взгляд на начальника штаба: – И без промедления, Петрович. Чтоб через пару дней и духа его здесь не было. – Он глянул на Леху: – Свободен, Шашкин!

На улице начальник штаба, направляясь к своей палатке, бросил на ходу:

– Документы получишь в строевой части.

В пустыню Леха в этот раз не пошел. Настроение было испорчено с самого утра. Он вернулся в свою палатку и просидел там до вечера, слушая радиоприемник и размышляя на заданную тему:

– Нехорошо вышло. Начштаба старался, а я доверия не оправдал. Ну а как оправдать? Гайки крутить, ремонтом заниматься – это совсем другое, настоящее дело! А на складе сидеть, бумажки заполнять – выдано, принято, списано… – не, это не по мне! Че я дома скажу? Спросят: воевал? Ага, скажу, воевал с мышами на складах! Это же просто мандец какой-то! Никак нельзя было соглашаться!