Текст книги "Всех видеть счастливыми"

Автор книги: Владимир Красильщиков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 11 страниц)

Работая в Юзовке, молодой Бутенко изучил почти все, что было написано о металлургии по-русски. Овладел немецким языком – принялся за иностранную литературу. В цехе собрал технические кружки. Собрал, надо сказать, ко всеобщему удивлению. Ведь ничего подобного прежде не бывало. Начал вместе с рабочими изучать куракинско-бардинские методы... Коэффициент использования полезного объема снизили до небывалого на заводе уровня. (Чем меньше этот КИПО, тем, значит, больше чугуна ты берешь от каждого кубометра печи.) Далеко не все шло гладко. Во время одной из аварий Бутенко едва не сгорел. Очнулся в больнице на следующий день, весь в бинтах, на лице маска, а руки привязаны к спинке кровати, чтобы струпья от ожогов не сдирал. Огляделся: у двери товарищи. Спросил: «Кого хороните?» Ребята обрадовались: «Глаза-то целы... Глаза-то целы...» Каждый день навещали. Когда сняли повязку, доменщики просветлели: шрамов от ожогов не осталось. «Повезло тебе,– сказал старый мастер.– Мой брат в свое время сгорел на колошнике. Выдержку надо иметь. Терпенья тебе не хватает. Лезешь везде...»

Вскоре Бутенко был назначен начальником цеха. Отремонтировал воздуходувку. Усовершенствовал технологию. Переставил рабочих в согласии с наклонностями и стремлениями каждого. Цех, единственный в Донбассе, стал перевыполнять план...

Вот Бутенко входит в кабинет Серго.

– Садись. Чаю хочешь? Что у вас нового?

– Нового?..– Поперхнулся, еще не пригубив стакан. Чтоб не мучиться дольше, выпалил сразу: – Разрешите остановить печь!

– Остановить доменную печь?! Катастрофа! Землетрясение!

– Пока я по вашей командировке закупал оборудование в Германии, меня замещал Шапо. Шляпо, как называют его. Оказалось, не специалист. Самозванец. Бывший кадровый офицер немецкий, выдавал себя за инженера... Да чего там на других валить?! Шапо мы прогнали. Сами запороли печь. Я первый – не довел реконструкцию...

– Хорошо, что сознаешь собственное варварство. Делай, как находишь нужным. Только быстро и телеграфь мне, когда дашь чугун.

Управился Бутенко быстрее обещанного. Домна «пошла» ровно, хорошо. Но тут вторая «захромала». Опять надо останавливать на ремонт. Как раз в то время Серго ехал из отпуска. И на стоянке в Харцизске Бутенко поднялся к нему в вагон. Серго вспылил, услыхав новую просьбу. Накричал, но разрешил остановить и вторую печь:

– Не щадите агрегаты, в которых жизнь и смерть страны! Что еще? Договаривай. Не задерживать же отправление поезда...

– Ничего. Я с вами хоть до Харькова доеду, а скажу все! – И продолжал, когда поезд тронулся: – Атакуют меня со всех сторон. Выход из строя наших домен распалил дискуссию. Профессора, академики считают основной причиной мою форсированную работу. Не перестраивать домны велят, а возвратиться к прежнему тихоходу – с КИПО в одну и пять десятых.

– Ну, а ты что?

– Да мне лучше в банщики, чем на таком уровне!.. Созвали совещание. Академик Павлов категорически возражал против холодильников. Установку аппаратов Мак-Ки признали правильной. Но в связи с тем, что они заграничные, тоже отклонили. Перессорился я со всеми друзьями, которые прежде меня поддерживали.

Серго прошелся по вагону, привычно балансируя на ходу. Стал у окна. В сумраке ночи угадывались высохшие балки, пыльные терриконы, силуэты шахтных копров с громадинами колес на вершинах. Давно любимая, волнующая земля. Разливанное море огней у края неба всполошено заревом плавки. И тут, прямо у полотна,– домны, окутанные горячим туманом, пляшущими у подножий искропадами. Облака вспыхивают пурпуром от струи чугуна, словно зарю предвещают.

Как много сделано там, где все было так убого, уныло, темно, когда выпускник партийной школы в Лонжюмо вел здесь подпольную работу! Как много сделано там, где, казалось, все вымерло, вымерзло и в восемнадцатом, когда чрезвычайный комиссар Юга колесил тут на бронепоезде, и в двадцать первом, когда восстанавливал взорванные шахты!

До чего ж ты хорош, Донбасс, всемогущее, всевеликое царство труда и огня! Кажется, звонкая, ковкая красота твоя уже в названиях: Енакиево, Кадиевка, Ясиноватая... А вон зарево от Макеевки. Там поднимают домны, что не хуже магнитогорских и кузнецких, готовят к пуску ижорский блюминг – тот самый... Жаль, что не удастся туда заехать. А там, за горизонтом, невидимые, но, кажется, обдающие жаром дыхания металлургических гигантов Таганрог, Мариуполь... Строится Азовсталь, южная Магнитка на берегу моря. Вот-вот запалят небо ее стальные «свечи». И туда надо бы! Ох, как надо!..

Вновь прошелся по вагону, остановился против Бутенко:

– Со всеми, говоришь, друзьями перессорился? – Кулаками небольно ударил по бицепсам.– Ошибаешься, не со всеми. Не поддерживают, говоришь, академики?.. Нет у нас права лежать на КИПО в единицу с пятью десятыми. Обязаны – понимаешь? – обязаны бежать, лететь к единице без хвостика. Американцы и немцы дают ниже единицы. Разве мы с тобой хуже?

Заскрипели тормоза. Серго опустил оконную раму. Выглянул и с восторгом смотрел на краматорские домны, окаймленные языками газового пламени. Кислый, серно-едкий ветер трепал густую, чуть уже тронутую сединой шевелюру.

– Ну и аромат!– Послышался из купе голос жены.– Фу!

– Ничего ты, Зиночка, не понимаешь. Куда твоим розам! Ай, хорошо пахнет, когда домны работают! – И вновь к Бутенко: – Сходи, пока Краматорск не проехали. Всю ночь возвращаться будешь.

– Да мне теперь хоть три ночи! Спасибо, товарищ Серго. Не беспокойтесь: доберусь. Меня тут каждый вагон знает. Спасибо.

– Тебе – спасибо. Действуй, дорогой, под мою ответственность. И никого, ничего не бойся! – Напутствовал так, а сам усомнился, вроде дрогнул: «Не много ли на себя ты берешь? Какое у тебя основание поступать на манер Курако? Ну, положим, насчет Курако не скажу, а Владимир Ильич бы одобрил – наверняка».

Когда приступали к выполнению пятилетки, каждый третий день в кабинет Серго входил товарищ, перетянутый ремнями с кобурой. Докладывал: там-то обнаружили фосфорные шарики для воспламенения резервуаров с нефтью, там предотвратили взрыв шахты, а там не смогли предотвратить. Нищета, голод, страх и ненависть старого мира не пускали вперед. Не хватало Энергии, Хлеба, Металла.

У нас беда – у них праздник. Оживились враги и в стране и за рубежом. Окрылили себя новыми надеждами: то, чего не добились огнем и мечом, сделают нищета, голод, страх и ненависть.

– Правительство Советов зашло со своей политикой коллективизации деревни в тупик...

– Если рассматривать план, как пробный камень для «планируемой экономики», то мы должны сказать, что он потерпел полный крах...

– Для большинства западных экономистов и деловых людей – это еще одна русская химера, сотканная из дыма печной трубы...

Серго искал и находил то, что искал. Боялся взять очередную подборку иностранных газет – и брал. Спешил прочесть с каким-то зудевшим нетерпением, сладостным отчаянием. Так раненые ковыряют раны, хотя это и причиняет боль. Яростно сжимал кулаки, натыкаясь на такие характеристики собственных действий, как «чистейшее безумие», или «катастрофа».

Теперь в Западной Европе, в Америке говорили и писали так:

– СССР выиграл первый тур, индустриализуясь без помощи иностранного капитала...

– Коммунизм гигантскими темпами завершает реконструкцию, в то время как капиталистический строй позволяет двигаться только медленными шагами...

– Большевизм можно проклинать, но его нужно знать. Пятилетка – это новый колосс, который необходимо принимать во внимание и, во всяком случае, в хозяйственный расчет...

– Тракторные заводы Харькова и Сталинграда, автомобильный завод АМО в Москве, автомобильный завод в Н. Новгороде, Днепровская гидроэлектрическая станция, грандиозные сталелитейные заводы в Магнитогорске и Кузнецке, целая сеть машиностроительных и химических заводов на Урале, который превращается в советский Рур,– все эти... достижения свидетельствуют, что, каковы бы ни были трудности, советская промышленность, как хорошо орошаемое растение, растет и крепнет. Пятилетний план заложил основы будущего развития и чрезвычайно усилил мощь СССР...

– Во всех промышленных городах возникают новые районы, построенные по определенному плану, с широкими улицами, украшенными деревьями и скверами, с домами наиболее современного типа, школами, больницами, рабочими клубами и детскими яслями... Сегодняшняя Россия – страна с душой и идеалом. Россия – страна изумительной активности. Я верю, что стремления России являются здоровыми... Быть может, самое важное в том, что вся молодежь и рабочие России имеют одну вещь, которой, к сожалению, недостает сегодня в капиталистических странах, а именно – надежду...

– Советский Союз работал с интенсивностью военного времени над созидательной задачей построения основ новой жизни. Лицо страны меняется буквально до неузнаваемости... Путеводными точками советских равнин не являются больше кресты и купола церквей, а зерновые элеваторы и силосные башни. Колхозы строят дома, хлева, свинарники. Электричество проникает в деревню, радио и газеты завоевали ее. Рабочие учатся работать на новейших машинах. Крестьянские парни производят и обслуживают сельскохозяйственные машины, которые больше и сложнее, чем то, что видела когда-либо Америка. Россия начинает «мыслить машинами». Россия быстро переходит от века дерева к веку железа, стали, бетона и моторов...

Тысяча девятьсот тридцать второй год – четвертый, до срока завершающий год первой пятилетки. Десятого октября Серго выступает на торжественном пуске Днепровской гидроэлектростанции с приветственной речью от имени Центрального Комитета партии, Совета Народных Комиссаров СССР и Наркомтяжпрома.

Днепрогэс... Мечта и реальность. История. Современность. Будущее. Потому так много детей на празднике – маленьких, на руках у родителей, и тех, кто побольше, с красными галстуками поверх «семисезонных» пальтишек. Холодновато, пасмурно, изморось. Но стоят, слушают товарища Серго. Лучших учеников удостоили в окрестных школах поездки на торжество.

С незапамятных времен вольная и могучая река стала гордостью нашего народа. Днепр – колыбель нашей культуры. Матери пели о нем детям. Отцы напутствовали его именем сыновей, шедших защищать Родину. Днепр – это крещение Руси и Запорожская Сечь, князь Владимир и Тарас Бульба, Шевченко и Гоголь...

Родившись из множества речушек, Днепр-Славутич ринулся к морю. Но путь преградила гранитная стена. Тысячелетия ушли на то, чтобы одолеть ее. Наконец вода пробила камень. Но в русле остались обломки – пороги. Лоцманы, барочники и былинные плотовщики, измерившие вверх-вниз древний путь из варяг в греки, были бессильны против днепровских порогов. Называли их не иначе как проклятием природы. И со второй половины восемнадцатого века эта проблема признана важной для государства.

Пытались взрывать гранит – расчищать русло. Потом, когда овладели силой электричества, крупнейшие инженеры и ученые предлагали затопить пороги несколькими невысокими плотинами. Но все усилия разбивались о то, что владельцы приднепровских земель заламывали такие цены за участки, которые предполагалось затопить, что становилось сомнительным все предприятие. Революция смела с лица земли нашей помещиков во главе с царем. Частной собственности на землю не стало. Можно было размахнуться по-настоящему. И Ленин поддержал проект Александрова – построить вместо нескольких одну гигантскую плотину, поднять воды Днепра на тридцать семь метров, затопить разом все пороги, получить небывалую электрическую мощность.

И вот перегородили – запрягли Днепр... Словно воедино слились на празднестве «ГОЭЛРО», «Пятилетка», «Ленин». И старых и малых поражает бетонная плотина, скалой поставленная на пути Днепра, затопившая проклятие природы. Электричество легко поднимает пароход вместе с рекой в камере шлюза. Электричество превращает сумрак осени в летний полдень, озаряет гребенку бетонных «быков», сплошной, как демонстрация, поток людей по высокой – этажей в пятнадцать!– дуге плотины. Электричество рождается рядом из обыкновенной воды в турбогенераторах. Слово-то какое щедрое, журчащее! И кажется, вода, вырываясь из турбин, умиротворенно бурлит под стеклянной стеной машинного зала – хорошо поработала...

Далеко за полночь воротятся домой мальчишки-девчонки. Усталые, но счастливые. Еще бы! Прикоснулись к наиболее значительному, наиболее захватывающему и прекрасному в жизни, в труде людей на земле, в их извечной борьбе и сегодняшнем разуме. Наверняка ощущение этого счастья останется у многих связанным с электричеством, а может, предопределит главный выбор жизни.

После торжественного открытия Днепрогэса – награждение ударников. Когда вручали орден Ленина пожилому машинисту паровоза, тот растерялся:

– Что я такое сделал? Только за всю жизнь не опоздал ни на минуту, не поломался ни разу.

– Вот это «только» и есть главный подвиг,– улыбнулся Серго.– Самый важный, самый нужный.

Тысяча девятьсот тридцать третий год.

Тридцатого января в Германии Гитлер захватил власть.

Тридцать первого на пленуме Донецкого обкома Серго говорил:

– Наша партия по праву гордится тем, что мы выполнили пятилетку в четыре года. Наш рабочий класс делает прямо чудеса. И когда вся Советская страна празднует эту величайшую победу, мы должны прямо сказать, как бы это ни было горько и для меня лично, который уже два с лишним года бьется над металлургией, и в особенности для товарищей металлургов: пятилетку по черной металлургии в четыре года мы не выполнили.

Больше того, первые двадцать дней первого года второй пятилетки говорят о позорном прорыве в черной металлургии...

Что получается? Руководство недостаточное, сырья нет, механизации нет, вы виноваты, мы виноваты, а страна из-за нас, разгильдяев, страдать должна...

Я по своей должности обязан был прочитать кое-какие книжки по металлургии. Там говорится о том, что работа печи зависит от того, какие куски кокса в нее попадают. А у нас работают так: попадает большой кусок – хорошо, попадает маленький – тоже хорошо. Разве так за хозяйством ухаживают? Нет, так не выйдет. На глазок, по старинке работать – не выйдет. Это прямо надо сказать...

Нужно решительно и смело выдвигать наших молодых техников и инженеров! Кое-кто из них уже начинает выползать, им надо очень сильно помочь...

Надо чертовски экономить. А у нас пережигают топливо зверски.

Я сам не люблю, когда бьют, а все-таки если меня партийная организация побьет, это же своя, родная организация, и значит, бьет за дело. Если я с чем-нибудь не справлюсь, не зная, как это надо делать, мне эта же партийная организация покажет, научит, и те задания, которые она мне даст, я изо всех сил выполнять буду, пока не сдохну...

Что, мы не можем достать несчастное количество антрацита, который можно подвезти?.. Рабочий дает нам все, что требуется, и мы обязаны удовлетворять его нужды.

То же самое насчет питания и всего остального. Ведь те продукты, что имеются, если их приготовить вкусно, то можно их есть... А в клубах у нас тепло или холодно? Чисто или грязно? Ведь то, что мне рассказывали, кажется анекдотом: рабочим мыла не давали потому, что в колдоговоре написано, что мыло должно быть зеленым. А его не дают ни зеленого, ни серого, и рабочие ходят грязные...

Большевики, которые умели по одному кличу нашей партии тысячи людей давать на фронт, люди, которые, не умея держать винтовку в руках, не говоря уже о пулеметах и пушках, могли идти на фронт сражаться и побеждать,– чтобы эти большевики не сумели победить и вытянуть черную металлургию на такую высоту, которую не видела не только наша страна, но и вся Европа?! Я этому не поверю! Это большевики могут, должны сделать и сделают во что бы то ни стало!

Емельянов, возвратившийся из Германии, рассказывал:

– Среду, десятое мая, хорошо я запомнил. Утром, когда пришел на завод, объявили, что Гитлер обратится к народу. Всем предлагалось собраться у репродукторов и слушать. Гитлер сказал, что решения мирного договора о границах Германии несправедливы и несут зародыши новой войны... Ночью я увидел во всех окнах закрытого раньше снарядного цеха яркие огни. Потом мы побывали в инструментальном цехе крупповского завода вместе с одним нашим практикантом. И тот указал мне на длинные конусные детали. «А ведь это пулеметные стволы.– Спросил у мастера: – Что у вас изготавливается здесь?» – «Инструмент»,– последовал ответ. «Какой же это инструмент? Это пулеметный ствол».– «А я что вам сказал? Инструмент – общее наименование многих изделий различного назначения»,– и ушел прочь... На заводе Круппа установлен самый мощный в мире пресс, где достигается давление до пятнадцати тысяч тонн. Именно там крупповская сталь превращается в лепешку, в стальную плиту, в мощнейшую броню для танков, линкоров, дальнобойных орудий. О них Гитлер заботится прежде всего, мечтая завоевать мировое господство, провозгласив лозунг «Пушки – вместо масла!».

Обо всем этом никогда не забывал – не мог забыть Орджоникидзе...

Двадцать третьего июля Серго приехал на Магнитку.

В станки и тракторы, в рельсы и балки, в пушки, танки, подводные лодки превращается камень горы Атач, она же Магнитная. Громадную выработку-яму в ней народ со временем назовет могилой Гитлера. Но до этого еще копать и копать.

Едва лишь вагон наркома остановлен на заводских путях, Серго начинает обход цехов. По обыкновению, он появлялся там, где его меньше всего ждут. Ничего от него не утаишь, не спрячешь. Тем более что рядом с ним не только Семушкин, но и Точинский, и Завенягин, и другие крупные специалисты, приехавшие в том же вагоне из Москвы. Не на парад, не на шумное торжество собрался народный комиссар – на работу.

В толпе встречающих он замечает девушку, такую знакомую, такую родную, что бросается к ней, обнимает ее, целует. Потом, спохватившись вроде, спрашивает:

– Ты, Ленка?

Она смущенно и восторженно смеется, обнимает его:

– Сменный инженер Елена Джапаридзе.

Лена! Леночка... Дочь незабвенного Алеши, расстрелянного в числе двадцати шести бакинских комиссаров. Не пристало наркому плакать на людях, да что поделаешь... Не год, не два опекал семью погибшего друга – с тех пор еще, когда жену Алеши арестовали меньшевики и о двух маленьких девчонках некому было позаботиться, кроме тифлисских подпольщиков. С превеликим трудом переправили тогда девчат в Москву...

После окончания энергетического института Лену приглашали в столичные учреждения, но она выбрала Магнитку, и только Магнитку. Многие отговаривали – не действовало. Обратились к Серго: пусть он вразумит вместо отца. «Поезжай, дочка,– сказал Серго.– За Алешу, за отца поезжай».

В трескучие морозы, на степном ветре, как все добровольцы, Лена долбила киркой закаменевшую землю. Работала бетонщицей. Строила плотину и машинный зал электрической станции, которую теперь с гордой радостью хозяйки показывала «папе». Лена! Леночка...

– Не жалеешь, что приехала сюда? – спросил Серго в зале центрального щита.– Какое у тебя главное впечатление от Магнитки?

– Главное? – Лена приглашающе оглядела пульты, приборы, сама себе возразила: – Главное все же не это, а наши ребята. Собрались сюда со всех уголков, из всех республик. Пришли из деревень по вербовке, многие в лаптях, с котомками за плечами. А теперь...

Плотники Васи Козлова на сорокаградусном морозе возводили опалубку для кровли, под которой мы сейчас стоим. Горсовет запретил работать на открытом воздухе при таком морозе. А они работали. Инспектор по охране труда стаскивал их с лесов, а они работали. Ветер валил красное знамя бригады. А они прибили его покрепче и работали.

Володя Фастовский – из украинского села Триполье. Из того самого, где белые казнили всех комсомольцев. Чудом спасся. Строил Днепрогэс. Теперь на Магнитке. Говорит, за погибших товарищей...

А братья Галиуллины! Из деревни, где единственным грамотеем был мулла. На бетонировании фундамента коксовой батареи бригада их дала мировой рекорд – тысячу сто девяносто шесть замесов. В разгар смены оказалось, что не хватит песка. Тогда их соперники, уже отстоявшие смену, погрузили и на руках прикатили три железнодорожные платформы с песком.

Саша Ворошилов – из беспризорников. Стал ударником. Стихи писал: «Завеса дымовая, гудков пальба, вторая, трудовая, военная борьба». В такой азарт входил на работе, что раздевался до пояса зимой. Никто удержать не мог. Простудился, умер, но... Не зря его вся Магнитка зовет «наш Данко».

А Петя Ульфский! Мировой рекорд по вязке стальной арматуры! Но рекорд продержался всего один день. Побила бригада Васи Поуха.

– Нет! – Лена себя перебила.– Пожалуй, даже и не это самое главное. Самое главное – приказ начальника строительства инженерам, техникам, прорабам спать по ночам дома, а не оставаться на лесах в конторках. Объявление второй домны Всесоюзной ударной стройкой. Впервые!.. Нет! Главнее главного вот что: в котлованах под «бычки» плотины землекопы проработали больше суток подряд. Выполняли свой встречный план – не уйдем, пока не сделаем. А бригадир упустил лом в ледяную воду. Стальной инструмент у нас тут, на строительстве металлургического гиганта, пока что дороже золота. Что делать? Бригадир Нурзулла Шайхутдинов разделся, нырнул, достал лом и... продолжал работать...

Лена умолчала лишь о том, как сама с подругой Людой Волнистовой, техником, когда здание станции не было достроено, начала сборку вот этого, центрального, щита под открытым небом. Иностранные специалисты только головами покачивали. А девчонка-прораб сэкономила несколько месяцев.

«Умница! – думал Серго.– Именно история с ломом очень поучительна. Здесь и нищета, сжимающая нас, и яростный порыв одолеть ее, и Надо, ставшее равнозначным слову «Металл».

Лучше Лены знал, что строительство Магнитки – непрерывный подвиг многих тысяч людей. Знал, что стройка начиналась при враждебном отношении окрестных станиц и вредительстве, из-за которого гибли рабочие. Знал, что на всем строительстве только четыре экскаватора, и большую часть земляных работ выполняют с помощью грабарок – телег. Их нагружают лопатами в забоях и опрокидывают руками в отвалах...

Немецкий инженер неистовствовал против монтажа котла электростанции под открытым небом. А наши смонтировали. Американские инженеры требовали мощные подъемные краны для установки дробилки руды. А наши подняли без кранов дробилку весом двести шестьдесят тонн на высоту сорок метров. Иностранцы запросили на монтаж коксохимического комбината два года. А наши сделали меньше, чем за год. Нет награды, достойной наших людей, нет памятника, достойного их. Слабые люди надеются на благоприятный исход, сильные – сами его создают.

Все это и еще многое, многое другое знал народный комиссар Орджоникидзе лучше инженера Елены Джапаридзе. Но перед лицом смертельной угрозы, надвигающейся на Родину... Серго требователен ко всем без исключения, потому что прежде всего требователен к себе. На слете ударников он говорит:

– Сегодня вы имеете три домны, причем одна стала в ремонт, четвертая не закончена; имеете одну мартеновскую печь, вторая накануне пуска; имеете огромный блюминг... Но все это, товарищи, говоря откровенно и прямо, не закончено... Огромная станция, а вид у нее такой, как будто бы там вчера погром был или кто-то лупил со всех сторон, кругом грязь, болото. Разве грязь является украшением?..

Позор! Построили гигант, вложили полмиллиарда рублей, поставили прекрасные машины, а грязи очистить не можем! Неужели это так трудно?

На тех агрегатах, на которых вы уже работаете, в особенности в доменном цехе, мы имеем аварию за аварией.

Хожу и присматриваюсь, как работаете. Скажите по совести, разве так нужно работать?..

Шел с одним товарищем, меня никто не знал, его никто не знал, и увидели мы следующее. Стояли шесть женщин и работали блестяще – надо прямо сказать, что женщины ударнее работали, чем мужчины. Стоят эти женщины, лопатами копают землю, а один мужик, этакий верзила, сидит и смотрит. На мой вопрос: «Что вы здесь делаете?» – он отвечает: «Я бригадир». – «Где твоя бригада?» – «Вот она»,– и указывает на женщин. «А почему ты не работаешь?» – «Я бригадир». Я боюсь, что он себя даже ударником считает!

Не спится среди ночи наркому. Нет, не от грохота прокатных цехов по соседству. О, нет! Бессонница мучает, когда в цехах тишина. Но на этот раз на Магнитке. Смотрит не насмотрится на завод, на гору Атач. Истинно, не тот хозяин земли, кто по ней ходит, а тот, у кого она родит...

Давно приметил человек эту гору. Говорят, будто когда мимо проходили орды Батыя и воины пускали стрелы с железными наконечниками, бурая гора все притянула к себе. Никого не дала убить, так что захватчики бежали прочь в страхе. Богатырь Атач взошел будто бы на гору в сапогах с подковами да так там и остался – не смог оторвать ноги. И триста и двести лет назад башкиры брали отсюда руду. Крупнейшие ученые знали о несметных запасах богатейших руд. Предлагали строить возле них завод. За судьбу Магнитной хлопотала комиссия, которую возглавлял не кто-нибудь, а Дмитрий Иванович Менделеев. Все же тогдашним хозяевам земли было не до какой-то горы, притягивающей железо. Керенский чуть не запродал Магнитную японцам: спасибо, что помешал Октябрь.

Сразу после революции Владимир Ильич ратовал за освоение уральской руды совместно с сибирским углем:

– Разработка этих естественных богатств приемами новейшей техники даст основу невиданного прогресса производительных сил.

И еще не окончилась гражданская война, а в плане ГОЭЛРО уже было записано: «В будущем на Урале – место крупной металлургии современного типа. В первую очередь Южный Урал с горой Магнитной».

И вот... Высоко в ночном небе домны дышут – присвистывают, отдуваются фонтанами пара. Льется в ковш огненная струя. Хлещут искры. Сказочное облако озаряет бетонные своды. Из всех сооружений, до сих пор воздвигнутых на земле, самое величественное, прекрасное – доменная печь. Стихия огня, подвластная человеку, превращает мертвый камень в живой металл. В металл, без которого невозможна жизнь людей, невозможно счастье Серго Орджоникидзе.

Небоскребы, набитые ревущим огнем, раскаленным коксом, бурлящим чугуном. И при них воздуходувки, а вернее сказать – фабрики незатихающих ураганов жара в полторы тысячи градусов.

Рядом – строящаяся домна. Прожекторы светом облили. Ручища крана подает на верх кусок такой трубы, в которой уместится, верно, и вагон наркома. На высоту, где пока ничего нет, только небо да звезды, человек взбирается. Покрутит рукой – многотонное кольцо плывет вверх, взмахнет – кранище опускает ношу...

Не успел Серго отдышаться от вагонной духоты, как человек в брезентовой робе стал спускаться. А кольцо сделалось вершиной громадного, этажей в тридцать, «самовара». На века осталось там, где только небо да звезды. Ну, может, и не в тридцать, а в двадцать, ну в пятнадцать этажей. Так хотелось, чтобы выше – больше, мощнее! Хотя такие работы по ночам запрещены, все равно строят. Не зря мир назвал Магнитку русским чудом...

На зорьке Серго выбрался из вагона. Ушел в рабочий поселок. Ходил меж рядами бараков. Тяжко вздыхал: разве это жилища? Разве таких достойны главные герои эпохи? За окном углядел семью – жена с мужем собирались чай пить перед сменой. Постучал, чтобы отворили. Его не узнали. Встретили неласково: чего надо?

– Простите, пожалуйста. Вот приехал к вам сюда. Ищу работу подходящую. Как тут насчет условий?

– Ты что, слепой-глухой? – Муж обвел взглядом убогое убранство, занавески, отделявшие в бараке семью от семьи.– Садись уж, коли пришел. Нюра, плесни ему.– Подвинул по дощатому столу в сторону пришельца небольшой кусок хлеба.

Серго деликатно отстранил хлеб: ведь он по карточкам, а кипяток, пахнувший морковной заваркой, с удовольствием пил:

– Значит, плохие условия?

– Зарабатываем средственно. Мы с Нюрой приехали из Макеевки – подкрепление Магнитке от Донбасса. Я горновой. Нюра на обрубке в прокатном. Да вот беда: наработаешься у печи – беги, становись в хвост к магазину! В булочную хлеб то завезут, то подожди. А хлеб-то какой!.. Ты все-таки поотведай для интересу.

Серго бережно отщипнул от ломтика:

– Горчит. Полынь. Поля, видно, засорены уральские.

– Это еще ладно. Ты глянь, какой он кляклый. Воду от души льют. Истинно кирпич.

– А бани какие! – подсказала Нюра, проворно прибирая со стола.– А вода! За ведром настоишься к колонке. То идет, то... Эх!..

Выйдя из барака, Серго думал: «Какие у нас люди! Золото. В таких-то условиях – не сгибаются, дают и дают металл...»

Секретарь городского комитета партии, председатель исполкома и начальник строительства настигли народного комиссара на проспекте Металлургов. Орджоникидзе стоял возле деревца, которое залеплено пылью. Задрал голову, приглашая подошедших полюбоваться фасадом нового дома. Ни единого открытого окна. Ни форточки! Это в июльское знойное утро. Пелена застилает солнце. Пыль шибает в глаза, нос, в уши. Скрипит на зубах.

Вечером Серго должен был уехать, но пришлось задержаться. Далеко за полночь сидел в его вагоне санитарный врач города. С удовольствием пил кофе. Обстоятельно рассуждал о «розе ветров», о том, чем бы можно помочь Магнитогорску. Разводил руками:

– Завод есть завод...

– Да,– нехотя согласился Серго.– И все же! Грош нам цена, если позволяем быть городу, на который ежеминутно рушится пыльная лавина.– И обратился к столу, где лежал план местности с «розой ветров».– Ваша «роза» не бумажная?.. Ухитрились поселить людей там, куда господствующие ветры несут пыль и чад завода!

– Уж так у них вышло.

– «У них»! Надо всем нам отвыкнуть от одной очень плохой привычки – искать виновников никудышной работы среди других. Ищите в себе, так скорее найдете. Запрещаю отныне строить бараки. Это во-первых. Во-вторых... Что, если перенести вот сюда, скажем, а?

– Перенести?! Город?!

– А что? Иначе никакие Магнитогорски и не нужны.

Кажется, все дела сделаны – пора ехать дальше. Путь лежит в Челябинск, где Тевосян и Емельянов пустили электрометаллургический комбинат, без которого немыслимы стали высочайшего качества. Там же вступает в строй завод гусеничных тракторов, а в случае чего, тяжелых танков. Потом надо в Кузбасс. Надо скорее. Поскорее бы свидеться с Иваном Павловичем Бардиным! Но Серго мешкает. Смущенно оправляет парусиновый костюм, легкую фуражку. Виновато отводит взгляд от настороженно торопящего Семушкина. Так хочется пережить плавку – снова плавку! Да еще на Магнитке! Нет, не в силах он отказать себе в этом...

Горновой Шатилин занял место у летки домны, возле пушки.

А подручный доложил ему: «Канава просушена».