Текст книги "Станислав Лем"

Автор книги: Владимир Борисов

Соавторы: Геннадий Прашкевич
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 35 страниц)

16

Начиная с романа «Расследование», о Станиславе Леме можно говорить как о настоящем крупном состоявшемся художнике. Он научился не только придумывать, он научился в полную силу пользоваться собственной памятью. Он научился не бояться того, что хранится в её глубинах, поэтому любой текст с этой поры освещен им самим, его личностью. Как пример приведём крошечный эпизод из романа, который нет смысла придумывать, скорее всего, он просто жил в памяти писателя, чтобы явиться в нужное время.

«Когда Грегори выходил из метро, было около одиннадцати.

Сразу же у поворота, за которым находился дом семейства Феншоу, в нише стены постоянно обретался, поджидая прохожих, слепой нищий с огромной облезлой дворнягой у ног. У него была губная гармошка, в которую он дул только при чьём-нибудь приближении, даже не пробуя делать вид, что играет, – он просто сигналил. Старость этого человека угадывалась скорее по его одежде, нежели по физиономии, покрытой растительностью неопределённого цвета. Возвращаясь домой поздно ночью, Грегори встречал его всегда на одном и том же месте, как вечный укор совести. Нищий принадлежал уличному пейзажу наравне с эркерами старой стены, между которыми он сидел. Грегори и в голову не пришло бы, что, молчаливо мирясь с его присутствием, он совершает должностной проступок. Ведь он был полицейским, а согласно полицейским инструкциям, нищенство воспрещалось.

Он никогда особенно не думал об этом человеке, однако старик, кажется, занимал какое-то место в его сознании и даже возбуждал какие-то чувства, проявлявшиеся в том, что Грегори, проходя мимо, немного ускорял шаг. Он не признавал подаяния, но это не объяснялось ни его характером, ни его профессией. По неведомым ему самому причинам, он ничего никогда не подавал нищим; думается, здесь срабатывала какая-то не совсем понятная застенчивость. Однако в этот вечер, уже миновав старика, он совершенно неожиданно для себя вернулся и подошёл к тёмному углу, держа в пальцах извлечённую из кармана монету. И тогда произошёл один из тех пустяковых случаев, о которых не рассказывают никому и вспоминают с ощущением жгучего стыда. Грегори, убеждённый, что нищий протянет руку, несколько раз совал монету в неразличимый сумрак закутка между стенами, но каждый раз наталкивался только на неприятные в соприкосновении лохмотья; нищий вовсе не спешил получить подаяние, но как-то неуклюже, с трудом прижимая к губам гармошку, дул ни в склад ни в лад. Преисполненный отвращения, не в состоянии и дальше нащупывать карман в драной одежде, Грегори вслепую положил монету и двинулся дальше, как вдруг что-то негромко звякнуло возле его ноги. В слабом свете фонаря блеснул катящийся вдогонку за ним его собственный медяк. Грегори безотчётно поднял его и швырнул в тёмный излом стен. Ответом был хриплый, сдавленный стон. Грегори, близкий к отчаянию, устремился вперёд большими шагами, словно убегая. Весь этот эпизод, продолжавшийся, пожалуй, с минуту, привёл его в дурацкое возбуждение, которое прошло лишь перед самым домом, когда он заметил свет в окне своей комнаты…»

17

В 1959 году романы «Эдем» и «Расследование» вышли отдельными книгами.

В том же году был издан и сборник рассказов «Вторжение с Альдебарана» – в краковском Литературном издательстве, в котором ранее вышли «Диалоги», а в будущем будут выходить практически все новые произведения Лема.

В сборнике «Вторжение с Альдебарана» впервые появились рассказы о пилоте Пирксе – «Испытание», «Патруль», «Альбатрос».

Позже Лем признавался, что поначалу не задумывал писать цикл, но вот как-то так получилось: один рассказ, за ним другой, третий. К тому же, за исключением двух-трёх рассказов, сборник не казался Лему очень удачным. Будущее следует описывать с эпическим размахом, нужно уметь набрасывать запоминающийся историко-социальный фон; с этой точки зрения рассказы о доблестном пилоте выглядят мелковатыми. Ни семьи, ни близких людей, ни отчётливого окружения. Неудивительно, ведь Лем думал написать один, ну два рассказа, а они вдруг начали разрастаться в цикл. Да и что за герой? Ни особого интеллекта, ни сногсшибательных авантюр. Только одно оправдывало пилота Пиркса в глазах Станислава Лема, его создателя, – человечность. Именно человечность помогала Пирксу всегда оставаться самим собой и из самых напряжённых ситуаций выходить с достоинством.

18

В 1959 году Станислав Лем был награждён Крестом офицерского ордена Возрождения Польши. Пришла известность, появились деньги. Не сумасшедшие, конечно, но их хватило на покупку первого автомобиля. Им оказалась немецкая (ГДР) малолитражка Р-70. Ни у Станислава, ни у Барбары водительских прав не было, пришлось учиться и этому. Впрочем, уже скоро писатель лихо разъезжал по Кракову. Одна поездка даже чуть не завершилась катастрофой. Лем вёз своего приятеля писателя Яна Юзефа Щепаньского в соседний городок. Шёл весенний дождь, перебиваемый мокрым снегом, видимость никакая, и вдруг скользкую дорогу перегородил тяжёлый грузовик. «У меня был выбор: или столкнуться с ним, или рассчитывать на какое-то чудо, – рассказывал Лем. – С необыкновенным хладнокровием я направил автомобиль в кювет, где, к нашему счастью, оказалось много снега»^{54}.

Лем был азартным водителем, любил обгонять другие машины.

Эти обгоны часто заканчивались тем, что выкипала вода в радиаторе, после чего неугомонный водитель отправлял пани Барбару на поиски воды, которую та и приносила от добрых людей в банке. Сам же Лем стоял в это время в клубах пара у двигателя, а мимо проезжали все те машины, которые ранее он умудрился обогнать.

Томаш, сын писателя, вспоминал: «Как-то в восьмидесятые я вёз родителей домой. Дорога была скользкой, падал снег. Мы ехали за грузовиком, который еле тащился. Отец нетерпеливо подскакивал на сиденье, даже несколько раз сказал: “Ну же, Томаш!” Я объяснил ему, что не могу обойти грузовик, потому что из-за снега плохо видно, а мы приближаемся к крутому повороту, вдруг навстречу кто-то выедет. “Удивляюсь я тебе, – сказал отец. – Я в твоём возрасте просто предполагал, что встречных машин не будет”. – И удовлетворённо добавил: “И знаешь? Всегда оказывался прав”»^{55}.

В начале 1960-х годов Славомир Мрожек (1930–2013), ещё один близкий приятель Лема, писатель, тоже приобрёл Р-70. Однажды Лем, как опытный водитель, принялся в гараже объяснять неопытному Мрожеку, как следует обращаться с машиной. В частности, он решил показать, как нужно менять колесо. К сожалению, домкрат соскользнул, и машина с грохотом упала на ось. Выбежав из дома, встревоженная пани Барбара увидела покатывающихся со смеху приятелей.

19

В 1959 году в ГДР по мотивам романа «Астронавты» немцы начали снимать фантастический фильм «Безмолвная звезда». С писательской делегацией Лем побывал в ГДР, его там знали, хорошо принимали, но впечатление о фильме осталось у Лема самое неприятное. «В нём (фильме. – Г. П., В. Б.) чуть ли не провозглашали речи на тему борьбы за мир, – жаловался он. – Навалили какой-то низкопробной сценографии, клокотала смола, которая и ребёнка бы не напугала. Этот фильм был дном дна! Был ещё такой один фильм, он возник в начале пятидесятых годов, – назывался “Светлые нивы”. Польского, кстати, производства. Ну, в этом фильме была такая прекрасная деревня, всё в ней было “тра-ля-ля”, люди тоже были “тра-ля-ля”, крестьянин за плугом не потел, так как известно, что при социализме никто не потеет. Что-то страшное! Вот и “Безмолвная звезда” оказалась такой же. Слава богу, никто об этом фильме давно уже не помнит. Ужасная халтура, бессвязный соцреалистический паштет. Единственной пользой от всего была возможность осмотреть западную часть Берлина. Стены, делящей Берлин на две части, тогда ещё не существовало, поэтому в перерывах между постоянными ссорами с режиссёром я вырывался на западную сторону»^{56}.

20

Довольно скоро Лем сменил Р-70 на новый, опять же немецкий (ГДР) – «вартбург».

Это была вполне современная машина, на ней Лем с женой отважились отправиться даже в заграничное путешествие – в Чехословакию. Вот там, в Праге, Лем пережил, как он сам потом рассказывал, свой наивысший писательский успех.

«Мы приехали в Прагу, не побеспокоившись о том, чтобы заранее заказать место в гостинице. И вот ездим от одного отеля к другому, нигде нет свободных комнат, всё занято. В очередном отеле кладу паспорт на стойку и снова слышу: “Ничего нет”. И вдруг служащий поднимает голову от моего паспорта: “Лем? Станислав Лем? Так это вы написали 'Эдем'?” И вручает мне ключ от номера!»^{57}

В тот раз Лем и Барбара побывали в Праге и Братиславе.

В музеях смотрели работы Пикассо и Ренуара, скульптуры Родена.

Кстати, чешский переводчик Лема некий господин С. пригласил супругов вместе отметить день рождения писателя, но потом как-то потерялся и перестал отвечать на телефонные звонки. Станислав и Барбара отправились в ресторан «Москва» самостоятельно, а через некоторое время там появился и переводчик с подругой, при этом он ничуть не был смущён и вёл себя как ни в чём не бывало. В тот же вечер, вернувшись в гостиницу, Лем написал господину С. одно из своих первых «разводных писем» (позже такие письма получали многие сотрудничавшие со Станиславом Лемом переводчики, журналисты, критики, литературные агенты). Понятно, что господин С. книгами Лема больше не занимался…

По существовавшим в то время законам Лем не мог вывезти в Польшу полученные за границей деньги. Гонорар за изданные в Чехословакии книги нужно было истратить там же, в Чехословакии, так что хватило и беготни по магазинам. В итоге автомобиль был загружен под завязку, зато пани Барбара с облегчением записала в своём дневнике: «Наконец-то у нас почти не осталось крон».

21

В целом 1950-е годы сложились для Лема успешно.

Книги публиковались как в Польше, так и за рубежом.

Роман «Астронавты» выдержал пять изданий на родине, а также был опубликован в Болгарии, Венгрии, ГДР, Голландии, СССР, Финляндии. В Чехословакии он вышел на чешском и словацком языках. «Магелланово облако» трижды издавалось в Польше, одновременно было переведено на латышский, немецкий, румынский, русский, словацкий, чешский языки. Вышли рассказы о пилоте Пирксе и рассказы о приключениях Ийона Тихого, опубликована философская книга «Диалоги».

Спектр необыкновенный, некоторых он сильно удивлял.

Но самое главное – Лем неуклонно расширял и углублял свои знания.

Глава четвёртая.
ЗВЁЗДНЫЕ ГОДЫ

1

1961 год стал для Лема поистине «звёздным».

Вышли в свет сразу четыре его книги, да ещё какие!

«Возвращение со звёзд»! «Солярис»! «Рукопись, найденная в ванне»! А ещё сборник рассказов «Книга роботов»!

На каждой стоит остановиться подробнее.

Верный своему методу, Станислав Лем историю астронавта Эла Брегга («Возвращение со звёзд») тоже начал с «чистого листа», то есть с незнания того, с чем встретится на Земле вернувшийся со звёзд астронавт. По словам самого Лема, он, автор, как и его герой, весьма смутно представлял будущее. Прошло много времени с той поры, когда Эл Брегт покинул родную планету. Естественно, он понимает, что в жизни землян должны были произойти какие-то весьма существенные изменения, но увиденное Бреггом превосходит все самые смелые предположения. Неторопливо, не боясь долгих, иногда потрясающе красивых, иногда несколько утомительных описаний (всегда, впрочем, невероятных), Лем показывает нам новый мир – поистине новый. Со всех сторон сыплются на Брегга непонятные слова, люди одеты не так, они держатся не так, он всё время видит что-то незнакомое, не укладывающееся в сознание, постоянно сталкивается со сбивающими с толку суждениями и ощущениями. Что-то, конечно, предсказуемо, что-то пусть частично, но угадывается, хотя есть и такое, что самого автора, создателя романа, ставит в тупик.

«Было во всём этом нечто забавное, – признавался Станислав Лем. – Я сижу, пишу, следя с интересом, как у моего героя завязываются первые беседы, первые контакты, и вдруг в сознании всплывает слово “бетризация”. Откуда это? Что это? Я сам не знаю, что такое слово должно означать. Но вот участники разговора как бы сами по себе начинают обсуждать что-то связанное с бетризацией, и я невольно заинтересовываюсь. Вот тут повествование начинает развиваться, тут начинает вырисовываться прежде смутный замысел вещи»^{58}.

2

«Начиная писать “Возвращение со звёзд»”, – вспоминал Лем, – я знал только то, что герой возвращается на Землю спустя столетие после отлёта и что его подкарауливают, если так можно выразиться, многие не очень-то приятные неожиданности. Даже речи не могло идти о каком-то (много раз описанном фантастами. – Г. П., В. Б.) всеобщем энтузиазме землян, вдруг узнавших о возвращении звёздной экспедиции. По неизвестным – даже мне, автору, – причинам космонавтика давно уже не пользуется на Земле ни популярностью, ни признанием. Поэтому я сказал себе: герой не сразу высадится на Земле. Почему? Ну, скажем, по причинам чисто техническим. Ведь звёздный корабль должен быть гигантом, вероятнее всего, такие корабли в будущем будут причаливать к Луне. Далее, астронавтами, возвращающимися из столь далёких экспедиций, должен кто-то специально заниматься, какая-то специальная организация, – поэтому я придумал АДАПТ. Однако оставлять героя надолго в этом АДАПТЕ я не хотел – мне было важно, чтобы астронавт как можно скорее оказался на Земле. Для естественности я решил, что Брегг должен взбунтоваться, – немедленное возвращение на Землю должно было стать его первым эмоциональным толчком, необходимой встряской. Однако когда Эл Брегг, выполняя моё решение, сел в корабль, летящий на Землю, я почувствовал, что эскапада эта вряд ли удастся, потому что работники АДАПТА, уже имея соответствующий опыт, разбирались в текущей ситуации гораздо лучше героя. Поэтому Брегга в порту встречает нечто такое, что должно сразу ударить по его бунтарству, причём это “нечто” не должно “организовываться” умышленно. Брегг попросту заблудился в огромном порту – я воздвиг с этой целью огромный, роскошный, действительно подавляющий лабиринт…»^{59}

Эл Брегг видит какие-то подплывающие к перронам зелёные круги, движущиеся дорожки, невероятный праздник цветных огней. Он не понимает, что это такое, что должна означать та или иная деталь, и никто не может ему этого объяснить. Плывут над перронами гигантские, как бы ничего не говорящие огненные буквы – СОАМО СОАМО СОАМО. Затем перерыв, голубоватая вспышка, и вновь из ничего возникают буквы, теперь другие – НЕОНАКС НЕОНАКС НЕОНАКС. Возможно, это реклама? – если она, конечно, существует в новом мире. Огромные залы – один, другой, третий, бесконечный, необозримый ряд залов. К ярким и весьма необычным нарядам женщин астронавт скоро привыкает, но вот костюмы мужчин кажутся ему маскарадными, нелепыми. Отсюда – раздражение Эла Брегга, его беспричинный гнев, вспышки гнева.

Интересно, будь любимым писателем Лема не Достоевский, а Тургенев, как бы выглядели эти чудовищные порты будущего?..

РЕАЛ AMMO РЕАЛ AMMO. Как это понять?

СЪЁМОЗАПИСИ МИМОРФИЧЕСКОГО РЕАЛА.

ОРАТОРИЯ ПАМЯТИ РАППЕРА КЕРКСА ПОЛИТРЫ.

ПЕТИФАРГ ДОБИЛСЯ СИСТОЛИЗАЦИИ ПЕРВОГО ЭНЗОМА.

АРРАКЕР ПОДТВЕРДИЛ ЗВАНИЕ ПЕРВОГО ОБЛИТИ-СТА СЕЗОНА…

А ведь это всего лишь внешнее.

Гораздо сложнее понять новых людей.

С людьми, как всегда, намного сложнее.

3

Впрочем, до встречи Эла Брегга и «реалистки» Наис, вспоминал позже Лем, у него не было каких-то совсем уж особых трудностей с текстом. Волшебный и непонятный мир будущего сам по себе вызывал у автора (соответственно, и у героя) всё новые и новые аллюзии. Это вам не ночной, плохо освещенный, пустынный тусклый Краков. В новом мире пришельцу из прошлого объясниться, понять что-либо по-настоящему трудно, иногда невозможно, ведь он и разговоров, даже слов многих не понимает. К счастью, за словом «бетризация», так неожиданно всплывшим в сознании Лема, последовало внезапное озарение, мысленная вспышка. Писатель (по его собственным словам) вдруг «догадался», что речь идёт о чём-то очень важном, о чём-то вроде ампутации человеческой агрессивности…

И это – величайшее достижение!

Вторым же величайшим достижением стало полное покорение землянами гравитации, другими словами, полная нейтрализация силы притяжения и инерции. Теперь все транспортные средства оснащены специальными «чёрными ящиками», которые в случае катастрофы мгновенно высвобождают мощный заряд «гравитационного поля». Парастатика, гравитационная техника, придумана вовремя, отмечает про себя Брегг, – мир бетризованных людей нуждается в особом обеспечении безопасности. Агрессию человека сумели унять – это хорошо. Люди теперь могут не бояться кораблекрушений, аварий на дорогах, взрывов в самолётах, вообще техногенных катастроф, это тоже хорошо. Но, получая одно, теряешь другое. По-иному никогда у людей не получалось. Построив счастливый, в высшей степени стабильный мир, люди потеряли способность рисковать: человечество сознательно отказалось от полётов в космос, от звёздных путешествий, от всех этих опасных предприятий – оно окуклилось на родной планете («всё главное – на Земле»), основной его потребностью стала потребность в новых развлечениях.

Согласиться с этим астронавты не могут.

«Что тебе доказал Старк – бесполезность космодромии? – говорит при встрече Бреггу один из его товарищей. – Ну и что? Вот полюсы. Что было на земных полюсах? Те, кто их завоевал, прекрасно знали, что там никогда ничего, кроме снега и льда, не было. А Луна? Что искала группа Росса в кратере Эратосфена? Бриллианты? А зачем Бант и Егорин прошли центр диска Меркурия? Чтобы позагорать? А Келлен и Оффшаг? Если они что-то знали наверняка, летя к холодному облаку Цербера, – так это то, что там, в облаке, можно погибнуть. Понял ли ты истинный смысл сказанного Старком? “Человек должен есть, пить и одеваться, всё остальное безумие”. У каждого есть свой Старк, Брегг, у каждой эпохи! Не думаешь ли ты, что мы не полетели бы в космос, если бы звёзд не было? Я думаю, полетели бы. Мы изучали бы пустоту, чтобы как-то оправдать свой полёт. Геонидес или кто-нибудь другой подсказали бы нам, какие ценные измерения и исследования можно провести в пустоте…»

4

«Не думаешь ли ты, что мы не полетели бы в космос, если бы звёзд не было?»

5

В Советском Союзе роман перевели быстро, но публикация проходила со скрипом.

Опытные партийные деятели чувствовали, что нет в романе Станислава Лема того «подлинного духа коммунизма», которым ранее отличались «Астронавты» и «Магелланово облако». Одному из переводчиков Лема, Рафаилу Нудельману, пришлось даже писать специальное предисловие, в котором роман объяснялся с удобных для партии позиций, ну а издательство, в свою очередь, уговорило знаменитого космонавта Германа Титова подписать это предисловие…

6

Судьба романа «Рукопись, найденная в ванне», изданного в 1961 году, оказалась куда сложнее.

Лем написал эту книгу во время очередного своего бегства от аллергии в Погорье – в дом писателей «Астория». Там рукопись прочли приятели Лема – писатели Ян Котт (1914–2001) и Мацей Сломчиньский (1920–1998). Не сговариваясь, в один голос они объявили: да, книга получилась неплохая, книга получилась даже замечательная, но в Польше её не опубликуют.

К счастью, Лем так не думал. Он уже научился работать с властями.

Гораздо позже, в октябре 1991 года, писатель признался Константину Душенко, ещё одному своему русскому переводчику: «Я был вынужден снабдить “Рукопись” неким предисловием, в котором место действия фиктивно переносилось в Америку, – в противном случае роман не вышел бы “по цензурным соображениям”»^{60}.

На самом деле «Рукопись», конечно, рассказывала не про США или СССР.

Роман был посвящен военной бюрократии вообще. Не бюрократии какой-то одной отдельной страны или формации, нет, это было поистине универсальное (почти научное) исследование поведения людей в некоей замкнутой системе, независимо от того, где и как такая система возникла.

Лучше всего объяснил это сам Лем.

«Стремясь исследовать как бы граничные, даже экстремальные варианты процессов общественной дегенерации, я написал “Рукопись, найденную в ванне” – произведение в значительной мере памфлетное и гротескное. Я писал его иначе, чем предыдущие свои вещи, поскольку иная ориентация наложила иной отпечаток и на работу, и на стиль. Уже в процессе написания я пришёл к мысли, что тотальная альенация, царящая в созданном мною “микрообществе”, до такой степени лишает любую личность её индивидуальных свойств, что буквально всё в этой личности становится функцией аппарата государственного принуждения, – даже черты лица, даже бородавка на носу. И, превращаясь из субъекта в инструмент, человек уже не действует сам, нет, им теперь действует какой-то безымянный аппарат. Такой подход привёл меня к весьма любопытной проблеме взаимопонимания – циркуляции информации, различных родов языка, наречий, диалектов, говоров…»

Тут писатель действительно дал себе волю!

РАБОЛЕПНИЧЕСТВО… ЭСХАТОСКОПИЯ… МИСТИФИКАТОРИКА… КАДАВРИСТИКА… СУЩЕСТВА ВОЗДУШНЫЕ – см. АНГЕЛЫ… ЛЮБОВЬ – см. ДИВЕРСИЯ… ВОСКРЕШЕНИЕ – см. КАДАВРИСТИКА… СВЯТЫХ ОБЩЕНИЕ – см. СВЯЗЬ… Наконец, вся эта ИНФЕРНАЛИС-ТИКА, ЛОХАНАВТИКА, ИНЦЕРЕБРАЦИЯ, ЛЕЙБГВАРДИСТИКА, ДЕКАРНАЦИЯ, даже ГРЕХ ПЕРВОРОДНЫЙ, то есть деление мира на информацию и дезинформацию!

«Любопытно, – продолжал Лем. – что свою “Рукопись” я начал писать, имея в виду создание просто ещё одного небольшого рассказа про Ийона Тихого (который, nota bene, должен был сам в нём выступать в роли рассказчика). Но в процессе работы тональность постепенно изменилась, юмор отошёл на второй план, а карикатурный гротеск выдвинулся на первый. Однако внимательный читатель и в окончательном варианте заметит определённую разницу между несколькими десятками первых страниц вступления и всей остальной частью повести…»^{61}