Текст книги "Черная заря"

Автор книги: Владимир Коротких

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)

Колонна из четырех бэтээров отправилась к позициям.

Два бэтээра остановились у первого отделения, а Барсегян проследовал дальше.

Андрей приказал построиться всему личному составу, а сам отозвал в сторону Булавина и спросил:

– Как погиб Рощупкин?

Булавин глубоко вздохнул:

– Уже к вертолету почти подошли, он упал и крикнуть не успел. Пуля в грудь попала, а из спины вышла. На выходе с кулак мяса с ребрами выдрала.

Став перед строем, Андрей снял с головы панаму. Ему еще не доводилось произносить подобной речи. Речи не просто в память об умершем, а о смерти его солдата, в причастности к которой, хотя бы и косвенно, он все равно винил и себя.

– Товарищи солдаты, сегодня наш взвод выполнил поставленную задачу по спасению экипажа подбитого вертолета. Во время выполнения боевой задачи взвод понес потери: смертью храбрых пал рядовой Рощупкин, ранен рядовой Рукавицын, контужен рядовой Дудкин, получил ожоги рядовой Орешин. Потерян БТР первого отделения. Я не успел хорошо узнать Ивана Рощупкина и не был знаком со стрелком вертолета, также павшим в этом бою, но знаю, что они были хорошими мужиками и настоящими солдатами! Вечная им память в наших сердцах! Выражаю вам благодарность за проявленное мужество и умение воевать. Буду ходатайствовать перед вышестоящим командованием о награждении вас боевыми наградами!

Он замолк и на мгновенье опустил глаза, стараясь сдержать подступивший к горлу комок. Быстро уняв волнение, он снова посмотрел на солдат. В строю стояли именно пацаны и молча смотрели на него, сочувствуя и сопереживая их общую беду. Смотрели на него, как на человека более опытного, которому они доверяли командовать собой, а значит, и распоряжаться их жизнями, понимая его нелегкое бремя.

– Теперь вы возвращаетесь на позиции для несения службы по охране дороги в прежнем штатном режиме. У нас нет сейчас возможности на полноценный отдых. Это наша служба, для исполнения которой мы с вами принимали присягу. Булавин, командуй своим!

Второе отделение, погрузившись в БТР, отправилось на свою позицию.

Подошел Шестак, оставленный охранять позицию с другим бойцом. Они присели на бруствер.

– Извините, товарищ старший лейтенант, за мою дурацкую обиду, что к духам не взяли. Я тогда подумал, что ж, я теперь постоянно позицию охранять буду, что ли, как завхоз? Обидно сделалось.

– Ладно, пустяк, брось, – ответил Андрей. – Подумай лучше, как нам сегодня личному составу дать передохнуть. Народ на нервах.

– Придумаем, – махнул рукой Шестак. – Смену на пару человек сократим. Ночь между всеми пополам поделим. Там ужин дожидается, поесть надо.

– Ты бойцов накорми, а я потом. – Андрей закурил.

Шестак ушел, но скоро вернулся.

– Все отказались. Так ноги протянут от тоски. Нельзя так, товарищ старший лейтенант. У каждого своя судьбинушка. Что тут поделаешь?

Андрей не ответил. Он продолжал курить, глядя на дорогу. Потом, затушив сигарету, задумчиво произнес:

– Да какая там судьба? Обстоятельства так сложились.

– Нет, – покачал головой Шестак, снова присаживаясь рядом. – Я думал вот, думал, точно есть судьба.

– И что надумал?

– Я думаю, что судьба, как мозаика. Помните, в детстве собирали из разноцветных пластмассовых квадратиков? Те квадратики надо было уложить в размерах дощечки, с рамочкой по краям.

– Помню, собирали, и что?

– Ну, вот и получается. – Шестак закурил и поднял голову к небу, глядя на первые, проявляющиеся на еще светлом небосклоне, звезды. – Каждого из нас перед рождением подводят к двум горкам. В одной дощечки для укладки мозаики, а в другой мешочки с квадратиками. Вот и выбирай свою судьбу сам – бери дощечку и тяни мешочек. Мы все и вытянули. Но редко бывает, чтобы количество квадратиков совпало с площадью дощечки. Одному не хватило квадратиков на всю доску – мается человек, живет пустой жизнью, пьет, сам в петлю лезет, смерти просит. Другому с избытком квадратиков досталось, а класть уже некуда – вот, значит, и пора, молодец, все выполнил, отдыхай, ожидай, когда снова к горкам позовут. После смерти его квадратики не пропадают, а тем бедолагам могут достаться, но только если они сами захотят взять их. Начнут стремиться к жизни, тогда боженька, может, им и досыплет. Вот такая моя теория. Значит, кто из ребяток наших погиб, нам, когда жизнь пустой покажется, свои квадратики и перебросит, только захотеть надо сильно.

Шестак бросил сигарету и придавил ее носком сапога.

– Я окончательно в судьбу еще в прошлом году поверил, – снова заговорил он. – Лежим, значит, мы в середине февраля в жидкой грязюке, одни головы торчат. Связист с катушкой кабеля и мы трое. Послали нас с ним связь восстанавливать. Духи кабель перерезали и засаду в этом месте устроили. Долго лежим, отстреливаемся. Туман, дождь. Руки и ноги уже сводит, а деться некуда, хоронимся в колее, где техника ходила. Ползаем, как опарыши. Наши далеко, да и стрельба везде идет, кто про нас вспомнит? По моим расчетам, нам уже оставалось недолго ползать. Патроны скоро кончатся. Счас, думаю, к ним подмога подойдет, и привет родне. Гранату под брюхом на всякий случай пристроил, чтоб из этой ситуации, в случае чего, без лишних задержек катапультироваться. Чувствую, доска-то моя кончается, а квадратиков еще как грязи – полные штаны. В общем, в башке моей уже сами собой стали заветы к потомкам складываться. Жаль, записать никакой возможности не было, такая речь получилась бы! – Шестак засмеялся и продолжил: – Лежу и думаю, вот еще и туман, хотя бы небо синее напоследок увидать. И тут на тебе! Из тумана в нашу сторону два танка едут! Духи сразу ходу дали. Танкисты потом рассказывали, что стрельбы они не слыхали и нас с духами не видели. Заблудились они, от своих приотстали, вот и поперлись дорогу наугад искать. Говорили, что нас по ошибке чуть не постреляли, когда мы из грязи у них на пути выскочили, как лешие. Что-то ведь заставило их заблудиться и не пальнуть по нам!

– Ну и что, по-твоему?

– Судьба, но не ихняя, а наша.

Шестак вдруг резко поднялся, вытащил шомпол из-под ствола автомата, сделал шаг в сторону и поднял шомполом с земли небольшую желто-коричневую змею. Потом, ловко ухватив ее пальцами за хвост, поднял на вытянутой руке.

– Вот, смотрите, товарищ старший лейтенант, змейка. Ползает себе, ползает и тоже свои квадратики змеиные складывает. Вот если бы она внезапно подползла, я, может, с испугу ее автоматом и огрел бы. Хотя, если не задеть ее, она сама не тронет. Но с испугу точно треснул бы. Но ведь я ее увидел вовремя, а потому и не треснул. Что-то ведь заставило меня именно в этот момент в ее сторону повернуться, хотя я и не собирался. Значит, судьба ее змеиная. Живи, змейка, только ползай подальше. – Он отошел на несколько шагов и отбросил змею.

– Ну-у, парень, – покачал головой Андрей. – Тебе с такими способностями точно в геологи не надо. Тебе судьба на замполита учиться, чтоб солдат воспитывать, а то сожрут тебя комары в тайге, и пропадет твой талант. А теперь иди и гони бойцов на ужин. Скажи, я через силу жрать приказал.

Шестак спрыгнул в окоп и заорал:

– Строиться с котелками! Жрать будем!

Андрей смотрел ему вслед и думал, откуда в этом пареньке такая внутренняя целостность и природная мудрость, проявляющаяся пока еще по-юношески неопытно, но удивительным образом располагающая к себе мощным внутренним притяжением. Поговорили немного, а на душе вроде бы и легче стало.

Он поднял с земли камень и далеко зашвырнул его, как бы пытаясь вместе с ним отбросить свои гнетущие мысли, и тоже спрыгнул в окоп. Под навесом сидели бойцы и ели кашу из котелков. Андрей присоединился к ним. Ели молча, глядя каждый в свой котелок. Опустошив котелок, Горчак произнес:

– От, батьку Шестак, не дав вид голоду нам передохнути. Усих уговорил душевно.

Бойцы закончили есть и молча сидели.

Андрей поставил котелок на ящик, зашел в блиндаж, взял сменную одежду и направился к бочке с водой. Он зачерпнул из бочки два ведра воды, стянул с себя задубевшую от засохшей крови форму, затолкал ее в ведра и сел рядом. Мысли беспорядочно сплетались в голове, превратившись в один общий гнет, до боли стиснувший его сознание. Он сидел, отрешенно глядя в сумерки, не торопясь покидать это место, где в наступившей темноте мог не стесняться проявления охватившей его неуставной слабости.

От блиндажа послышалось негромкое пение бойцов:

– Ой, да не вечер, да не вечер. Мне малым-мало спалось…

Грустная песня, как талая вода в разлив, заполонила тихую ночь.

На следующий день Андрей отозвал в сторону Шестака и протянул ему деньги:

– Держи, как колонна на Союз пойдет, закажи для Горчака гармошку. Пусть ему сюрприз от нас будет. Только чтоб хорошую привезли и с чехлом.

Шестак потряс кулаком.

– Ну, уважили, товарищ старший лейтенант! Микола помрет от счастья! Да я и сам чуток на гармошке балуюсь! Вот спасибо!

– Не за что. Я сейчас на перешеек смотаюсь, посмотрю, как там наши дежурят, а оттуда сразу к Барсегяну. Скажи водиле, пусть БТР выгоняет.

Вскоре БТР въехал на тот же холм, с которого они удерживали перешеек. Навстречу из двух уже стоявших на холме бэтээров вышли бойцы. Обстановка была спокойной.

Андрей понаблюдал в бинокль за кишлаком. Не обнаружив в нем никакого подозрительного движения, он опустил бинокль и просто смотрел то на горы, то на кишлак, обдумывая события последних дней.

То, к чему он мысленно готовился, неоднократно внутренне проигрывая свое поведение, пришло, наступило. Но как неожиданно, как быстро война окатила его своей кровавой грязью, всосавшись в него через кожу, дыхание, зрение, отделив его от прежней жизни, которая теперь представлялась ему далекой, ненастоящей, игрушечной, как репетиция перед большой премьерой.

Два дня назад, после успешно отраженного нападения на этом перешейке, он чувствовал себя если не героем, то по крайней мере более или менее состоявшимся воякой, предпочтя себе в угоду внешнюю сторону этого события. Теперь же, когда в последнем бою, которым командовал он, погиб его солдат, он не мог подавить внутренний душевный раздрай. Нет, он не подвергал сомнению своих действий и, более того, был совершенно уверен в их правильности. Война не терпит сомнений и не оставляет выбора – одни нападают, другие защищаются. Промедление в принятии решения недопустимо и даже преступно. Цена вопроса – жизнь. Он несколько раз анализировал вчерашнюю ситуацию и не мог в той обстановке найти другого способа подобраться к вертолету.

Но что-то все же не давало ему покоя, грызло душу. Он чувствовал нарастающее, как пена на убегающем молоке, раздражение от подступающих мыслей.

В задумчивости Андрей снова перевел взгляд на кишлак и обратил внимание на две человеческие фигурки, появившиеся вдали на его окраине. Он поднес к глазам бинокль. У высокого глинобитного забора играли дети лет десяти. Они бегали по кругу, дразня небольшую собачонку, игриво подпрыгивающую и хватающую их за одежду. Судя по всему, военные, стоявшие на холме у дороги, для них имели значение не более чем мухи на зеркале. Они бегали друг за другом, махали руками, как бы очерчивая, отвоевывая границы своего детского мира, который, оказывается, тоже существует здесь, в этом кишлаке, и не менее значителен по своей важности, чем их взрослый.

Его отвлекли возгласы бойцов:

– Гляньте, гляньте, товарищ старший лейтенант, какой идет! Давно таких здоровенных не было!

Он повернулся и посмотрел в сторону, куда указывали бойцы. Вдалеке по пустыне передвигалась высоченная худая кишка рыжего смерча. Смерч, шатаясь своим худым километровым телом, шлялся по огромной пустыне, жадно набивая свою ненасытную утробу, всасывая внутрь себя тонны песка. Андрей, в отличие от бойцов, видел это явление природы первый раз. Смерч то останавливался, то снова рывками двигался, поедая по пути барханы, демонстрируя свою необузданную, бешеную мощь, завывая и веером разбрасывая с высоты песок.

В конце концов этот огромный, движущийся на большой скорости вихрь, покинув пределы пустыни, вышел в степь и, к удивлению Андрея, вскоре стал рассыпаться, оторвав от земли свой хобот и теряя стройность фигуры, бесследно рассеялся по ветру.

Андрей посмотрел на часы и скомандовал водителю:

– Поехали на КП роты!

Прибыв в крепость, Андрей направился к Барсегяну. Тот стоял посередине двора и смотрел, как водитель водовозки возится под капотом машины.

Увидев Андрея, он пошел к нему навстречу и, поздоровавшись, сказал:

– Пошли, чего покажу.

Они вышли за пределы крепости и отошли от нее метров на пятьдесят.

– Смотри, такого ты точно не видел! – Барсегян указал рукой на землю впереди.

Андрей посмотрел и открыл от удивления рот.

– Ничего себе! А что это такое?

По земле ползли тараканы или моллюски, каких Андрей еще не встречал. Каждый был сантиметра два в длину, с множеством мохнатых лапок. Они ползли стройной колонной, шириной около пяти метров. Начало колонны терялось из виду, как и ее конец. Это была сплошная живая движущаяся лента. Андрей брезгливо передернул плечами.

– Ну и гадость. Куда они идут?

Барсегян весело засмеялся.

– Эти клопы безобидные. Каждое лето в горы из пустыни переходят, потом назад. В этом году нам повезло! А в прошлом, мы как раз тут стояли, они через крепость проходили. Представляешь? Больше суток шли. Ступить было нельзя. Жрать и спать невозможно, они везде были. Пробовали бороться с ними. Перед крепостью на их пути бензин поджигали. Бесполезно. Но через сутки они все до одного сами собой ушли, как и не было. В этот раз они маршрут сменили, повезло нам!

Они вернулись в крепость, зашли в комнату Барсегяна. Он дал Андрею чистые тетрадные листы.

– Пиши рапорт на мое имя. Пиши подробно. Как подъехали, как оценил обстановку, почему принял такое решение, как проходил бой, все пиши. Я в полк вчера доложил.

Андрей уселся на табурет перед тумбочкой и приступил. Барсегян вышел, оставив его одного.

Примерно через час Андрей закончил писать. Он оставил рапорт на тумбочке и вышел из душной комнаты в поисках Барсегяна. В крепости его не оказалось. Тогда Андрей вышел за ее пределы и увидел Барсегяна, стоявшего в окружении других военных. Подойдя ближе, он узнал в них своих старых знакомых – Блинова и Бочка. С ними был еще один высокий, среднего сложения розовощекий лейтенант. Андрей догадался, что это и есть Дирижер – командир второго взвода. Они спокойно разговаривали. Андрей направился к ним. Увидев его, прапорщик Бочок кинулся к нему, улыбаясь, обнажив свои железные зубы:

– Андрюха! Надо же, свиделись! Кто ж тогда в поезде мог подумать? Эх, Андрюха, зря мы тогда с тобой мало самогона выпили! – он, смеясь, покосился на Барсегяна.

Барсегян улыбнулся, правильно восприняв шутку.

– Знакомьтесь.

Он посмотрел на Андрея и Дирижера, который первым подал руку:

– Вавилкин Дмитрий – Дирижер.

– Ласточкин Андрей – Птица.

Барсегян махнул рукой в сторону крепости:

– Пошли в хату.

Войдя в комнату, они уселись на табуретки и кровать. Барсегян вслух прочитал рапорт Андрея.

– Нормально написал. – Он сунул листки в картонную папку. Похлопав папкой по ладони, сказал: – Это пятый погибший из роты, раненых, контуженых и с повреждением здоровья четырнадцать. – Он положил папку в тумбочку и посмотрел на Андрея. – Казнишься?

Андрей молчал.

– Казнись. Хоть и вины твоей никакой в этом нет, а казниться надо! Чтобы каждый погибший и здоровье потерявший пацан на душе рубцом остался. Только казнись до такой степени, чтобы не размокнуть в собственных соплях! Чтоб командовать смог! Они, – он обвел взглядом сидящих, – тоже казнятся и за своих, и за чужих, потому что мы командиры и сами себе работу такую выбрали – пацанов от матерей получать, учить и воевать с ними вместе. Это не спички жечь – сгорела и забыл! – Он прошелся по комнате. – Это не все. Сегодня утром начальник штаба майор Шарафутдинов приезжал, из отпуска вернулся. Довольный, в Крыму отдыхал. Он говорит, что нам на этих позициях придется еще постоять, потому что операция масштабная скоро планируется. Кишлак этот от духов очищать будут. Там, по сведениям разведки, целое духовское соединение окопалось. Серьезная работа предстоит, кишлак большой, почти город. Кроме наших батальонов, из полка, десантура подойдет и вертушки помогать будут. Говорит, возможно, часть нашей роты задействуют.

– А как же мы тогда дорогу охранять будем? – спросил Дирижер.

– Колонны на время операции в обход ходить будут, по трассе. Так что готовьтесь с учетом новой вводной. Ясно?

– Ясно, – одновременно ответили командиры взводов.

– Тогда все. По позициям, – Барсегян дал понять, что разговор окончен. – Хотя посидите минуту, я сейчас. – Он вышел из комнаты.

– Сейчас еще нам учебную тревогу организует! – засмеялся Блинов.

– Ага, по эвакуации колонны тараканов из зоны военных действий! – тоже смеялся Бочок.

Барсегян вернулся через несколько минут. В руке он держал плотно закрытый котелок. Поставив его на тумбочку, он серьезно сказал:

– Считаю причину уважительной. Кружки в тумбочке. Доставайте. – Он снял крышку с котелка.

– О, чую запах знакомый! – Бочок потянул носом. – Братухино мастерство не спутаешь!

Барсегян плеснул каждому в кружку граммов по пятьдесят.

– Давайте, не чокаясь. Чтоб земля бойцу нашему Ване Рощупкину и тому парню с вертолета стала пухом.

Они выпили молча, поставили кружки назад в тумбочку и, попрощавшись с Барсегяном, вышли. За воротами крепости их ждали бэтээры.

– Рады были тебя видеть, Андрюха, – прощаясь, сказал Блинов от имени других.

– Знать бы тогда, – встрял Бочок, – что ты тоже к нам, мы с тобой вместе через Термез поехали бы. Гульнули бы в Термезе денек-другой! А на Барсегяна не обижайся. Он мужик справедливый, наорет иногда, но человек душевный и за солдатиков страшно переживает. Он в прошлом году весь свой отпуск потратил на то, чтобы объехать по стране родственников всех четверых погибших из нашей роты ребят. Никому об этом не сказал. А узнали, когда на имя командира полка стали письма от матерей приходить с благодарностью, что их не забыли, что они знают теперь, как погибли их сыновья. Ведь в военкоматах им ничего толком не рассказывали. Казалось бы, и хорошо он сделал. Но тут особисты взъелись, мол, мы здесь официально никаких боевых действий не ведем, мол, это тайна военная. Охренели, козлы! Какая тайна? Гробы в Союз только успевают отправлять, вся страна знает, а им все тайна! Заставили писать объяснительную. Ну, он и написал им, что родственники должны знать и гордиться, что их сыновья пали в бою за Родину, а на их режим секретности он срал с высокого забора.

– Так и написал? – переспросил Андрей.

– Так и написал! – подтвердил Блинов. – Его заставляли переписать, а он не стал, сказал, что дуракам так понятнее.

Распрощавшись, они разъехались по своим взводам.

Прошло два дня. Служба на позициях шла своим порядком.

С утра трое бойцов стояли в окопах, а свободные от службы стирали обмундирование, развешивая его на броне бэтээра. Жаркое солнце и нагретая броня быстро делали его сухим. Некоторые писали письма, рассматривали фотографии, на которых были родственники, невесты и школьные друзья. Все вроде бы возвращалось в нормальное русло, но тишина на позиции была непривычной. Не хватало балагурства Артиста. Шестак, в одних трусах, с надвинутой на лицо панамой, загорал, лежа за блиндажом. Рядом стояли его сапоги с развешанными на голенищах портянками.

Андрей зашел в блиндаж, взял из тумбочки томик со стихами, которые ему никак не удавалось читать, и пошел к бэтээру. Он забрался в капонир, прилег на землю в тени бэтээра и приступил к чтению. Читал медленно, иногда перечитывая четверостишия, глубже вдумываясь в их смысл. Периодически он откладывал стихи в сторону и курил, задумчиво стряхивая пепел под колесо. Он лежал на животе, подложив кулаки под подбородок, и наблюдал за большим желтым скорпионом, который гонялся за черным жучком, вероятно, желая отобедать. Андрею стало жалко жучка, и он книжкой отбросил скорпиона в сторону. Тот, высоко задрав свой длинный хвост с мешком яда и иглой на его конце, еще немного побегал рядом с книжкой, ткнул ее несколько раз иглой и убежал в норку под камень. Андрей перевернулся на спину и, подложив панаму под бритую голову, задремал. Проснувшись, он вылез из капонира, отряхнулся от пыли и пошел к блиндажу.

Шестак с бойцами сидели под навесом и слушали радиоприемник. Из динамика доносился голос Аллы Пугачевой: «…меня узнайте вы, маэстро. Я в восьмом ряду, все тот же ряд и то же место…»

– Сколько песен новых появилось, пока мы в армии, – сказал боец с подменного бэтээра.

– Ничего, мужики, вернетесь по домам, пластинок накупите и наслушаетесь. – Андрей присел на лавку, положив книжку рядом.

– Читали? – поинтересовался Шестак.

– Читал, – кивнул Андрей.

– Мы, товарищ старший лейтенант, извиняемся, в ваше отсутствие тоже эту книжку читали.

– Да на здоровье. Кому надо, берите, читайте. Понравились стихи?

Шестак пожал плечами.

– В общем, понравились. Только читаются трудно. Вроде бы и о понятных вещах написано – о женщинах, о вине, о смысле жизни, но складу в них мало. Вот у Пушкина стихи легко читать.

– Да, – поддакнул кто-то, – четыре строчки прочтешь, и по новой их читай. Доходит туго, или мы, видать, отупели тут от жары.

Андрей усмехнулся.

– Нет, не отупели. Я тоже перечитываю их по нескольку раз. Хайям представитель восточной культуры, с другими традициями, другим образом жизни. Сразу этого не охватишь. Надо, наверное, пожить на Востоке, изучить его, тогда наверняка станет понятнее.

– Так мы ведь и живем сейчас на Востоке.

– Нет, мужики, мы живем в восточном климате, среди восточного ландшафта, но не более того. Изучить культуру через прицел невозможно, но не наша в том вина. Вы к Мамаджонову обращайтесь, он человек восточный, он вам и растолкует, что непонятно.

Мамаджонов сразу оживился:

– Правда, правда, я говорю им – кто так читает? Две строчки прочитал – бросил! Думать надо, понимать надо! Это не ваш песня – степь да степь кругом, холодно – ямщик замерз! Сухов кино тоже говорит: Восток – дело тонкое! О! Не лезь, Петруха, под паранджа – живой будешь!

– Нет, погоди, Джин! Наша культура не хуже! – вступил в спор рядовой Рябов, которого Андрей про себя прозвал молчуном.

Рябов был низкорослый крепыш. Из-под массивных надбровных дуг на его лице, казалось, сразу выступал мощный, выдвинутый вперед подбородок, а между ними как бы незаметно находились небольшой нос картошкой и тонкие губы, обычно плотно сжатые. От этого Рябов имел угрюмый вид, к тому же сам по себе был неразговорчив и нелюдим. Он мог часами молча лежать на нарах в блиндаже, не принимая участия в разговорах, и просто смотреть в потолок. Но потом ни с того ни с сего, вскочив с нар и выбежав из блиндажа, пробежать несколько кругов вокруг позиции, а вернувшись, опять завалиться на нары, скупо прокомментировав свой вояж: «Тело затекло», и снова надолго отдаться этому приятному занятию. Когда Рябов, от случая к случаю, хриплым низким голосом награждал присутствующих какой-либо репликой, то выражение его лица оставалось неизменно серьезным, без лишних эмоций.

Все замолкли, очевидно, не желая пропустить редкой удачи послушать товарища.

Рябов меж тем продолжил отстаивать свою точку зрения:

– Восток, твой Восток. Под паранджу не лезь. А ты че думаешь, раз наши русские девки без паранджи, так к ним в любое время можно безо всякого прислюнявиться? Вот дембельнемся, поедем с тобой ко мне на Ставрополье, в гости. Ты там попробуй к девкам просто так полезь! Сразу граблями по горбу получишь! Вот тут наша культура с тобой и поздоровается.

Народ развеселился.

– Ну что ты, Рома, на Джина накинулся! – заступился рядовой Ложкин. – Он так, к примеру, про девок-то! Брось.

– Я тоже к примеру, про грабли, – с бетонным выражением лица ответил Рябов.

Ложкин подошел к Мамаджонову, обнял его за шею:

– Ты, Джин, лучше ко мне приезжай, в Краснодарский край. Мы с тобой к моим родственникам в Новороссийск поедем. В море купаться будем, под парусом на яхте пойдем! Зачем тебе те грабли?

– К тебе приеду, – кивал Мамаджонов. – Я моря еще не видел, приеду, брат.

– Я тоже не видел, не пришлось, – сказал Андрей.

– А я видел, – спокойно сказал Рябов. – Мне понравилось. В Геленджике был, почти неделю.

– Да-а? Это ж рядом с Новороссийском, километров тридцать всего, – оживился Ложкин. – По путевке или дикарем?

– Дикарем. – На лице Рябова еле уловимо промелькнула улыбка. – Дикарем, в командировку ездил.

– А ну-ка, расскажи, расскажи, – теребил его Ложкин. – Когда ездил, может, я тоже там в это время был?

– Да прям перед армией и ездил, летом. Работал я тогда помощником электрика в одной конторке. Понадобились им какие-то конденсаторы или еще что-то такое. А их можно было только за деньги в Ростове купить. Ну, мне и говорят, поедешь, Рома, в Ростов в командировку. Денег дали на эти запчасти, на дорогу и на жратву. Езжай, говорят, Рома, привези. Я, раз надо, собрался и в Ставрополь, чтоб оттуда уже до Ростова добираться. Приехал, значит, стою у кассы, а сердце не на месте. Тревожно как-то. Я вышел на перрон, покурил и понял, почему мне так хреново. Стою и думаю – ядреный бубен! Мне же скоро в армию идти, а я до сих пор моря в глаза не видал! Пошел в кассу, взял билет до твоего Новороссийска и туда! На вокзале в Новороссийске выхожу, к таксисту подошел и говорю – давай, шеф, на курорт. Он меня в Геленджик привез, на квартиру устроил. Я ему с деньгами не пожлобил. Там в море прям с порога плюнуть можно – рядышком. Синее, соленое, народ весь веселый, купаются. Я тоже сразу купаться полез. По самое горло заходил, окунался, на волне к берегу плыл.

– А че только по горло? – удивился Ложкин.

– Не перебивай, не перебивай… – зашикали на Ложкина остальные бойцы, слушавшие Рябова с большим интересом и удивлением. Похоже, что они более чем за год совместной службы от него столько слов еще не слыхали.

– Плавать не умею. Негде было научиться. У нас за селом речушка протекает, но мелкая. В дождливую погоду глубины больше чем по пояс не дает, да и грязная. Выйдешь из нее чумазый после купания, как мы тогда перед танками. Помнишь, Шестак?

– Помню, Рома, конечно, ты давай дальше, про курорт, – попросил Шестак.

– Ну, а че про курорт, хорошо на курорте. Я в первый день в трусах семейных купался, но смотрю, народ вокруг культурный, все в плавках. А я че, хуже? Пошел плавки покупать. Продавщица спрашивает – вам какие, обычные или поинтересней? Давай, говорю, самые модные, подороже. А че, думаю, на плавках экономить. Деньжата водятся. На квартире плавки надел, правда, модные оказались. Жопа почти вся голая, а спереди, на этом самом, якорек золотыми нитками вышит, как козырь. Я на пляж – сразу отношение другое! Девки смотрят, а я вроде как ноль внимания на них, а у самого якорек на плавках туда-сюда блудит, но я вида не подаю. Но девки, заразы, такие липучие! Две ко мне в воде, когда я по горло стою, подплывают – давайте мы вас плавать научим. Учили, учили, чуть не захлебнулся к хренам собачьим. Я их, как в благодарность, вечером, конечно, в ресторан повел. Веселились. Я там винища отхлебнул скоко надо и оркестрантам танцы то и дело заказывал, то «Яблочко», то «Барыню», то «Цыганочку» с выходом из-за сцены. Народ мне хлопает, а я метелю! Наплясался до мозолей. А девки только сидят, жрут, пьют, да еще и курют! Тьфу! Совсем веселиться не умеют, курвы худосочные. Я с ними раздружил. А через день я с одной землячкой состыкнулся, из самого Ставрополя. Гужевался с ней аж до самого отъезда. Женщина солидная, из санатория, товаровед по специальности. Она меня назад провожала, в гости в Ставрополь звала, да какой там, осенью в армию забрали. Вот вернусь, тогда посещу ее.

– Ну а на работе, дома тебя искали? – Андрей с нетерпением ждал развязки.

– Искали. Домой пришли, так, мол, и так. А батя, он у меня простой человек, говорит им: «Да куда он денется, кому он сдался, сам найдется». Я приехал, морда загорелая, штаны с рубахой модные, он увидел, засмеялся и спросил: «Все промандил?» – «Все», – говорю.

– Ну а деньги как возвращал? – Шестак от смеха держался за челюсти.

– Никак. Меня выгнали по статье и зарплату не отдали.

– И че, твоей зарплаты хватило, чтоб возместить?

– Не-е, моих зарплат надо штук десять, чтоб возместить. Списали по-тихому на убытки.

– Эх, жаль, Рома, что мы тогда с тобой были незнакомы. – Ложкин с досадой махнул рукой. – Я бы тебе помог деньгами правильно распорядиться.

– Да че бы ты мне помог? В два горла жрать? Мне и в одно хорошо лилося! Землячка не в счет – непьющая, положительная и чечетку отбивает, закачаешься!

– Товарищ старший лейтенант, Барс на связи! – позвали из окопа.

Надев шлемофон, Андрей вышел в эфир:

– Птица на связи, прием!

– Птица, я Барс, бери подменную коробочку с двумя тараканами и в кастрюлю. Тебе из буфета другую прислали. Приедешь, будешь довольный, так что не медли!

– Барс, я Птица, понял.

Андрей вылез наружу и сказал Шестаку:

– Барсегян вызывает. Для нас другой БТР на подмену из полка пришел.

По дороге Андрей гадал, что означала последняя фраза Барсегяна, который сам ругал других за вольности в эфире. Значит, что-то действительно серьезное. Может, про награды для бойцов чего скажет, да рановато вроде еще. Он, наверное, и рапорт в полк не успел отправить. Но тем не менее какая-то интрига в этом была.

БТР несся по широкой степной дороге, утопая в пыли встречных колонн, плавно и легко перескакивая через рытвины и ухабы своей мощной, скроенной из брони многотонной личиной.

У крепости их ждал БТР, прибывший из полка. Андрей подошел к бэтээру и постучал по броне.

– Живые есть?! – крикнул он.

– Имеются! – раздалось изнутри.

Из бэтээра выбрались двое старых знакомых Андрея, копавших в наказание яму для сортира.

Они стали рядом – здоровенный прибалт и живчик украинец с погонами младшего сержанта, приходившийся прибалту по плечо.

Живчик, как старший по званию, бодро отрапортовал:

– Товарищ старший лейтенант, младший сержант Хмиль и рядовой Альминаускас прибыли в ваше распоряжение вместе с вверенной техникой, имеющей в своем комплекте восемь колес, два пулемета и рацию!

– А также двоих шахтеров! – добавил Андрей. – Ну что, сортир хорошо обустроили? Задницы не испугаются?

Прибалт обстоятельно и серьезно ответил:

– Функционирует круглосуточно и без перерыва. Мы с Гришей на правах архитекторов первыми проверили его работоспособность.

– Ну и как?

– Удалось.

– Да что вы говорите? Правда? Рад за вас, военные, искренне рад. Ну, ждите здесь. – Андрей пошел в крепость.

Барсегян находился в своей комнате. Он сидел на кровати и перелистывал какие-то документы. С приходом Андрея он поднялся и сложил документы в папку.