Текст книги "Всех видеть счастливыми"

Автор книги: Владимир Красильщиков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 11 страниц)

– Что ты, дорогой?! Никогда еще не было мне так тепло...

Жить оставалось меньше суток. Истекал рядовой рабочий день. Начался он после одиннадцати утра, зато и не кончался еще до полуночи. Кроме деловых приемов и совещаний, одних бумаг сколько!..

«Примите экстренные меры к выпуску запасных частей для паровозов».

«Рад вашему успеху. Привет».

«Перед работниками Коломенского завода имени Куйбышева стоит важнейшая задача построить в этом году дизелей 188 тыс. л. с. безукоризненного качества и тем самым усилить обороноспособность нашей страны».

Когда совещание работников химической промышленности закончилось и все сотрудники разошлись, Серго расстегнул крючок и верхнюю пуговицу кителя, тяжело откинулся на спинку кресла. Он был слегка бледен. Трудно сказать, что у него не болело по утрам, когда он просыпался. Но врачи говорили, что в последнее время ему лучше. И раз врачи говорят... Ну, а если серьезно, то чувствовал он себя в самом деле получше. Однако ощущение близкой смерти словно сгустилось...

«Не может быть! – думал он, успокаивая себя, обводя новым, неожиданно завистливым взглядом свой рабочий кабинет.– Я не могу, не хочу! Я люблю жизнь! Эти часы на моем столе, прошедшие, прожившие со мной столько дней, столько лет! И этот бюст Карла Маркса рядом! И этот неохватный стол для приглашенных... И стулья с клеенчатыми подушками вдоль стены. И книги в шкафу. И карту страны. И карту Европы. И страну! И Европу!..»

Он думал все это и не мог избавиться от гнетущего чувства приближения беды. Как будто с нетерпением ожидал то страшное, извечно неведомое, всегда казавшееся далеким, но вдруг придвинувшееся, ставшее близким и, по удивлявшей, странной легкости, которое он почему-то испытывал вместе со страхом, почти понятным, чуть ли не осязаемым.

Не раз он уже пережил чувство беды. Но то, что он переживал и как переживал сейчас, было впервые. Внушительно грузный, он легко оторвался от кресла. Подошел к окну, словно в припадке ужаса перед неведомым, ему не хватило воздуха, и он спешил надышаться. Ни единого прохожего в проулке, куда обращены оба окна кабинета. Как всегда, молчалива и упрекающе строга старинная церковь, залитая светом слева, с площади Ногина. Косицы поземки, студеная пронизывающая ночь. Ветер безошибочно находит неплотности громадных оконных рам, шелестит отклеившейся полоской бумаги. Там, за широкими стеклами страна и земля, народ и народы...

«Люди, что там ни толкуйте, а всех вас мне хотелось видеть счастливыми. Да, грешен, я любил вас. А это не такое простое дело...»

Почему, однако, он думал о себе в прошедшем времени?

«Стоп! Что за наваждение?..»

Вернулся к обширному и удобному рабочему столу. Самолетные часы на нем показывали уже не семнадцатое, а восемнадцатое февраля тысяча девятьсот тридцать седьмого года.

Перевернул страницу календаря. Подвинул его на строго отведенное место. Сел. В пачке бумаг под рукой без труда отыскал сводку о выплавке металла за шестнадцатое. Да, можно – нужно!– залюбоваться этой сводкой. Прекрасно знал, что суточная выплавка стали опять выше пятидесяти тысяч тонн, но хотелось вновь и вновь увидеть эти заветные, выношенные и выстраданные пятьдесят.

«Как хорошо, как здорово! Изо дня в день по пятьдесят и больше... И как это еще мало для такой страны! Для того, чтобы превзойти Гитлера с его домнами и мартенами...»

Счастливая, совсем детская улыбка погасла – Серго снова погрузился в предстоявшие заботы. Как должно прожить завтрашний день, чтобы послезавтра было больше – еще больше! – металла?

Вошел непременный Семушкин. Серго поднял взгляд:

– Выгоняешь?

– Зинаида Гавриловна второй раз уже звонит.

– Сдаюсь. Только... Набросай, пожалуйста, телеграмму Гнедину. Пусть приедет и покажет свой новый краситель. Да! Вот еще: девятнадцатого на десять часов закажи, пожалуйста, пропуск профессору Гальперину – надо доспорить о проблемах Кемерово. И еще. Не вздыхай так, пожалуйста. Последнее: напиши в Киев, директору завода «Большевик». Безобразие, понимаешь! Невнимание, неуважение к ветерану. Пусть помогут старому кадровому рабочему Гончарову и доложат мне, что сделали.

Уже в дверях кабинета задержался: не забыть бы!.. Вернулся к столу. Под стеклом на нем мельком заметил листок со словами Феликса Дзержинского, которые записал для себя и держал перед глазами: «Я не умею наполовину ненавидеть или наполовину любить. Я не умею отдать лишь половину души. Я могу отдать всю душу или не дам ничего». Пододвинул блокнот, размашисто, но четко набросал на следующий рабочий день:

«Газовые месторождения в Дагестане.

Йод и бром Берекеевский.

Проект приказа».

Искусный шофер мягко тронул с места – и сразу тяжелый правительственный «паккард» понесся, точно взмыл над заснеженной площадью Ногина. Заспешили навстречу трамвайные мачты, рельсы... Намёты, сугробы под фонарями. Угомонившиеся, уснувшие дома. Улица Разина. Поворот. Скользкая брусчатка подъема от Москворецкого моста мимо храма Василия Блаженного...

Когда пересекали Красную площадь, Серго попросил шофера:

– Останови, пожалуйста.

Вопреки строжайшим правилам, к изумлению и неудовольствию сопровождавшей на второй машине охраны, он выпрыгнул из кабины. Придерживая полы шинели на вьюжном ветре, подошел к мавзолею. Остановился перед часовыми. Поднял взгляд к мраморным буквам:

«Ленин».

«Здравствуйте, дорогой Владимир Ильич! Будьте уверены, не зря, не напрасно страдали, боролись, умирали наши товарищи. Не зря на земле наша Партия, Октябрь, Социализм. И я благодарен судьбе за то, что пришлось участвовать в превращении старой России в новую – в Союз Советских Социалистических Республик. Участвовать вместе с вами и без вас, после вас, продолжая начатое вами, вашим путем. Считаю это самым большим, самым главным счастьем своей жизни. Да и не только своей...»

Не мешало бы сегодня вместо шинели теплую бекешу надеть. Серго поежился на ветру, но продолжал стоять на том же месте перед мавзолеем, продолжал думать свои думы:

«Не сомневайтесь, дорогой Владимир Ильич, наши Хлеб, Металл, Энергия одолеют нищету, голод, страх и ненависть всей земли. Отстоим Родину, сделаем могучей и обильной. А не успеем,– наши дети, внуки, правнуки доделают... Не сомневайтесь. Будем мы и пребудем в веках. Потому что будете и пребудете вы. Здравствуйте! Гамарджоба!»

– Простынете, товарищ Серго! – Рука старшего по охране коснулась плеча.

Отмерив первый час последних суток Серго, пробили куранты на Спасской башне Кремля – за метельной мглой, прошитой лучами прожекторов.

«Нет, это не время идет – это мы проходим...»

– Буду жаловаться на вас в Политбюро,– ворчал старший охраны.

– Извини, пожалуйста, дорогой. Поедем...

После ужина, уже в постели, Серго вздохнул:

– Дела мои плохи. Долго не протяну.

– Успокойся, родной! Просто надо немного поберечь себя. Разве можно столько работать?!

– Иначе не умею, не могу... Иначе нельзя... Как без меня они там будут, в наркомате?

– Перестань! Возьми себя в руки. Поспи. Ты так мало спишь. Отдохни. Завтра – нет, уже сегодня – выходной...– успокаивала Зинаида Гавриловна.

Хорошо с ней. Но отвратительное настроение не отступало, не отпускало, как бы окутывало Серго:

«Мрак. Мрак... Папулия! Недавно сидел за одним столом с нами... Никогда больше не будет сидеть. Ни-ког-да. Какое страшное слово!.. Многие, многие товарищи ушли безвозвратно и уже никогда, никогда... Киров – Кирыч! Дзержинский, Фрунзе, Куйбышев, Камо, Федоров... Четырнадцатого февраля – три, нет, уже четыре дня назад был своего рода юбилей – восемь лет со дня операции. Восемь лет жизни подарил мне замечательный ученый и врач Федоров. Низкий поклон вам, вашей памяти, дорогой Сергей Петрович!.. Говорят, раны заживают. Говорят те, кто не были ранены. Раны не заживают. Раны скорбят. Восемь лет – боль, боль, непрерывное – даже во сне, и прежде всего во сне, по ночам – страдание. Превозмогал недуг все восемь лет, что проработал председателем ВСНХ, народным комиссаром тяжелой промышленности. Звездный час от начала до конца прожил инвалидом... Чего стоило вставать по утрам, улыбаться, работать, работать! Кто скажет, легче с одной почкой жить или труднее, чем с одной ногой, рукой? Звездные часы человечества... Как дорого вы достаетесь людям!

– Зиночка! – прижался к ней, точно спасаясь.

– Ну что ты?! Расскажи лучше, как день прожил.

– А-а! Столько еще не сделано, столько «надо», «надо»! Академик Губкин, совсем больной, доказывал: нефть за Уралом есть, Тюмень богаче Баку. А я выслушал не слишком внимательно. Больше смотрел на него, чем слушал. Такой у него вид!.. Плакать хочется. Отправил его домой на машине и закрутился в текучке. Это – раз. Потом Абрам Федорович приходил. Рассказывал о своем «доме», то есть Ленинградском физико-техническом институте, о своих учениках. Они зовут его папой Иоффе, Курчатов, Зельдович, Харитон, кто-то еще... Вот память стала! Институт работает над исследованиями атомного ядра. Ты понимаешь, Зиночка, что это значит?! Им нужен радий, много радия. А я смог дать меньше килограмма – весь государственный запас. Больше нет у нас пока. Это – два. Дальше. Миша Тухачевский давно звал меня на Садовую-Спасскую, девятнадцать. Там работали энтузиасты, убежденные в возможности осуществить идеи Циолковского: Цандер, Келдыш, Королев... ГИРД – группа изучения движения. Наверняка нуждались в помощи, а я так и не удосужился...

– Не можешь ты объять необъятное.

– Должен. Обязан...– Он как бы провалился в колодец. Задышал гулко прерывисто, тяжело. Увидел все тот же, всегда один и тот же сон – расковку кандалов.

Он спал, но дух его бодрствовал. Вовсю, отдуваясь в ночи, дышали домны Макеевки, Магнитки, Кузнецка.

Печаталась «Правда», где самое интересное, самое читаемое было: сколько за минувшие сутки добыто угля и нефти, выплавлено чугуна и стали, выпущено автомобилей и тракторов.

После разговора с наркомом не мог заснуть Сергей Владимирович Ильюшин. Вставал с постели. Подсаживался к столу, прикидывал что-то, чиркая карандашом по бумаге: «Как только я прежде?! Это же так здорово и так просто! Микулинские моторы позволят поднять бронированный штурмовик! Небывалый, невиданный – летающий танк.

Не гасли огни в окнах управления Главсевморпути: Отто Юльевич Шмидт с Иваном Дмитриевичем Папаниным – в который раз! – обдумывали, обсуждали «до гвоздика» детали предстоявшей экспедиции на Северный полюс.

Не спали «холодные головы – горячие души» лаборатории по реализации изобретения инженера Тихомирова. Никому не хотелось уходить домой. И никто не уходил: наконец-то Наркомтяжпром дал образец ракетной установки, которую со временем назовут «Катюшей».

В кабинетах за рабочими столами страдали и побеждали, торжествовали и плакали Алексей Толстой, Шолохов, Твардовский.

Не спалось Блантеру: что, если положить на музыку вот эти стихи Исаковского: «Расцветали яблони и груши»?..

Писатель Павленко убеждал кинорежиссера Эйзенштейна, что надо закончить сценарий об Александре Невском словами: «Кто с мечом к нам придет, от меча и погибнет. На том стояла и стоять будет русская земля». Да, таких слов, к великому сожалению, не нашли ни в одной летописи, но они были, были произнесены! И они так нужны теперь. Искусство должно вызывать светлые, высокие чувства. Могущество искусства служит средством защиты жизни на земле.

Люди тридцатых годов собирали резервы души, богатства первых пятилеток от «Катюши» песенной до стреляющей ракетами наперекор смертельной угрозе. Принимали собственные страдания и беды Родины как часть страданий и бед человечества, которому можно и должно помочь.

Тридцатые годы двадцатого столетия... Несмотря на жестокость и суровость буден, наши люди – мечтатели. Как Ленин, они хотят во что бы то ни стало, чего бы ни стоило, увидеть исполнение мечты. И ради этого готовы отказаться от необходимого. Конечно, они из плоти и крови. Ссорятся. Стоят в очередях. Толкают друг дружку локтями по необходимости и без надобности. И все же это – рыцари. Ценят друг друга не по одежке, не по купленным шкафам. Обращаются друг к другу не «гражданин!», не «мужчина!» или «женщина!». О, нет! Это слово гордое «товарищ!» – с ним везде находишь ты родных.

Редко встретишь скорбное лицо. Наши люди тридцатых годов жизнерадостны, вдохновенны, убеждены в правильности избранного пути. Слово «надо» со словом «вперед» вторгаются в жизнь, заставляют жить по совести. Для людей, породивших пятилетки и порожденных ими, жить по совести – значит прежде всего уметь предвидеть, быть целеустремленными, жить половиной души в будущем, соизмерять себя с ним все теми же «надо» и «вперед», подчинять, даже приносить в жертву высокой мечте сиюминутные радости быта. Благо Отечества превыше всего. И мы – его фундамент.

Тридцатые годы двадцатого века... Не только чистая совесть, высокое чувство достоинства и долга. Не только пафос творчества и созидания. Но и благородство сочувствия, товарищества, взаимная выручка до готовности жертвовать собой, как пограничники, как сталевары и полярные летчики. Каждодневный подвиг людей, отвергающих показуху, презирающих позерство и пустословие...

Серго проснулся, когда сквозь открытую форточку донесся бой курантов... Два... Три...

«Эх, как трубы нужны стране! А Сталинградский завод хромает. Надо бы поторопить, подтянуть... Так не хочется вставать. Тяжело. И настроение паршивое. Слабость оскорбительна. Самое обидное, самое горькое в том, что не вернешь прежние силы. Так устал!.. Пригрелся. Так тяжело, измотался! А Ленин? Ему легче было в его последние дни? При всем трагизме положения, он не променял бы свою судьбу ни на чью иную. Вставай. Не ленись. Если, еще не вступив в бой, ты уже кричишь «Больно!», грош тебе цена. Вперед! Только вперед! Время с теми, кто идет вперед».

Осторожно ступая, заглянул в комнатку дочери. Подошел к ее кровати. В отсветах кремлевских фонарей и вьюжного сияния Троицкой башни было видно, что Этери улыбалась во сне чему-то своему, потаенному и прекрасному, отдельному от него, отца. Впереди выходной день – в школу не идти, поиграет всласть, набегается...

Ревниво позавидовал безмятежности дочери, независимой жизни.

«Жить! Жить! Как хочется жить!»

Плотно притворил дверь в кабинет, где стоял телефон. Продиктовал дежурному по Наркомтяжпрому телеграмму в Сталинград, на завод «Красный Октябрь» – работаете неудовлетворительно, обеспечьте ритмичную прокатку и отгрузку трубной заготовки. Об исполнении донести. «Орджоникидзе».

Возвратился в спальню. Лег. Тут же заснул.

Шла последняя ночь его жизни – жить ему оставалось меньше пятнадцати часов.

Для среднего и старшего возраста

ВЛАДИМИР ИЛЬИЧ КРАСИЛЬЩИКОВ

Всех видеть счастливыми...

Повесть

Ответственный редактор И. В. Омельк.

Художественный редактор О. К. Кондакова.

Технический редактор Е. П. Кудиярова.

Корректоры А. А. Гусельникова, И. В. Козлова

ИБ № 7836

Сдано в набор 10.12.86. Подписано к печати 29.06.87. А05525. Формат 70Х90¹/₁₆. Бум. офсет. № 1. Шрифт литературный. Печать офсет. Усл. печ. л. 10,53. Усл. кр.-отт. 11,27. Уч.-изд. л. 9,57. Тираж 100 000 экз. Заказ № 1378. Цена 50 коп. Орденов Трудового Красного Знамени и Дружбы народов издательство «Детская литература» Государственного комитета РСФСР по делам издательств, полиграфии и книжной торговли. 103720, Москва, Центр, М. Черкасский пер., 1.

Калининский ордена Трудового Красного Знамени полиграфкомбинат детской литературы им. 50-летия СССР Росглавполиграфпрома Госкомиздата РСФСР. 170040, Калинин, проспект 50-летия Октября, 46.

Красильщиков В. И.

К78 Всех видеть счастливыми... Повесть/Рис. С. Бойко.– М.: Дет. лит., 1987.– 143 с., ил.

В пер.: 50 к.

Повесть о жизни и деятельности видного советского государственного и партийного деятеля Серго Орджоникидзе. Особое место в книге занимает рассказ о работе Орджоникидзе на посту наркома тяжелой промышленности, в развитии которой ему принадлежит выдающаяся роль. О том, как крепла индустриальная мощь Советского государства, о трудовых подвигах советских людей узнают читатели из этой книги.

Р2