Текст книги "Russendisko. Рассказы"

Автор книги: Владимир Каминер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 10 страниц)

Потерянный родной

Считается, что чувство национальной принадлежности объединяет людей, помогает им выжить и сохранить свою национальную культуру в сложных условиях, например в тюрьме, в ссылке или на войне. В мирной жизни, однако, обостренное чувство национальной гордости часто имеет обратный эффект, ставит людей в нелепые, комические ситуации. Мой старый знакомый Томас, по образованию германист, долго не мог найти себе работу по специальности. Недавно он наконец устроился преподавателем на курсы иностранных языков. Один из пожилых сотрудников, руководивший курсом изучения немецкого языка для иностранцев, ушел на пенсию, и Томасу посчастливилось занять освободившееся место. Однако его радость оказалась преждевременной. Новая группа, в которой мой знакомый должен был вести занятия, состояла практически целиком из русских немцев-переселенцев, в основном пожилого возраста. Первый рабочий день Томаса начался с неожиданностей. Ученики выражали претензии по поводу названия курса. «Что это значит „немецкий для иностранцев“? Кто это здесь иностранцы? Это название оскорбляет наши национальные чувства! Мы отказываемся посещать занятия, если вы немедленно не переименуете курс», – заявили ему ученики.

«Как же, по-вашему, должны называться наши занятия?» – растерянно спросил Томас. «Немецкий для немцев!» – ответили ученики.

Томас не стал спорить и внес соответствующие изменения в расписание занятий. Две недели его группа фигурировала во всех ведомостях этого учебного заведения под странным названием «Немецкий для немцев», пока на это обстоятельство не обратил внимание управляющий курсами.

«Вы что, с ума сошли? – накинулся он на Томаса. – Что это за бред вы везде пишете – „Немецкий для немцев“. Немедленно уберите».

Мой знакомый был вынужден срочно придумать новое название для своего курса. Отныне он назывался скромно и со вкусом: «Немецкий язык как иностранный». Тут же вновь возмутились пожилые студенты: «С чего это он иностранный? Он нам самый близкий и родной, только не знаем мы его и мучаемся от этого страшно. Но на курсы с таким названием ходить отказываемся», – объявили они. Мой знакомый понял, что окончательно запутался в этом клубке национальных взаимоотношений, и обратился за помощью к начальству. После тяжелых и продолжительных переговоров с участием обеих сторон руководством школы было принято соломоново решение, устраивающее всех. Теперь курс, который ведет Томас, называется несколько витиевато, зато исчерпывающе:

«Немецкий как потерянный родной».

Перевод И. Кивель

Про педагогов и других людей

Славный у нас райончик. Несмотря на частые переезды с одной квартиры на другую, с соседями нам везет. Все как на подбор интеллигентные люди. Девушки – либо на доктора учатся, либо в театре играют. Юноши, как правило, педагоги. Да не простые педагоги, а социальные. Помогают больным, сирым и убогим. Очень модная, кстати, в Берлине профессия. Индустрии особой в городе нашем нет, заводов и фабрик немного, а социальным педагогам всегда дело найдется: один наш сосед в доме для престарелых музыку крутит и танго с ними разучивает – такая новая терапия для оживления организма. Другой по домам к старикам ходит, помогает престарелым людям их собственные деньги найти. Пенсионеры часто засунут свои сбережения куда-нибудь от греха, а найти потом никак не могут, потому что не помнят ничего. А сосед мой им помогает. И так он руку набил в этом деле, в какую квартиру ни зайдет – носом поведет в разные стороны и тотчас знает, где деньги лежат. Только у себя дома он их найти нигде не может, потому что платят социальным педагогам не очень хорошо. Скверно платят. А еще сосед у нас был, тот в коммуналке с психами работал. Надзирал за душевнобольными людьми, помогал им справляться с трудностями будничной жизни. Ведь прогрессивная медицина советует психов не изолировать от общества, а наоборот, интегрировать всеми силами, с помощью социальной педагогики. Представители этой профессии занимаются не только больными или престарелыми людьми, они врачуют практически любые язвы общества. Их клиенты – это, кроме прочих, и уличные мальчишки, сбежавшие из детских домов, молодые наркоманы и алкоголики, несовершеннолетние угонщики автомобилей и незрелые неонацисты.

Для всех этих так называемых групп риска имеются в нашем городе специальные учреждения и соответствующий персонал. Но если молодой человек, к примеру, бегает из детдома, крадет автомобили, да еще и наркоман, да еще и неонацист… от таких пациентов нормальные педагоги шарахаются в разные стороны. В результате юные правонарушители столь широкого профиля оказываются предоставлены сами себе и терроризируют служащих собеса, обязанных по долгу службы выдавать им социальную помощь. Но и педагогическая наука не стоит на месте. Для работы с такими трудно поддающимися воспитанию кадрами недавно была введена в действие так называемая «приключенческая педагогика». Немецкие воспитатели организовали в полуразрушенной сибирской деревне «приключенческий педагогический центр» и ссылают теперь немецких юношей и девушек запросто в Сибирь. Для служащих собеса эта «приключенческая педагогика» просто дар небесный: всех несовершеннолетних бандитов – в Сибирь и отдыхай себе спокойно. Один из моих соседей-педагогов ездит каждый месяц в эту деревню – пополнение отвозит. Вот и недавно тоже встретил его на лестнице – одет по-зимнему: бушлат, ушанка. Сразу видно – в Сибирь собрался.

Да, говорит, везу тут одного сорванца-нациста.

Как, спрашиваю я его, в деревне дела идут? Сильно ли молодежь мучается? Тоскует ли по германской Родине?

Какое, говорит, тоскуют, ничуть не бывало. Обратно никто ехать не хочет. От местных девок за уши не оттащишь, да и вообще, там у них не жизнь, а малина. Водки хоть залейся, в каждой избе своя, наркотики всех сортов прямо в поле растут, аж до горизонта. И денег никаких не надо. То ходят с местными в футбол играть, а то нажрутся с ними самогону и дерутся на интерес. Местные над немцами потешаются. Что вы, козлы, из своей хорошей Германии к нам в такую жопу приехали? Жизнь нашу изучать? Давайте обмен опытом устроим, говорят местные, вы к нам, а мы к вам в Германию на терапию поедем. Нас тоже лечить надо, мы плохо себя чувствуем. С каждым месяцем эта банда все больше и больше становится, посетовал сосед. Скоро совсем людей селить некуда будет. Повздыхал он, махнул рукой и поехал за своим сорванцом-неонацистом, в Сибирь везти. А я в кино пошел про каннибалов смотреть.

Перевод И. Кивель

35 градусов в тени

Летом слияние различных культур особенно наглядно. На скамейке в парке, у нашего дома, где каждый день собираются местные алкаши, появился русский бомж. Сразу повысилась культура потребления спиртных напитков – появились типичные русские атрибуты пьянства: стакан и закуска, которых раньше не было. Немецкие товарищи ерша разводили в желудке, глотая напитки из горлышка и просто запивая дешевый шнапс пивом. Русский подсадил их на предварительное приготовление напитка. Хотя ерш он и в Африке ерш, но все же… даже запах от скамейки как-то изменился. В лучшую сторону. В немецком продовольственном магазине Extra появилась полка с русскими деликатесами – обычный джентльменский набор: дюшес, вобла, конфеты, грибы. И все эти дары природы – харьковского производства. Медленно, но верно входит русская гастрономическая культура в немецкий быт. Через неделю проконтролировал харьковскую полку еще раз, не купил ли кто чего. Воблу с конфетами немцы не тронули, а дюшес раскупили – потому что жара, 35 градусов в тени. А когда жарко, людям хочется пить и нарушать законы. По данным полицейской статистики, число правонарушений в городе в жаркие летние месяцы постоянно увеличивается. Возможно, это связанно с наплывом туристов, а может, просто мозги у людей от жары плавятся. Каждый день встречаю на улице голых. Первые голые начали прогуливаться у нас по району две недели назад, во время очередного летнего развлечения – голого парада. Но те гуляли хотя бы под музыку, устроили настоящий цирк. Теперь цирк уехал, а голые остались. Ходят без музыки, просто так. Летние криминальные происшествия поражают своей бессмысленностью. То семидесятилетний немец-переселенец изнасиловал свою семидесятивосьмилетнюю соседку, сломал ей еще при этом ногу. А в Кройцберге двадцатилетний турок открыл огонь из пистолета по своим друзьям и сдался полиции, когда у него кончились патроны. Или вот молодой инженер-строитель упал с крыши здания, под его руководством построенного. В Москве пьют и тонут, у нас в Берлине стреляют и падают. Иногда кажется, что речь в этих сводках идет об одних и тех же людях. Те, кто пьет и тонет летом в Москве, каким-то чудесным образом воскресают, чтобы пить и замерзать потом на улицах зимой. Так и стреляющие молодые турки, сдающиеся полиции, и строительные инженеры, прыгающие с крыш ими построенных домов, много лет назад заселились и прочно обжили криминальную статистику Берлина. Субъективно кажется, что город покинула минимум третья часть населения. Даже в часы пик пробок на дорогах стало меньше. То ли действительно на Майорку укатили, но, скорее всего, сидят по домам – смотрят футбол. Наш сосед нашел себе невесту Наташу по интернету, на сайте «Миллион невест», и уехал знакомиться с ней в Москву. Раньше, он всю жизнь искал вживую, без особого успеха. Потом открыл для себя Интернет – нажал на кнопку, и оказалось, что миллион невест со всего мира уже давно ждут его. Замечательным образом именно наш сосед удовлетворял всем требованиям интернетовских невест, которые проживают в бывших республиках Советского Союза и других развивающихся странах. Он не старше сорока пяти лет, обладает низким красивым голосом, к тому же он – жизнерадостный, интеллигентный, щедрый и любвеобильный. При желании сосед мог бы осчастливить весь миллион невест, но он-то ищет единственную и главную любовь. По каким критериям различал сосед степень ценности невест, непонятно, но выбор его пал на самое странное объявление, висевшее на странице. Интеллигентная Наташа из Москвы писала, что жизнь ее загадочна и странна, уверяла, что окружена ничтожными людьми, страдает от одиночества, и просила алкоголиков и маньяков не беспокоиться. Именно эта Наташа и сразила сердце нашего соседа. Жизнерадостный и щедрый, он списался с ней, назначил ей свидание на Пушкинской площади, накупил подарков и рванул в Москву. У меня доверия сетевые невесты не вызывают, и все же я пожелал ему удачи. Как известно, любовь всегда пробьет себе дорогу. Может быть, соседу и повезет.

Перевод И. Кивель

Романтик 306

Все счастливые семьи приобретают с годами черты религиозной общины. Семейные реликвии, накопившиеся за годы совместной жизни, оказываются сваленными на книжном шкафу или на подоконнике в спальне, образуя домашний алтарь. Мой отец, воспитанный в традициях атеизма, называл это скопище фамильных ценностей «красным уголком». Сам он и был главным оформителем этого уголка. На стеклянной полочке, в так называемой «стенке», мой папа хранил черно-белую фотографию писателя Хемингуэя в позолоченной рамке. Рядом с писателем лежали папины погоны старшего сержанта военно-воздушных сил. В армии папа три года подметал военный аэродром в Львовской области. Видимо, именно тогда у него и сложилось совершенно неправильное представление, что он летчик, позже мешавшее ему сделать карьеру на производстве. Отдельно от погон, в специальной синей коробочке, хранились папины зубы, вырванные из него различными врачами или просто выбитые друзьями во время папиных послеармейских скитаний по стройкам пятилеток.

Дальнейшие реликвии родительского семейного алтаря относились ко второй, более спокойной половине папиной жизни: свадебная фотография – папа с мамой в загсе, целлофановый пакет с волосами младенца – меня, отрезанными заботливой папиной рукой, согласно легенде, еще в роддоме с моей полулысой головы. И наконец, в деревянной табакерке окурок сигареты «Ява 100», затушенный отцом в далеком 1976 году, когда он, поставленный врачами перед выбором пить или курить, выбрал все-таки пьянство. Папин окурок не пролежал на нашем домашнем алтаре даже десяти лет. Уже в начале восьмидесятых он был похищен и выкурен мной. Тогда же из родительского алтаря пропала и главная фамильная реликвия – черноморский краб, собственноручно пойманный и препарированный моим отцом. Помню, как он, разложив краба на газете, многократно покрыл его маминым бесцветным лаком для ногтей и страшно удивлялся, что краб от этого не умирал, а пытался, уже в лаке, от папы убежать, один раз даже вместе с газетой. Лишь после десятого покрытия краб застыл, замурованный в лаке навечно. Папа очень дорожил своим трофеем и часто любовался им. Видимо, это чучело напоминало ему его родину, город-герой Одессу. Мама же краба не любила. Справедливости ради надо сказать, что у краба был один серьезный недостаток. Он вонял. Причем делал это хитро, с большим разбором. Почти никогда в будни и всегда по праздникам и выходным, когда вся семья усаживалась за стол или перед телевизором. «А что это опять у нас в квартире так странно пахнет?» – спрашивала мама, гневно сдвигая брови. «Пахнет газом, надо будет вызвать в понедельник мастера, пусть посмотрит плиту», – парировал папа как ни в чем не бывало. «Ты, Витя, прекрасно знаешь, что плита здесь совершенно ни при чем, – настаивала мама, – позволь, я выброшу наконец эту гадость». Но папа держался, как партизан в гестапо, и гадость выбросить не давал. Лишь с приходом к власти Михаила Горбачева, когда я уже тянул армейскую лямку, краб разложился окончательно, был лишен статуса семейной реликвии и исчез навсегда в мусоропроводе времени.

Моим любимым и, надо сказать, самым долговечным экспонатом родительского домашнего алтаря был и остается, как это ни странно, портрет Хемингуэя, тот самый, известный, где он в толстом свитере прячет улыбку в седую бороду. Так случилось, что писатель Хемингуэй, сам того не ведая, стал моим близким родственником. Очень давно, когда я еще учился классе в шестом, один мой школьный товарищ, уважительно ткнув пальцем в Хемингуэя, спросил меня: дед? И я неожиданно для самого себя кивнул. «Да, – сказал я, – дед, только он давно уже умер, погиб в Антарктиде». Какой черт тянул меня тогда за язык? Уступая любопытству школьных товарищей, я придумывал все новые и новые истории о своем героическом дедушке, командире советской подводной лодки, геройски погибшем в Антарктиде, спасая честь военно-морского флота и выполняя важное задание партии по испытанию нового секретного и, скорее всего, биологического оружия. На ком Хемингуэй мог это оружие в Антарктиде испытывать, я не знал, разве что на белых медведях, но меня никто об этом и не спрашивал. Истории про деда-героя были среди моих одноклассников очень популярны. В моих рассказах Хемингуэй тонул, застревал во льдах, боролся с вражескими шведскими и японскими подлодками, которыми были тогда переполнены территориальные воды Антарктиды. В конце повествования я неизменно обрекал писателя на мучительную смерть во льдах. При этом мой настоящий дедушка Абрам Моисеевич был в то время жив-здоров и служил родине не на подводной лодке, а бухгалтером на обувной фабрике. Он был классный, веселый старик, но до Хемингуэя ему, конечно, было далеко, и внешности он был отнюдь не героической. Так мы породнились с писателем. Близкие родственные отношения помешали мне ознакомиться с его творчеством. За всю жизнь я умышленно не прочел ни одной его книги. Просто не хотелось разрушать свое представление о деде. Зато его фотографию я взял с собой в Берлин, переехав десять лет назад в Германию. Теперь она занимает почетное место в нашем домашнем алтаре, главной жрицей которого является моя жена.

На нашей книжной полке расположились: Будда с отломанным носом, мраморный слоник, невесть каким чудом переживший своих собратьев, цепочка с полудрагоценными камнями, наша свадебная фотография, где я в тельняшке, с длинными волосами, а Ольга в тюбетейке, с бокалом в руке, а также чучело рыбы-молот, пойманной моей женой еще в студенческие годы голыми руками в реке Фонтанке. Интересно, что рыба-молот проплывала по реке Фонтанке уже в виде чучела. Видимо, она была выброшена из окна находящегося невдалеке Зоологического музея по неизвестным нам научным соображениям.

Мой вклад в домашний алтарь ограничивается портретом деда Хемингуэя и советским кассетным магнитофоном «Романтик-306», символизирующим для меня родину. Этот магнитофон, изготовлявшийся, по слухам, из отходов военного производства, прошел со мной в России огонь и воду. Он падал с пятого этажа, его давила машина, в туристических походах я открывал им бутылки и консервные банки. Пьяные друзья неоднократно выливали на него пиво и топили его в реке. Магнитофон «Романтик-306» работал как часы. Провожая меня в Германию, друг мой посоветовал мне подарить ему этот магнитофон. Ведь все равно, сказал он, советская техника работает только на советской территории, в Германии он у тебя играть не будет. Тогда я, помнится, высмеял его параноидальную теорию и наотрез отказался дарить ему «Романтик». Как ни странно, предсказание моего друга подтвердилось. Сразу же после пересечения российско-польской границы «Романтик-306» заглох. Несмотря на все мои попытки «разобрать» или «починить» это чудо техники, «Романтик» молчит, занимая в нашем алтаре почетное место между Буддой и рыбой.

Рассказ написан на русском языке и впервые опубликован в журнале «Вещь», N 10(21), 2001.