Текст книги "Избранные произведения"
Автор книги: Владимир Даль
сообщить о нарушении
Текущая страница: 28 (всего у книги 29 страниц)
"Все люди как люди, – говорил он, – один ты шайтан; пристает, что с ножом к горлу, подай да подай; поди, говорят тебе, да попроси из чести, смирно, чинно; да не ходи эдаким сорванцом, забиякою; погляди-ка на себя, на кого ты похож? Чего косишься исподлобья да свинкой в землю глядишь? Вишь, тулуп взбит, колтуны с него висят, рыло подбито, сущий разбойник; не мудрено, что тебя и честят по заслугам. Нешто люди эдак ходят? Поди к архару, к дикому барану, да попроси честью, так он накормит тебя, да и отвяжись от меня, не приставай, что больной к подлекарю".
Серый пошел, прежде всего скупался, постянул зубами с шубы своей сухари да колышки, встряхнулся, прибрался, умылся, расчесался и отправился, облизываясь уже наперед, к архару, к барану. Этот, поглядев на нашего щеголя и наслушавшись сладких речей его, попросил стать над крутым оврагом, задом в чистое поле. Волк стал, повесил хвост и голову, наострил ухо и распустил губы; баран разогнался позадь его, ударил по нем костяным лбом, что тараном в стену; волк наш полетел под гору в овраг и упал замертво, на дно глубокой пропасти. У него в глазах засемерило, позеленело, заиграли мурашки, голова пошла кругом, что жернов на поставе, в ушах зазвенело и на сердце что-то налегло горой каменной: тяжело и душно. Он лежал тут до ночи, очнувшись просидел да прокашлял до рассвета, а заутре во весь день еще шатался по оврагу, словно не на своих ногах либо угорелый. Как он тужил, как он охал, как бранился и плакал, и клял божий свет, и жалобна завывал, и глаза утирал, как наконец вылез, отдохнул и опять-таки поплелся к отцу-командиру, к храброму Георгию, всего этого пересказывать не для чего, довольно того, что Георгий послал его к кабану, да и .тот добром не дался, а испортил серому шубу и распорол клыком бок. Серый, как истый мученик первобытных и первородных времен, когда не было еще ни настоящего устройства, ни порядка, хоть были уже разные чиновники, сотские, тысяцкие и волостные, – серый со смирением и кротостью коренных и первоначальных веков зализал кой-как рану свою и пошел опять к Георгию, с тем однако же, чтобы съесть его и самого, коли-де и теперь не учинит суда и расправы и не разрешит скоромного стола. "Еще и грамоты не знают, – подумал серый про себя. – и переписка не завелась, а какие крючки да проволочки по словесной расправе выкидывают! Ну, а что бы езде было, кабы далося им это письмо?"
Серый пошел и попал в добрый час; Георгий Храбрый был и весел, и в духе, и на безделье; он посмеялся, пошутил, потрепал старого по тулупу и приказал ему идти к человеку. "Поди, – говорил он, – поди в соседний пригород и попроси там у добрых людей насущного ломтя; проси честно, да кланяйся и не скаль зубов, не щетинь шерстя по хребту, да не гляди таким зверем". – "Ох, дядя, – отвечал волк, – мне ли щетиниться; Опаршивел я, чай, с голоду, так и шерсть на мне встала; бог тебе судья, коли еще обманешь!" – "Поди же, поди, – молвил опять Георгий, – люди – народ добрый, сердобольный и смышленый, они не только накормят тебя и напоят, а научат еще, как и где и чего промышлять вперед".
Серый на чужом пиру с похмелья, веселого послушав, да не весел стал. Ему что-то уж плохо верилось; боялся он, чтобы краснобай Георгий опять его не надул, да уж делать было нечего: голод морит, по свету гонит; хлеб за брюхом не ходит; видно, брюху идти за хлебом.
Добежав до пригорода, серый увидел много народу и большие белокаменные палаты. Голодай ваш махнул, не думав, не гадав, через первый встречный забор, вбежал в первые двери и, застав там в большой избе много рабочего народу, оробел и струсил было сначала, да уж потом, как деваться было ему некуда, а голод знай поет свое да свое, серый пустился на авось: он доложил служивым вежливо и учтиво, в чем дело и зачем он пришел; сказал, что он ныне по такому-то делу стал на свете без вины виноват; что и рад бы не грешить, да курсак донимает; что Георгий Храбрый водил его о ею пору в дураках, да наконец смиловался, видно, над ним и велел идти к людям, смышленому, сердобольному и многоискусному роду, и просить помощи, науки, ума и подмоги. Он все это говорил по-своему, по-татарски, а случившийся тут рядовой из казанских татар переводил товарищам своим слова нежданного гостя. Волк попал не на псарню и не в овчарню; он просто затесался в казармы, на полковой двор, и, перескочив через забор, забежал прямо в швальню. Служивые художники его обступили; хохот, смех, шум и крик оглушили бедняка нашего до того, что он, оробевши, поджал хвост и почтительно присел среди обступившей толпы. Сам закройщик, кинув работу, подошел слушать краснобая нового разбора и помирал со смеху, на него глядя. Наконец все ребята присудили одного из своих, кривого Тараса, который состоял при полку для ради шутовской рожи своей, с чином зауряд-дурачка, присудили его волку на снедь, на потраву, и начали с хохотом уськать да улюлюкать, притравливая волка на Тараску. Но серый наш не любил, да и не умел шутить: он зверем лютым кинулся на кривого зауряд-чиновника, который только что успел прикрыться от него локтем, и ухватил его за ворот. Ребята с перепугу вскочили на столы да на прилавки, а закройщик, как помолодцеватее прочих, на печь; и бедный Тараска за шутку ледащих товарищей своих чуть не поплатился малоумною головушкой своей. Он взмолился, однако же, серому из-под него и просил пощады. "Много ли тебе прибудет, – говорил он, – коли ты меня теперь съешь? Не говоря уже о том, что во мне, кроме костей да сухожилья, ничего нет, да долго ли ты мною сыт будешь? Сутки, а много-много что двое; да коли и с казенной амуницией совсем проглотишь, так будет не подавишься, и то не боле как на три дня тебе станет; пусти-ка ты лучше меня, так я тебя научу, как подобру-поздорову изо дня в день поживляться можно; я сделаю из тебя такого молодца, что любо да два, что всякая живность и скоромь сама тебе на курсак пойдет, только рот разевай пошире!".
"За этим дело не станет, – подумал волк, – только бы ты правду говорил. Пожалуй; господь с тобой, я за этим и пришел, чтобы вас честно просить принять меня по этой части в науку? закройщиком быть не хочу, да я знаю, что вы не в одни постные дни сыты и святы бываете, а обижать я и сам не хочу никого".
Тараска кривой отмотал иглу на лацкане, побежал да принес собачью шкуру и зашил в нее бедного волка. Вот каким похождением на волке проявилась шкура собачья; каков же он до этого случая был собою – не знаем, а сказывают, что был страшный.
"Вот тебе и вся недолга, – сказал Тараска, закрепив и откусивши нитку, вот тебе совсем Максим и шапка с ним! Теперь ты не чучело и не пугало, а молодец хоть куда; теперь никто тебя не станет бояться, малый и великий будут с тобой запанибрата жить, а выйдешь в лес да разинешь пасть свою пошире, так не токма глухарь – баран целиком и живьем полезет!" – "Не тесно ли будет?" спросил серый, пожимаясь в новом кафтане своем. "Нет, брат, ныне, вишь, пошла мода на такой фасон, – отвечал Тараска косой, – шьют в обтяжку и с перехватом, только бы полки врознь не расходились, а на тебя я потрафил, кажись, как раз рихтиг; угадал молодецки и пригнал на щипок, оглянись хоть сам!" Серый наш уж хотел было сказать: "Спасибо", – да оглянулся, ан господа портные соскочили с печи да с прилавок, сперва смех да хохот, а там уж говорят: "Да чего ж мы стоим, ребята? Валяй его!" И, ухвативши кому что попало, кинулись все и давай душить серого в чужом нагольном тулупе; а этому, сердечному, ни управиться, ни повернуться, ни расходиться: сзади стянут, спереди стянут, посередке перехвачен; пустился бедняга без оглядки в степь и рад-рад, что кой-как уплелся да ушел, хоть и с помятыми боками, да по крайности с головой; а что попал из рядна в рогожу, догадаться он догадался, да уж поздно. Он стал теперь ни зверем, ни собакой; спеси да храбрости с него посбили, а ремесла не дали; кто посильнее его, кто только сможет, тот его бьет и душит где и чем попало; а ему в чужих шароварах плохая расправа; не догонит часом и барана, а сайгак и куйрука понюхать не даст; а что хуже всего – от собак житья нет. Они слышат от него и волчий дух и свой; да так злы на самозванца, что рыщут за ним по горам и по долам, чуют, где бы ни засел, гонят с бела света долой и ходу не дают, грызут да рвут с него тулуп свой, и бедному голодаю нашему, серому, нет ни житья, ни бытья, а пробивается да поколачивается он кой-как, по миру слоняясь; то тут, то там урвет скоромный кус либо клок – и жив, поколе шкуры где-нибудь не сымут; да уж зато и сам он теперь к Георгию Храброму ни ногой. "Полно, говорит, пой песни свои про честь да про совесть кому знаешь; водил ты меня, да уж больше не проведешь". Серый никого над собою знать не хочет; всякую веру потерял в начальственную расправу, а живет записным вором, мошенником и думает про себя: "Проклинал я вас, кляните ж и вы меня; а на расправу вы меня до дня Страшного суда не притянете; там что будет – не знаю, да и знать не хочу; знаю только, что до того времени с голоду не околею".
С этой-то поры, с этого случаю у нашего серого, сказывают, и шея стала кол колом: не гнется и не ворочается; оттого что затянута в чужой воротник.
СКАЗКА О БАРАНАХ
(Восточная сказка)
Калиф сидел однажды, как сидят калифы, на парче или бархате, поджав ноги, развалившись в подушках, с янтарем в зубах; длинный чубук, как боровок, проведенный от дымовья печки до устья в трубу, лежал, кинутый небрежно поперек парчи, атласу и бархату, вплоть до золотого подноса на вальяжных ножках, с бирюзой и яхонтами, на котором покоилась красная глиняная трубка, с золотыми по краям стрелками, с курчавыми цветочками и ободочками. Пол белого мрамора; небольшой серебристый водомет посредине; усыпительный однообразный говор бьющей и падающей струи, казалось, заботливо услуживал калифу, напевая ему: покойной ночи.
Но калифу не спалось: озабоченный общим благом, спокойствием и счастием народа, он пускал клубы дыма то в уст, то в бороду, и хмурил брови. Ночь наступила, а калиф и не думал еще о нынешней своей избраннице гарема, и старый беззубый цербер, неусыпной страж красоты и молодости, дряхлый эфиоп, не переступал еще с обычным зовом заветного порога, не растворял широкого раструба безобразных уст своих для произнесения благозвучного имени одного из прелестнейших существ в мире.
Калиф тихо произнес: – "Мелек!" – и раболепный Мелек стоял перед ним, наклонив голову, положив правую руку свою на грудь. Калиф, молча и не покидая трубки, подал пальцем едва заметный знак, и Мелек стоял уже перед повелителем своим с огромным плащем простой бурой ткани и с белой чалмой, без всяких украшений, в руках. Калиф встал, надел белую простую чалму, накинул бурый плащ, в котором ходит один только простой народ, и вышел. Верный Мелек, зная обязанность свою, пошел украдкой за ним следом, ступая как кошка и не спуская повелителя своего с глаз.
Дома в столице калифа были все такой легкой постройки, что жильцы обыкновенно разговаривали с прохожими по улице, возвысив несколько голос. Прислонившись ухом к простенку, можно было слышать все, что в доме Говорится и делается. Вот зачем пошел калиф.
"Судья, казы, неумолим", – жаловался плачевный голос в какой-то мазанке, похожей с виду на дождевик, выросший за одну ночь. "Казы жесток: бирюзу и оправу с седла моего я отдал ему, последний остаток отцовского богатства, и только этим мог искупить жизнь свою и свободу. О, великий калиф, если бы ты знал свинцовую руку и железные когти своего казы, то бы заплакал вместе со мною!"
Калиф задумчиво побрел домой: на этот раз он слышал довольно. "Казы сидит один на судилище своем – размышлял калиф, – он делает, что хочет, он самовластен, может действовать самоуправно и произвольно: от этого все зло. Надобно его ограничить; надобно придать ему помощников, которые свяжут произвол его; надобно поставить и сбоку, рядом с ним, наблюдателя, который поверял бы все дела казы на весах правосудия и доносил бы мне каждодневно, что казы судит правдиво и беспристрастно".
Сказано – сделано; калиф посадил еще двух судей, по правую и по левую руку казы, повелел называться этому суду судилищем трех правдивых мужей; поставил знаменитого умму, с золотым жезлом, назвав его калифским приставом правды. – И судилище трех правдивых сидело и называлось по воле и фирману калифскому; и свидетель калифский, пристав правды, стоял и доносил каждодневно: все благополучно.
"Каково же идут теперь дела наши?" – спросил калиф однажды у пристава своего, "творится ли суд, и правда, и милость, благоденствует ли народ?"
– Благоденствует, великий государь, – отвечал тот, – и суд, и правда, и милость творится, нет бога кроме бога и Мохаммед его посол. Ты излил благодать величия, правды и милости твоей, сквозь сито премудрости, на удрученные палящим зноем, обнаженные главы народа твоего; живительные капли росы этой оплодотворили сердца и уста подданных твоих на произрастание древа, коего цвет есть благодарность, признательность народа, а плод – благоденствие его, устроенное на незыблемых основаниях на почве правды и милости.
Калиф был доволен, покоясь опять на том же пушистом бархате, перед тем же усыпляющим водометом, с тем же неизменным янтарным другом в устах, но речь пристава показалась ему что-то кудреватою; а калиф, хоть и привык уже давно к восточной яркости красок, запутанности узоров и пышной роскоши выражений, успел, однако же, научиться не доверять напыщенному слову приближенных своих.
– Мелек! – произнес калиф, и Мелек стоял перед ним, в том же раболепном положении. Калиф подал ему известный знак.
– Удостой подлую речь раба твоего, – сказал Мелек, – удостой, о, великий калиф, не края священного уха твоего, а только праха, попираемого благословенными стопами твоими, и ты не пойдешь сегодня подслушивать, а будешь сидеть здесь, в покое.
– Говори, – отвечал калиф.
– О, великий государь, голос один: народ, верный народ твой вопиет под беззащитным гнетом. Когда был казы один, тогда была у него и одна только, собственная своя, голова на плечах; она одна отвечала, и он ее берег. Ныне у него три головы, да четвертая у твоего пристава; они разделили страх на четыре части и на каждого пришлось по четвертой доле. Мало было целого, теперь еще стало меньше. Одного волка, великий государь, кой-как насытить можно, если иногда и хватит за живое, – стаи собак не насытишь, не станет мяса на костях.
Калиф призадумался, смолчал, насупил брови, и чело его сокрылось в непроницаемом облаке дыма. Потом янтарь упал на колени. Калиф долго в задумчивости перебирал пахучие четки свои, кивая медленно головою.
"Меня называют самовластным, – подумал он, – но ни власти, ни воли у меня нет. Голова каждого из негодяев этих, конечно, в моих руках; но, отрубивши человеку голову, сократишь его, а нравственные качества его не изменишь. Основать добро и благо, упрочить счастие и спокойствие каждого не в устах раболепных блюдолизов моих, а на самом деле, – это труднее, чем пустить в свет человека без головы. Перевешать подданных моих гораздо легче, чем сделать их честными людьми; попытаюсь однако же; надобно ограничить еще более самоуправство, затруднить подкуп раздроблением дел, по предметам, по роду их и другим отношениям, на большее число лиц, мест и степеней; одно лицо действует самопроизвольно, а где нужно согласие многих, там правда найдет более защиты.
И сделалось все по воле калифа: где сидел прежде и судил и рядил один, там сидят семеро, важно разглаживают мудрые бороды свои, замысловатые усы, тянут кальян и судят и рядят дружно. Все благополучно.
Великий калиф с душевным удовольствием созерцал в светлом уме своем вновь устроенное государство; считал по пальцам, считал по четкам огромное множество новых слуг своих, слуг правды – и радовался, умильно улыбаясь, что правосудие нашло в калифате его такую могучую опору, такой многочисленный оплот против зла и неправды.
– Еще ли не будут счастливы верные рабы мои, – сказал он, – ужели они не благоденствуют теперь, когда я оградил и собственность и личность каждого фаудтами, то есть целыми батальонами недремлющей стражи, оберегающей заботливо священное зерцало правосудия от туску и ржавчины? Тлетворное дыхание нечистых не смеет коснуться его; я вижу: зерцало отражает лучи солнечные в той же чистоте, как восприяло их".
Опять позвал калиф Мелека, опять сокрылся от очей народа в простую чалму и смурый охобень, опять пошел под стенками тесных, извилистых улиц; часто и прилежно калиф прикладывал чуткое ухо свое к утлым жилищам верноподданных – и слышал одни только стенания, одни жалобы на ненасытную корысть нового сонма недремлющих стражей правосудия.
– Растолкуй мне, Мелек, – сказал калиф в недоумении и гневном негодовании, – растолкуй мне, что это значит? Я не верю ушам своим; быть не может!
– Государь, – отвечал Мелек, – я человек темный, слышу глазами, вижу руками: только то и знаю, что ощупаю. Позволь мне привести к тебе старого Хуршита – он жил много, видал много; слово неправды никогда не оскверняло чистых уст его, он скажет тебе все.
– Позови.
Хуршит вошел. Хуршит из черни, из толпы, добывающий себе насущное пропитание кровным потом.
– Хуршит, что скажешь?
– Что спросишь, повелитель; не подай голосу, и отголосок в горах молчит, не смеет откликнуться.
– Скажи мне прямо, смело, – но говори правду – когда было лучше: теперь или прежде?
– Государь, – сказал Хуршит, после глубокого вздоха: – при отце твоем было тяжело. Я был тогда овчарником, как и теперь, держал и своих овец. Что, бывало, проглянет молодая луна на небе, то и тащишь на плечах к казыю своему барана: тяжело было.
– А потом? – спросил калиф.
– А потом, сударь, стало еще тяжеле: прибавилось начальства над нами, прибавилось и тяги, стали мы таскать на плечах своих по два барана.
– Ну, а теперь, говори!
– А теперь, государь, – сказал Хуршит, весело улыбаясь, – слава богу, совсем легко!
– Как так? – вскричал обрадованный калиф. Хуршит поднял веселые карие глаза свои на калифа и отвечал спокойно:
– Гуртом гоняем.
ПРИМЕЧАНИЯ
ПОВЕСТИ, РАССКАЗЫ. ОЧЕРКИ
БЕДОВИК
Впервые – "Отечественные записки", 1839, том 3, кн. 5, за подписью: В. Луганский.
Стр. 19. Бочка Данаид. – Данаиды – дочери аргосского царя Даная; по сказаниям древних греков, в наказание за убийство своих мужей были обречены в преисподней на вечную бесполезную работу – наполнять водою бездонную бочку.
Стр. 20. Гражданская палата – губернская инстанция гражданского суда.
Стр. 21. ...вербное воскресенье – воскресенье перед праздником пасхи, когда, согласно мифу, Христос прибыл в Иерусалим и ему под ноги бросали ветки вербы.
Стр. 22. ...выносной – сидящий верхом на передней лошади при езде цугом; то же, что форейтор.
Стр. 26. Академический календарь – "Месяцеслов... сочиненный на знатнейшие места Российской империи в СПб, при имп. Академии наук".
Килиан Конрад – лейпцигский профессор медицины, автор многих трудов. В 1810 году был приглашен в Петербург в качестве : врача-консультанта при Александре I и здесь через год умер. Полное название его лечебника: "Домашний лечебник, или Обстоятельное и ясное показание, как во всех опасных, скоропостижных и хронических как наружных, так и внутренних болезнях, при отсутствии врача, можно подать нужную помощь и посредством одних домашних средств и диеты; сверх того, как поступать касательно предупреждения болезней и хранения своего здоровья, и проч." ("Соч. Килияна; пер. с нем. Петр Бутковский, СПб., 1823 г.").
Енгалычев Парфений Николаевич (1769 – 1829) – автор лечебника (1799 г.), пользовавшегося большой популярностью и неоднократно переиздававшегося. Полное название: "О продолжении человеческой жизни, или Домашний лечебник, заключающий в себе: средства, как достигать здоровой, веселой и глубокой старости, предохранять здравие надежнейшими средствами и пользовать болезни всякого рода, с показанием причин и лекарств, почти всюду перед глазами нашими находящихся, составленный из лучших отечественных и иностранных писателей кн. Парфением Енгалычевым".
Стр. 30. ...знаменитый поборник разговорного языка... – Это примечание отсутствует в журнальном тексте. Подразумевается здесь известный в первой половине XIX века реакционный журналист О. И. Сенковский, писавший под псевдонимом Барон Брамбеус. Он усердно пропагандировал введение разговорных элементов в литературный русский язык и чрезмерно ими уснащал собственные произведения. В 1835 году Сенковский выступил в редактируемом им журнале "Библиотека для чтения" (том 8, кн. 1) со статьей-фельетоном, где в острой полемической форме ратовал за разговорный литературный язык. Статья называлась: "Резолюция в челобитную сего, оного, такового, коего, вышеупомянутого, вышереченного, нижеследующего, ибо, а потому, поелику, якобы и других причастных к оной челобитной по делу об изгнании оных, без суда и следствия, из Русского языка".
А. С. Пушкин, в общем благожелательно отнесшийся к этой статье, писал в "Письме к издателю", напечатанном в "Современнике", том III за 1836 год: "Чем богаче язык выражениями и оборотами, тем лучше для искусного писателя. Письменный язык оживляется поминутно выражениями, рождающимися в разговоре, но не должен отрекаться от приобретенного им в течение веков. Писать единственно языком разговорным – значит не знать языка" (А. С. Пушкин. Полное собрание сочинений в десяти томах, издание АН СССР, 1949, том VII, стр. 439).
Стр. 33. ...это скопа... скопа – птица семейства сокольных, питающаяся, подобно чайке, рыбой.
Стр. 34. Тяжеловес – старое название топаза.
Стр. 37. Клок – плащ, вид верхней женской одежды.
Стр. 40. ...все посылают... в город... – Городом (Китай-городом) раньше назывался торговый центр Москвы – торговые ряды с Гостиным двором (где теперь находится ГУМ), Никольская (ныне улица 25 Октября), Ильинка (ныне улица Куйбышева), Варварка (ныне улица Разина) с пересекающими их переулками.
Образцовый полк. – Так называемые образцовые кавалерийский и пехотный полки входили в состав Гвардейского корпуса и дислоцировались в Петербурге.
Стр. 42. ...за подписью князя Хованского... – то есть с помощью взятки, подкупа; шутливое выражение от украинского слова "ховати" – хоронить, прятать. Возможно, что это выражение ввел в литературный язык Н. В. Гоголь; см. "Мертвые души", т. 1, гл. XI.
Свинцовый сахар – ядовитая уксуснокислая свинцовая соль.
Стр. 52. Село Грузина – было центром аракчеевских военных поселений.
Стр. 56. ...о кунсткамере, которую теперь, к сожалению, разорили... Кунсткамера (кабинет редкостей) – первый естественнонаучный музей в России, основанный Петром I в 1714 году. В 30-е годы XIX века из нее выделились в самостоятельные учреждения Анатомический, Ботанический, Зоологический и др. музеи.
Стр.. 56. ...о Грановитой палате, которую привели в положение, Грановитая палата – замечательное произведение древне-русского зодчества, созданная в конце XV века в Московской Кремле. Внутренняя отделка ее много раз возобновлялась.
...о самородковом столпе Александра Благословенного... – Имеется в виду Александровская колонна, воздвигнутая на Дворцовой площади в Петербурге в 1829 – 1834 годах по проекту А. А. Монферрана, в честь победы в Отечественной войне 1812 года.
...о царь-колоколе, выставленном недавно на фундамент... – Крупнейший в мире колокол, весом свыше 200 тонн, отлитый в 1733 – 1735 годах, был водружен на гранитный пьедестал в Московском Кремле в 1836 году.
...лежат две свинки... – сфинксы. Находятся не на Английской набережной (ныне набережная Красного флота), а на правом берегу Невы, перед Академией художеств. Здесь в 1832 – 1834 годах был сооружен гранитный спуск к реке и на верхней террасе установлены два высеченных из гранита сфинкса. Они были найдены при археологических раскопках на месте древней столицы Египта Фив и приобретены русским правительством.
Стр. 60. Шут подновинский. – В Москве на пустыре, где позднее был разбит Новинский бульвар (ныне улица Чайковского), со времен Екатерины II устраивались народные гулянья во время масленицы, пасхи и т. п., где происходили различные представления.
Стр. 63. Ларец Фамусова – то есть гроб: "Тот ларчик, где ни стать, ни сесть" ("Горе от ума", д. II, явл. I).
Стр. 66. Полгодины – полчаса.
Стр. 67. Патриотический институт. – Так же, как Смольный институт, закрытое женское учебно-воспитательное заведение. Но сюда принимали только дочерей военных дворян. Создан в 1813 году.
Стр. 78. Фомина неделя – следующая после пасхальной недели.
Стр. 84. Антенорово путешествие. – Произведение "Антеноровы путешествия по Греции и Азии" французского писателя Э. Ф. Лантье (1734 – 1826) было известно в России в начале XIX века в переводе П. И. Макарова.
...из романа "Павел и Виргиния"... – знаменитый в свое время "чувствительный" роман французского писателя Бернардена де Сен-Пьера (1737 1814). На русский язык переведен в 1793 году.
Малек-Адель – герой "посредственного", по выражению Пушкина, романа "Матильда, или Крестовые походы" французской писательницы Коттён (1770 1807). По свидетельству Загоскина (в романе "Рославлев, или Русские в 1812 году"), "русские дамы бредили Малек-Аделем, искали его везде". Имя это упоминается в "Евгении Онегине", у Жуковского в "Послании к Ушаковой и Хилковой", у Турюнева в рассказе "Конец Чертопханова".
Грицько Основьяненко – псевдоним украинского драматурга и беллетриста Григория Федоровича Квитка (1778 – 1843).
Стр. 86. Брыле – губа.
Стр. 87. Брюсов столетний календарь – первый русский календарь, составленный библиотекарем Киприяновым под наблюдением сподвижника Петра I Я. В. Брюса и изданный в 1709 – 1715 годах. Его полное название: "Календарь повсеместный и месяцеслов на вся лета господня". Кроме астрономических данных о продолжительности дня а ночи и т. п., в календаре приводились различные церковные справки и астрологические предсказания по положению планет. Брюсов календарь пользовался большим успехом и неоднократно переиздавался.
Стр. 88. Избоина – нахальный человек, негодяй. Стр. 90. Куканцы (кокандцы) – народ среднеазиатского Кокандского ханства.
Стр. 97, ...бесплотные жильцы блаженных островов Макарийских... Мифические острова (греч. Макапоз – счастливый, блаженный), расположенные на краю земли, где восходит солнце. В средние века существовала легенда, что Александр Македонский во время похода на восток доходил до Макарийских островов. Описание этого мифа дано А. Н. Афанасьевым в его труде "Поэтические воззрения славян на природу" (1865 – 1869).
УРАЛЬСКИЙ КАЗАК
Впервые – в серии очерков, издававшихся книгопродавцем Я. А. Исаковым (редактор А. П. Башуцкий), под общим названием "Наши, списанные с натуры русскими", 1842, вып. 14-й.
Стр. 101. Ярыга – уральское название сети на красную рыбу.
...на первом плавенном рубеже... – В первой публикации очерка к этим словам дано примечание: "Рубежами называются участки, по реке назначенные для суточной ловли; ниже рубежа никто до срока не смеет прикоснуться к воде. В каждый рубеж вступают по вестовой пушке".
Проклятое. – В первой публикации герой очерка назывался Подгорновым.
...от уряду бегает... – то есть от командирской должности урядного чина унтер-офицера в казачьих войсках.
Стр. 102. ...на рыболовного атамана... – В первом издании к этим словам дано примечание: "Рыболовному атаману, который назначается для каждого рыболовства особенно, даны права и преимущества, как по возлагаемой на него власти, так и по выгодам за чрезвычайные хлопоты его. Он судит и рядит все возникающие по промыслу споры по старинным обычаям; распоряжается, сообразно нужде, всем, что относится до его дела, и заведует, для охранения промышленников от набегов орды, особою яртуальною (видимо, конною. – В. П.) командой".
...наемки не берет... – В первом издании дано пояснение: "или мирских денег".
"Горошт маленько". – В первом издании дано пояснение: "то есть горьковата".
Стр. 103. Ниже – даже.
...плавает связками... – то есть две бударки плывут по течению с одной, общей сетью.
Стр. 107. Бузачи – полуостров в северо-восточной части Каспийского моря, где кочевали казахи и киргизы.
Прихватывать гривки – подыматься на гору, на гребень – а для усиления удара пикой по неприятелю.
Корсук (корсак) – вид мелкой степной лисы.
Стр. 108. Катаур – верхняя подпруга, череспоясник по седлу, сверх подушки.
Стр. 108. ...хаживал а на косных и на посудах, кусовых и расшивах... Косная – легкая лодка на 6 – 12 весел; посуда – парусное судно; кусовая промысловая лодка; расшива – большое парусное судно.
Стр. 109. Приказный – помощник урядника в казачьих войсках.
Астраханцы. – здесь калмыки.
Стр. 112. Мартышка, или мартын. – водоплавающая птица из семейства чайковых.
Стр. 113. ...Камыш-Самару с узенями. – Имеются в виду Камыш-Самарские озера, в которые впадают реки Большой и Малый Узени; вернее, междуузенский участок земли с богатыми пастбищами.
...написан из малолетних в казаки... – Малолетними у казаков считались юноши от 17 до 19 лет, до принятия присяги.
Стр. 114. Доншоновские святцы – г. е. изданные до церковной реформы, произведенной патриархом Никоном в 1656 году и не признанной старообрядцами.
Стр. 115. Экзекутор – чиновник при канцелярии, на котором лежали полицейские и хозяйственные обязанности.
Полк пробыл два года в Турции, тут еще позадержали в Польше с лишком год... – Вероятно, имеются в виду русско-турецкая война 1823 – 1829 годов, закончившаяся Адриано-польским миром, и восстание в Польше 1830 – 1831 годов, жестоко подавленное генералом Паскевичем.
ВАКХ СИДОРОВИЧ ЧАЙКИН, ИЛИ РАССКАЗ ЕГО О СОБСТВЕННОМ СВОЕМ ЖИТЬЕ-БЫТЬЕ, ЗА ПЕРВУЮ ПОЛОВИНУ ЖИЗНИ СВОЕЙ
Впервые – "Библиотека для чтения", 1843, том 57, кн. 1, за подписью В. Луганский.
Стр. 120. Стародумов, Прямиков – распространенные имена действующих лиц в русской комедии XVIII века.
Стр. 142. .стану учиться в академии... – Медико-хирургическая академия существовала в Петербурге с 1798 года.
Стр. 147. Россини Джоаккино (1792 – 1868) – знаменитый итальянский композитор, автор 38 опер.
Стр. 153. Мыслете – название буквы "м" в славяно-русской азбуке.
В продолжение этого года Василий Иванович сделал только одно умное дело... – Начинающийся этими словами абзац, в котором сообщается о "деле", напоминающем известную аферу Чичикова из "Мертвых душ", отсутствует в журнальном тексте.
Стр. 154. ...для выслуги по статуту Анненского креста. – Действительно, по статуту полагался орден св. Анны 3-й степени тому, "кто побуждаемый одной благотворительностью, советами или посредством своим, многократно прекращал разорительные тяжбы, особенно между родственниками, и заслужил тем название миротворца, единогласно признанное как частными, так и начальствующими лицами губернии" (Свод основных государственных законов Росеийской империи, том 1, ч. 1, кн. VIII. Учреждение орденов и других знаков отличия, гл. 8, 13).
