Текст книги "Всех видеть счастливыми"

Автор книги: Владимир Красильщиков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)

Иван Тевадросович Тевосян – Вано, или Ваня, любимый ученик и воспитанник Серго. Молодой инженер, старый большевик – в партии с шестнадцати лет. Тридцати еще нет, а так много успел! Повоевал за Советскую власть в Азербайджане: был секретарем подпольного комитета в Баку, а затем уже районного, не подпольного.

В девятнадцать лет был делегатом съезда партии. Вместе с другими делегатами участвовал в подавлении кронштадтского мятежа. По голому льду Финского залива, под непрерывным огнем «в лоб» атаковал форты неприступной крепости – и победил.

Продолжая партийную работу в Москве, Ваня окончил горную академию. Трудился на заводе «Электросталь» – помощником мастера, мастером, начальником плавильных цехов, главным инженером. Серго особенно ценит в нем неистовое трудолюбие, свойственное натурам высоко одаренным, и великую скромность.

Скромность Тевосяна, неумение и нежелание ловчить, обременять других своими заботами служат поводом для шуток и анекдотов. Когда он собрался в Москву, бакинские товарищи справили ему шубу на лисьем меху, чтоб не страдал на севере. Шубу он ни разу не надел – отдал соседу по общежитию, который, по мнению Вани, больше нуждался. А сам Ваня так и проходил все лютые морозы в потрепанной кожанке-комиссарке. Кажется, он никогда не помышлял привлекать к себе внимание, быть на виду, занимать посты. Куда назначат, там и старается. И оказывается, что нигде без него не обойтись.

Если о молодом специалисте говорили «человек долга и чести», Серго тут же представлял Ваню. Для Вани дело – прежде всего, превыше всего. Каждый час, каждое мгновение он стремится приносить пользу. Живет торопясь. Не заботится о самом необходимом для себя – и обстоятельно соблюдает общие интересы.

Когда Серго командировал его, уже окончившего академию, на знаменитые заводы Круппа, Тевосян не пренебрегал там никакой «черной» работой. Быстро овладел немецким языком. У всех учился, до всего докапывался. С уважением выспрашивал королей стали – маститых мастеров, которые из поколения в поколение накапливали драгоценный опыт и держали в тайне секреты производства лучшего в мире металла. Ваня учился у них с упоением, увлеченно и самозабвенно. Впрочем все он делал так.

Не было у него иного увлечения, иной страсти, кроме главного дела жизни. Даже отдыхал и развлекался в цехах и лабораториях – возле мартенов, блюмингов, анализаторов.

Все высмотрел. Все вызнал до точки. Многие крупповские секреты раскрыл...

Когда входит приехавший Тевосян, Серго откладывает недописанную статью на тумбочку к пухлой стопке деловых бумаг. Оглядывает пришедшего радостно и взволнованно. Иссиня-вороные, гладко зачесанные назад густейшие волосы. Острый и вдумчиво добрый взгляд, пристально ожидающий свет в глазах: «Ну-ка, люди, чем удивите меня, чем порадуете? Порадуйте! Пожалуйста...» Сразу ощутимы отблески той беспощадной – не на жизнь, а на смерть – бессонной, непрерывной схватки, которую он вел и ведет за пятилетку. Весь Вано – сосредоточенность, устремленность, готовность взять на себя ответственность за все, что было при нем.

Но, при педантичной своей аккуратности, галстук повязал наспех. Летняя рубашка сбоку прожжена. Конечно же, главный инженер «Электростали» собственным примером учил рабочих вести плавки. На том его, видно, и застал вызов к начальству.

– Извини, дорогой, что от дел оторвал,– Серго разводит руками.– К сожалению, не мог на завод к тебе приехать. Садись поближе, под правое ухо. Отдохни.

Нет и не может быть ничего красивее одержимости делом, озаренности преданностью ему и высокой цели. Припоминается рассказанное Емельяновым, который практиковался вместе с Тевосяном в Германии. Когда Емельянов входил в сталеплавильный цех крупповского завода, то часто слышал знакомый голос. От литейной канавы Тевосян командовал: «Зи маль ауф!», то есть: «Поднимай!» И крановщик послушно переставлял изложницы – повиновался движениям руки Тевосяна. Полгода назад этот практикант не знал ни крупповских методов производства, ни немецкого языка. И вот на лучшем в мире заводе он командует производством, и его команда выполняется. «Нет, мы все-таки своего добьемся!– заключал Емельянов.– Будут у нас и все необходимые стране заводы, и люди, способные управлять ими».

– Угощайся,– Серго пододвинул тарелку с клубникой.– Кушай, дорогой. Мне говорили, что ты был единственным из наших практикантов, кого Крупп допускал к работе на той электропечи, где выплавляли сталь наимудрейших марок.

– Да я что ж...– Тевосян засмущался.– Дело у них поставлено здорово. И техника, и технология, и организация. Да, вот именно, организация, порядок. Сталь требует стальной дисциплины! – Куда сразу девалась его робость? С убежденностью, с дерзкой ревностью Мастера за кровное мастерство Тевосян отстаивал и утверждал передовой опыт металлургии. Доказывал, что мы должны – обязаны! – перенять, а что сделаем лучше. Сделаем! Иначе и жить незачем!

Серго с удовольствием слушал. Не хотелось перебивать, но приходилось. Многое было непонятно – и он переспрашивал, не стеснялся. Злился: «Не имею права не знать. Учись! И так учусь по двадцать четыре часа в сутки. Значит, надо по двадцать пять!»

– Извини, пожалуйста. Вано, одну минуту. Зиночка! Ты напомнила Антону Севериновичу, что я его жду? Нет, Вано, погоди, не выпроваживаю тебя. Говори, не комкай. Как вообще в Германии? Что бросается в глаза?

– Прежде всего – Гитлер. Видели его на митинге в Эссене. Раньше почти никто всерьез не принимал его и его шумные речи, а теперь...

– Если Гитлер придет к власти, будет война. Гитлер – это война, фашизм – это война. И война будет особой – войной моторов. Победит тот, чья экономика крепче, чье народное хозяйство лучше. Сталь – на сталь. И ты, Вано, во главе нашей станешь. Тебе двадцать девять уже?.. Прекрасный возраст... Назначаю тебя начальником Главспецстали. Хотим собрать в единый кулак производство качественной стали. Договорись о сотрудничестве с ведущими профессорами, академиками. Привлеки дельных, стоящих специалистов. Емельянова не забудь! Где он, кстати? Выпустил его из виду в последнее время.

– У Завенягина в институте проектирует Запорожский завод. И в горной академии преподает. На днях рассказывал, как ездил консультировать проект завода для производства ленты из нержавеющей стали. На Урале будет. Махина. Одних прокатных станов несколько десятков. Начальник технического отдела у Круппа инженер Гюрих, умница, бог, сказал Емельянову: «Технически такой завод возможен. Но где вы возьмете людей, которые смогут им управлять? У нас, в Германии, мы не смогли бы таких найти».

– А мы у себя найдем.– Серго в упор глянул на Тевосяна.– А? Как думаешь? Действуй, дорогой. «Зи маль ауф!»

Тевосян сказал, что поспешит к Емельянову – обрадовать его...

Пришел Антон Северинович Точинский. С ним Серго знаком давно, еще с гражданской войны. Когда Деникин обрушился на Красную Армию, защищавшую Владикавказ и Грозный, чрезвычайный комиссар Юга России метался с одного участка фронта на другой: во что бы то ни стало отстоять нефть! И слал Ленину телеграммы:

«Нет снарядов и патронов. Нет денег. Шесть месяцев ведем войну, покупая патроны по пяти рублей... Будьте уверены, что мы все погибнем в неравном бою, но честь своей партии не опозорим бегством».

Еще тогда в поисках выхода Серго обратил внимание на инженера Алагирского завода.

И Красная Армия стала получать с этого завода порох, нитроглицерин, снаряды...

Следующая встреча произошла недавно в ВСНХ. «Что же вы не подошли ко мне, Антон Северинович? – упрекнул Серго после заседания.– Прекрасно вас помню. Что-о?.. Не было повода. Другие вон без повода лезут, не отобьешься, а вы... Спасибо вам. Здорово вы тогда помогли».– «Делал и делаю все, что в силах».– «Заходите завтра вечерком, в восемь. И если можно, захватите книги, какие сочтете полезными по металлургии». Назавтра Серго слег, но все же вот вытребовал к себе Антона Севериновича.

– Садитесь. Чаю? Пожалуйста. Прошу... Не забыли о моей просьбе?

– Как же! В прихожей оставил.

– Книги в прихожей!..

– Да их полный чемодан.

– Чем больше, тем лучше! Спасибо. Один итальянец, профессор, побывал у нас на Днепрострое. Спросил там у начальника работ левого берега: «Сколько человек у него учатся?» – «Десять тысяч». Итальянец подумал, что его не поняли или разыгрывают, переспросил не без ехидства: «Кто же тогда у вас работает?» – «Те же десять тысяч».

– Да, сейчас у нас учатся все.

– Все,– с каким-то особым, обращенным к себе ударением повторил Серго.– В немецкой газете я недавно вычитал, как ехал наш рабочий из Берлина в Эссен. Сидел у окна вагона с книгой, что-то бубнил. Когда спросили, чему он молится, ответил: «Еду на завод Круппа, изучаю немецкий».– «Надо бы сначала выучить язык, а уж потом на практику за границу».– «Некогда. Я ж только в прошлом году научился по-русски читать...» Да, некогда.– Серго помрачнел и к делу: – Итак. Первый бой за металл мы блистательно проиграли.

– Да, это очевидно было и на том заседании, где мы встретились.

– Что можете сказать по данному поводу? Только прямо и честно. Извините. Знаю, что по-другому не умеете. Слушаю вас, Антон Северинович.

– «Прямо и честно»... Уж очень страшна правда...

– Черт подери! Как у нас инженер поставлен! Всего боится... Надо в планах предусматривать суммы на риск. Пусть пропадет десять, ну, сто миллионов! Миллиарды выиграем. Риск помогает двигаться вперед. Говорите, не бойтесь.

– Что ж... Филькина грамота – ваши планы по металлургии.

– Мои?! Докажите.

– Нереальны, потому что нет условий для выполнения. Планы даются заводам не на основе учета конкретных условий, а исходя из того, какими условия должны быть. Эта практика вот где сидит! – хлопнул по загривку.– К декабрю выясняется, что план не выполнен. Кого-то отругают. Кому-то выговор. Кого-то прогонят. И тут же примут на следующий год такой же нереальный план.

Серго молчал. Признаться, он считал себя знатоком металлургии, а тут вдруг... Наверное, молчание Серго казалось Точинскому зловещим, но он продолжал:

– Правильно делаете, что учитесь. Именно чемоданами надо книги глотать.– Одобрительно и сочувственно оглядел большой кабинет, занятый в основном полками с книгами.– Извините, но в металлургии, как в любом искусстве, свои тонкости. И в них – суть. Кормим домны бог знает какой рудой, не таким коксом, не тем известняком. Да еще недосыта! План горит. Приходится прилагать адские усилия, чтобы как-то поддерживать производство. Притом хоть разорвись, а до задания не дотянешь. Так что уж все равно делается: на восемьдесят процентов выполнишь или на шестьдесят...

Серго по-прежнему молчал. Понимал и чувствовал, что его молчание подавляло Точинского, но не мог ничего с собой поделать.

– Неприятный разговор получается, но...– Антон Северинович не нашел, что сказать. Только рукой махнул, щипанул черные короткие усы, потер загорелую лысину.

Серго все молчал: да, этот напористо дотошный южанин стал неприятен. Наверняка читал в газетах речи и доклады, где, как Серго полагал, ему удавался основательный разбор положения в металлургии. Что, если над его «основательностью» специалисты посмеивались? Фу! Из огня да в полымя. И все же надо быть благодарным Антону Севериновичу за то, что не побоялся сказать правду в глаза: «Уважает меня. Доверяет мне».

– Какой же план вы считаете реальным и с чего, по-вашему,следует начинать? – спросил наконец Серго.

– С сырых материалов, естественно. Прежде всего сортировка руд, обогащение, дробление известняка.

– Но позвольте! По-моему, горы бумаг исписаны на этот счет. Разве мои приказы не выполняются?

– Вам лучше знать...

– Не уклоняйтесь!

– Приказы главным образом нацеливают на достижение пока недостижимого. Потому не помогают, а мешают получать то, что можно бы.– Антон Северинович отер накрахмаленным платком широкий гордый лоб. Достал из недр наглаженного пиджака блокнот, пояснил: – Заветный. Никому еще не показывал. Мои доброхотные расчеты: что могут в реальных условиях наши заводы...

– Погодите. Я буду записывать.

– Пожалуйста.– Четко, доказательно, просто, как могут лишь глубоко знающие люди, Точинский дал «портреты» каждой домны, каждого мартена. Объяснил, что можно от них получить, если навести порядок в планировании. Заключил: – В нынешнем году возьмем пять миллионов тонн чугуна и примерно пять с половиной стали.

– Меньше, чем в прошлом?! – Серго приподнялся и соскочил бы с дивана – не загляни в кабинет Зинаида Гавриловна, слышавшая разговор из-за двери.– Неужели больше нельзя?

– Почему нельзя? Полагаю, за год потеряем, по самым скромным подсчетам, миллион тонн чугуна и столько же стали.

– Проклятье! Зина, прогони его! Он без ножа меня режет.– Впервые после прихода Точинского Серго пошутил. Но улыбка вышла болезненная, неуместная.– Почему потеряем?

– Да все потому же. Нереальная оценка возможностей. Суета, спешка. Неразбериха и неорганизованность... Поднимать металлургию направлены люди, из которых многих к ней на пушечный выстрел подпускать нельзя. Думают, матросская глотка – подходящий инструмент руководства. А вам боятся говорить правду.

Вновь Серго молчал, насупившись. Даже колкая боль в пояснице то ли притупилась, то ли отступила, то ли забылась. Только он ее не чувствовал. Поглядывал на Точинского уже не как на обидчика, а как на отца, который высек без жалости, но за дело. «Что это ты разобиделся, Серго? Сердишься, Юпитер? Значит, не прав. А что, если взять Точинского в первые свои помощники?..»

– Послушайте, Антон Северинович. Что бы вы ответили, если б вам предложили стать главным инженером всей нашей металлургии? Не скромничайте. Не спешите с ответом. Это во-первых. Во-вторых, как только поправлюсь, пойдем в Центральный Комитет. И вы там повторите все, что здесь наговорили...

Потом до конца дня он просматривал письма. Подписывал неотложное, приносимое Семушкиным. Обдумывал, как лучше наладить связь со стройками и заводами.

Уже есть аппараты с наборными дисками. Почему же мы их не используем?

А чем помочь Уралмашу? Туго внедряют электрическую сварку, не успевают готовить стальные конструкции. Сколько их надо, чтобы держать крыши цехов, да каких цехов! Один механический будет больше Красной площади...

Вечером потребовал пригласить авиаконструктора Туполева и начальника Военно-Воздушных Сил Баранова.

– Что-то не ладится с новым бомбардировщиком. Летчик-испытатель жаловался на машину: «На ней летать, что тигрицу целовать – и страшно, и никакого удовольствия». А самолет, между прочим, Зиночка,– символ могущества страны. И еще, знаешь, с Лихачевым насчет автозаводских дел надо бы увидеться. И с Губкиным! Урезали средства на дальнейшее исследование Курской магнитной аномалии. Нет! Нельзя жертвовать будущим ради сладкой еды сегодня...

Да! Вот еще! Хорошо бы с Владимиром Сергеевичем парой слов перекинуться. Молодец редактор! Здорово поставил нашу «За индустриализацию». И последнее. Самое последнее! Серебровского надо позвать. Пусть доложит, как там идет добыча золота. Ах, забыл! Ну, самое, самое последнее: Метрострой надо укрепить, есть на примете один человек с Днепростроя...

Но тут Зинаида Гавриловна встала стеной. И пришлось довольствоваться деловыми бумагами, газетами, журналами.

Когда в половине двенадцатого возвратился Сергей Миронович Киров, он застал такую картину: Серго по-прежнему возлежал на диване. С карандашом в руке морщил лоб над увесистым томом. Рядом, на стуле, кожано мерцал раскрытый чемодан с книгами.

С девятнадцатого знакомы и дружны Киров и Орджоникидзе. С тех самых пор, когда после разгрома красных частей под Владикавказом Деникин обещал за голову Серго сто тысяч. А Серго оставил Деникину партизанские отряды горцев и отправился в Москву для доклада Ленину кружным путем: зимой через главный хребет, через Грузию, захваченную меньшевиками; через Баку, занятый белогвардейцами и англичанами.

Лошади то и дело скользили на тропах. Спотыкались у края пропасти. Но Зина засыпала. Два раза падала из седла и... засыпала снова. Попадали под обстрелы. Ночевали в пещерах. Грызли промерзлые кукурузные початки, подобранные на полях, полусырое мясо диких коз и кабанов. Но труднее всего, страшнее всего и горше – тайком пробирались по родной земле.

Из Баку Анастас Иванович Микоян, руководивший подпольем, помог переправиться через Каспийское море. Как раз от Кирова из Астрахани баркас привез оружие. Обратно так же, тайком, повезет бензин для аэропланов Красной Армии. Это уже не первый рейс матросов под командой Миши Рогова. В следующем он будет пойман деникинцами и распят на мачте. Но в том...

Две недели плавания. Мертвая зыбь, из которой, то и жди, вырастет вражеский эсминец. Сваренный Зиной в забортной воде рис: и солоно, и пресную бережем... Ну, наконец-то! Наш родной красный берег, и на нем – Кирыч. Как избавление. Как надежда. С ним потом отвоевывали Кавказ. Возрождали Советскую власть, партийные комитеты, разгромленные белыми.

Недаром на фотографии, висящей рядом над диваном в кабинете, Серго снят с Кировым в обнимку. Дорожит Серго Кирычем. Родственников получаешь с первым твоим криком, а друзей настоящих приобрести труднее, чем ведро росы набрать. Родство – нить паутины, а дружба – крепче каната.

Когда Сергей Миронович наезжает из Ленинграда в Москву, он обязательно останавливается в комнатке рядом с домашним кабинетом Серго. Постель всегда наготове. И никто, кроме Кирыча, не имеет права ее касаться. Комнатку Кирова называют кельей. И тому есть причина. Ведь квартира – на втором этаже старинного архиерейского дома, что поставлен почти вплотную у Кремлевской стены неподалеку от ворот Троицкой башни.

Доброго друга Серго встречает улыбкой:

– Вот, похвастаюсь. Закончил все-таки статью в «Правду». Расхвалил твоих ижорцев.

– Как чувствуешь-то? Отдохнул бы. Хватит гореть. Да, мои ленинградцы не плошают. Какой блюминг взбодрили! И турбины! И морские суда, и подводные лодки!.. Кто Уралмашу, тракторным да мало ли еще каким заводам лучших, кадровых, мастеров шлет? Кто дает оптику для приборов, для прицелов? А кто синтетический каучук подарил? Кстати: Ярославский завод скоро пустишь?

– На днях пойдет.

– По танкам большую работу ведем. Отличные – чудо! – люди подобрались. Особо хочу порекомендовать одного. Кошкин Миша – Михаил Ильич. Бунтует: неправильно, мол, танки строим – в расчете на то, чтобы пуля не пробивала, а надо, чтоб снаряд не брал. Не знаю, не спец я, но чувствую: прав. Наш, настоящий парень. Кремень и талант. Вынуждает задуматься. Заставляет по-новому на вещи, на мир глянуть. Пожалуйста, Сергоша, обрати внимание на Михаила Ильича Кошкина.– Киров помолчал, размышляя.– И еще. Недавно умер инженер, профессор Тихомиров Николай Иванович. Кто он и что, знаешь?

– Основатель газодинамической лаборатории. Ракеты...

– Крылов, академик, Алексей Николаевич, не далее как позавчера специально приходил ко мне. Настоятельно советовал заняться изобретением Тихомирова.– Киров многозначительно закусил губу. Оглянулся, как бы опасаясь недоброго уха. Со смешной, никак не шедшей ему важностью поднял указательный палец, точно вонзил его ввысь: – У-уу!.. Понимаешь?.. Крылов утверждает, что со временем будем использовать это и в мирных и в военных целях.

– И Миша Тухачевский того же мнения. А я, признаюсь, как-то упустил из виду.

– Вообще Крылов!.. Гордость и краса наша. Исаакиевский собор о двух ногах. Нептун! И борода у него нептунья, и весь благородный облик. Семьдесят скоро стукнет, а работает – молодым не угнаться...

– Да, такие люди заставляют больше уважать самого себя, весь род человеческий...

– Притом душевнейший, балагур, острослов! Любит рассказывать забавные и поучительные истории. Англичан потряс тем, что с ходу определил причину загадочной гибели их дирижабля. Французов, да и нас, грешных, да и всех вообще – тончайшим, точнейшим пониманием повадок и характера любого корабля. Состоял для особых поручений при морском министре. Непременный член комиссий по обнаружению причин гибели военных кораблей. Еще в двенадцатом, за два года до войны, предсказал, как она сложится. Консультирует и направляет строительство кораблей. Меня теребит: «Извольте видеть неоценимую важность флота в деле обороны государства и возможного исхода такой войны, которой будет решаться вопрос о его существовании. Успехи морских войн подготавливаются в мирное время...»

– И не только морских!

– Кто ж спорит? Крылов говорил мне, что видел в Килле, как пристально немцы анализируют сталь, из которой сделаны наши корабли. Посылаем туда на ремонт. А с них берут стружечки да в лаборатории.

– Не надо бы позволять.

– Попробуй угляди. Да, Крылов... Счастье, что у нас он есть. Ученый капитан судостроения. Любит повторять: «Моря соединяют те страны, которые они разъединяют». А мы и моря соединяем... Приехал бы, Сергоша, на Беломорско-Балтийский канал!

– Максим Горький потрясен им. Говорит, большое счастье – дожить до таких дней, когда фантастика становится реальной, физически ощутимой правдой.

– То ли еще можно! Взяться бы нам за освоение Севера по-настоящему... Я только что от Куйбышева – из Госплана. Говорил с ним, засиделись. Побыстрее надо превращать Северный морской путь в нормально действующую транспортную магистраль. Конечно, Ленинград в этом деле скажет свое веское слово, но и вы тут пошевеливайтесь.

– О том еще Владимир Ильич мечтал. На ГОЭЛРО обсуждали. Помнишь, как он говорил о горизонтах, которые, чем ближе подходишь, тем дальше отодвигаются? И о том, что каждый шаг практического движения дороже, важнее дюжины программ?

– Если б он жил сейчас!..

ЛИБО МЫ СДЕЛАЕМ ЭТО, ЛИБО НАС СОМНУТ

В тридцать втором году на основе ВСНХ создан народный комиссариат тяжелой промышленности. Народным комиссаром назначен Орджоникидзе. Название и звание – новые, обязанности – прежние. Но так, как теперь, никогда еще и Серго не работал. Нет никакого преувеличения в том, что товарищи зовут его командармом тяжелой промышленности. За один прошлый год на электрических станциях ввели столько мощностей, сколько предполагалось в течение десяти – пятнадцати лет по плану ГОЭЛРО. А все мало!

И в металлургии пока неважно, очень неважно. В наркомат Серго приходит спозаранку. Часто уже дома принимает сотрудников по неотложным делам. Обедает сегодня в семь вечера, завтра – в два ночи. Зина ропщет.

Эх, Зиночка! Всё это бы еще полбеды... Даже ей он не признается, как болят бок и спина. И свербит, и жжет, и печет, и допекает, и пропекает... Не говоря уже о сердце. До каких же пор будут мучить послеоперационные боли – до могилы, а?

Но Зинаиду Гавриловну не проведешь: все чувствует, все знает. Провожает его на работу, стараясь не выдавать свою боль за него тревожными взглядами. Понимает, что иначе он не может.

Нельзя ему иначе...

Надо работать – и ни в коем случае не показывать свое нездоровье или плохое настроение другим. Ведь от этого и их работа зависит. На тебя смотрят подчиненные. По тебе равняются. Держись молодцом. Будь бодр и свеж. Подтянут и чисто выбрит. Улыбайся.

Изо дня в день к людям обращены добрая улыбка, открыто прямой взгляд Серго, тонкое умение подойти. Прежде всего, превыше всего – правда, справедливость и доверие. Причудливо сплавлены в нем стремление к правде и горячность, способность предчувствовать и точное знание. Благодаря этому все работающие под руководством Серго уверены: они не будут напрасно обижены, и им не грозит потеря его доверия, пока от души, на совесть делают дело. Пока захвачены делом, стараются быть не поденщиками, а творцами, создателями. Доверие – за доверие. Кто хоть раз обманул, не сдержал данное слово, тому едва ли удастся вновь обрести доверие наркома. Конечно, возможны ошибки. Подчас они извинительны, особенно если ты учишься на них. Если нет, пеняй на себя.

Нарком далеко не Дед Мороз, готовый всех одарить, похлопать по плечу. Тяжелая рука у наркома тяжелой промышленности. Стальная воля.

Требователен к другим не меньше, чем к себе:

– Учиться, всегда учиться! – Не только призывает, но и подает пример, как это делать. Не прощает застой, нерешительность, робость – смелость, смелость и еще раз смелость!

При всем этом неизменна его сердечная забота о каждом, внимание к человеку, умение заметить в сутолоке буден. Отзывчивость на чужую печаль, боль, нужду. Готовность защитить и спасти – в той мере, какой одарены только люди, знающие, почем фунт лиха. Страшные испытания, потрясения пережил Серго. Но вышел из них не сломленным, не искаженным, обожающим по любому поводу смаковать свои беды, выставлять напоказ раны, попрекать ими других и требовать поклонения. Нет, напротив – закаленным для добра...

Летом на Нижегородском автозаводе произошла авария. Дьяконов, директор, был серьезно ранен в голову. Немедленно Серго отрядил к нему столичных врачей. Каждый день звонил в Нижний Новгород, выспрашивал у жены Дьяконова, как здоровье мужа. Когда тому надоело трехмесячное безделье и он, не совсем поправившись, вышел на работу, Серго погнал его обратно в постель.

Как-то ходил Серго по бывшему Юзовскому заводу в Донбассе. Присматривался. Расспрашивал. Слушал рассказы старых мастеров:

«Полчища народу тут у нас побиты. Кого – машина, кого – шахта, кто – сгорел, кто – желудок оборвал «козой». Прорвало как-то кладку, шибанул чугун, спалил горнового. Отлили ему крест на той самой домне, что его загубила. Юз увидал крест на могиле, велел взвесить: как раз на восемь целковых потянул. Ладно, говорит, платите. Мы отказались. Тогда хозяин отправил крест в переплавку.

Сурьезный был. Ходил по заводу с дубинкой. Ею производство направлял – по шеям, по спинам, по чему придется потчевал.

На какой реке наш завод поставлен? Верно, Кальмиус. А приток у нее? Кальчик. В давние времена – Калка. Та самая Калка, где битва была. Может, как раз вот здесь, где сапоги ваши, товарищ Серго, вязнут в заводской пыли, ханский пир происходил? Приволокли сюда наших князей связанных. Уложили наземь. Настлали на них помост и айда-гуляй. Цельную ночь пировали, плясали на живых косточках. Как Юз на наших, почитай, годов семьсот спустя».

И Серго представил, как Иван Третий рвет ханскую басму, как Дмитрий, еще не Донской, выступает в поход, как стоят полки на поле Куликовом. Все это известно со школы. А вот какой труд подо всем этим? Как выплавляли сталь победы? В сыродутных, в кричных горнах или в шахтных печах-домницах рождались латы, кольчуги, боевые топоры, копья, мечи? Какое требовалось мастерство, старание, напряжение от рудокопов, угольщиков, сталевщиков, кузнецов?

Остро ощутил Серго преемственность судеб и ответственность перед будущим. Шевелись, действуй, работай, коль не хочешь, чтоб на тебе сплясали победители.

Да, лучше пот пролить, чем слезы... Огляделся. Куда пирамидам египетским до того, что видел он вокруг! Все пространство устлано стальными путями. Пронзительно хрипят паровозы. Толкают составы платформ с ковшами. Протяжно, с присвистом, с гудом и стоном дышут печи. Выдыхают к небу струи пара, клубы огня и чадно-бурой пыли... Какую громаду взбодрили средь голой степи мужики херсонские, тульские, брянские! Как? Чем? Да тем же, чем и «чугунку» от Питера до Москвы,– голыми руками.

Прекрасны шесть башен, выстроившихся в ряд, будто гигантские шахматные ладьи, обтянутые стальными обручами, увенчанные нимбами пламени. Красуются, плывут, скользят по облакам башни из огнеупорного кирпича. Шуршат по ним водопады, охлаждая, охраняя от ярости распирающего изнутри чугуна. То над той, то над этой взрываются огненно-пыльные смерчи – там, наверху, в аду колошников, катали ублажают ненасытность печных утроб. Высыпают в них очередные порции плавильных материалов...

На рудном дворе Серго подошел к каталям, толкавшим «козы». В рогатой, с длинными рукоятями вагонетке – шестьдесят пудов, тонна... Поди опрокинь на верхотуре колошника, в дыму и пекле. Попробуй потолкать хоть здесь по ровному... Попробовал: н-да-а! Обратился к начальнику цеха:

– Товарищ Бутенко! Как вы, молодые инженеры, можете спокойно смотреть на это проклятое наследие прошлого?

– Товарищ Серго! При остановке печей на капитальный ремонт оборудуем их наклонными скиповыми подъемниками и засыпными автоматами системы Мак-Ки.

– Нельзя ждать, дорогой! Делай немедленно!..

Бутенко... Он сегодня истинный герой Донбасса. И надежда на завтра. Сын азовского рыбака, ровесник века, поднятый Октябрем до высот искусности и знания. Из ремесленного училища – в Донской политехнический институт. Дипломный проект посвящает переделке самого отсталого завода. Заранее облюбовал место будущей работы: приехал в Юзовку. Стал сменным инженером под рукой обермастера Максименко, одного из могикан Кураковской школы.

Хорошо знает Серго, что это за школа. Курако – Илья Муромец металлургов, доменщик-легенда. Прославился тем, что пускал безнадежно остановившиеся – «закозленные» домны. Перестраивал старые цеха. Часто хозяева не принимали его предложения: «Вы слишком порядочный человек, чтобы стать управителем завода. У нас мускульный труд дешевле машинного. Англичанин – с машиной, а русский мужик – с дубиной...» Курако не смирился. Его захватила мечта поднять современный металлургический завод на базе Кузнецких углей. Уехал в Сибирь. Начал проектировать. Однако общество, которое давало деньги на проект, оказалось жульническим. В довершение бед началась гражданская война. Курако заболел сыпным тифом и умер.

Многое в образе этого замечательного человека и его последователей нравилось наркому. Курако ненавидел все напускное, показное, поверхностное, вплоть до инженерской формы, принятой прежде в России. Говорил: «Не тот инженер, у кого два молоточка на лбу, а тот, кто за рубль сделает то, что дурак за два».

Кроме таланта великого мастера, Курако отличал размах и демократизм. Дворянин по рождению, презирал инженеров-баричей, боявшихся запачкать руки. Сам все умел, все делал. И ученики его не чураются никакой работы: превосходно владеют и рейсфедером и ломом. Ненавидят самодовольство традиций, кустарщину. Предпочитают новейшую технику – домны-гиганты, совершенные механизмы.

Выдающимся преемником Курако стал Иван Бардин. В девятьсот пятом году за участие в революции исключен из сельскохозяйственного института. Через пять лет окончил Киевский политехнический, уехал в Америку – в страну, как он выражается, дорогих машин и дешевых человеческих жизней.

«Не зря поверили в Бардина,– думал Серго.– Не случайно поставили главным инженером Кузнецкого комбината, который строят двести тысяч рабочих. Мировая наука утверждает: современная металлургия невозможна в Сибири с ее холодами. А Иван Павлович Бардин делами доказывает: возможна. Истинный новатор, вождь нашей металлургии в научно-техническом смысле. Еще вернувшись из Америки, спроектировал самую мощную и совершенную у нас домну. Задули ее в двадцать шестом. И тут же к ней началось паломничество металлургов. Дивились ее гармоническому силуэту, объему и, главное, невиданным дотоле механизмам. Студенты делали с бардинской домны эскизы для дипломных проектов. Конечно же, среди тех студентов был и Константин Бутенко – не мог не быть.