Текст книги "Памятное лето Сережки Зотова"

Автор книги: Владимир Пистоленко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 15 страниц)

Павел Иванович согласился.

– Садитесь в мою двухколесную карету, и отправимся.

– Считаю, что нужно и Зотова взять. Это наша общая затея. Пускай во всем принимает участие.

Григорий Лысенко молча кивнул головой.

– Не знаю только, как мой экипаж выдержит. Ну, попробуем. А кстати, вы, Павел Иванович, не скажете, почему ваш Зотов выглядит немного странно? Смотрит на тебя, а сам, видно, о чем-то другом думает. Он или запуган, или растерян.

Павел Иванович невольно вздохнул:

– Дома у него неладно. Я сам хотел посоветоваться с вами.

Тут Павел Иванович рассказал все, о чем поведал ему Сергей.

– А парень-то он хороший. Гораздо лучше, чем я ожидал, – сказал Павел Иванович. – Мальчишке надо помочь. Обязательно. И я этим займусь.

– Шакалы! – с возмущением произнес Григорий Лысенко. – Видите ли, чего захотели – советского школьника, сына погибшего коммуниста в моленной замуровать. А знаете что? Доверьте мне семейные дела Зотова. А? Не беспокойтесь, не подведу. Я прежде всего попробую поговорить с бабкой.

– Пожалуй, бесполезно, – усомнился Павел Иванович.

– Попытка – не пытка. Я умею с такими разговаривать.

На стане появилась Семибратова. Она обо всем узнала от бригадира, отругала его за нерешительность и тут же выехала в поле.

– Ну, рассказывайте, чем хотите порадовать, – сойдя с тарантаса, сразу же обратилась она к Павлу Ивановичу.

Павел Иванович коротко изложил свой план.

– Мы с Сережей, – сказал он, ободряюще взглянув на Сергея, ручаемся, что если нам будут даны две смены лошадей – за световой день скосим пятнадцать гектаров.

– Что скажете, Антонина Петровна? – хитровато сощурив глаз, спросил Григорий Лысенко.

– Что же я скажу, товарищ Лысенко? Обрадовалась я, братцы мои. Ну как же, из-за дождей колхоз оказался в тяжелом положении... А тут, можно сказать, люди выход предлагают. Надо пробовать. Тогда все и решится. Есть у нас лошади? Есть. А вот свободных машин нет. И рабочих рук нехватка. Павел Иванович дополнительно и не требует людей, ему нужны только лошади. Дадим. Если опыт удастся, все лобогрейки и сенокосилки переведем на двухсменную упряжку. Пускай они выкашивают не по пятнадцать, а хотя бы по десять гектаров – и то для колхоза большая находка.

– А ты что скажешь, лобогрейщик? – положив Сергею на плечо руку, спросил Григорий Лысенко.

Сергей покраснел, растерялся.

– Не стесняйся, говори все, что думаешь. Ведь вам с Павлом Ивановичем крепко поработать придется. Тебе не трудно будет?

Сергей забеспокоился – еще, чего доброго, не пустят. Скажут, молодой еще. Он решился.

– Я... Ничего... Пожалуй, покрепче Павла Ивановича буду.

– А твое мнение, товарищ Лысенко?

– Мне, Антонина Петровна, и говорить нечего. Могу только добавить, что мы, комсомольцы района, возьмем шефство над этим новым делом и, как только будут первые результаты, передадим опыт всему району. Лично я понимаю эту задумку как начало большого дела. Мы – ваши шефы, – сказал он в заключение и крепко пожал руку Павлу Ивановичу и Сергею.

Вскоре он засобирался в дорогу. Пояснив удивленным ребятам, что неожиданные обстоятельства вынуждают срочно отбыть в Потоцкое, и пошептавшись с Павлом Ивановичем, Григорий Лысенко уехал в поселок.

"И Я С ВАМИ"

Павел Иванович и Сергей поднялись на рассвете – нужно было подготовить машину, проверить все ходовые части, исправность кос, прочность конской сбруи и многое такое, что сразу даже не приходило в голову.

На стане все уже знали, что Павел Иванович и Сергей будут косить по-новому, и старались помочь кто чем мог. Ребята не отходили от Павла Ивановича даже тогда, когда принимался накрапывать дождь. Он берется за осмотр лобогрейки – ее тут же начинают ощупывать двадцать рук. Не остаются обойденными ни одна гайка, ни один болтик, ни один гвоздь.

Звеньевая девушек-лобогрейщиц Галина Загораева тоже внимательно следила за приготовлениями Павла Ивановича. Когда он начал осматривать шатун, Галина покачала головой:

– Ненадежный косогон, не выдержит большой нагрузки.

– Другого нет, – с сожалением ответил Павел Иванович.

Галина вынула из своей машины шатун и протянула Павлу Ивановичу.

– Поставьте мой косогон, а мне давайте свой. У вашего жидковат изгиб, наварен плохо, а мой любую скорость выдержит, смотрите, как он отработан. Это труды моего бати, он ведь кузнец, ну и постарался для дочки, пошутила она.

В сторонке держался только Петр Александрович Дьячков. Был он хмур, молчалив, недовольно поглядывал на всех и сердито подергивал ус. Сначала он делал вид, что не замечает приготовлений и все происходящее на стане его не касается. Затем Петра Александровича начала пробирать беспокойная тревога: как же, вся бригада косарей занята одним делом, на языках у всех только и разговоров, что о сменной работе Храбрецова и Зотова, а он отбился от людей и остался, как огрех в поле. Петр Александрович уже не раз ругнул себя за то, что, не разобравшись как следует, выскочил со своим языком. Будто невзначай, он подошел к лобогрейке Павла Ивановича, постоял, посмотрел, послушал, о чем говорят, потом совсем безразличным тоном спросил:

– А кто же у вас будет косы точить? Да лошадей обихаживать? Не решили еще?

– Об этом пока не думали, – ответил бригадир. – Видно, вам придется, Петр Александрович, кому же больше. Можно сказать, родное ваше дело.

Дьячков от радости даже картуз сбил на затылок, но своих чувств не выдал. Наоборот, будто немного недоволен, он протянул:

– Так об этом надо сразу говорить, Лукьян Кондратьевич... А без меня вам все равно никак нельзя. И я, конечно, не откажусь. У меня и косы будут всегда что нужно, и лошади справные. Я недосплю, недоем, а дело сделаю. Вот как. А он, товарищ Лысенко, консерватор, говорит, прости господи, на одну доску с ними ставит. Разве же не обидно? Одним словом, и я с вами в этом деле поработаю.

Высказал все это Петр Александрович и словно преобразился – куда девалась его хмурость и молчаливость.

– За сбрую вы не беритесь, я сам ее облажу, – сказал он, отбирая у бригадира два комплекта упряжи, – это мое дело, конюха. И вот еще что скажу – две лошади на рысях лобогрейку долго не натаскают, нужно подпрягать и третью. Чтобы, значит, тройки в упряжке ходили, тогда дело надежнее будет. Я по своей части все обмозговал, все до последней точки.

Поздно вечером на стане снова появился Григорий Лысенко.

– Ну, зачастил, – беззлобно пробурчал Петр Александрович Дьячков.

Григорий расспросил, как идут дела, не нужно ли какой запчасти к машине.

Побыв на стане около часа, Григорий Лысенко стал прощаться.

– Да я, собственно, друзья, заскочил к вам сегодня главным образом из-за Зотова.

– А что? – бледнея, спросил Сергей.

– Особого ничего. Привет тебе бабка просила передать.

– Манефа Семеновна? – не веря своим ушам, спросил Сергей.

– Ну да. Я у вас сегодня квартировал. Сельсовет поставил. Вот и познакомились. Потолковали по душам.

– А больше ничего она не говорила?

– Нет. Впрочем, да, говорила. Обещала как-нибудь пирог испечь. С картошкой. И привезти тебе как гостинец. Крутая она у тебя. Богомольная, просто ужас.

– Вот так и сказала – передать привет?

– Так и сказала.

ПЕРВАЯ УДАЧА

Ночь накануне, не в пример минувшим, была теплой и ясной. Небо усеяли звезды. Их высыпало так много, что казалось, будто им тесно.

Косарям надоела духота небольшой будки, а теплая ночь так подкупала и манила, что ребята разошлись по своим местам только после полуночи.

Не спал на стане один Петр Александрович Дьячков, в обязанности которого входило присматривать за лошадьми и ночью.

На рассвете стало свежо. Петр Александрович нащупал в углу телогрейку, надел ее, раскурил трубку и уселся на пороге будки. Светало очень быстро. Скоро обозначилась четкая линия горизонта, выплыли из синеватого полумрака далекие курганы.

Вдруг Петр Александрович поднялся и, чуть вытянув шею, начал всматриваться в даль. Вся степь отливала серебристой белизной, будто землю покрывал легкий налет инея. Но Петр Александрович знал, что это не иней. Он немного отошел от будки и, наклонившись, провел по траве рукой – рука покрылась прохладной влагой.

– Роса! Ну, теперь дождям конец, – прошептал Петр Александрович и пошел будить бригадира.

Не в силах сдержать своей радости, он, войдя в будку, обратился не к Лукьяну Кондратьевичу, а крикнул во весь голос:

– Эй вы, косари, хватит спать, роса на траву упала! Косить сегодня будем! Вставайте-ка, пожалейте свои бока.

Стан ожил.

Молодые косари настолько истосковались по работе, что готовы были тут же начинать косить, но бригадир приказал ждать, "пока малость подтряхнет".

– Накормит завтраком тетя Груня, и двинемся.

Вскоре на стан приехала Семибратова. Вслед за ней – Григорий Лысенко и редактор районной газеты Кремнева.

Григорий Лысенко подошел к Павлу Ивановичу и Сергею:

– Ну как, друзья?

– Все готово. Ждем сигнала.

– От всей души желаю удачи.

После завтрака, едва лишь ударили в рельс, Сергей кинулся запрягать.

Тройка отдохнувших и хорошо подкормленных лошадей легко подхватила лобогрейку и на крупной рыси умчала ее со стана.

Покрикивая на лошадей, Сергей все время следил за тем, чтобы ни одна из них не отставала и не переходила с рыси на шаг. Он одновременно посматривал и на полотно лобогрейки, стараясь править так, чтобы машина брала траву на полный захват и не одна секция косы не работала впустую. А Павел Иванович не отрывал взгляда от крыльев лобогрейки, которые с огромной быстротой мчались одно за другим и непрерывно подгребали к его ногам увесистые охапки сочной травы.

Но вот один круг пройден, на какую-то долю минуты машина останавливается, Павел Иванович и Сергей торопливо смазывают ее и меняются местами.

Павел Иванович гикнул, машина загремела, застучала всеми шестеренками.

– Сережа, – чуть обернувшись, кричит Павел Иванович, – если устанешь среди круга – говори, я сменю! И не стесняйся. А я уже отдохнул.

Сергей ничего не ответил, только слегка качнул из стороны в сторону головой, желая этим сказать, что он не устанет и ни за что не согласится, чтобы его сменили раньше положенного срока.

В начале круга он не испытывал особой тяжести в работе. Сильный, он свободно сваливал одну за другой пудовые охапки травы и даже подумал о том, что может объехать без смены не один, а два круга.

Но чем больше проходило времени, тем труднее становилось сбрасывать. Позади больше половины круга. Уже виден конец делянки, там они поменяются местами с Павлом Ивановичем, а в руках уже слабость, вилы еле успевают сгребать траву. "Не выдержу, не дотяну до конца, – с тревогой думает Сергей. – Нет, нужно выдержать". Он до боли закусил нижнюю губу.

Еще немного, совсем немного! А в ушах стоит какой-то противный шум и звон. Руки слушаются с трудом. Разве окликнуть Павла Ивановича? Но Сергей знает, что этого он ни за что не сделает. Скорее свалится с машины, но помощи просить не будет. Вот если бы Павел Иванович сам остановил лошадей, тогда бы... Может, сказать? А?

Павел Иванович полуобернулся к Сергею.

– Молодец, Зотов! Молодец, Сережка, крепись, сейчас конец!

И Сергей чувствует, как с этими словами Павла Ивановича будто пришли к нему новые силы, он словно стряхивает с себя усталость, и вилы проворнее сбрасывают траву...

– Тпр-р-р!

Лошади остановились – конец!..

Когда перед обедом докашивали последний круг, Аня сделала замер, подсчитала.

– Сколько? – спросила Семибратова.

– Угадайте, – усмехнулась Аня. – Четыре гектара и две сотки.

На стане все ждали вечера.

...Лобогрейка умолкла, когда стало темнеть.

Аня снова замерила и взволнованно объявила:

– Двенадцать гектаров и четыре сотки! А?

Семибратова заботливо наклонилась к Сергею и тихо спросила:

– Сережка, сильно устал?

– Мы с Павлом Ивановичем и ночью бы еще прихватили, да темнота мешает. А насчет усталости хвастаться нечего – не на рыбалке были.

Семибратова обратилась к стоявшему рядом Храбрецову и бригадиру:

– На машину нужно посадить третьего человека – погоняльщика. Из школьников. Свободный лобогрейщик должен отдыхать.

Павел Иванович согласился, но добавил:

– Пожалуй, и погоняльщиков должно быть два, пускай тоже соревнуются.

В этот же вечер погоняльщиками к Павлу Ивановичу и Сергею были назначены Витя Петров и Таня Ломова.

ФРОНТОВАЯ ВАХТА

На следующий день нарочный из района завез на стан второй бригады несколько экземпляров специального выпуска районной газеты "Ленинский путь". Аня вывесила ее тут же на стене будки рядом с листком учета соревнования. Газетный лист был небольшим, всего, может быть, на четыре тетрадные странички.

В центре первой полосы, ниже сообщения от Советского Информбюро, красовались две фотографии: Павла Ивановича и Сергея. Под фотографиями стояла подпись: "Инициаторы сменной работы – лобогрейщики П. И. Храбрецов и С. Н. Зотов. В первый день работы на сменных лошадях они скосили двенадцать и четыре сотых гектара". Дальше шла статья, где подробно рассказывалось, как организована работа в звене Храбрецова.

Нарочный привез газету уже после обеда, и косари прочитали ее только вечером.

Витя Петров недовольно хмыкнул:

– Двенадцать и четыре сотых – тоже обрадовали всех. Сегодня шестнадцать отхватили, а они про двенадцать пишут. Живут вчерашним днем.

– А разве не правда? – накинулась на него Таня. – Вчера было двенадцать? Двенадцать. Они так и написали.

– Павел Иванович, – обратился Витя Петров, – давайте в газету пошлем рапорт, что мы скосили шестнадцать гектаров. Пускай знают.

– Нет уж, – возразила Таня. – Если писать, то не об этом, а дать слово, что каждый день будем скашивать не меньше шестнадцати. А то рапорт! Нечего хвастать тем, что уже сделано. Не для хвастовства работаем.

Прочитав газету, ребята отошли в сторонку и растянулись на траве. Рядом прилег и Павел Иванович.

– Павел Иванович, – вдруг приподнявшись на локте, заговорила Таня. А что я хочу сказать. Вот прошлый раз приезжал товарищ Лысенко и говорил о фронтовой вахте.

– И в сегодняшней газете тоже написано, – поддержал ее Витя Петров. Почти везде встают рабочие на фронтовую вахту.

– Что, если и нам? Ведь можно? Я думаю, можно, – сама же ответила на свой вопрос Таня.

– Давайте, а, Павел Иванович? Ломова верно предлагает. Или вы против? – спросил Петров.

– Почему же против, – немного помолчав, сказал Павел Иванович. – Дело в том, что, вставая на вахту, люди берут повышенные обязательства...

– И мы возьмем, – заявила Таня.

– Ну что ж, давайте. Вахта так вахта! За сколько же гектаров будем бороться? Твое мнение, Петров.

– Гектаров восемнадцать можно осилить, если еще поднажать.

– Я так думаю, что и двадцать поднимем, – сказал молчавший все время Сергей.

– А вытянем столько? – забеспокоилась Таня. – Дать обязательство – не шутки шутить.

– Сережа, это много, – возразил Павел Иванович.

– Вытянем, Павел Иванович, – решительно заявил Сергей. – Вот сами увидите. Будем косить и в обед, и во время завтрака без перерыва. Сколько у нас времени еще наберется?

Поговорили, поспорили и согласились с Сергеем. Ведь интересно!

После ужина Аня задержала у стола косарей и рассказала, что звено Павла Ивановича Храбрецова встает на фронтовую вахту в честь побед Советской Армии и вызывает на соревнование всех лобогрейщиков области.

Когда пошли спать, Сергея остановил Ваня Пырьев.

– Возьми, – сказал он и протянул листок бумаги.

– Что это? – удивился Сергей.

– Твоя клятва. Возьми, клятву ты сдержал. И вообще, Сережка, ты геройский человек. Бери.

Сергей, словно раздумывая, взял у Пырьева листок, подержал в руках и молча протянул обратно.

– Ты что?

– Не надо.

– Почему? – удивился Ваня.

– Я не из-за этой бумажки работаю. Понял?

Он всунул в руки озадаченного Пырьева листок и молча направился к постели.

ИСПЫТАНИЕ

Начавшаяся во второй бригаде колхоза "Заветы Ильича" фронтовая вахта охватила всю область. В областной газете каждый день помещалась сводка, печатались списки соревнующихся лобогрейщиков. Первое место удерживало звено Павла Ивановича – меньше двадцати гектаров в день оно не скашивало. Почти на одном уровне шли лобогрейщики из Шатарлыкского района, отец и сын Корягины. Отцу было уже под шестьдесят, а сыну-фронтовику около тридцати. Почти не отставали и девушки Галины Загораевой. Норма в двадцать гектаров стала теперь почти такой же обычной, как месяц назад была норма в пять гектаров.

Все шло хорошо.

Григорий Лысенко частенько наведывался в бригаду. Из его слов было видно, что благодаря сменной работе почти во всех колхозах района сенокос идет к концу.

Это были радостные вести. Но однажды Григорий Лысенко приехал в бригаду до крайности возбужденный и с возмущением рассказал, что уже по многим колхозам района гуляют "божьи письма", призывающие бросить работу и отдаться молению.

– Но обиднее всего, – горячился Григорий Лысенко, – что находятся еще темные люди, которые попадаются на "божественную" удочку. В колхозе "Вперед", например, несколько женщин взяли да и не вышли на работу.

Павел Иванович рассказал Григорию Лысенко о случае с Сергеем.

– Враги орудуют! – гневно бросил Лысенко. – Ничего. Доберемся и до них.

Однажды, приехав на стан и улучив время, когда Сергей сменился и лег отдохнуть в тени густого куста щавельника, Григорий Лысенко завел с ним разговор. Говорили больше о работе. Потом Григорий, будто невзначай, задал Сергею вопрос:

– Сережа, ты давно в пионерской организации?

– Давно. С самого третьего класса.

– А галстук не всегда носил? Верно?

– Верно.

– И сборы пропускал?

– Было.

– А почему?

Сергей пожал плечами.

– Сам не знаю...

– Манефа Семеновна не велела. Правильно?

Сергей ответил не сразу.

– Не велела, – нехотя сознался он. – Верующая она больно. Потому и не велела.

– А ты при чем? Пусть себе верит, человек старый, не перевоспитаешь, но мешать другому жить, как он хочет, – никто ей такого права не давал.

– Это вы так говорите. Ее бы послушали, – возразил Сергей.

– Между прочим, я и ее слушал. Да, да. Когда ночевал у вас. Поговорили мы тогда как следует. Темная она женщина... Лес дремучий. Ты ей свое, а она свое. Но все равно по главному вопросу договорились. Я хочу сказать – о тебе.

– А что обо мне?

– Павел Иванович мне все рассказал о твоем положении. И ты не беспокойся, Манефа Семеновна стала шелковой.

– Не верится, – горько усмехнулся Сергей.

– Ты поверь. Не ты у нее живешь, а она у тебя. Значит, и выгонять не имеет права. У тебя и деньги свои – пенсию за отца получаешь. И продкарточку тоже. Вот так. Словом, домашние дела у тебя наладились. А если ей что не по душе – ее дело. В обиду тебя не дадим.

– И мне можно вернуться домой? – недоверчиво спросил Сергей.

– А почему нет? Пожалуйста. Закончится уборка – поезжай. Ну, а как дальше жить собираешься? Или еще не думал?

Сергей сел, сорвал огромный лист щавельника, положил его на колено и начал медленно разглаживать.

– Думать-то я думал... Одним словом, Григорий Михайлович, пожалуй, в ремесленное пойду.

– Ну что же, решение, Сережа, правильное. Очень правильное. Путевку райком комсомола даст.

– Так я не в комсомоле.

– А хочешь быть комсомольцем?

– Хотеть-то хочу, да только... примут ли...

– Особенно прибедняться не следует. Вот здесь, на покосе, ты выдержал большое испытание, и мне думается, что примут тебя в комсомол. Во всяком случае, я поддержу тебя. И Павел Иванович тоже ручается за тебя.

Григорий Лысенко уехал, а Сергей долго еще думал о его словах. Растревожил Сергея только что закончившийся разговор... Шуточное ли дело сам секретарь райкома комсомола руку за него тянет. А Лысенко не такой человек, чтобы сказал и позабыл. Вон как все прислушиваются к нему, и дедушка Дьячков, и Павел Иванович с Семибратовой... Вышло бы все, как хотела Манефа Семеновна да старец Никон с хрипатым Силычем, и сидел бы с ними Сергей в Потоцком, словно какой-нибудь вражина. Ему вдруг почему-то вспомнилось "страшное" бдение. Припадочная женщина. Хрипатый Силыч... Шел Сергей из моленной и оглядывался, боялся людей... А теперь вот все люди к нему с душевностью относятся. Был бы жив отец, он, наверное, похвалил бы Сергея. И насчет ремесленного тоже...

Когда Лысенко говорил Зотову, что тот выдержал испытание, то они оба не предполагали, какое новое испытание ждет Сергея впереди.

...Однажды днем Павел Иванович почувствовал недомогание. Ныли руки, ноги. Несмотря на большую жару, по спине время от времени пробегал легкий холодок. В суставах появлялась нудная боль. Павел Иванович долго крепился, никому ничего не говоря. А когда подошел черед меняться с Сергеем, слез с лобогрейки, лег прямо на солнцепеке и, несмотря на то что солнце стояло над головой и земля, как никогда, дышала жаром, не чувствовал зноя. Волны холода прокатывались по телу. Его начинало трясти.

За последние дни Павел Иванович и Сергей настолько втянулись в работу, что начали сменяться не после первого, а после второго круга.

И в этот раз Сергей, объехав один круг и заканчивая второй, поглядывал на конец делянки, где обычно проходила смена, надеясь увидеть Павла Ивановича, но его там не было.

Вот и конец круга, а Павла Ивановича нет. Таня остановила лошадей. Сергей сошел с машины и только сейчас заметил классного, лежавшего невдалеке на травянистой стерне. "Наверное, заснул", – подумал Сергей и, осторожно ступая босыми ногами, направился к нему.

Павел Иванович лежал, широко раскинув руки. Глаза его были закрыты, а челюсти крепко стиснуты. Он уже не дрожал, а сотрясался всем телом.

– Гляди, – прошептал подбежавшей Тане Сергей.

– Наверное, малярия, – высказала свое предположение Таня.

– Малярия? – недоверчиво спросил Сергей. – Может, нога болит?

– Разве не видишь, как трясет? У моей мамы была малярия, тоже вот так ее всю трясло.

– Павел Иванович! – тихонечко позвал Сергей.

Павел Иванович с трудом приоткрыл глаза – они были красные и мутные.

– Вам нехорошо? – спросила Таня.

– Ничего... пройдет... Вы, ребята... не беспокойтесь, идите, работайте.

– Может, чего надо? – наклонился к учителю Сергей.

Павел Иванович чуть качнул головой и снова закрыл глаза, будто задремал.

Таня сняла с себя ситцевую косынку и прикрыла ею голову Павла Ивановича. Сергей запротестовал:

– Зачем это? Убери. Слышишь, Таня? И без того человеку душно.

– Затем, что нужно. Не видишь, как печет? Если голова открыта, удар может быть от солнца, а так – косынка тень дает. Понял? А сейчас пойдем косить. Приедет Витя Петров, Павла Ивановича на стан отправим.

Пока они стояли возле Павла Ивановича, Сергей не думал о том, что ему одному придется работать на скидке до самого вечера. Эта мысль пришла в голову, когда Сергей снова сел на задний стульчик и взял в руки вилы.

Ему стало страшно. Он понял – будет тяжело. А что, если он не справится, выдохнется и звено в дни вахты отстанет? Интересно, как поступил бы Павел Иванович? Наверное, в нитку бы вытянулся, но ни за что не сбавил выработки. Неужто Сергей один не сладит?

Лошади бежали вдоль травянистой стены, шестерни лобогрейки грохотали, зубья косы метались из стороны в сторону, и вилы Сергея раз за разом сваливали на землю скошенную траву.

Позади осталась, уже половина круга. Сергеем все больше овладевало желание выкосить, во что бы то ни стало выкосить не меньше двадцати гектаров, словно в звене ничего и не случилось.

Лобогрейка завернула на второй круг.

Обычно на этом месте Сергей начинал подумывать о том, что осталось уже меньше круга и что скоро его сменит Павел Иванович, что можно будет, наконец, лечь в траву, расправить руки и ноги и целый час лежать не двигаясь. Сейчас нечего было даже думать о смене.

Как никогда, желанными стали казаться Сергею повороты на углах делянки, когда Таня чуть придерживала лошадей. В это время коса почти прекращала свою работу и Сергей мог на несколько мгновений оставить навильник и дать мускулам недолгий отдых.

К концу второго круга Сергеем овладело странное состояние: усталости он не чувствовал и находился словно в полусне. Лошади, Таня, крылья лобогрейки – все это отодвинулось куда-то далеко-далеко. Казалось, что рокот машины стал тише и доносится откуда-то издали.

Таня оглянулась и, увидев полузакрытые глаза и заметно побледневшее лицо Сергея, натянула вожжи.

– Сережа, может, немного отдохнешь?

– Гони давай. Некогда отдыхать, – обронил он, даже не взглянув на нее.

Закончили второй круг. Таня остановила лошадей.

– Зачем встала? Повертывай.

Но Таня привязала к сиденью вожжи и сошла на землю.

– Как зачем? Два круга прошли, наверное, машину пора смазать. Или позабыл? А потом, Павла Ивановича наведать нужно. Если с ним трясучка прошла, то теперь, может быть, в жар бросило, нужно холодок устроить да пить дать.

Сергей сошел с лобогрейки. Его слегка пошатывало.

Павел Иванович по-прежнему лежал с закрытыми глазами, он весь горел, словно в огне, губы высохли и обветрили.

Когда ребята подошли, Павел Иванович чуть приоткрыл отяжелевшие веки.

– Павел Иванович, может, вас сейчас на стан отправить? – спросила Таня.

– Нет, не нужно. Я здесь... немного полежу. Скоро пройдет. А вы косите?

– Косим. Не волнуйтесь, мы с Таней нормально косим.

– Сережка, не надрывай себя. С отдыхом косите.

– Мы и так отдыхаем.

– Павел Иванович, испейте воды, – предложила Таня.

Она ловко приподняла одной рукой голову Павла Ивановича, а другой поднесла к его запекшимся губам ковш с водой.

Павел Иванович жадно припал к нему.

– Спасибо.

– Давайте мы вам поможем перебраться в тень, под щавельник, предложила Таня.

Павел Иванович согласился. Но тени оказалось мало. Тогда Сергей снял с себя рубашку и брюки и остался в трусиках.

Брюки и рубашку растянул на стеблях куста – тень закрыла почти всего Павла Ивановича.

Таня и Сергей сделали еще два круга.

К этому времени на своей тройке подъехал Витя Петров.

Обычно Сергей помогал перепрягать лошадей, но сейчас, как только сошел с машины, тут же лег.

Таня и Витя перепрягли, смазали лобогрейку.

Таня забралась на одну из своих лошадей, немного отъехала в сторону и пальцем поманила Петрова. Когда Витя подошел к ней, она что-то таинственно зашептала ему, поглядывая в сторону Сергея.

Витя кивнул головой в знак согласия и пошел к машине, а Таня пустила лошадей в галоп и умчалась в сторону стана.

Сергей забрался на лобогрейку.

– Трогай, Витька.

– Успеем. Отдохни немного.

– Что?

– Отдохни, говорю. Таня сказала, что ты совсем надорвался.

– Врет она. Давай садись.

– Не сяду.

– Ты понимаешь, что делаешь, или не понимаешь? – закричал Сергей. – Я в нитку вытянусь, а дневную норму выполню. Садись, не тяни время.

– Один поезжай, если хочешь.

Сергей пришел в ярость.

– Срывщик, симулянт. Вот ты кто – срывщик! – сердито выкрикивал Сергей.

Поток колючих слов, неожиданно обрушившихся на Петрова, словно ошеломил его. Он молча вспрыгнул на лобогрейку и махнул кнутом:

– Но! Пошли!..

В это время Таня уже подъехала к стану, нашла бригадира.

– Дядя Лукьян, у нас беда. Павел Иванович лежит как пласт, видно малярия, а Сережка Зотов с самого обеда работает на скидке один. Он то почернеет, то побелеет. А насчет отдыха и слушать не хочет. Надо заменить его...

Лукьян Кондратьевич хлестнул коня и помчался к навесу, где Петр Александрович Дьячков замешивал в колоде корм для лошадей.

– Петр Александрович, живо запрягайте лошадь в ходок и гоните на делянку Павла Ивановича. Вот Танюша Ломова приехала, говорит, он сильно заболел, сюда его нужно привезти. А я поскачу, Зотова сменю на лобогрейке, оказывается, с обеда один парнишка работает. Таня, поставь к корму лошадей и беги в будку. Надо кого-нибудь за врачом.

Лукьян Кондратьевич ускакал, почти вслед за ним уехал на ходке и Петр Александрович.

Врач подтвердил, что у Павла Ивановича был приступ малярии, и посоветовал ему на несколько дней уехать в поселок.

Павел Иванович послушно выпил порошок, дал сделать укол, но уехать из бригады отказался.

Начало темнеть. Павел Иванович лежал в будке. Приступ закончился, но все еще держалась головная боль. У входа сидела Наташа Огородникова и по приказу тети Груни никого не пускала, чтобы не беспокоили больного.

Ваня Пырьев принес фонарь, и внутренность будки окрасилась в мутновато-желтый цвет.

В будку торопливо вошел Сергей. Остановившись на мгновение у порога и увидев лежащего Павла Ивановича, он бросился к больному, с беспокойством вглядываясь в полуосвещенное лицо.

– Приехал, Сережка? – спросил Павел Иванович.

Лицо Сергея расплылось в радостной улыбке.

– Вам лучше, да?

– Завтра снова будем вместе работать.

– А мы с Таней, как вас увезли на стан, прямо места себе не находим. Ломова признала у вас малярию, а я думаю – вдруг что-нибудь хуже.

– Таня правильно поставила диагноз, как заправский врач. У меня действительно был приступ малярии. Ну, рассказывай, как без меня работалось, чем порадуешь?

– Двадцать гектаров и несколько соток. Мы с Лукьяном Кондратьевичем.

Наташа заглянула в будку и сказала, что тетя Груня зовет ужинать.

– Я вам сюда принесу.

Вскоре Сергей вернулся, неся в двух эмалированных чашках ужин.

– Садитесь, Павел Иванович.

– Ты, Сережка, ужинай, а я не буду. Аппетита нет, да и во рту скверное ощущение, привкус какой-то противный.

Сергей растерянно посмотрел на классного.

– Как же не есть? И не обедали, и ужинать не хотите. Так совсем отощаете. Скидывать с лобогрейки не сможете.

– Запасом проживу, – отшутился Павел Иванович. – Садись и ешь.

Сергей наработался за день, устал и очень хотел есть, но сказал Павлу Ивановичу:

– Если вы не будете, то я отнесу обе чашки. Меня тоже что-то на еду не тянет.

Павел Иванович внимательно посмотрел на Сергея, понял его хитрость и взялся за ложку.

Совсем неожиданно в будку вошла Семибратова. Поздоровались.

– Как себя чувствуете, Павел Иванович?

– Спасибо. Видите, даже за лапшу принялся. С таким напарником, как Сережка, не пропадешь.

– А я привезла вам хорошую новость. Сегодня звонил секретарь райкома Семенов и сообщил, что за ударную работу на сенокосе вы, Павел Иванович, и Сережка занесены на районную доску Почета. Так что поздравляю.

РАЗВЯЗКА

Через несколько дней, в субботу, косари уехали в поселок.

Хотя Григорий Лысенко и предупредил Зотова, что Манефа Семеновна будет относиться к нему совсем по-другому, Сергей, зная ее суровый характер, волновался. Не может она промолчать... Ну и пускай! Только бы заговорила сразу, прямо от порога. Он теперь не даст себя в обиду. Пускай хоть что!.. В крайнем случае можно совсем уйти из дому. Сейчас он знает, куда податься. Только выбирай. В ремесленное можно? Можно. И в колхоз тоже возьмут. Разве откажет Семибратова? Ни за что! Но у Сергея решение твердое – ремесленное. Будет напускаться Манефа Семеновна да принуждать к молению – ей прямо так и сказать, что он уже не маленький и нечего его носом тыкать, как слепого кутенка. Хочет она молиться – пожалуйста, это ее дело, а он больше и не подумает. И так, словно попугай, всю жизнь твердил молитвенные слова. Отец одно писал в письме, а Манефа Семеновна все по-своему повернула. Она, конечно, заботилась о нем, и здорово заботилась, но то совсем другой разговор.