Текст книги "Очерки по истории естествознания в России в XVIII столетии"

Автор книги: Владимир Вернадский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц)

Для XVI и позднейших веков должно было гораздо резче сказаться новое западноевропейское, в частности польское, влияние. Уже Ваповский (1526) готовил, или, может быть, выпустил, карту Московии, до нас не дошедшую. В XVI в. Московия всюду появилась на западных картах. Очень возможна здесь работа польских, может быть, западнорусских исследователей. К сожалению, история русской картографии не выяснена. Вероятнее всего, польские и западные ученые пользовались не своими, а московскими чертежами, пытались уже в XVI в. связать их со своими научными картами. Не раз иноземцы пользовались ими в бытность в Москве и пытались связать их с научной картой Европы, основы которой были заложены в предыдущем столетии. В эту, слагавшуюся в XVI и XVII столетиях карту мира вносились сведения, находимые иностранцами в самодельных русских чертежах.123 Влияние русских карт сказывается очень резко, например, на представлении о севере Европы, где изменение произошло после проникновения русских карт через Герберштейна; еще в XVI в. Гренландия соединялась с Россией.124

Аналогичные явления наблюдались всюду, где западноевропейская культура сталкивалась с чуждой ей культурной областью, например несколько позже, в XVII в., начали проникать в европейскую науку результаты вековой картографической работы Китая. В начале XVIII в., в 1718 г., вышла составленная частью на их основании иезуитами карта Китая, и в первой половине XVIII в. труды китайских миссионеров были сделаны доступными европейской науке.125

Вековая работа народов таким путем не пропала для науки. Однако для того чтобы ввести ее, необходимо было дать точные точки опоры, научно связать ее с картографической съемкой Запада. Для китайских работ это было сделано иезуитами, для Московской Руси эту работу начал Петр.

Петр вначале лишь продолжал работу московского правительства. Уже в XVI столетии оно пыталось иметь ясное представление о размерах государства. Составленная для этого карта-чертеж постоянно исправлялась канцелярским путем и, очевидно, едва ли когда-либо была на уровне потребностей. К концу XVII в. в среде московского правительства ясно сказалось стремление обновить старинную карту [55]. На почве старой работы видим мы вхождение «новых» приемов. Ремезов пользовался для своей карты магнитной стрелкой! Сохранились указания, что в 1679 г. патриарх Иоаким приказал описать и сделать чертежи Московского уезда.126 В 1698 г. боярская дума постановила дать новый чертеж Сибири, и работа эта была поручена Ремезову, на ней я позже остановлюсь подробнее. Весьма вероятно, что эти отдельные указания отнюдь не охватывают всей работы московского правительства в конце XVII в., даже главной.

Этой работой пользовались и при Петре, и позже, при составлении карты России, приведшей к атласу 1745 г. Так, следы чертежа, составленного по поручению Иоакима, можно видеть в первой карте Московской провинции, изданной В. Киприяновым в 1711 г.127

Все эти карты были чертежами без точных астрономических и геодезических или межевых дат. Астрономические – и то немногие – пункты, главным образом основанные на определении широты местности, появляются на картах России, кажется, во второй половине XVI столетия. Уже в 1553 г. английская торговая «Русская компания» в инструкции своим агентам, поручая им старательно изучать страну, между прочим, указывала на необходимость вести в пути астрономические и географические дневники, еженедельно сверяя их.128 И действительно, первые определения широт появляются на картах севера России, снятые английскими и голландскими мореплавателями, позже для юга России (юга Волги) дает такие определения Олеарий (1632-1636).129 Есть и другие указания на астрономические определения иностранцами, бывшими на службе московского правительства в царствование царя Алексея.130 Неясно только, насколько они отразились на картах.

Первые серьезные определения мест для карт были сделаны только при Петре, и, кажется, первой такой съемкой была работа, сделанная начальником первой Навигацкой школы, основанной в 1700 г. Петром в Москве, ученым-математиком А. Д. Фарварсоном.131 Он связал геометрически Москву с Петербургом для проведения дороги между столицами (1709).132 Оставшаяся в рукописи, его съемка была использована Делилем при составлении атласа 1745 г.133

Можно поэтому сказать, что к началу XVIII столетия не существовало карты России, отвечавшей научным требованиям того времени. И впервые задача ее составления была поставлена Петром. Эта задача являлась делом огромной научной важности, ибо в это время, к началу XVIII столетия, нам были известны лишь географические контуры континентов.134 Карты Северной Америки, не говоря о Южной, захватывали ничтожную часть территории. В Южной Азии, Африке, Австралии на недалеком расстоянии от морского берега страна являлась картографически terra incognita. И в Западной Европе было немало областей картографически плохо изученных: главная работа и здесь была сделана в XVIII столетии. Но задача, задуманная Петром, по размерам почти равнялась той, которая была сделана в Западной Европе. Если бы после Петра государственная власть в России находилась на той же высоте, на которую поставил ее Петр, географическая карта России сейчас стояла бы на высоком уровне – наравне с географической картой Северной Америки! Петр сумел дать толчок, сразу поставивший карту России и Сибири в положение, сравнимое с положением, занимаемым западноевропейскими картами его времени. Последующие правительства не сумели удержать эту государственную работу на том же уровне.

Толчок, данный Петром, продолжал [сказываться] целое столетие. В XVIII в. русские и англичане стояли на первом месте в работе над уменьшением области terra incognita, созданием картины мира.135 Прав был Л. Эйлер, один из создателей первой точной русской карты, когда в 1746 г. он писал: «Я уверен, что география российская через мои и г. проф. Гейнзиуса труды приведена гораздо в исправнейшее состояние, нежели география немецкой земли, и того бы довольно было до тех пор, пока достальные исправления учинить возможно будет».136 А Миллер писал в том же году в представлении Академии, [что] картография России «приведена к такому совершенству, что почти уже мало к ним прибавлений потребно, ибо и в чужестранных государствах, где науки уже через несколько сот лет процветают, чуть могут похвалиться таким прилежным рачением в сочинении своих ландкарт».137 Эйлер не преувеличивал по отношению к Германии. В 1745 г., когда вышел атлас России, астрономически точно определенных пунктов на русской карте было больше, чем на германских того времени.138 По Бюшингу, в это время Германия на целый градус выдвигалась на восток против действительности.139

Но прежде чем перейти к истории составления этого атласа, необходимо остановиться на другой попытке – попытке старой Московской Руси в ту же петровскую эпоху со своей стороны дать генеральный чертеж – правда, не всей России, но наименее известной ее части – Сибири. Попытку эту сделал боярский сын С. У. Ремезов в далеком Тобольске.

Карты Сибири 1695 и 1697 гг. и большая чертежная книга Сибири, составленная Ремезовым в 1701 г., велись по старинке.140 В Московской Руси «чертежи» новых русских азиатских владений, основанные на «скасках» – рассказах и показаниях заходивших дальше других местных людей – крестьян, промышленников, охотников, служилых людей, заносились писцами в воеводских канцеляриях; здесь определялись грубо направления, давались расстояния в верстах до городов, указывались пути сообщений, давались маршруты, положение и характер островов и т. д. Для получения таких сведений отправлялись особые люди, разведочные экспедиции. Постепенно исправлялись данные, ранее полученные.

Таким образом, карта шла своими корнями далеко в глубь веков – для Сибири, должно быть, еще к временам Великого Новгорода.

Уже в XII столетии Западная Сибирь, по крайней мере Обь, была известна новгородцам: сохранились об этом летописные свидетельства для XII столетия о Югре, а для XIV и об Оби.141 В рукописях конца XV в. сохранилось и одно из описаний сибирских земель, очевидно составленное новгородским промышленником.142 Как ни кажется оно нам сейчас странным, оно чрезвычайно аналогично с современными западноевропейскими представлениями о дальнем Севере.143

В начале XVI в. (1526) Герберштейн пользовался русскими описаниями, дал в 1556 г. перевод одного из них и ознакомил впервые с Сибирью – областью Оби – Западную Европу,144 если не считать неясных указаний И. Шильтбергера, сочинение которого, изданное впервые в 1460 г., несколько раз переиздавалось в XV и XVI вв.145 Знакомство с Сибирью быстро расширилось после ее [присоединения]. В течение 50-60 лет после своего появления на берегах Оби русские достигли берегов Тихого океана, первые известия о сибирских берегах которого принес в Европу Марко Поло и сведения о которых в это время – в XVII столетии – не шли дальше неясных и непонятных кратких указаний знаменитого венецианца в испорченном как раз в этом месте тексте.146

В течение всего XVII в. шла энергичная коллективная работа по составлению чертежа Сибири, большей частью для нас пропавшая, частью теперь издаваемая и извлекаемая из архивов.147 Таких чертежных описаний для XVII в. в Сибири известны сотни.148 Карта Ремезова была последним трудом этой коллективной научной работы русских людей, сделанным как раз в момент вхождения России в круг научной работы человечества. Она явилась как бы новой обработкой задачи, разрешенной в 1667 г. П. И. Годуновым [56], карта Сибири149 которого была составлена и, по-видимому, издана по повелению царя Алексея и которой пользовался Ремезов.150

Тобольский сын боярский С. У. Ремезов, по-видимому, начал свою работу по официальному поручению. По крайней мере сохранился боярский приговор от 10 января 7204 г. (1696), которым ему был поручен чертеж Сибири.151 Однако почти несомненно, что Ремезов начал работу много раньше и что это поручение легализировало начатую им раньше по собственному почину работу. В 7206 г. (1697) Ремезов составлял другую карту Сибири по поручению Сибирского приказа, и эта карта была доставлена думскому дьяку А. А. Виниусу в 1698 г.152

По-видимому, эти частные работы находились в связи с делом жизни Ремезова. В 1701 г. он вместе со своими сыновьями закончил большую чертежную книгу Сибири.

Автор Сибирской летописи Ремезов работал и для чертежа как летописец. Он пользовался старыми чертежами и «скасками», тем, что видел, и новыми опросами. Так, сохранились архивные указания, что в 1700 г. он допрашивал В. Атласова, открывшего Камчатку.153

Материал он обрабатывал по старинке, без всяких познаний по математике и европейской картографии. На его картах (1696) юг расположен на севере (в Европе – до XVI в.), а его исторические познания могут характеризоваться надпиской в устье Амура: «До сего места царь Александр Македонский доходил и ружье спрятал и колокол оставил»154 – вероятно, отголоски археологических находок казаков, о которых упоминает Спафарий. Ремезов употреблял для работы магнитную стрелку, и в этом смысле его познания были выше обычного уровня московских людей.155

Главный труд Ремезова остался в рукописи до конца XIX в., когда он был издан в 1882 г. на частные средства Н. П. Лихачева как исторический документ нашей культуры. И, смотря на него, нельзя не отнестись с глубоким уважением к этой творческой работе архаическими средствами. По-своему он сделан прекрасно. И он не пропал бесследно в пыли канцелярий. Правда, в XVIII в. он был забыт, и как об открытии упомянул о его существовании А. X. Востоков в 1842 г.,156 но едва ли он был неизвестен в первой половине XVIII столетия, когда для составления Российского атласа тщательно собирались в архивах все чертежи, какие можно было найти, даже старинные XVI в.,157 не говоря о XVII и начале XVIII в.158 Для чертежной книги Ремезова мы имеем ясные указания, что она была в руках иностранца – голландца – в начале XVIII в.159

Все эти работы – Ремезова, Шестакова и других – сохранялись на местах и, должно быть, имелись в копии в Сибири. Так, например, старыми чертежами Сибири пользовался, очевидно, Страленберг. Сохранились даже указания, требующие проверки, что Страленберг и другие пленные шведские офицеры проверяли их, наносили на географическую сетку, производя первые астрономические определения в Сибири.160 Возможность этого правильно подвергал сомнению уже Кирилов в 1735 г.161

Среди всех этих [работ] самобытных русских чертежников особенно ценен труд Ремезова. Еще в середине XIX в. академик Миддендорф, большой знаток географии Сибири, писал о работе Ремезова: «Многие частности обозначены в атласе Ремезова так подробно, что мы и поныне не имеем лучших данных для некоторых мало посещаемых мест Сибири».162 Мы видели аналогичным образом, что карта Шестакова (1720), составленная по тем же приемам, как и атлас Ремезова, была во многом вернее печатных карт конца столетия...

В то самое время, как Ремезов составлял свой чертеж, труды русских картографов широко проникли и в Европу.163 В основе карты Витсена (1687) лежали сведения русских и китайских чертежников.164 Голландская карта Витсена явилась первым изменением представлений о Сибири, основывавшихся на Герберштейне.165 В течение всей первой четверти XVIII в. она являлась основой научных представлений о Сибири,166 и лишь работы, связанные с новой Россией, – деятельность Кирилова, Академии наук – внесли в науку новое и сделали труд Витсена ненужным.

Атлас Ремезова [57] был лебединой песнью старой русской картографии. Она быстро замерла перед новым духом времени. Еще в конце XVII столетия, во время похода на Азов, Петр предпринял картографическую съемку местности, им проходимой. Сохранились указания, что часть съемки вел он сам. Съемка была поручена двум образованным русским офицерам – Брюсу и Ю. фон Менгдену, или, как он назывался тогда, Фаминдину.167 Оба этих помощника Петра были русские по рождению и воспитанию, их деды были иноземцами. Очевидно, в этих семьях сохранялись традиции лучшего, более европейского образования.

Из них наиболее выделялся Брюс,168 бывший потом фельдмаршалом и графом, один из образованнейших деятелей петровского времени. Его имя встречается всюду среди начинаний петровского времени, имеющих научный и культурный характер. Оно перешло в историю в виде Брюсова календаря, снабженного предсказаниями, в которых странным образом Брюс не повинен. Брюс заведовал в 1709 г. русским книгопечатанием; в это время на всех книгах выставлялось его имя. Оно было выставлено и на напечатанном в Москве В. Киприяновым календаре, полном всяких суеверий и предрассудков. Анонимный календарь имел успех и вошел в народную среду с именем Брюса.

Яков Вилимович Брюс родился в Москве в 1670 г.; уже дед его, шотландец по происхождению, долгие годы находился на русской службе и умер в царствование царя Федора. Молодой Брюс получил, по-видимому, хорошее домашнее воспитание и явился одним из ближайших сотрудников Петра. Уже в 13 лет он был одним из его потешных. В 1697-1698 гг. он сопровождал Петра за границу, был в Голландии и Англии, где, судя по сохранившейся переписке с Петром, интересовался наукой, сообщал Петру сведения о научных приборах и опытах. Об этом имеются сведения и в позднейшей их переписке.169 Из нее видно, что Брюс делал сам астрономические наблюдения.170 Он широко интересовался научной работой своего времени, находился в переписке с Лейбницем, поддерживал его в сношениях с Петром.171 Вокруг него группировались более образованные люди петровского времени: Брюс поддержал Татищева, дал ему идею русской географии и истории. Он был в то же время боевым генералом, участвуя в самых разнообразных походах, командуя главным образом артиллерией. В 1701 г. он был сделан исправляющим должность генерал-фельдцейхмейстера русской армии, а в 1711 г., после Прутского мира, утвержден в этой должности. В 1713 г. он был обвинен в денежных плутнях. Приговор был опубликован, но Брюс остался на прежних должностях. Помимо боевой деятельности, Брюсу не раз поручались важные дипломатические дела: он вел переговоры с Данцигом, играл главную роль на Аландском конгрессе (1717-1718), наконец, он вместе с Ягужинским заключил Ништадтский мир со Швецией в 1721 г. В 1720 г. Брюс стал во главе Берг-коллегии, учрежденной, по-видимому, под его влиянием и при его участии, и оказал огромное влияние на развитие горного дела в России. Им были привлечены к нему такие люди, как В. Н. Татищев, близкий человек к Брюсу, и под его влиянием выработан первый горный устав. Уже в 1724 г., еще при жизни Петра, Брюс удалился от дел, а в 1726 г. вышел в отставку и поселился в своем имении Глинках Богородицкого уезда Московской губернии, где предался научным – химическим и астрономическим – наблюдениям. Он тратил свои средства на собрание большого физического кабинета, построил астрономическую обсерваторию, собрал любопытный музей и большую библиотеку. В 1735 г. библиотека, музей и инструменты по завещанию Брюса были переданы «на пользу общественную» в Академию наук и вошли в ее учреждения.

Работы Брюса в других областях остались неизданными. Он казался чудаком-ученым, в ученом уединении переживавшим ту бешеную борьбу за власть и богатство, какую вели «птенцы» и сподвижники Петра в те 12 лет, которые старый фельдмаршал провел в деревенском уединении. Брюс не дождался и биографа; его роль в культурной и творческой работе русского общества нам до сих пор неясна. В народной легенде этот точный ученый нового времени сохранил облик чародея и астролога. [Образ] Брюса-астролога создался календарем; Брюса-чернокнижника – его участием в каких-то опытах, производившихся, по преданию, в Сухаревой башне в Москве, где помещалась в это время Навигацкая школа. Может быть, здесь была лаборатория Брюса.172

В действительности Брюс был первым русским экспериментатором и первым наблюдателем-астрономом, о котором сохранились у нас исторические данные.173

К сожалению, следов этой деятельности у нас сохранилось мало или почти не сохранилось. Что делал Брюс в уединении 12 лет? В его библиотеке остались книги и более новые, чем [те, что были] во время его службы. Любопытно, что в имении в Глинках сохранился его дом «прелестной архитектуры», носящий печать аннинской эпохи и в тоже время не напоминающий никого из тогдашних архитекторов. Очень может быть, он выстроен Брюсом по собственным чертежам. Брюс был инженером, и в его библиотеке осталось много архитектурных книг.174

Вероятно, и во многом другом сказывалось творчество Брюса. Брюс ждет еще своего биографа. Но пока одним из немногих остатков его работы служит карта 1699 г.

Карта Брюса и Менгдена, напечатанная на латинском языке в 1699 г. в Голландии, без имени автора или авторов, является первым научным памятником проникновения в Россию нового знания. Карта эта в 1910 г. перепечатана Кордтом в издаваемых им материалах по истории русской картографии и является, таким образом, всем доступной.175 Карта не представляет ничего особенного, но она, несомненно, является во многом новинкой для южной и юго-восточной России и в то же время пользуется лучшими картографическими пособиями, какие были в это время в Европе [58]. Она впервые свела картографическую работу, сделанную в России, с картографией Запада.

Заботы Брюса о карте России не ограничились этим поручением.176 Сохранились известия, что Брюс начал работу над «Российской географией». Помощником ему в ней был В. Н. Татищев. «История» Татищева явилась в связи с этой работой. В 1715 г. Брюс предлагал Петру разослать географический и исторический опросник и разослать с ним геодезистов по всем провинциям России, что было исполнено в 1719-1720 гг.

Но в это время по инициативе Петра широко шла работа съемки огромной империи. В 1714 г. вышла составленная под руководством Фарварсона «Книга размерных градусных карт Ост-Зее или Варяжского моря», составленная главным образом по иностранным источникам,177 но на следующий год началась совершенно самостоятельная работа русских геодезистов – съемка моря Каспийского. Первые работы, начатые в связи с планами Петра Великого пробиться в богатые торговые восточные страны, были произведены в 1715-1716 гг. кн. Бековичем-Черкасским и Кожиным и не были очень удачны [59]. Но работа продолжалась – Мейером [60], Травиным, кн. Урусовым – и наконец была закончена в 1718-1720гг. Ван-Верденом [61] и Ф. Соймоновым. Немедленно по окончании, в 1720 г., эта карта была опубликована во всеобщее сведение178 и как научная новинка представлена Петром в Парижскую академию наук, с которой он завязал тогда сношения и членом которой он был выбран, [а также] и в Королевское общество в Лондоне. В этом быстром опубликовании результатов съемки, в широком их распространении, в сознании их научного значения правительство Петра резко отличалось [от правительств] последующих времен, когда скрыты были, например, результаты поездок Беринга или Великой Северной экспедиции!

Карта эта была не только сообщена Парижской академии наук – она широко, даже в рукописях, сделалась доступна и другим географам. Известно в ближайшие годы несколько ее переработок, и уже с 1723 г. она вошла в лучшие частные атласы того времени.179

Она разрушала одну из географических легенд о свободном море, лежащем между Европой и Средней Азией, и больше чем вдвое уменьшала его площадь, хотя все же была неверна (особенно на северо-востоке) и давала Каспию размеры, превышавшие действительные180 [62].

Эта восточная граница была исправлена только при новой съемке, которую к 1725 г. закончил один из участников съемки 1720 г., помощник Ван-Вердена Федор Иванович Соймонов, человек очень образованный и выдающийся. Результаты Соймонова, обработанные профессором Фарварсоном, были изданы в виде атласа из 8 карт в 1731 г. Адмиралтейств-коллегией.181 Любопытно, что эти более верные данные долго не [входили] в жизнь. Правда, ими воспользовался Кирилов (1734) в своем атласе, который имел плохую репутацию, но их отвергла Академия наук по неизвестной причине182 в своем атласе 1745 г., дав в нем конфигурацию Каспия по карте Ван-Вердена и Соймонова. Соймонов и позже возвращался к Каспию; он опубликовал в изданиях Академии ряд данных о Каспийском море и отдельно – «Описание Каспийского моря и чиненных на оном российских завоеваний, яко часть истории Петра Великого».183 Он был первым русским исследователем, который дал точное описание Бакинских огней и апшеронской нефти (1739).184 На них обратили внимание только в это время, в описании путешествий Кемпфера (1716), возобновившего первые указания средневековых писателей XIII и XIV столетий, в это время совершенно забытых (Рикольда из Монте-Кроче, Марко Поло).185 Интерес Петра Великого к Каспийскому морю вызвал вновь в научной литературе память о Бакинских огнях, позже описанных современником Соймонова, одним из образованных врачей, живших в России, И.Я.Лерхе (ум. 1770).

Ф. И. Соймонов,186 сын стольника, родился в Москве в 1682 г. [63]; образование получил в Навигацкой школе в Москве, а в 1713 г., 31 года от роду, был послан в Голландию, где пробыл три года. Соймонов по возвращении из Каспийской экспедиции явился одним из энергичных продолжателей работы Петра Великого, страстным поклонником которого он был всю жизнь. Подобно другим деятелям этой эпохи, он работал в самых разных направлениях. Соймонов играл видную роль в овладении юго-восточной и восточной окраинами Европейской России – был участником Оренбургской экспедиции Кирилова, близко ознакомился с бытом кочевников-башкир и калмыков; в приведении в подданство России последних он играл видную роль (1737) [64].

Работы его по картографии продолжались все время. Им в 1738 г. издана первая часть атласа Балтийского моря187 [65], составлено, но утеряно описание Белого моря. Есть данные думать, что под его влиянием (он был вице-президентом Адмиралтейств-коллегий) был выработан план и двинуто [дело] опис[ания] берегов Северной Сибири в так называемой Великой Сибирской экспедиции188 [66]. В 1740 г. он был замешан в деле Волынского, приговорен к смертной казни, помилован, бит плетьми и сослан в Охотск [67]. Через два года ему было разрешено поступить во флот, и в Сибири Соймонов явился одним из первых картографов Шилки, Аргуни, Амура. Ему было поручено описание в Нерчинском уезде «хлебопахотных земель и измерение фарватера р. Шилки от города Нерчинска до начала Амура, и для сочинения к сему тому планов» (1753-1754).189 В этой работе ему помогал его сын М. Ф. Соймонов, игравший позже видную роль в истории горного дела в России. Наконец в 1757 г. он был сделан сибирским губернатором, и сейчас же ему пришлось энергично заняться устройством отдаленных пограничных областей Сибири, о чем сохранились любопытные, хотя и краткие записи в автобиографии его сына и помощника.190 В 1762 г. он вернулся в Москву сенатором. В Сибири он внимательно всматривался в ее исследования; сохранились указания на участие его в исследованиях дальнего севера Сибири. И позже, в Петербурге, он явился знатоком этих отдаленных окраин. На основании данных сибирских промышленников, он подвергал критике план Ломоносона по исследованию северо-восточного прохода, и, может быть, под его влиянием Ломоносов переработал свой план и направил экспедицию на Шпицберген. В Москве он мало-помалу отошел от дел, вышел в 1765 г. в отставку и умер в глубокой старости (98 лет) в 1780 г. Он похоронен в Высоцком монастыре близ Серпухова.191 Это был ученый, широко образованный и очень мягкий человек. Рассказывают, что, будучи губернатором, он редко применял телесные наказания и старался их смягчать, говоря: «Я сам испытал, каков кнут!» Его сын, очень выдающийся человек, М. Ф. Соймонов был очень к нему привязан и нарочно перешел на службу в Сибирь.192 Последние годы своей жизни Соймонов работал над историей Петра Великого. Собранные им материалы и полуобработанная рукопись истории сохранились, но не были изданы. Кое-чем воспользовался Миллер, кое-что было позже издано, в XIX в.193 Еще при жизни он печатал статьи и по географии Сибири.194 Соймонов занимался и изобретениями. В «Ежемесячных сочинениях» описана была пилильная машина, приводимая в действие конской силой, устроенная им в Тобольске.

Соймонов был одним из тех энергичных людей, которые приводили в исполнение поставленную Петром Великим задачу, потребовавшую десятки лет, – составление географического атласа России. Петр эту задачу поставил рано. Она ясна и из устроенного им при Навигацкой школе в Сухаревой башне в Москве класса геодезистов, сыгравших позже такую крупную роль в истории карты, и из его исканий в Париже ученого-астронома, который бы мог выполнить эту работу. Может быть, Петр не бесцельно сообщал в лучшие ученые учреждения Запада первые научные новинки картографической съемки. Он показал, чего можно ждать от научной работы в этой области. Петр остановился на Н. Делиле, с которым начались переговоры в Париже тогда же, в 1721 г. Николай Делиль,195 которому в это время было 33 года, имел в это время уже имя.

Он был учеником Кассини, братом известного французского географа и академика Г. Делиля, с которым Петр познакомился в Париже. Это был, несомненно, очень недюжинный человек, всецело преданный науке. Он прибыл в Петербург уже после смерти Петра, в феврале 1726 г., и начал здесь в Академии наук, членом которой он сделался, астрономические наблюдения. Больше 20 лет он оставался в России, уехав из нее в 1747 г., перессорившись со всеми, пережив самый тяжелый период жизни Академии наук – господство бездарного и полуобразованного Шумахера, с которым Делиль вел беспощадную войну.196 Делиль много сделал для астрономии и географии в России, но деятельность его была поставлена в довольно тяжелые условия. Русское правительство смотрело на часть картографических и географических работ как на государственную тайну, как это делается и до сих пор с частью картографических работ Генерального штаба. Делилю пришлось много претерпеть от подозрений, что он сделал известными на Западе некоторые из работ русских геодезистов и картографов.197 Как мы видели, через него действительно вошли в научное обращение некоторые из скрывавшихся результатов экспедиции Беринга.

Делиль явился организатором астрономических наблюдений. С его приездом им была создана первая астрономическая обсерватория в России – в Петербурге при Академии наук. Уже в 1726 г. Делиль начал в ней свои наблюдения. Эта обсерватория отнюдь не была приспособлена только для географических наблюдений. По своим инструментам она стояла в это время на уровне лучших европейских обсерваторий и могла бы способствовать общему росту наблюдательной астрономии.198 Но в этом смысле ее работа – как и работа других тогдашних обсерваторий, кроме Гринвичской,199 – не оказалась плодотворной.

Ее главное научное значение, кроме отдельных наблюдений в области физической астрономии, заключается в основах географической съемки России. В связи с этим уже в 1727 г. Делиль организовал первое астрономическое путешествие по России съемку русского Поморья, куда был отправлен его помощник Делиль де ля Кройер. Делиль пользовался точными методами наблюдения и в этом отношении стоял впереди своего времени. В рамки этой съемки была введена работа геодезистов. Уже в 1721 г. Петр отправил 30 геодезистов в провинции для приведения в порядок и составления ими географических карт [68]. К 1727 г., когда Делиль приехал в Россию, геодезисты И. Елагин, М. Пестриков, Д. Мордвинов, И. Ханыков уже окончили карту Ямбурга, Копорья, Шлиссельбурга; А. Клешнин – Выборга и Кексгольма Петербургской губернии; В. Леушинский и Исупов – Боровска Московской губернии; Ф. Молчанов – Соликамска и Перми Великой Казанской губернии. Вскоре за этим последовал целый ряд других карт, принимавшихся во внимание при своих работах Делилем.200

Однако работа геодезистов в целом совершенно не удовлетворяла научным требованиям, и Делиль не имел тех помощников, какие необходимы для завершения такого огромного труда, каким является карта России. Прошло много лет, пока ему удалось выбрать из контингента геодезистов нужных ему людей, подготовить из геодезистов и студентов Академии наук нужную ему рабочую силу [для составления] карты. Это было сделано только в 1739-1740 гг.

Студенты Академии частью набирались из местных людей, очень часто были детьми иноземцев, живших в России, частью приезжали из-за границы, будучи или совсем чуждыми России искателями новых, лучших условий жизни, или происходили из семей, связанных с русской жизнью.