Текст книги "Броневержец"

Автор книги: Владимир Коротких

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)

Пассажиры вели себя спокойно, о чем-то разговаривая за спиной с Рахимовым.

– Шурик! – сказал Леха. – А Хоттабыч-то наш молодец! Глянь-ка, на старости лет пацана себе настругал!

Рахимов перевел его слова. Старик долго отвечал, что-то подробно поясняя Рахимову.

– Он говорит, что еще не сильно старый. Ему пятьдесят восемь.

– Ух ты, а я думал уже все семьдесят пять, не разглядел, видно. Но все равно молодец, пацаненку-то всего лет десять.

– Нет, пятнадцать.

– Вот это да! А я больше десяти не дал бы! – изумился Леха. – Маленький-то какой!

– У них родственное смешение кровей, – серьезно отвечал Рахимов. – Вырождение происходит. Он говорит, что долго не женился. За жену платить не мог. Денег хватило только на двоюродной сестре пожениться. У них почти все в кишлаке на родственниках женятся. От того и дети ростом небольшой получаются. У него больше нет детей. И лошадь один была, теперь нету. – Рахимов переводил страдальческим голосом, вогнав Леху в сильное искреннее сочувствие.

– Слышь, Шурик, выдай им из нашего буфета какой-нибудь жратвы в виде братской помощи. Отогрелись они?

– Отогрелись. Тепло у нас.

Он достал из вещмешка пару банок говяжьей тушенки, пару банок рыбных консервов, буханку хлеба и протянул их сидящим на лавке для пехоты пассажирам.

Увидев продукты, старик что-то возбужденно заговорил.

– Говорит, у него денег сейчас столько нет, чтоб купить. Думает, я ему продаю. Темный человек! Бахшишь! – широко улыбаясь, сказал Рахимов, подавая старику провизию. – Бахшишь!

Старик радостно залопотал. Леха догадался, что тот растроган не меньше, чем был растроган и он сам, когда принимал в подарок командирские часы.

Они догнали колонну, ползущую впереди с черепашьей скоростью. Погода в горах не переставала удивлять Леху своими быстрыми переменами. Снег внезапно прекратился, стоило только подняться немного выше по плавному серпантину и свернуть за горный уступ. Он лежал здесь ровным нетронутым слоем, укрывая глубокие низины и неровные отлогие стены протесанных в горе коридоров, по которым петляла военная техника.

Черные следы колес на заснеженном асфальте и дымящая впереди на ходу за грузовиком полевая кухня, как живой декоративный фрагмент внутри застывшего искусно выбеленного пейзажа, вызывали у Лехи противоречивые чувства.

– А все же здесь где-то даже красиво, – размышлял он. – Одухотворенная, как сказал бы Яша, картина. Только чего-то не по себе мне от этих прелестей. Заехали незнамо куда! Сколько нам еще пилить? Может, до самого Кабула? Где сейчас наш полк? – Леха сопел, переключая передачи, и сильно давил на тормозную педаль, удерживая бэтээр на спуске. – Да ладно, подтяни слюни, товарищ прапорщик, найдешь ты своих. Небось в общей куче будут. – Он окликнул оживленно говорящего с пассажирами Рахимова: – Шурик, спроси Хоттабыча, Кабул большой город? Далеко до него?!

Через некоторое время Рахимов ответил:

– Говорит, что большой, главный город, но сам не был там! Ему не надо!

– А куда эта дорога ведет?!

– До его кишлака.

– А дальше?

– Не знает. Говорит, что вся жизнь от свой кишлака до другого кишлака по этот дорога к родственникам ходил. Дальше не ходил. Ему не надо. Знает только, что есть у них где-то священный город Мазари-Шариф. Там болшой мусульманский мечеть стоит, самый болшой на весь мир. Какой у них власть, тоже не знает. Он спрашивал, кто мы такие. Какие товары в машинах везем. Я отвечал.

– Молодец! Несешь уже, значит, воспитательную пропаганду в массы?

– Ага. Только он не понимает, зачем ихнего богача прогонять. Он им семена, корма для скотина зимой дает, защищает их. А когда они на его маковый поля работают, еще и деньги за это немного дает. Говорит, у них очень хороший хозяин. Весь кишлак за него воевать будет. Говорит, если не будет хозяина, то ничего не будет, с голода умрут. Придется опять идти грабить.

– Куда идти?! – удивленно переспросил Леха.

– Грабить!

– Уже грабил, что ли?!

– Говорит, грабил. До женитьба больше трех лет в банде был. На другие кишлаки нападали. А когда весь маковый поля отвоевали, то хозяин денег дал, он жену купил. Теперь он землю пашет и заодно хозяйские маковый поля от других банд обороняет.

– Ни хрена себе, землепашец! Прямо как у Некрасова – сеятель и хранитель!

Ехали крайне медленно. Машины сбрасывали скорость на спусках, поюживая на скользком асфальте, и еще медленней с надрывом преодолевали длинные крутые подъемы. При торможении ехавшая впереди полевая кухня подпрыгивала, выпуская из трубы кольца дыма, и расплескивала кипяток из-под неплотно прилегающей крышки котла, оставляя на асфальте черные дымящие проталины.

Леха притормаживал, внимательно всматриваясь вдаль.

– Авария, что ли? Точно! – определил он, заметив характерное скопление машин на спуске. – Вон оно что. Поэтому и тащимся гусиным шагом.

Подъехав ближе, он увидел справа под откосом лежавший на боку бензовоз. Сплющенная в лепешку кабина и покореженная цистерна говорили о том, что, прежде чем занять такое положение, он перевернулся не один раз. По крутому, белому от снега откосу расползалось огромное темное пятно. В нос ударил едкий запах бензина, который потоком хлестал из горловины и трещин смятой цистерны. Недалеко от бензовоза вверх тормашками лежала БМП. Одна из ее гусениц покоилась рядом, размотавшись в длинную зубастую ленту. Башня бронемашины была развернута в бок, упираясь орудийным стволом в косогор. Из задних, раскрытых настежь десантных люков несколько солдат перетаскивали боекомплект в стоявший наверху грузовик.

Дорогу перегораживала другая бээмпэшка. Она вытягивала тросом из кювета с противоположной стороны съехавший туда «ЗИЛ». Бээмпэшка ревела мотором и виляла на проезжей части, высекая гусеницами искры из асфальта. Но «ЗИЛ» не поддавался. Он буксовал колесами, беспомощно дергаясь на месте, выпуская пар из-под капота. Движение колонны окончательно застопорилось.

Леха высунулся из люка и, глядя на лежавшие внизу бензовоз и бээмпэшку, спросил проходившего мимо офицера:

– Как это их угораздило? По прямой ведь шли!

Офицер досадно развел ладони:

– Водитель бензовоза, видать, задремал! Нашу бээмпэшку к обрыву поджал, сам туда ушел и ее скинул. Теперь уже не выяснишь, чего он по дороге завилял. А может, занесло его? Скользко! Вон они – водитель и старший с бензовоза да один боец из моей роты. Голову вдребезги в башне расколотил, пока бээмпэшка кувыркалась. – Офицер указал рукой в сторону стоявших неподалеку двух санитарных машин, около которых суетились врачи с медицинскими сумками.

Леху мгновенно прошиб пот, дыхание остановилось. Он медленно перевел взгляд в сторону. На асфальте между санитарными машинами лежали три трупа, укрытых плащ-палатками. Лежали в ряд, по-армейски ровно, как в строю, выставив к осмотру сапоги, запачканные перемешанной с кровью глиной. Три пары сапог, двое солдатских и с краю – офицерские.

– Витек?! Это же Витек! Витек! – про себя повторял Леха, не заметив, как спрыгнул с бэтээра на дорогу. – Епрст! Да как же так?! – Он шел к санитарной машине, непроизвольно покачивая головой. – Епрст! Витек погиб?! – Его спина взмокла, а сердце тяжело забилось где-то у самого горла.

Он подошел к капитану медицинской службы, стоявшему у санитарной машины.

– Мертвые?

Капитан молча кивнул в ответ.

– Все?! – Он смотрел в глаза врача, как люди смотрят на иконы, надеясь вымолить у них хоть какую-нибудь мизерную надежду.

– Все, – угрюмо ответил капитан.

Леха встал напротив торчавших из-под плащ-палатки сапог.

– Знакомый, что ли? – спросил капитан.

Леха утвердительно качнул головой.

– Служили вместе. Два часа назад встретились. – Он пристально смотрел на откинувшуюся в сторону руку, развернутую вверх грязной ладонью с посиневшими пальцами. – Эх, Витек, Витек…

– Смотреть не советую, – сказал доктор. – Не узнаешь его. Лучше так попрощайся.

По остаткам вытоптанного вокруг плащ-палатки снега текла кровь, сливаясь в одно бурое пятно. Оно расползалось по мокрому асфальту, словно убегало прочь от этого смертельного, проклятого места. Еще живая, теплая кровь торопилась покинуть мертвые изувеченные тела, сохраняя пока в себе остатки бойкой жизни. Она смешивалась на асфальте в один ручеек и теперь уже не делилась на виноватых и невиновных в их едином гибельном исходе.

Леха наклонился, крепко сжал руками похолодевшую ладонь хорошо знакомого ему человека, накрытого темно-зеленой плащ-накидкой, и пошел к бэтээру, горбясь от внезапно навалившегося горя и боясь смотреть, как поднимали с асфальта и переносили в фургон безжизненные тела. Он вынул из кармана брюк помятый листок с цифрами полевой почты, расправил его и спрятал в личные документы рядом с листком отрывного настенного календаря.

Бээмпэшка вытянула наконец из кювета машину, и колонна продолжила путь, оставив на откуп горам трофеи из разбитой техники.

Леха ехал молча. Рахимов, видя неладное в поведении командира, осторожно спросил:

– Что было, товарищ прапорщик?

– Витек с тем водилой на заправщике разбились.

– Совсем?!

Леха не ответил. Рахимов сокрушенно качал головой, цокал языком и повторял:

– В-а-а-а-ай, ва-а-а-й! Опять хороший люди погибли! Ва-а-а-а-ай… – Он тут же сообщил новость пассажирам. Старик что-то тихо говорил, потом замолк и сидел молча.

– Чего он там бубнил, Рахимов? Соболезновал, бандюга?!

– Молился. И я тоже…

– Ну, молодцы… – Леха курил в приоткрытый люк и, пожалуй, впервые в жизни всерьез хотел, чтобы их молитвы дошли туда, в существование кого он не то чтобы не верил, а просто не считал нужным думать по этому поводу лишний раз. Хотел, чтобы их услышал тот, большой и могучий, кто там, на небе, всем заведовал и подписывал путевые листы бывшим людям об окончании прохождения ими земных маршрутов.

«…Интересно, – размышлял он, – а в путевках, когда их там при рождении на всю жизнь выдают, сразу, как положено по нашим правилам, конечная точка маршрута обозначена? Вообще-то должна быть сразу, а иначе что это за путевка? В один конец без адреса и маршрута получается? Значит, для Витька, да и для меня тоже, да и для других моих однокашников, школа прапорщиков только как контрольная точка прохождения маршрута? То есть всему земному народу заранее графики движения построены? Только успевай отмечаться! Ого! Выходит тогда, что я от Пругина по харе получил совсем не за красивые танцы с его женой, а в виде зачета по прохождению этапа пути?! Выходит, что так, раз меня потом сразу на эти винты по южному бездорожью потянуло! Да еще как потянуло! Да нет! Ерунда все это! Хотя все может быть… Ведь когда плохо бывает, не под мышку же себе человек смотрит, а на небо. – Леха взирал поверх гор. – Господи, дай мне лучше дома в грязной канаве среди поля загнуться, чем среди этой красоты! Честное слово, неохота тут! И Рахимову, и всем нам дай до дома добраться!»

Он сильно давил на тормоза. Одиннадцать тонн брони строго соблюдали на спусках законы физики, повинуясь земному притяжению. Шурша лысыми покрышками, они несли экипаж вместе с пассажирами по узкой ленте шоссе к очередному дорожному виражу.

Недалеко от дороги, у поворота, на самом краю пропасти, за мощными стенами дувала укрывались несколько домиков. Для чего поселились люди на дне этого каменного мешка? Вокруг не было видно ни единого мало-мальски пригодного для земледелия или пастбищ клочка земли. Только голые красно-бурые скалы без признаков жизни. Скалы, скалы – колодец с кусочком неба.

Шоссе стремительно уходило к самым подметкам танцующих по кругу гранитных великанов. Закручиваясь в очередном витке штопора, техника скользила вниз по асфальтовой ленте, к темному подпочью кособокой горы.

Внизу, на самом дне, дорога распрямилась и пошла горизонтально. Колонна протискивалась в узкое ущелье. Без того неяркий, непогожий день принял в ущелье еще более сумрачные тона. Воздух в нем казался тяжелым и липким. Леха открыл люк, задрал голову, быстро глянул вверх и не увидел над собой неба. Скалы были настолько высоки, что казалось, сомкнулись над колонной и неминуемо раздавят ее, стоит только им проехать еще немного. Ущелье было протяженным и извилистым, а повороты настолько частыми, что Леха мог видеть впереди не более трех-пяти машин. Он постоянно сглатывал слюну, пытаясь избавиться от пробки, заложившей уши. Звуки доносились как сквозь ватные тампоны, отчего рев моторов бэтээра производил впечатление легковушки. Чувство реальности стало расплывчато. Нехватка кислорода, резкая перемена давления в атмосфере действовали гипнотически опьяняюще на его уставший от длительного напряжения организм. По ногам и рукам расходилась тяжесть. Неодолимо хотелось закрыть глаза и выключить на время весь белый свет. Рахимов и пассажиры молчали, вероятно, ощущая то же самое. Глаза Лехи смотрели на дорогу, но сознание плохо воспринимало увиденное. Отяжелевшие руки лежали на руле и очень не хотели его крутить. Он вдруг ясно понял, что засыпает. С испугу он резко дернул плечами. Сердце забилось чаще. Отстегнув с ремня фляжку с водой, он сделал несколько глотков, плеснул воды на лицо и потряс головой. Затем повернулся в сторону Рахимова. Тот спал, склонив голову на обхватившие автомат руки.

– Рахимов! – крикнул Леха. – Подъем!

– Я не спал! Совсем не спал, командир! – подскочил Рахимов.

– Да, не спал он! Глянь, весь приклад в слюнях!

Рахимов быстро протер рукавом приклад, посмотрел в сумеречное смотровое окно и удивленно спросил:

– Ого? Уже ночь пришел?!

– Ага, значит, ты еще днем заснул?! По ущелью едем! Ночь пришел! Да к нам, если ты на боевом посту дрыхнуть будешь, запросто Фрол с балалайкой заявится! Рядом с тобой бандюга, самурай настоящий сидит, а ты ни хера не бодрствуешь! Всю службу завалил! Командир, понимаешь ли, рулит в поте яиц! Устал уже, как Бобик, а заместитель Ваньку на все кинул! Нехорошо, Шурик! А ну, давай, стишки рассказывай или пой чего-нибудь! А то я скоро от усталости сандалики растеряю! И этого землепашца тоже петь заставь! Пусть тушенку отрабатывает!

– Харашо! Я много песен знаю! Про любовь спою?

– Спой!

Рахимов запел. Он пел на своем языке какую-то красивую неимоверно задушевную песню, но длиннющую и тоскливую, отчего Леха настолько проникся душой в мелодию, что начал ощущать себя порядочным козлом, где-то там, на далекой родине Шурика обманувшим несчастную красавицу, от чего та взяла красивую тесемочку, да и повесилась на высоком столбе прямо у входа в сельсовет. Он даже немного подвыл ему в такт и, когда Рахимов закончил пение, сказал:

– Печальная история… – Затем кивнул вперед: – Вон, смотри, Шурик! Ночь твоя кончается!

Скалы впереди расступались, пропуская в расщелины светлые столбы матового дня. Машины вырывались из глухого ущелья. Вдалеке показался пологий подъем, на который втягивалась колонна. Справа от дороги пролегал глубокий обрыв. За ним возвышалась высокая гора с волнистыми отвесными склонами. Слева до самого подъема дорогу сопровождала узкая каменистая терраса, отвоеванная при строительстве у скалы, стоявшей крутым уступом вдоль трассы. Подъезжая к выезду из ущелья, Леха выключил фары и потер кулаком глаза. Видимость улучшилась, но глаза побаливали. Хотелось вытащить их, прополоскать в холодной воде и повесить посушиться.

В тот момент, когда бэтээр был уже близок к выезду на открытое пространство, в середине колонны что-то громко ухнуло и с оглушающим треском разорвало воздух, сильно саданув по барабанным перепонкам. Вспышка яркого света, как от разряда гигантской электросварки, взметнулась над колонной, фейерверком разбрасывая во все стороны брызги горящего металла.

– Молния?! – мелькнула в Лехиной голове первая неосознанная мысль.

Он резко затормозил и остановился перед самым выездом из ущелья, видя, как, кутаясь в клубах дыма, из колонны вывернулась бээмпэшка.

На полном ходу неуправляемая бронемашина проскочила каменистую террасу и врезалась носом в скалу. Ее гусеницы продолжали прокручиваться, юзом водя кузов по камням. Из дымящих задних десантных люков стали выпрыгивать оглушенные солдаты. Разбегаясь по сторонам, они падали на землю и заваливались за камни.

Тут же перед кабиной ехавшего в колонне бензовоза с дымными брызгами и грохотом подскочила земля. Жа-ах! Его переднее левое колесо продолжило самостоятельное движение, отлетая на обочину. Не успевший затормозить бензовоз развернуло на ходу поперек дорожного полотна и бросило в сторону террасы. Клюнув кабиной в кювет, он круто завалился набок, разодрал цистерну о камни и скоро вспыхнул, орошая все вокруг горящим бензиновым душем. По наклонному асфальту быстро помчались широкие огненные потоки.

Жа-ах! – с воем и светящимися брызгами отозвался в задымленной колонне следующий взрыв. Жа-ах! – там же прыгнул вверх огненный высоченный фонтан разорвавшихся внутри одной из бээмпэшек боеприпасов. Ее круглая башня со стволом, как сковорода, опрокинутая с плиты, подлетела, кувыркаясь в воздухе, и, ударившись о край скалы, отскочила обратно, упав неподалеку от ее покореженного корпуса с пустыми дымящимися глазницами вместо выдранных взрывом люков. Дорогу затянуло черным смрадным дымом полыхающего топлива, резины и пороховой гари.

Леха заметил, как со скалы отделилась и быстро полетела к колонне большая яркая точка белого огня. Жа-ах! – пронеслось впереди них огненное гремящее эхо, опрокидывая стоявшего впереди крытого «ЗИЛа». Прицепленная к нему полевая кухня резко крутнулась, разрывая сцепку, и сгинула в обрыве, оставив на обочине дымовую трубу и пятно кипятка. Сразу же с обеих сторон в колонну сверху полетели сотни маленьких светящихся трассирующих пчел. Они жалили машины, людей, камни, рикошетом меняя направления и падая, догорали на дороге и меж камней яркими красноватыми огоньками.

– Шурик! Стрелок! – скомандовал Леха. – К пулемету! Быстро!

Нарушенный строй колонны расползался одиночными звеньями. Леха быстро опустил бронепластины на смотровые окна и глядел через триплексы. Жа-ах! – тяжело и мощно ударилась в скалу граната, осыпая броню бэтээра осколками и каменной крошкой. Бэтээр качнуло. Жа-ах! – снова в скалу прямо перед носом.

Рахимов бросил на переднее сиденье свой автомат и быстро занял место в башне. Рванув что есть силы за трос крупнокалиберного пулемета, он зарядил его и сразу же открыл огонь. Впервые нажав на кнопку электроспуска, он сам вздрогнул от заполнившего боевое отделение металлического грохота, совсем, по его представлению, не похожего на пулеметную стрельбу. Этот звук скорее напоминал ему несмазанный, звонко лязгающий у самого уха агрегатный узел комбайна или еще чего-то в этом роде.

Вдыхая непривычно удушливый запах пороховой гари, Рахимов намертво вцепился в рукоятку и успел расстрелять почти половину коробки, прежде чем прилипший к кнопке палец наконец отстал от нее. Его правый глаз, вжатый в резиновый манжет окуляра, нетерпеливо и лихорадочно искал противника в делениях прицела. Зло оскалившийся приоткрытый рот Рахимова громко выдувал воздух, сопровождая выдохи надрывным сипением. Оправившийся от первоначального минутного шока, он продолжал стрельбу, кроша короткими очередями скальную породу поверх дороги, злобно выкрикивая вдогонку летевшим из пулемета трассерам непонятные Лехе слова и проклятия. В нем остервенело билось жгучее, непомерное, злобное желание скорее увидеть противника сквозь дымовую завесу и тут же поквитаться с ним полностью, до боли в пальцах, вдавив кнопки обоих электроспусков пулеметов в рукоятку. Он максимально высоко поднял пулеметные стволы, но в прицел видел только скалы и летящие с них яркие трассирующие полосы. Ладонь сильно давила в рукоять подъемного маховика, пытаясь задрать пулеметы еще выше, но угол их подъема был полностью выбран, а враг так и оставался невидим. Рахимов ерзал на сиденье, зло повизгивал от собственной беспомощности, разбрызгивая слюну, ругался на узбекском и сучил ногами по железному полу бэтээра. Он весь был во власти безотчетного воинственного азарта, впав в состояние агрессивного, ясного полусна, всецело подчиняясь ситуации и единственному, без остатка захватившему его желанию – незамедлительно убить, казнить напавших на колонну людей. Убивать их как можно дольше и больнее, и так, пока не закончатся силы и не выйдет вся злость. Он испытывал сильное, ранее еще неведомое ему до такой степени чувство ненависти и жажды истребления, ясно понимая лишь потребность жестокой кары как единственного условия своего существования.

Пассажиры боевого отделения пребывали в панике: мальчишка плакал, пытаясь что-то говорить отцу, старик дрожащим голосом успокаивал его, прижимая к своей груди голову сына, женщина не кричала, а просто выла, соскочив с лавки на пол и обхватив голову обеими руками, густо увешанными всевозможными разноцветными кольцами, перстнями и браслетами.

Снизу из колонны по скалам велась ответная стрельба. Трассеры роями улетали кверху по обе стороны. Две бээмпэшки, съехав с дороги, стреляли из пушек по горам. Но их огонь был неэффективен. Стволы пушек БМП-1 имели сравнительно небольшой угол подъема и не могли достать высоко укрепившегося, все рассчитавшего противника. Гранаты, выпущенные из их орудий, взрывались, ударяясь о горные склоны, не преодолев и половины их высоты. Но они продолжали стрелять, пытаясь маневрировать на небольшом, оставшемся свободным участке дороги.

Лехино сердце бешено колотилось, он смотрел на горы в командирский прибор и тоже не мог разглядеть противника. Он видел только трассеры, летевшие от неровных очертаний верха каменного коридора, в котором застопорилась, как в ловушке, добрая половина колонны. Второй половины, успевшей подняться выше, видно не было. Мешал густой дым горевшего на обочине бензовоза. Бензин, хлеставший из его цистерны, растекся по дороге и обочине пылающим озером. Дым был одновременно и помехой в стрельбе, и спасением для покинувших свои машины солдат. Они прятались за камни на террасе, стреляли, как и Рахимов, неизвестно куда, но зато в дыму были почти неразличимы. Нападавшие больше не тратили гранат на Лехин бэтээр, хотя тот и стоял за пределами дымовой завесы. Леха попросту не успел выехать к началу обстрела на открытое место. Он не доехал всего каких-то десять метров, чтобы корпус бэтээра оказался на обозримом и простреливаемом противником участке дороги. С одной стороны их загораживал большой валун, а с другой – скала. Поэтому для прямого попадания из гранатомета их бэтээр был практически неуязвим.

– Рахимов! – крикнул Леха, немного приходя в себя. – Ты по ком стреляешь?!

– Туда! – махнул рукой Рахимов в сторону гор, бросил на пол пустую коробку и стал закреплять другую со снаряженной патронами пулеметной лентой.

– Ты верхний край горы видишь?!

– Не-а-а-а! – отрицательно, но даже как-то весело покачал головой Рахимов.

Лехе показалось, что Рахимова стрельба забавляла, а скорее всего, являлась выходом нервного напряжения, отчего ему становилось легче, и он вообще был готов стрелять без передышки. Леха и сам бы теперь с удовольствием пострелял или потаскал тяжести, лишь бы избавиться от напавшего на него остолбенения. Он сидел, вцепившись руками в руль, напрягшись всем телом, сильно сжав зубы. Мышцы спины напружинились настолько, что мешали свободно поворачиваться. Они, как жгуты, делали туловище неподвижным и горели, готовые лопнуть в любой момент. С большим усилием он пытался сохранять видимое спокойствие, стараясь обуздать непреодолимое желание выпрыгнуть из люка и убежать подальше, схорониться за каким-нибудь камнем и сидеть там вечно. Но даже бежать он сейчас вряд ли бы смог. Ноги судорожно окаменели, упираясь в пол.

– Хорош зря патроны переводить! – выдохнул он, с трудом двигая нижней челюстью. – До дембеля настреляешься! Наблюдай! Если увидишь кого, тогда и стреляй!

– Ага! – отозвался Рахимов, снова прильнув к окуляру прицела.

На дороге же стрельба не ослабевала. Трассеры летали веерами навстречу друг другу так плотно, что казалось, скоро наступит момент, когда они все столкнутся и освободят пространство, разом попадав на дно обрыва. С обочины работала единственно полезная для ведения огня в таких условиях гусеничная «Шилка», методично обрабатывающая огнем верхний край горы одновременно из четырех крупнокалиберных стволов. Она одна, предназначенная для стрельбы по воздушным целям, могла вести более или менее результативный огонь по хорошо защищенному складками горы противнику.

Старик о чем-то спросил Рахимова, тот ответил, а потом обратился к Лехе:

– Товарищ прапорщик, дед говорит, что им с сыном поссать надо!

– Скажи, пускай терпят! Мы их выпустить сейчас не можем. Их наши постреляют, подумают, что нападение с тылу. Тогда им сразу каюк! Мы же с тобой антракта для них не попросим!

– Говорит, не могут терпеть!

– Ох, ет! – Леха покачал головой. – Хрен с ними, дай им каску! Потом выльем! Только свою давай, твоя родня, значит, в твою и ссать! Понял?!

– Понял! А какой из касок моя?! Они две одинаковый!

– Твоя та, которую ты потом мыть будешь! Ясно?!

– Ага!

Леха продолжал смотреть на огненный хаос, овладевший дорогой. Солдаты стреляли, прячась за техникой и перебегая в дыму с места на место. Ему в какой-то момент показалось, что дверь лежавшего на боку «ЗИЛа» немного подпрыгнула.

– Вот, черт! Шурик, у тебя прицел повыше, глянь на кабину «ЗИЛа». Кажись, там кто-то остался!

Рахимов навел пулемет на перевернутый грузовик.

– Есть! Человек есть! Хочет вылезать!

– Вот, блин! А какого же хрена он раньше не вылез, когда пальба только началась? Стерег, что ли? Думал, угонят?! Твою кочерыжку! Придется и мне на сцену лезть! Номер исполнить! – Леха подал Рахимову его автомат. – Отсядь от родни подальше и смотри за ними, а то пырнут еще чем-нибудь! Я быстро, туда-сюда! – Он открыл люк и выбрался наружу.

Стоя на броне, он видел, как заклинившая дверь «ЗИЛа» подрагивала от ударов изнутри. Открытый, перекосившийся капот наглухо заблокировал лобовое стекло кабины, поэтому покинуть ее можно было только через эту дверь. К тому же из чудом не взорвавшегося бака грузовика вытекал бензин. Любой шальной трассер мог сразу же превратить его в костер.

Леха спрыгнул на дорогу, обежал бэтээр с другой стороны и отстегнул с брони топор.

– Кому война, а нам – ремонт! Ешь твой контрабас!

Он закинул за спину автомат и подкрался к краю скалы. До «ЗИЛа» было с полсотни метров открытого незначительно задымленного пространства.

– Фу-у-у-ух! – Он громко выдохнул. – Только б не… – И, пригибаясь, побежал к машине.

Стоило ему выскочить из-за скалы, как на свободном пространстве звуки перестрелки стали гораздо громче и резче. Казалось, в каждом выстреле можно было четко различить металлическое клацанье затворной рамы автомата и звон отлетающей гильзы, а орудийная стрельба бээмпэшек сильно и омерзительно била в перепонки, пронизывая весь организм и отражаясь в мочевом пузыре.

Леха быстро пробежал этот отрезок, подобрался к кабине, поддел топором край двери и налег на топорище. Дверь не поддавалась. Мешала подножка. Тогда он подтянулся и уперся ногой в открытый борт кузова. Несколько раз стукнув обухом топора в область дверного замка, Леха снова поддел край двери и потянул на себя. Она со скрежетом открылась. Он ухватил за бушлат находившегося в кабине солдата, помогая ему выбраться наружу. Вдвоем они свалились на землю, укрывшись за машиной. Было удивительно, что при столь сильной плотности огня вызволенный из железного плена солдат был даже не ранен. Леха понял, что теперь стреляют и в них тоже. Пули зацокали металлическими коготками по камням, громко зазвенели по кабине, кузову и со свистом незримо пролетали где-то рядом. Он лежал на земле, прижимаясь к камням. Странно, но свист пуль не показался Лехе неприятным и резким, как озвучивали его в фильмах. Рассекаемый смертоносными каплями воздух ложился мягким пением на перепонки и не был так ужасен, как оглушительные, смрадные пороховые разрывы.

Когда огонь по ним прекратился, Леха посмотрел по сторонам и громко крикнул лежавшему в двух шагах бойцу:

– По моей команде бежим к бэтээру! А то сгорим тут!

Солдат, ошалело оглядываясь, подполз ближе.

– Приготовиться! – Леха чуть привстал и согнул ноги в коленях, ища опору для хорошего толчка. – Бегом – марш! – скомандовал он, вскочил и побежал по дороге. Примерно на половине дистанции он явно ощутил, как воздух сильно хлестнул его по левой щеке. За общим грохотом он не слышал выстрелов, продолжая забег и видя, как впереди него искрами брызгался асфальт. Трассеры метались в разные стороны, ударяясь об валун, за которым стоял их бэтээр. Леха чувствовал, как между его лопаток, словно тавро спину, припекала точка, в которую, вероятно, и целился невидимый стрелок. Ноги, руки болтались на бегу, как тряпочные, и казались совершенно бесполезными и лишними в этом мероприятии. Упасть, укрыться? Негде! Оставалось только бежать к ущелью. Добежать до него. Широко раскрытым ртом Леха хватал на бегу горелый воздух и бежал по пылающему на дороге бензину, неся на себе факелы своих голенищ.

– Г-о-о-о-о-ой! – Он кувырком влетел к колесам бэтээра. – Г-о-о-о-ой! – Ворочаясь на земле, он тер подошвами об землю и бил шапкой по голенищам сапог, сбивая с них пламя, продолжая кричать во все горло, точно пытаясь выкричать из себя весь без остатка неистовствовавший в его груди ужас. Тело дрожало и не слушалось. Зубы начали выбивать злобную дробь. Сбив пламя с сапог, Леха встал на четвереньки и осмотрелся, но солдата рядом не было. Испытывая жар от еще дымящихся голенищ, он снова подполз к краю скалы. Солдат лежал за кузовом, закрывая голову руками, совершенно не думая куда-то бежать. Леха досадно плюнул:

– Ну, извини, парень. Второй раз я к тебе не бегун. – Он отполз назад, поднялся и пошел к бэтээру. Влезая на броню, он снова посмотрел на солдата.

– Не, точно не бегун! Двоих нас теперь быстро уделают, пристрелялись уже, а у меня тут хозяйство – дрова! Бля, ну одни чурки! – Он спрыгнул в люк. Рахимов вопросительно смотрел на него. Леха сконфуженно улыбнулся.

– Шурик! Последняя фраза тебя не касается! Если обиделся, можешь и меня чуркой обозвать, но, как и я – не при всех! Как тут наши пилигримы?! – Он посмотрел на пассажиров. – Смирные?!

– Смирные! Я не обиделся, командир! За тебя переживал! Долго ты не был!

– Ладно, давай к пулеметам!

Старик тихо бормотал себе под нос. Леха закурил и немного расслабился. Состояние было как после бани. Ни двигаться, ни думать ему не хотелось. Он молча смотрел в триплексы на чадящие круги разогретого огнем асфальта.

– Вижу! Вижу! – вдруг закричал Рахимов и сразу открыл огонь из пулемета.