Текст книги "Памятное лето Сережки Зотова"

Автор книги: Владимир Пистоленко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 15 страниц)

Сергей остановился.

– Мы куда идем? – опять спросил он Пырьева.

– Уже недалеко осталось...

– Я дальше не пойду.

– Нет, пойдешь. Умеешь безобразничать, так умей и отвечать перед товарищами.

Вскоре за поворотом, на дне травянистого овражка, блеснул небольшой огонек.

Вокруг костра молча сидели и лежали ребята. Таня Ломова подкладывала на огонь былки бурьяна, и Сергей заметил ее еще издали.

"Зачем я пошел? – подумал он. – Что они со мной будут делать? И Таня тоже тут..."

Когда к костру подошли Ваня Пырьев и Сергей, ребята заметно оживились.

– Привел? – спросил у Пырьева Копытов, даже не взглянув на Сергея, будто его и не было здесь.

– Привел. Садись, Зотов.

Сергей не сел и ничего не ответил на приглашение. Пламя костра скупо освещало лица ребят. Всех их хорошо знал Сергей: все свои, из шестого "Б". Еще сегодня, в обеденный перерыв, они были веселы, шутили, смеялись, плескались в пруду, заводили возню. Но сейчас это были совсем другие ребята: лица серьезные, строгие, даже злые. И тревожно-тревожно стало у него на душе.

Ваня Пырьев встал у костра против Сергея.

– Ребята, вы все знаете, зачем мы собрались? – спросил он.

– Знаем, чего там, – ответил Коля Копытов.

– А Зотову ты сказал? – спросила Наташа Огородникова.

– Сейчас скажу. И вообще, чтоб всем было понятно. Мы собрались обсудить позорное поведение нашего товарища Сергея Зотова. Все знают, как он опозорил сегодня нашу бригаду. А особенно – наш класс...

Закончить своей гневной речи Ване Пырьеву не удалось. Не дослушав до конца обвинения и не проронив ни слова, Сергей тихо повернулся и шагнул прочь. Ребята повскакивали со своих мест и двинулись к Сергею. Таня преградила ему дорогу.

– Вернись... Сережка.

Таня стояла перед ним, раскрылив руки, словно собиралась силой удержать, если он пойдет дальше.

– Бежать хочешь, нечистая твоя совесть?! – выкрикнул Костя Жадов.

– Лучше вернись, – сурово посоветовал Ваня Пырьев, единственный из всех оставшийся на своем месте.

– Ну что же ты, Сережка, – снова сказала, словно выдохнула, Таня; в ее голосе слышалась и просьба, и обида.

Сергей какое-то мгновение постоял и, опустив голову, опять подошел к костру.

– Огородникова, – спокойно, будто ничего не произошло, обратился к Наташе Ваня Пырьев, – прочитай.

Наташа наклонилась поближе к огню костра, развернула небольшой листок бумаги и начала читать:

Шестиклассники из "Б"

Трудятся, стараются,

Отдыхают на косьбе,

Спят да отсыпаются.

Им нет дела до войны,

Им поспать охота,

Любят лодырей они

Вот таких, как Зотов.

– Слышал, Зотов? – заговорил Ваня Пырьев. – Вот какие частушки сочинили ребята про наш класс. Могут в "Боевом листке" напечатать. А кто виноват? Ты. Подводишь шестой "Б". Всех косарей нашей бригады подводишь. Расскажи, как ты сегодня отсыпался днем, а из-за тебя простой все машины сделали. Говори, не мнись. Мы не шутки сюда собрались шутить.

– Я тоже не шучу, – сказал Сергей и не узнал своего голоса: он стал каким-то глухим, скрипучим. – Я все рассказал Павлу Ивановичу и дедушке Дьячкову.

– А нас ты что же и за людей не признаешь? Или считаешь, что нам до тебя никакого дела нет? – возмутился Коля Копытов.

– Подожди, Колька, – остановил его Ваня Пырьев. – Павлу Ивановичу рассказывал – это одно, а мы тоже, как твои товарищи по классу, хотим все знать. Или тебе этого не нужно? Может, без нас обойдешься? Может, вообще одному лучше?

– Почему лучше? Я расскажу.

Запинаясь, он начал рассказывать, а ребята напряженно слушали, ловили каждое слово.

– Вы как хотите думайте, а я не виноват, я не нарочно это сделал, так закончил Сергей свой рассказ. Он взглянул на Таню, она сидела у костра, обхватив руками колени, и задумчиво смотрела на огонь.

– Видали? А кто же виноват? – насмешливо сказал Костя Жадов.

– Наш Бобик? – в тон ему поддакнул Колька Копытов.

– Дай я скажу, – обратилась к Пырьеву Наташа Огородникова.

Она не спеша поднялась и, не сводя взгляда с лица Сергея, подошла к нему почти вплотную. Невысокая, худенькая, стоя перед рослым и широкоплечим Сергеем, она казалась еще меньше. На лице ее было столько решимости, что Сергей невольно подался назад.

– Значит, не виноват? Да? А кто виноват? Мы? Эх, ты! Из-за тебя ребята не докосили сегодня несколько гектаров сена. А этим сеном можно всю зиму кормить три колхозные коровы. Ты, ты сам не стоишь всего этого сена.

Наташа говорила почти шепотом, но ее слова были слышны всем. Она стояла, сжав небольшие кулаки, и казалось, готова была ударить Сергея.

– Ты словно на руку фашистам стараешься. А что, разве не правда? С учителем работает, с героем войны, а сам срывает дело. Павел Иванович хромой, ему трудно, а ты... Не нужен нам такой товарищ. Не нужен. Я так думаю: не хочешь работать, как все, – уходи из бригады. Уходи и живи как нравится. И мы – никто никогда с тобой разговаривать не будет, на одну парту никто с тобой не сядет.

Наташа стремительно повернулась и села неподалеку на землю, поджав под себя худенькие ноги.

Копытов поднял руку:

– Наташа правильно все сказала. Верно, ребята? Или пускай Зотов совсем с поля уходит – мы тогда постараемся и фамилию его забыть, или пускай дает клятву, что с его штучками кончено. Вот мое предложение.

– Всем понятно предложение Копытова? – спросил Ваня Пырьев.

– Понятно!

– Или долой из бригады насовсем, или пускай работает по-честному, по-фронтовому.

– Понятно, Зотов? Теперь давай говори ты. Твое последнее слово, сказал Ваня Пырьев.

– Я Павлу Ивановичу говорил и сейчас могу дать слово... А Наташка пускай не болтает зря. "На руку фашистам"!.. Да за такие слова и подтянуть можно.

– Тоже мне подтягивальщик нашелся! – возмутился Костя Жадов. – Молчал бы, а то еще и обижается.

– Правильно, – поддержал Костю Коля Копытов. – И Наташка тоже верно сказала: тебе всыпать надо бы как следует...

– Попробуй!

– А ну, бросьте! – прикрикнул Ваня Пырьев. – Драки еще в бригаде не видали.

– Ты нам, Зотов, не слово давай, а клятву. И если нарушишь ее, с тобой будет так, как говорила Наташка.

– Какую клятву?

– Вот какую.

Пырьев достал из кармана брюк лист бумаги и строгим голосом начал читать:

– "Клятва. Я, ученик шестого "Б" класса Сергей Зотов, клянусь, что я не буду больше лодырничать и позорить свой класс. Я буду работать честно, как настоящий стахановец, и никогда не буду подводить ни Павла Ивановича, ни своих товарищей. А если я нарушу эту клятву, пускай меня все считают последним человеком, какой я есть сейчас. И пусть мне этого никогда не простят". Все! Тут внизу тебе нужно расписаться.

– Не буду, – отрезал Сергей.

– Что он сказал? А? Пырьев, чего он? – допрашивал Костя Жадов, не расслышавший ответа Зотова.

– Не хочет подписывать клятву, – ответил Пырьев. – Значит, не будешь?

– А почему я последний человек? – вдруг загорячился Сергей. – Из-за чего я последний? И лодырь тоже? Скажи. Если бы я нарочно что-нибудь...

Рывком поднялась Таня:

– Я бы тоже такую клятву не подписала.

– Почему? – спросил Пырьев.

– Потому что она оскорбляет. Я не согласна, что Зотов последний человек. И совсем он не лодырь. Хвалил его Павел Иванович? Хвалил. Значит, было за что. И на родник он пошел не для прогулки. Ради учителя. Он же сегодня на скидке работал до обеда. Сам напросился. А там легко? Да? Может, человек так устал – и не заметил, как свалился. А ему сразу клички, эпитеты обидные. И потом – вы знаете, как ему дома живется? А я знаю. У него бабка – яга, монашка зловредная. В четвертом классе он тяжело болел. Это когда отца убили. Совсем умирал. Мама принесла пенициллин для уколов, а бабка не допускает, пускай, говорит, лучше умрет. Семибратова помогла. А то не было бы Сережки. Вот. Поняли? Пускай подпишет клятву, а слова, где говорится, что он последний человек и лодырь, – вычеркнуть. Вот мое предложение.

– Правильно. Я согласен. Вычеркнуть, – охотно поддержал Костя Жадов.

– А ты, Наташка, как думаешь? – спросил Пырьев.

– Можно и вычеркнуть, – подобревшим голосом согласилась Наташа Огородникова. – Клятва не в этом.

– Дашь такую клятву? – спросил Сергея Ваня Пырьев.

– Даю.

– На карандаш и распишись.

У Сергея чуть дрожала рука, и он необычно кривыми буквами вывел: "Сергей Зотов".

– Вот и все. А теперь по одному на стан, – приказал Ваня Пырьев. Только осторожно, чтобы никто не заметил. Давай, Копытов, гаси костер. А то скажут – нужно спать, а они костры жгут.

Огонь погас, овражек опустел.

На пути к стану Сережка подошел к Тане.

– Я сначала подумал, ты на меня сердишься, – сказал он.

– Ну тебя, какой-то несуразный. Просто зло берет. Я подумала – ты за Шариком двинул.

– Разве можно!

– А знаешь, Сережка, если бы ты и вправду оказался таким, как ребята подумали, я бы первая против тебя пошла. И конец нашей дружбе. Навсегда. Но ведь я знаю, ты совсем-совсем не такой.

Сережка помолчал.

– Тань, ты насчет пенициллина говорила – это правда?

– Вот чудак! Зачем же мне врать? У нас был. Мама и отдала. Тебя всю ночь колола Вера Николаевна. А бабка не давала. Честное слово. Она всяких стариков поназвала, молитвы над тобой какие-то читали. Как на похоронах.

"МОЛНИЯ"

"Боевой листок" вывесили ночью, рядом с листком учета соревнования. Но утром его никто не читал, потому что начали работать затемно. Зато во время завтрака все косари сгрудились у стенной газеты. Там была последняя сводка Совинформбюро, небольшая статья, призывавшая работать по-фронтовому. Доска Почета косарей второй бригады, куда вошли все, кто перевыполнял норму. Стихотворения о Зотове не было. "Боевой листок" заканчивался заметкой о том, как Сергей проспал работу. А под этой заметкой красовался рисунок, сделанный красным и синим карандашом и подписанный: "Зотов трудится". На рисунке был изображен большеголовый, толстый человек, лежащий с раскинутыми руками среди кустиков травы. У его широко открытого рта художник написал: "Хр-хр-хр-хр-хр-р".

Над рисунком долго и много хохотали. Сергей вначале покраснел и засмущался, а затем смеялся вместе с другими.

Его удивило, что в "Боевом листке" не напечатали стихов, которые вчера перед клятвой читала Наташа Огородникова. Сергей догадывался, кто автор, – конечно, Володька Селедцов. Но почему он не настоял поместить стихи в газету? Он же помогал выпускать листок. Видно, опять вступился Павел Иванович. Сам Селедцов ни за что не пожалел бы...

Когда после завтрака поехали на делянку, Сергей сказал Павлу Ивановичу:

– А вы знаете, Павел Иванович, я ночью клятву давал.

– Какую клятву? Где? – удивился Павел Иванович.

– В балочке. У костра.

И Сергей подробно рассказал о происшествии минувшей ночи.

Павел Иванович слушал рассказ Сергея и удивлялся. В одно и то же время он был внутренне горд за Ваню Пырьева и остальных своих ребят, горд тем, что они не безразличны к судьбе товарища, болеют за него душой и стараются помочь ему исправиться, но вместе с этим его немного смущало то обстоятельство, что ночное собрание было облечено в форму таинственности. А вообще – что здесь плохого? Возможно, ребятам так интереснее. Суровая романтика. Его ученики не маленькие детишки, понимают, что такое хорошо, что такое плохо. Пускай привыкают самостоятельно решать вопросы. Ошибутся, можно поправить. Но вчера не ошиблись. Нет!

– А почему же они собирались ночью? Почему уходили куда-то со стана? – спросил Павел Иванович.

– Боялись, что бригадир не разрешит, скажет: спать нужно. А другого времени нет.

– Значит, говоришь, подписал эту бумажку?

– Подписал.

– Не страшно было?

– А чего бояться?

– Как чего? – с иронической суровостью спросил Павел Иванович. – А вдруг да провалишься?

– Не провалюсь! – поняв шутку, улыбнулся Сергей.

В тот день вечером Аня прикрепила к стенке будки тетрадный лист бумаги, на котором было написано: "Молния. Привет лобогрейщикам: Павлу Ивановичу Храбрецову и Сергею Николаевичу Зотову, скосившим за день семь гектаров. Равняйтесь на них, помогайте фронту!"

Это событие безмерно обрадовало и взволновало Сережку. Ведь только о нем да о Павле Ивановиче и говорили в бригаде весь вечер. И "молнии" в бригаде еще не было, это первая.

На радостях ребята и "топили" Зотова в пруду, и "солили" на берегу. И всюду поспевала Таня.

От избытка чувств Сергей долго не мог заснуть. Это заметил Павел Иванович, что-то спросил, Сергей ответил, и пошел-покатился разговор. Павел Иванович стал рассказывать про свое детство, об учебе в школе, о товарищах и учителях. Его отец был коммунистом, организовал в Сорочинске колхоз, а кулаки убили его. Зимой тридцатого года. Из обреза.

– А у тебя отец тоже был партийный?

– Партийный.

– Вот и я слышал. Но скажу откровенно, когда увидел на столе Библию, даже удивился.

– Это Манефа Семеновна.

– При папе не было?

– Нет.

– Я сразу понял – она религиозная. И темный человек. Вот такие для религиозных деятелей – чистая находка! Религия, друг мой, темноту любит.

– А почему темноту? – поинтересовался Сергей.

– Почему? Да потому, что темный человек не в состоянии разобраться, понять всю фальшь, ложь и вред религии. Ведь религия всегда была против науки, против разных научных открытий. Сжигала ученых на кострах, устраивала им страшные пытки. Вот тебе один факт. Наши отцы завоевали Советскую власть. Так? Для чего, спрашивается, завоевали? Чтоб людям лучше жилось на земле. А ведь святоши проклинают нас, коммунистов, называют безбожниками, молят у бога нам погибели.

ДОЖДИ НАЧИНАЮТСЯ

Рано утром Петр Александрович Дьячков разбудил Лукьяна Кондратьевича:

– Вставай, бригадир, денек сегодня опасный. Пожалуй, дождик ударит, все утра роса падала, а нынче нет. Примета верная.

Бригадир тут же поднялся, прошелся босыми ногами по траве взад-вперед – росы не было.

– Да, можно ждать дождя. Ты прав. Поднимай народ, Петр Александрович.

Скоро все были на ногах. Лукьян Кондратьевич собрал копнильщиков и попросил скопнить сухое сено:

– Дождь не за горами, нужно копнить и скирдовать. В копнах ничего сену не сделается, а в валушках – сгниет.

Однако день выдался ясный, жаркий. Солнце начало нещадно палить задолго до завтрака. А когда после завтрака Павел Иванович взял в руки навильник, то чуть не выронил – так сильно накалило его солнце.

Во время обеденного перерыва кто-то посмеялся над приметами Петра Александровича.

– Вы не смейтесь – дождь будет, – обиделся старик. – Может, не сегодня, а завтра, но беспременно будет. Да и пускай идет, его сейчас вот как нужно. Хлебам на пользу и овощам тоже.

Едва после обеда начали косить, как на западе появилось небольшое беловатое облачко. Двигалось оно очень медленно. Вскоре показалось еще такое же облачко. И еще. Вот они уже касаются друг друга, сливаются в одну большую тучу с причудливыми полукруглыми очертаниями: туча все более темнеет, заволакивает край неба и медленно, тяжело плывет над степью. Туча еще очень далеко, солнце жжет по-прежнему, но уже откуда-то, словно легкое дыхание, пробегает еле заметный ветерок, и дышать становится легче. А туча ползет и ползет, уже почти вся синяя, а внизу темная до черноты. Только верхние завитки ее по краям остаются белыми. И вдруг издали донесся чуть слышный продолжительный гул – гром. А потом раскаты стали нарастать, слышаться все чаще, и вот уже по темной туче скользнула огненная изломанная нить, и почти в тот же миг где-то совсем рядом ухнуло, зарокотало. Солнце нырнуло за передний край тучи, а травы зашептались, закланялись, и волны побежали по некошеному лугу.

– Павел Иванович, глядите вон туда, вправо.

В той стороне, куда указывал кнутовищем Сергей, серой стеной двигалась дождевая завеса. Глянул на нее Павел Иванович, и ему даже почудился шум приближающегося дождя.

– Удирать надо, а то настигнет. Глядите, глядите, вон уже курганчик поливает.

– Гони на стан!

Павел Иванович выключил механизмы, и лошади крупной рысью помчали облегченную лобогрейку.

Едва успели поставить под навес лошадей и вбежать в будку, как хлынул дождь.

Дождь полил сразу, и казалось, что нет никаких дождевых капель, а будто обрушилась сверху огромная масса воды. Стоял непрерывный шум, словно где-то рядом мчался по гранитным уступам бешеный горный поток. Гром не умолкал. Он то снижался до глухого урчания, рассыпаясь в частый и сухой треск, то вдруг, как страшный взрыв, сотрясал воздух и землю, сотрясал так, что вздрагивала будка.

Петр Александрович Дьячков с самодовольной улыбкой поглядывал на всех, приглаживая свои седые усы, и уже в который раз повторял:

– Вот вам и приметы, вот и не верили – дескать, бабушка надвое гадала. А выходит все как по-писаному. Хорош дождик, знатный, проливной. А главное – тихий, на все лето земля напьется. После такого дождя тут же вёдро начинается. Вот увидите.

– А я боюсь, что он надолго затянется, ветерок-то хоть и маленький, а вроде из гнилого угла попахивает, – возразил Лукьян Кондратьевич.

– Нет, проливной дождь долго не бывает. К вечеру еще солнце проглянет, траву малость подсушит, а завтра будем косить.

Но если первое предсказание Петра Александровича полностью сбылось, то второе не оправдалось.

Проливной дождь прошел, грозовая туча уплыла за горизонт, но небо не прояснилось, а осталось сероватым, пасмурным. А немного погодя начал сеять мелкий дождь.

Солнце в этот день так и не показалось.

Дождь прекратился только к вечеру. Ночью небо очистилось от туч, но звезды горели тускло, и было их гораздо меньше, чем во все минувшие ночи.

Утром солнце взошло большое, свежее и казалось таким же умытым, как вся степь. А степь действительно посвежела, ожила после дождя. Дождь смыл с листьев травы пыль, и она весело зазеленела, как зеленеют первые ее ростки ранней весной.

Вторая бригада косила разнотравье. И если в утомительные, знойные дни цветы почти не бросались в глаза, то сейчас ими пестрел весь луг. Кое-где на зеленых стебельках остались еще дождевые капли, под солнечными лучами они загорались, вспыхивали, словно разноцветные искры. А каким концертом в это утро встретила степь юных косарей! Пели на разные голоса видимые и невидимые птицы; где-то посвистывал суслик; жужжала, направляясь к цветкам, пчела; стрекотали, трещали, вызванивали на разные лады насекомые.

Павел Иванович долго стоял у будки и молча любовался степью.

К нему подошел Сергей.

– Павел Иванович, может быть, поедем, попробуем?

– Бригадир распорядился начинать после завтрака. Нет, ты посмотри, Сережа, какая красота! А ты знаешь песню "Широка страна моя родная"?

– Знаю.

Павел Иванович весело подмигнул своему напарнику и запел. Сергей несмело поддержал его. Голос у него был сильный и приятный. Один за другим стали подходить ребята, девушки. Спели много песен. Пели до тех пор, пока тетя Груня не позвала завтракать.

День, хорошо начавшийся и обещавший быть погожим, скоро испортился. Из-за горизонта показались бесформенные сероватые тучи, быстро проносившиеся низко над землей.

Туч становилось все больше, их пелена делалась все плотнее и, наконец, солнце скрылось. Подул сырой ветерок, стало прохладно.

К концу завтрака начал моросить мелкий густой дождь...

"ЗДРАВСТВУЙ, ДРУЖОЧЕК!"

– Павел Иванович, как вы думаете, косить сегодня будем?

– Кажется, не удастся. Сейчас, Сережа, поточнее узнаем. У Петра Александровича.

Дьячков, слышавший этот разговор, грустно качнул головой.

– Не придется. День, можно сказать, пропал. Вон какое серое небо, кругом обложено, того и жди – с утра до вечера может сеять. Уж если что то завтра.

Сергей задумался... Значит, сегодня бригада остается без дела. И у него тоже весь день ничем не будет занят. Вот какой подходящий случай съездить в Потоцкое! До вечера можно туда и обратно справиться. На минутку заскочить домой, забрать Шарика – и назад.

– Ты о чем задумался? – спросил Павел Иванович.

Сергей смутился:

– Это я так... Думаю, нельзя ли до вечера отлучиться из бригады.

– Почему же нельзя? Мне кажется, можно, – с готовностью ответил классный. – А ты куда собираешься?

– Домой бы съездить. У меня там собака осталась...

Сергей передал учителю рассказ Тани.

– Конечно, поезжай, – долго не раздумывая, решил Павел Иванович. – Я видел твоего приятеля. Славный пес. Давай тащи его сюда.

– А бригадир ничего не скажет?

– Даже не думай об этом. В поселке заодно и в баньку наведайся. Наверное, уже соскучился?

В Потоцкое шла подвода за продуктами, и Сережка к полудню был уже в поселке.

Подойдя к дому, он увидел на двери замок. Заглянул в огород – и там никого.

Но почему его не встречает Шарик? Излюбленным местом пса было крылечко, теперь же рыжего там нет...

Сергей обошел весь двор – нигде никаких следов. Куда он мог деваться? Шарик всегда сидел дома, а если уходил со двора, то только с Сергеем.

Сергей поднялся на крылечко, присел на ступеньку.

Он знал, где спрятан ключ, но идти в дом ему не хотелось. "Эх, Шарик, Шарик, ну куда же ты запропал?" А как хорошо все могло обернуться – Манефы Семеновны нет, видно, сидит на своем базарчике, подхватил бы Сергей рыжего – и прочь со двора, бабка Манефа даже и не догадалась бы, что тут без нее хозяйничали гости. Где же теперь искать этого дуралея? Похоже, придется ждать Манефу Семеновну. Да, придется... Не уезжать же без Шарика!

Сергей достал из-за наличника ключ, отпер замок. Тут ему показалось, что где-то совсем рядом кто-то вздохнул. Сергей прислушался. Вздох повторился, но не такой громкий. Еще и еще... Нет, это были не вздохи, а стоны, слабые, чуть слышные. Доносились они из-под крылечка, в этом Сережка уже не сомневался. Кто же там? Кто?

Внезапно мелькнула догадка...

– Шарик, Шарик! – позвал он.

Под крылечком все затихло. Потом что-то зашевелилось, зашуршало и из-под нижней ступеньки показалась рыжая мордочка.

– Шаринька! – вскрикнул Сергей и бросился вниз. – Здравствуй, дружочек, здравствуй, мой...

Сергей не закончил фразы, пораженный жалким видом Шарика. Пес был до того худ, что походил на скелет, обтянутый кожей, и от худобы казался намного меньше; один глаз у него заплыл опухолью, а другой смотрел на Сергея с ласковой грустью.

– Что с тобой, моя роднушка?

Пес вильнул хвостом-коротышкой и попытался встать на задние лапы, но это оказалось не под силу ему, и он, словно застыдившись, сел у ног своего друга.

– Ты, видно, болеешь? – сказал Сергей и осторожно взял Шарика на руки.

Пес сладостно облизнулся и весь приник к Сережкиной груди.

– А с глазом у тебя что? Или кто-нибудь бил? А?

Но пес не умел говорить и поэтому ничего не рассказал о пережитых им тяжких днях. А рассказать было что...

– Может, есть хочешь? Пойдем поищем у бабки Манефы, – предложил Сергей и, не спуская рыжего с рук, поднялся на крылечко.

Шарик сидел на руках спокойно, как, бывало, сиживал и раньше, но едва Сергей вошел в коридор, он начал тревожно оглядываться по сторонам, завозился и, вырвавшись, выскочил на крылечко.

– Ты чего такой? Или боишься? Не бойся, никто тебя не тронет, да и дома-то никого нет, – уговаривал Сергей. – Пойдем. Ну? Пойдем, Шарик!

После долгих уговоров и ласковых поглаживаний, боязливо озираясь и поджав хвост, Шарик пошел за Сергеем.

В кухне нашлось немного молока, несколько разваренных картошек, которые, видимо, оказались непригодными для продажи, и полкаравая хлеба. Молоко Сергей вылил в мисочку, накрошил туда хлеба и отдал Шарику.

– Ешь, подкрепляйся на дорогу, мы сейчас с тобой в бригаду поедем. На голодное брюхо туда не доберешься.

Шарик сначала нерешительно потоптался вокруг мисочки, потом жадно набросился на еду. Видно, он так изголодался, что, проглатывая пищу, даже вздрагивал. Когда мисочка опустела, Шарик начисто вылизал ее и тут же боязливо убежал на крыльцо.

Сергей наскоро умылся и тоже принялся за еду. Вдруг Шарик зарычал и зло залаял, затем поспешно забился на свое прежнее место под крыльцом.

Сергей выглянул в дверь – по двору шел Силыч.

– Приехал, стахановец? – совсем беззвучным голосом, таким хриплым, что даже трудно было разобрать слова, спросил он.

– Приехал, – нехотя ответил Сергей.

– Ну, здорово, если так. Молодец, что решился. Нечего на дядю чертоломить, пускай дураки отдуваются.

Сергея подмывало хотя что-нибудь возразить этому противному человеку.

– А я не на дядю.

– А на кого же тогда? На тетю? Или, может быть, для себя? насмешливо спросил Силыч.

– Для государства.

– Ну, ну. Оно небось тебе новые штаны купит?

– Не обязательно работать за штаны.

– Для фронта? – так же насмешливо бросил Силыч.

– Для фронта.

– Понятно. Только знай, вьюноша, что все сие не угодно богу. Да ты умный парень, сам понимаешь. И в Евангелии разбираешься не хуже другого. Словом, вернулся домой – и разговору конец. Ноют небось колхознички насчет дождей?

– Вся работа встала.

– Я и говорю – богу не угодно. Не то еще будет. Он и потоп может наслать. Кто хочет спастись – бросай мирские дела и берись за божеские. В молитве спасение. И ты тоже долго не оттягивай, берись-ка помогать нам. Заработаешь царство небесное. Для того и живет человек на земле.

Сергей неохотно слушал Силыча, с нетерпением ожидая, когда тот уйдет. Видя, что разговор не клеится, Силыч заговорил о цели своего прихода.

– Я завернул к вам насчет собаки, Манефа Семеновна просила.

– А чего она просила?

– Дурная собака твой Шарик. А может, спаси бог, беситься собирается? Мысленное ли дело, ничего не жрет и воет все ночи напролет.

– Он по мне заскучал.

– Не отрицаю. Может, и заскучал. Только ты, вьюноша, и то прими во внимание, что собака понапрасну выть не станет. Доказано! Или свою погибель чует, или же людям беду накликает. Словом, не к добру это, а к беде. Давно замечено. Вот я и принес. – Силыч достал из кармана синеватую тряпицу, положил ее на стол и осторожно развернул. В ней оказался порошок. – Мор! – таинственно сказал он. – Сильное вещество, до завтра до утра и лапы вытянет. Только надо, чтоб сглотнул, с мяском бы дать, что ли? Самому надо осторожность блюсти... словом, мор.

– Вы что, собираетесь Шарика морить? – спросил Сергей и почувствовал, что сердце у него стало колотиться часто и гулко.

– Манефа Семеновна просила, – словно оправдываясь, сказал Силыч. – А она не о себе думает, о других у нее забота.

– Это вы его избили?

– Бить не бил, а по просьбе Манефы Семеновны хотел поучить малость. Ты то учти, ей жизни от него, проклятого, не стало. И соседям тоже муторно. Волнуются и опять же выговаривают.

– Даже глаз зашибли. А еще... – Сергей хотел сказать: "А еще в святые лезете", но вместо этого сказал: – А еще писание читаете. Как там сказано? Блажен человек, который и скотину милует. А вы, как Гитлер...

– Вьюноша, вьюноша! Негодную тварь и господь велит истреблять. Святое писание понимать надо.

– Забирайте свой поганый мор, а Шарика я не дам травить.

– Могу и забрать. – Силыч так же осторожно завернул порошок в тряпицу и сунул ее в карман. – Тогда до свидания. Пойду домой, кости покоя просят. – Не дойдя до калитки, он вернулся: – А Манефа Семеновна знает о твоем приезде?

– Нет, – не задумываясь, ответил Сергей. – Я вот только что...

Силыч ушел.

Интересно, зачем он спросил? Должно быть, неспроста. И посмотрел как-то... подозрительно. Куда же он потопал? Домой? Или с доносом к Манефе Семеновне?

Нужно бы в баню сходить. Нет, на этот раз можно и без бани обойтись...

Сергей вернулся в избу, убрал со стола, запер дверь, ключ положил на прежнее место и, выманив из-под крыльца Шарика, ушел с ним на бригадный двор, а оттуда снова уехал в поле.

Сергея и его Шарика в бригаде встретили шумно и радостно.

Дождливая погода затянулась. Днем обычно было пасмурно, по нескольку раз принимался лить дождь.

Косари укрывались от дождя в будках, здесь же приходилось завтракать, обедать... Было тесно, но никто не обижался – в тесноте, да не в обиде... Первые дни настроение у всех держалось хорошее, веселое. Ребята устраивали громкую читку, много пели. Но с течением времени в разговорах все чаще и чаще стало слышаться беспокойство за успешное окончание сенокоса. Тревожиться действительно было от чего: приближалось время уборки хлебов и все хорошо понимали, что если затянется непогода, с сенокосом до уборочной не управиться. А продолжать косить сено и убирать хлеб одновременно колхозу не под силу, нет рабочих рук. Значит, как только поспеют хлеба, придется приостановить сенокос. А это уже грозило бескормицей.

Обо всем этом подолгу толковали в будках. Обычно разговор вели взрослые, а ребята молча сидели, прислушивались. Но когда завязывалась беседа и среди них, то главная тема была та же, что и у взрослых.

На стан неоднократно приезжала Семибратова. Она по-прежнему держалась уверенно, не скрывала, а, наоборот, подчеркивала, что создалось исключительно напряженное положение и что выход один – как только снова наступят погожие дни, нужно работать и работать не покладая рук, как никогда не работали.

ЕЩЕ КЛЯТВА

В один из своих приездов Семибратова сказала Павлу Ивановичу, что в правлении колхоза приходила Манефа Семеновна и просила передать Сергею, чтобы, не откладывая, ехал домой.

– Ну как, отпустите напарника?

– Он же недавно ездил, – удивился Павел Иванович. – Но если зовут пускай едет. Все равно погода стоит нерабочая. А зачем он понадобился, бабка не говорила?

– Нет.

– Откровенно говоря, эта поездка мне не очень нравится.

Сказали Сергею. Он не только не обрадовался, но даже смутился. Когда узнал, что Семибратова берет его с собой и должна скоро уезжать, засуетился и стал торопливо укладывать вещи.

Павел Иванович удивился:

– Ты разве не собираешься вернуться?

– Я, Павел Иванович... я вернулся бы...

– Может, надоело здесь?

– Ну что вы! – с обидой в голосе воскликнул Сергей.

– Значит, все решено. И нечего тебе взад-вперед с вещами возиться. Вещи пускай полежат здесь.

В разговор вмешались ребята, стали уговаривать Сергея обязательно вернуться, доказывали, что дома у него ничего не случилось, да и не могло случиться. Другое дело, когда там никого не осталось, как, например, у Кости Жадова: и он, и мать – оба в поле. А у Сергея бабка.

Сергей вещей не забрал. Договорились, что в любом случае он обязательно приедет в бригаду и увезет все, когда будет уезжать совсем.

– Шарика на меня оставь, – предложила Таня.

– Не останется.

Но пес, словно понимая уговоры Тани и Сергея, остался.

...Манефа Семеновна встретила Сергея приветливо; глаза ее светились радостью, и Сергей понимал, что старуха действительно рада ему; несколько раз перекрестив, она принялась обнимать его и крепко поцеловала в лоб, что случалось, особенно за последнее время, очень редко. Казалось, что о минувшем приезде Сергея она ничего не знает.

– Худющий-то какой стал, господи-батюшка, – запричитала Манефа Семеновна, – одна кожа да кости остались.

Сергей знал, что это неправда, что, наоборот, за время дождей от длительного безделья он даже поправился, но, учитывая своеобразный характер Манефы Семеновны, возражать не стал. Он огляделся по сторонам ничего в избе не изменилось: так же висела в переднем углу потемневшая от времени икона, перед ней горящая лампада с чуть заметным крохотным язычком пламени; стол, покрытый выцветшей клеенкой, за столом деревянные лавки, на конике полотенце...