Текст книги "Памятное лето Сережки Зотова"

Автор книги: Владимир Пистоленко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 15 страниц)

– Сережка, что же ты молчишь? – не выдержала Таня, не спускавшая с него глаз.

– Я в город поеду, – вдруг решительно заявил Сергей.

– В город? Зачем? – удивилась Таня. Ничего подобного от Сергея раньше она не слышала.

"Что же сказать? Что ответить? Все смотрят, ждут..."

– Родня там у нас... Папина. Зовут меня. По делу. Вот и поеду.

– Если человеку надо по делу, то пускай едет. И нечего тут шуметь, сказал Ваня Пырьев.

– Крутит он, Павел Иванович! – крикнули с первой парты.

– Почему это "крутит"? Почему? И вообще, что вы все накинулись на человека! – загорячилась Таня. – А тебя, Петров, за кулака и единоличника подтянуть надо! У Зотова папа орден имел и погиб геройски...

– А мой папа где? – не выдержал Витя Петров.

– Так тебя никто и не обзывает! – крикнула Таня.

Павел Иванович постучал по столу карандашом. Шум стих.

– Ребята, не надо ссориться, – вмешалась Антонина Петровна. – Ни к чему это. Я тоже помню Сережкиного отца. Хороший был человек. Настоящий коммунист. Много забрала война хороших людей. – Она помолчала, потом снова взглянула на Зотова. – А ты, Сережа, скажи нам все как есть. Думаю, твое дело не секретное. Так ведь?

– Так, – согласился Сергей и вдруг придумал: – Бабушка к врачу посылает. У меня голова часто болит. – В этом была доля правды. Действительно, он часто жаловался на головную боль. – Мы давно собирались. У родни знакомый врач есть. По нервным болезням.

– Выходит, ты нервный? – фыркнул Селедцов.

– А смеяться не надо, – с упреком сказала Антонина Петровна. Болезнь – несчастье для человека.

Сергей готов был провалиться сквозь землю... Ну зачем, зачем это вранье?.. Вон как все хвалят его отца, а он учил Сергея не врать, всегда говорить людям правду. Взять бы сейчас, да так просто и сказать: "Не пускает бабушка Манефа". Разве скажешь? Хочешь, а не скажешь.

– Надо – значит, надо. Ничего не поделаешь, – согласилась Семибратова.

– Только я не скоро поеду, – неожиданно для себя сообщил Сергей, может, недели через две. А насчет работы – разве я против? Как все, так и я. О поездке сказал, чтоб знали. И потом не придирались.

– Кто же это станет придираться? – удивилась Антонина Петровна.

– Найдутся, – недовольно ответил Сергей, искоса взглянув на Володю Селедцова.

– Напрасно обижаешься, Зотов, – вмешался Павел Иванович. – Сам внес путаницу. Надо было сразу рассказать все как есть. Но ничего. Разное случается. Значит, ты тоже едешь в поле?

– Поеду.

Он сказал "поеду" и почувствовал, как по спине пробежал холодок. Тут-то легко сказать это слово, а вот попробуй сделать то же самое при Манефе Семеновне.

– Ну вот и хорошо, все разъяснилось, – проговорил между тем Павел Иванович. – Выходит, Антонина Петровна, можете рассчитывать на весь класс, то есть на тридцать три человека.

Семибратова поблагодарила ребят, сообщила, что прикрепит их класс ко второй бригаде, и попросила, если смогут, приступить к работе уже завтра.

Все охотно согласились.

– А сейчас пошлите кого-нибудь к бригадиру. Он в правлении колхоза, пускай скажет, как быть дальше. Кто знает дедушку Лукьяна?

– Я знаю, – вскрикнул Витя Петров.

– Вот ты и беги. А мы подождем тебя, – решил Павел Иванович.

Вскоре вернулся Витя Петров и сообщил, что бригадир велел всем явиться завтра на рассвете, в пять часов утра, на бригадный двор. Там будут ждать подводы.

– А вы поедете с нами? – спросил Павла Ивановича Ваня Пырьев.

– Собираюсь. Но через несколько дней.

– Приезжайте, Павел Иванович, приезжайте! – стали просить ребята, тесным кольцом окружив своего руководителя.

– Да мне и самому хочется. Но не все от меня зависит. Постараюсь, пообещал Павел Иванович.

РЕШЕНИЕ МАНЕФЫ СЕМЕНОВНЫ

Когда после собрания ребята сгрудились вокруг учительского стола, Сергей незаметно вышел из класса.

Чтоб его не увидели из окна, он свернул в ближайший переулок и не спеша зашагал по направлению к дому.

Он шел и раздумывал: как могло случиться, что так неожиданно он выскочил с обещанием?.. Ведь уже поднял руку, сказал, что уезжает в город, и – пожалуйста...

Виноват во всем, конечно, Володька Селедцов – "симулянт", говорит. А Сергей никогда симулянтом не был. Просто бабка Манефа все на свой лад поворачивает. А коснись Сергея – да он с дорогой душой поехал бы в поле. Сергею-то одному тоже не сладко. Живет, будто рак в норе. А Володька этого не понимает. Не надо было обращать внимания на его слова. Симулянт? Ну и ладно. Говори сколько угодно. Слово не репей, к штанам не цепляется.

И Витька Петров тоже гусек! "Кулаки", "единоличники"!

А Таня как заступилась! И Павел Иванович тоже. Таня, пожалуй, будет допрашивать и про город, и про колхоз. Ну что же, пускай. Ей тоже ничего нельзя говорить. Первая же и накинется. Все равно она друг, можно сказать, настоящий. Ванька Пырьев тоже ничего. Натуральный парень. И Семибратова...

Бабка Манефа не любит Семибратову, называет ее антихристкой и грешницей великой. А так со стороны посмотреть да послушать ее – ничего себе, хорошая женщина. И опять же – не грубая. Даже ласково разговаривает.

Чудно как-то бывает: ругают человека и грешником, и антихристом, а, глядишь, он славный человек. Другой же вроде и святостью занимается, но сам – как хорь вонючий... Хотя бы тот же Силыч преподобный...

Мысли Сергея снова завертелись вокруг главного вопроса: как все-таки быть с работой? Может, пойти наперекор Манефе Семеновне? Неловко отступать от своего слова.

Да и самому перед собой стыдно. И опять Таня... Тогда хоть на глаза ей не попадайся. Вот кабы не Манефа Семеновна... А она не пустит. Ни за что!

Идти домой Сергею не хотелось. Взять бы да прямо, не заходя домой, махнуть на речку. Или вообще куда угодно, хоть на край света.

А лучше всего уехать бы сейчас на фронт! Но кто возьмет? Как заметят, на первой же станции с поезда снимут. Рассказывают, таких случаев было хоть отбавляй.

Сергей только сейчас заметил, что рядом с ним, часто дыша от жары и высунув длинный пламенный язык, вперевалку шагал Шарик.

– Ты здесь, Шаринька? – обрадовался Сергей и, присев на корточки, приласкал собаку. – Значит, ждал меня? Ты настоящий друг. И я тебя знаешь как люблю? Так что же мы с тобой теперь будем делать? Куда нам податься? Манефа Семеновна нам может так наподдать...

Шарик внимательно слушал своего друга, слегка помахивая хвостом, и, выбрав удобное мгновение, лизнул Сергея в ухо.

– Сережка!..

Рядом стояла Таня. Откуда она здесь взялась? Когда она подошла? И зачем? Идти этим путем домой ей ни к чему, значит, она видела, как Сергей ушел из школы, выследила его и ударилась следом.

– Ты чего, вроде сияешь? – окинув ее подозрительным взглядом, спросил Сергей.

– Отгадай. Ни за что, ну, ни за что не отгадаешь! Папа нашелся. Нашелся! Понимаешь, Сережка?

Таня, пританцовывая, закружилась на месте. Затем, торопясь и захлебываясь, сообщила, что сегодня утром им принесли большой пакет, а в нем письмо от командования и сразу шесть папиных писем. Он живой! У партизан. Когда самолет подбили, он выбросился из него с парашютом. А когда приземлился – повредил себе ногу. Пока не подлечился, скрывался в белорусской деревне, а потом ушел к партизанам.

Таня говорила и говорила без конца. Незаметно они вышли к реке. Вот и полянка у омута...

– Помнишь, как мальчишки у меня здесь мяч отнимали? – вдруг спросила Таня.

– Помню.

– Смелый ты был. На троих один бросился. И победил. А теперь... – Она замолчала.

– Что теперь?

– Я про тот случай папе рассказала, а он знаешь как хвалил тебя? "Молодец, говорит, это орел, говорит, растет, в отца пошел, из него, говорит, настоящий человек будет". А ты... тоже орел... Ты так переменился. Совсем не такой, как был.

– А какой?

– Не знаю. Трус. Да, да, трус. Самый настоящий.

– Это ты брось... – повысил голос Сергей.

– Тебя как назвал Володька Селедцов? Симулянтом. А Витька? Кулаком, единоличником. Надо же! И ты промолчал. Тебе в лицо плюют, а ты молчишь. Да я бы им всем морды поразбивала! А он что-то провякал и позорно сбежал. Ну какой же ты после этого мальчишка? Противно!

У Сергея даже в голове помутилось. Трус! Вот что Таня думает о нем! Ну, постой! Я тебе докажу...

Ни слова не сказав ей, Сергей круто повернулся и решительно двинулся к омуту. Шарик побежал за ним.

– Ты куда? – спросила Таня, почуяв что-то недоброе.

– Искупаться хочу, – сдержанно ответил Сергей и начал быстро раздеваться. Снял тапочки, швырнул на землю рубашку, брюки. Остался в трусах.

– Сережка! – вскрикнула Таня, вдруг поняв все. Она решительно встала у него на пути, почти на самом краю обрыва.

– Уйди, – сквозь зубы буркнул Сергей и, боясь, как бы она не оступилась и не сорвалась вниз, шагнул назад.

Таня обхватила его руками и изо всех сил старалась оттеснить, оттолкнуть подальше от проклятого обрыва.

– Сережа, ты что! Здесь же нельзя! Утонешь! Не надо, ну, пожалуйста, миленький, пожалуйста, – просила она, совсем не замечая, что по щекам у нее катились слезы. – А я дура, дура набитая! Я буду кричать! Ма-ма-а! завопила она во весь голос, почувствовав, как Сережка крепко вцепился в ее руки и разомкнул их.

Он чуть оттолкнул ее и ринулся вниз. Жалобно взвизгнув, за хозяином бросился Шарик.

Плача навзрыд, Таня металась у обрыва, не зная, что ей делать. Шарик держался на воде, он пытался приблизиться к берегу, но его не отпускал, затягивал водоворот... А где же Сережка? Сережки нет! Сережки нет! Время бежит, бежит. Но что это там, вдали? Показалась голова? Да! Его голова!

– Сережка!..

Сергей сильными и уверенными рывками плыл к пологому месту берега.

Вдруг над омутом раздался душераздирающий визг – это звал на помощь Шарик. Сергей круто повернул назад и поплыл на зов. Через несколько минут оба пловца были на берегу. Сергей устал, как никогда еще не уставал. Едва ступив на берег, он тут же распластался на горячем песке. Его немного мутило, в голове стоял звон. А Шарик, словно безумный, носился по полянке, катался по земле.

Таня принесла Сережкину одежду, положила рядом.

– Ничего? – не глядя на него, спросила она.

– А что? – вопросом на вопрос ответил Сергей.

– То, что ты дурак. Идиот несчастный. И хвастун. Правильно тебя ребята называют. Не так еще надо. Нашел, на чем храбрость показывать – на глупостях. Ты на деле покажи, а то там, где нужно, небось... язык проглотил.

Таня осуждающе махнула рукой и ушла, ни разу не оглянувшись.

Сергей молча смотрел ей вслед.

Ругается, рассердилась... Зато теперь знает, что Сергей никакой не трус. Может, Володька Селедцов или Витька Петров в омут полезут? Дудки!

Отдохнув, Сергей не спеша оделся и поплелся домой. На душе у него было не очень-то весело.

Все же Таня права: ни к чему было затевать это дурацкое прыганье с обрыва. И что он доказал? Ничего. А она не то чтоб похвалить, даже обиделась... Ну и пускай обижается, на поклон к ней никто не пойдет. Обойдемся и без нее. Думая так, Сергей просто успокаивал себя, на самом деле он готов был сделать что угодно, только бы Таня не сердилась.

В избе Манефы Семеновны не было. Сергей нашел ее в погребушке. Старуха перебирала картошку.

– Вернулся? – спросила она, пристально взглянув на Сергея.

– Ага. Перешел. В седьмой. Вот табель.

Манефа Семеновна показала свои черные руки:

– Измажу.

Она тут же сама себе полила из кружки, вытерла руки фартуком.

– Ну-ка, дай, чего там.

Сергей протянул табель. Манефа Семеновна внимательно просмотрела его.

– Молодец, Сереженька, хорошая у тебя головушка. Бог даст, далеко пойдешь. – Она обняла Сергея, поцеловала в голову. – Беги переоденься да приходи сюда. Поможешь перебирать. Потом уж обедать.

Сергею была приятна похвала Манефы Семеновны. Крутнувшись на одной ноге, он убежал в дом. Теперь он почти семиклассник! А как же! В табеле так и написано: "Переведен в седьмой класс"!

Переодевшись, Сергей вернулся в погребушку, уселся рядом с бабкой. Отборная, одна к одной, картошка лежала большой кучей. Вчера они открыли яму и почти все время таскали клубни в погребушку. Сейчас их перебирали. Нужно было каждую картофелину протереть ладонями, обломать ростки, если они есть, проверить, нет ли гнили, и только после этого бережно, чтобы не повредить, бросить в другую кучу. Занятые делом и каждый своими думами, молчали. Манефа Семеновна работала сосредоточенно, плотно сжав губы, а Сергей, как всегда, первый не начинал разговора. Он думал о том, как же ему сказать Манефе Семеновне, что завтра он поедет в поле. С чего начать такой разговор?

– Вчерась у нас гость был, – первой нарушила молчание Манефа Семеновна.

Сергей вопросительно взглянул на нее, стараясь угадать, кто именно приходил к ним.

– Наш старец Никон, – пояснила Манефа Семеновна.

Она ждала вопроса, зачем приходил Никон, но Сергей промолчал.

– Никон Сергеевич тебя спрашивал, – продолжала Манефа Семеновна.

– А зачем я ему?

– В помощники к себе взять хочет.

– Какие помощники? – недоуменно спросил Сергей.

– Степан Силыч приболел. Старый человек. Ноги не держат. И голоса не хватает вычитывать на молении все, что положено. Давеча заходил – только хрипит. А службу божью бросать нельзя. Без моления душа человеческая стынет. Вот Никон Сергеевич и решился, спасибо ему, тебя вспомнить и пригласить в пару Силычу. Тут как раз троица подходит, праздничные бдения будут. Больше, говорит, не на кого надеяться. Во всем Потоцком нет другого человека, чтоб читал по-церковному. И потом, говорит Никон Сергеевич, как ты богу обещан – надо начинать служить ему. Я-то так рада, так рада, что господи! И заработок маленько у тебя будет. А потом же родителям твоим на том свете как приятно, господи! Грехи их вольные или невольные отмолятся. Возрадуются они за тебя.

На Манефу Семеновну напала редкая говорливость. Она не спеша роняла слова, выражая свою радость по поводу случившегося, и даже не поинтересовалась, что же думает об этом сам Сергей.

– И еще старец Никон сказал: как окончишь седьмой класс, он отправить тебя в особое училище может.

Манефа Семеновна замолчала. Молчал и Сергей. На душе стало пакостно. Ему хотелось крикнуть, что он не желает помогать ни старцу Никону, ни Силычу, что никогда не пойдет он в это училище. Но Сергей не осмеливался возражать бабке, ее суровый вид всегда сковывал его язык, связывал волю.

Манефу Семеновну стало злить его молчание, и она недовольно спросила:

– Ты чего же нахнюпился? Не мне честь оказывают, а тебе. И нечего молча носом сопеть.

– Не хочу я... – чуть слышно проговорил Сергей.

– Чего?! – оторопела Манефа Семеновна. – Боже ты мой батюшка!.. Да как же у тебя язык повернулся на такое!

– Ребята смеяться будут... – несмело сказал Сергей.

– Умный не позволит, а на глупого обижаться грех. Зато старые люди почитать станут.

– Мне на работу завтра. В колхоз, – сообщил Сергей. – Сегодня сама Семибратова в школу приходила звать на работу, – почти в отчаянии добавил он.

Она всплеснула руками:

– Как же ты согласился?

– Все согласились, и я...

– Да ты об этом и думать теперь не моги! Господи, что делается-то!.. Нам, можно сказать, господь свою милость послал, а он вон тебе что... Манефа Семеновна искоса взглянула на него. – Заболел, и всё! Дня три посидишь, а там обойдется. Ты то возьми в голову, что нельзя нам отказываться.

После обеда Манефа Семеновна отварила чугунок картошки и пошла с ней к вечернему поезду. Она давно приспособилась торговать на пристанционном базарчике.

Сергей собрался поливать огород.

Вдруг залаял Шарик. Сергей вышел на крылечко и в калитке увидел Витю Петрова. Обида снова ожила в его сердце.

– Тебе чего? – хмуро проронил он.

– Шарик не укусит? – добродушно, будто ничего не случилось, спросил Витя.

– Он знает, кого кусать, – буркнул Сергей.

– Если так, то ладно, – миролюбиво сказал Витя и подошел к Сергею. Все сердишься? Да? А я не хотел тебя обидеть. Даю честное слово. Не веришь? Как-то само собой с языка сорвалось. Вот и ляпнул. Брось, ладно?

– Я не сержусь, – неохотно ответил Сергей.

– И правильно, – обрадовался Витя, не обращая внимания на хмурый гон товарища. – Давай пять, – шутливо сказал он и протянул руку.

Сергей нехотя подал свою. Он только сейчас заметил, что Витя одет не совсем обычно; на нем была старая, выцветшая майка и серые, в заплатах, явно не по росту, брюки с подкатанными штанинами. На голове его лихо сидела давно потерявшая свой первоначальный цвет пилотка с новенькой красноармейской звездочкой впереди.

– Ты что так вырядился? – спросил Сергей для того лишь, чтобы не молчать.

– Это моя спецодежда, – пояснил Витя. – Я на конюшне был, двор помогал чистить. А завтра так в бригаду поеду! Туда, брат, нового не наденешь. Значит, утром едем? Ты не проспишь? Собираться будем чуть свет.

– Я не поеду, – отрезал Сергей.

Витя удивленно глянул на него:

– Мое почтение! Передумал?

– Заболел. Еще с утра нездоровится. Бабка не пускает. Разве ей докажешь?

– А не врешь? – недоверчиво спросил Витя.

– Думай как знаешь.

– Да-а, – неопределенно протянул Витя. Разговора не получалось, и он вскоре ушел.

Сергей взял ведра и нехотя побрел на огород. Он доставал из колодца воду, разносил ее двумя ведрами, поливал грядки, но делал все это неохотно и как во сне. Ему хотелось бросить все и бежать, бежать без оглядки. Куда угодно, только бы не встречаться со своими ребятами.

Вдруг Сергей увидел среди кустов картофеля цветок. Это был мак. С алыми лепестками. Мальчик прямиком через грядки поспешил к цветку, наклонился, сделал лунку и вылил в нее полведра воды. Сергей знал, что завтра уже лепестки опадут – ну и что же? Зато появится головка, а в ней много-много маковых зернышек. Сколько может вырасти кустов в следующем году? И вспомнилось Сергею – повсюду на огороде цветы, цветы... Было ли это?

ВСТРЕЧА У КАЛИТКИ

Рано утром, едва за окнами начало синеть, Павел Иванович вышел на крылечко и увидел хозяйку с подойником в руках.

– С добрым утром, Марфа Саввишна! – поздоровался он. – А я думал, вы еще спите.

– Корову вот вышла подоить.

Старуха вынесла на крылечко большую кринку и принялась процеживать молоко.

– Я всегда рано просыпаюсь, – пояснила она. – Видно, от старости. Да и дела находятся. Хочешь не хочешь, подымайся спозаранку. А вам, Павел Иванович, можно бы еще и позоревать. Что это вы всполошились ни свет ни заря?

– Тоже дела есть. Мне Семибратову повидать нужно, а она, говорят, бывает в правлении только утром да поздно вечером. Вот и хочу захватить с утра.

– Что верно, то верно, – согласилась старуха, – в летнее время днем ее в поселке не поймаешь. Все больше на поле...

Павел Иванович достал из колодца ведро воды, пофыркивая от удовольствия, умылся, затем окатил себя до пояса ледяной водой и, усердно растираясь суровым полотенцем, ушел в дом. Через несколько минут он уже снова появился на крылечке.

Был он невысок ростом, худощав. Лицо смуглое. Над высоким, крутым лбом курчавятся черные волосы. Глаза быстрые, острые, с суровинкой. На нем военная гимнастерка, подпоясанная офицерским ремнем, и такие же, защитного цвета, брюки. На ногах черные, начищенные до блеска ботинки.

Опираясь на палку и слегка прихрамывая, Павел Иванович спустился с крылечка и направился к калитке.

– Может, перекусили бы чего, – сказала вдогонку Марфа Саввишна. Выпили бы кружку парного молочка.

– Некогда, да и есть еще не хочется. Но я приду скоро.

Когда он выходил из калитки, у ворот остановилась парная телега. На подводе лежала большая деревянная бочка, в каких обычно возят на полевые станы воду для питья. С телеги спрыгнул Витя Петров. По-хозяйски привязав к передку вожжи, Витя заспешил к Павлу Ивановичу. Поздоровался.

– Ну что, Петров, небось с донесением? – не то шутя, не то всерьез спросил Павел Иванович. – Не подкачал наш класс?

– Нет, не подкачал. Уехали в бригаду раньше других. Вот список – где кто. А Таню Ломову бригадир поставил дежурить в правлении... Вместо тети Нюры. А ее – на сенокос. Мне тоже было назначено работать на конных граблях, а бригадир сделал водовозом. На работу не вышел один – Сергей Зотов.

– Зотов не вышел? – удивился Павел Иванович. – Ведь на классном собрании слово дал.

– Слово дал, а сам не вышел. Я, Павел Иванович, вечером забегал к нему. Говорит, заболел и поэтому бабка не пускает.

– Хорошо, Витя. Спасибо, что заехал. Передай ребятам привет и скажи, что скоро и я к ним приеду. А у Зотова я сегодня побываю.

Витя попрощался, сел на бочку и тряхнул вожжами. Колеса загремели по укатанной дороге.

"БАЛАЛАЙКА, ЗАИГРАЙ-КА..."

В правлении была только Таня Ломова. Она низко склонилась над столом и что-то списывала с маленького листка на большой, прикрепленный к столу кнопками. Девочка, видимо, так была увлечена своей работой, что не заметила появления Павла Ивановича.

– Здравствуй, Таня, – поздоровался Павел Иванович.

Таня приветливо улыбнулась и стремительно бросилась навстречу.

– Здравствуйте, Павел Иванович. Проходите, садитесь. Вот сюда, засуетилась она, пододвигая стул.

– Спасибо. Я пришел к Семибратовой. Но ее, как видно, нет?

– Уехала, Павел Иванович, – сочувственно произнесла Таня. – Вот только недавно уехала. Ну, прямо одна минутка прошла.

Павел Иванович присел у стола, за которым работала Таня.

– Она вечером приедет, часов около одиннадцати.

– Значит, весь день одна хозяйничаешь в правлении?

Лицо девочки потускнело.

– Это меня вместо рассыльной. Тут женщина работала. Я просилась на сенокос или на прополку, в поле куда-нибудь, а меня сюда затолкали. Вот и сижу теперь... Может, вы поможете, Павел Иванович? Ну, только подумать весь класс в поле, а я как виновница какая-нибудь.

– А что ты так расстраиваешься? – удивился Павел Иванович. – Здесь тоже человек нужен. И больше того, человек расторопный.

– И мама так говорит.

– Вот видишь! На этом месте ты справишься, а сено косить вручную тебе, конечно, не под силу.

– Папа просит написать, как мы тут фронту помогаем, а о чем я напишу? О дежурстве в правлении? Еще подумает, что я сама попросилась... Что ленюсь идти в поле... и вообще.

Голос у Тани неожиданно осекся, и Павел Иванович увидел, что ее черные глаза вдруг необычайно заблестели, сделались влажными.

Павел Иванович поднялся со стула, сделал вид, что ничего не заметил.

– Что же ты пишешь? Все цифры какие-то.

– Счетовод дал. Это сводка по трудодням. Начисто переписываю. День-то большой, свободного времени хоть отбавляй, и я попросила у него работы. А сам счетовод тоже в поле уехал.

Заметив, что Павел Иванович собрался уходить, Таня снова обратилась к нему с просьбой помочь перейти в полевую бригаду.

– Ну уж если так настаиваешь, попробую поговорить с бригадиром, пообещал Павел Иванович.

Солнце уже поднялось до середины неба и палило немилосердно, когда Павел Иванович зашел во двор к Зотовым. У двери он остановился в замешательстве: дверная накладка оказалась привязанной веревочкой к железной петле. Значит, дома никого нет.

– Досадно. И здесь неудача, – сам себе сказал Павел Иванович. Интересно, куда же ушел Зотов? И Манефы Семеновны нет.

Решив, что ждать бесполезно, он уже собрался идти со двора, как вдруг ему послышалось, что совсем неподалеку кто-то поет или причитает.

Павел Иванович внимательно огляделся вокруг – никого нет. И голоса не стало слышно. А потом голос зазвучал сильнее, и Павел Иванович даже разобрал слова, произносимые нараспев: "Балалайка, заиграй-ка".

Теперь Павел Иванович уже точно определил, что голос доносится не из дома, а откуда-то со двора. Но откуда?

"Вот оно в чем дело, – сообразил Павел Иванович, увидев в дальнем углу двора погребушку с полуоткрытой дверкой. – Певец, по всей вероятности, находится там. Ну что ж, поищем".

Он уже подошел почти к самой двери, когда из погребушки донесся какой-то неясный шум и равномерное частое постукивание.

"Что бы это значило?" – подумал Павел Иванович и в нерешительности остановился. Удобно ли ломиться в погребушку, когда на двери избы висит сигнал, что хозяев нет дома? Ведь веревочку, должно быть, привязали, чтобы нежданный посетитель сразу же ушел, а не разгуливал по двору. "А я все-таки не уйду", – решил Павел Иванович и шагнул к двери.

– Можно? – спросил он.

Никто не ответил. Павел Иванович догадался, что из-за шума его голоса в погребушке просто не слышно, и решительно ступил на порог.

Глазам его представилась такая картина.

На полу постелена большая кошма. Возле нее на скамейке кринка, видимо, с молоком или квасом, покрытая чайным блюдечком, а на блюдце краюшка хлеба. Посреди кошмы ручная швейная машина, а возле нее на корточках, в одних трусах, Сергей Зотов.

Придерживая левой рукой машину, чтобы не скользила по кошме, правой он вертел ручку машины и напевал: "Балалайка, заиграй-ка..." Он был настолько поглощен своим занятием, что не заметил появления классного руководителя. Сергей не был похож на больного.

Все это вызвало в душе Павла Ивановича чувство возмущения и неприязни к Зотову.

"Другие ребята работают на поле, помогают колхозу, а этот здоровила забрался в холодок и от нечего делать забавляется машиной".

Глядя на Зотова, Павел Иванович невольно вспомнил Таню Ломову, горькую обиду девочки, что ее не послали в поле.

Он уже собрался было окликнуть Сергея, но в это время заметил толстую нитку, что протянулась от машины в дальний угол погребушки. Колесо машины стремительно вертелось, а нитка слегка вздрагивала.

Было похоже, что Зотов вертел машину не от безделья, а ради какой-то определенной цели.

– Здравствуй, Зотов.

Сергей даже съежился от неожиданности, точно ожидая удара, потом вскочил на ноги и молча растерянно уставился на Павла Ивановича.

– Я говорю, здравствуй, Зотов, – повторил Павел Иванович и шагнул в погребушку.

– Здравствуйте, Павел Иванович, – слегка заикаясь, произнес Сергей.

– Ты что это забился сюда, словно сурок в нору? – попытался пошутить учитель. – Или жара загнала?

Сергей молчал. Он все еще не мог собраться с мыслями и не находил нужных слов для ответа. Он ясно понимал только одно, что план, составленный Манефой Семеновной, неожиданно рухнул. А план был такой: сказаться Сергею больным и не идти на работу. Для отвода глаз поваляться несколько дней дома, а потом, когда в школе немножко позабудут, начать ходить к старцу Никону. Все остальное время Манефа Семеновна разрешила Сергею проводить на Самарке. Сергей молча согласился, хотя он спокойно думать не мог о предстоящих встречах со старцем и о том, что когда-то придется вместо Силыча читать в моленной. И Сергей разработал свой план: чтобы не сердить бабку, он станет ходить к старцу, но читать будет так плохо, что старец сам откажется от него. А там и в колхоз можно. Конечно, ехать в колхоз на работу Сергею тоже не очень хотелось, уж куда лучше отдыхать или сидеть на Самарке... Но если дал слово, надо его держать...

Сергей знал, что бригадир назначил его на сенокос копнильщиком. Но Манефа Семеновна не пустила: она не велела выходить даже из дому и без нее на стук не открывать. А сама спозаранку сварила в ведерном чугуне картошку и понесла на пристанционный базарчик. Сергею надоело одному сидеть в комнате, да и духота донимала. Он с утра переселился в погребушку и решил заняться изготовлением лесок, которые всегда летом нужны в большом количестве. Но разве все это объяснишь учителю?

Время шло, Павел Иванович ждал ответа.

Набравшись храбрости, Сергей сказал уныло:

– Я приболел малость.

– Вот я и пришел навестить. А что у тебя болит? Опять голова?

– Голова и потом – озноб. Но это вчера вечером, – торопливо поправился Сергей, – а сегодня получше стало.

– Да, сейчас ты выглядишь неплохо, – согласился Павел Иванович. – Но я думаю, все-таки тебе нужно побывать у врача.

– Можно сходить, – неуверенно согласился Сергей. – Только мне уже полегчало. Вот если снова заболит – пойду.

– А что это у тебя за приспособление? – поинтересовался Павел Иванович, указывая на швейную машину. – Какой-то шнур привязан к машине.

– Это... это леска.

– И зачем же ты привязал ее?

– Так я... не леску привязал, а нитки. Я из ниток леску свиваю. Кручу машину, она и свивает. Вон уже сколько я их заготовил.

Сергей показал на пучок аккуратно сложенных лесок. Павел Иванович взял одну в руки.

– А хорошо получается. И, кажется, прочные. – Павел Иванович с силой потянул. – Смотри ты, какая крепкая, не порвешь. Можно крупную рыбу вытащить.

– О, любого сазана выдержит! – оживился Сергей.

– Кто же тебя надоумил машинку приспособить?

– Никто. Сам придумал.

– Молодец, – чистосердечно похвалил Павел Иванович, – ты прямо изобретатель.

Сергей промолчал, а Павел Иванович внимательно осмотрел приспособление Зотова.

– Да, все как следует быть. Вот только жаль, что один дома сидишь. Наши-то ребята сейчас все вместе в колхозе работают, – сказал он. – Ну ничего, это дело поправимое. Не вечно же будешь болеть. Тебя на какую работу назначили?

– Копнильщиком.

– Работа хорошая, и по твоим силам. Но, может быть, пока тебе временно лучше пристроиться где-нибудь здесь, в поселке.

– А где в поселке? Тут и делать сейчас нечего.

– Почему? Работы везде много. Вон Таня Ломова дежурит в правлении колхоза, а она просится на сенокос или на прополку. Можно тебя вместо нее. Как ты на это смотришь?

Нет, это предложение Сергею не нравилось. Остаться в поселке – значит не миновать ходить к старцу Никону.

– А мне нельзя дежурить в правлении.

– Почему? – удивился Павел Иванович.

– У Тани Ломовой бабушка колхозница и мама там работает. А мы не в колхозе.

– Верно, – согласился Павел Иванович. – Я об этом не подумал.

– Мне бы тоже лучше в поле...

Учитель немного помолчал.

– А знаешь что, Сережа, я собираюсь ехать в бригаду, могу и тебя прихватить. И давай с тобой в паре работать.

– С вами в паре? – переспросил Сергей, не веря своим ушам.

– Да.

Глаза мальчика загорелись. Интересно, кто из мальчишек не обрадовался бы такому?

– А что станем делать, Павел Иванович? – спросил он.

– Мы, брат, будем с тобой косить. Лобогрейкой. Сначала сено, а хлеб поспеет – за хлеб возьмемся. Вот договорюсь с Антониной Петровной, и можно двигаться. В школе меня отпускают. Ну, что скажешь? Согласен?

Ну как же Сергею на такое не согласиться? Даже со всем своим удовольствием! Вот только Манефа Семеновна...

– А почему не согласен? Я согласен.

От Павла Ивановича не скрылась нерешительность в голосе ученика.

– Как думаешь, бабушка не будет возражать?

И опять по лицу Сергея пробежала тень.

– Не будет, – сказал он неуверенно, но тут же торопливо добавил: Нет, не будет.

Когда Павел Иванович ушел, Сергей уселся на пороге погребушки. К чему теперь прятаться? Все решилось. Очень даже хорошо, больше не надо мотаться из стороны в сторону. Он поедет на сенокос, и конец. Теперь, пожалуй, Манефа Семеновна вмешиваться не станет. Рассердится она – это уж конечно, но против Павла Ивановича не пойдет.