Текст книги "Котовский"

Автор книги: Владимир Шмерлинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 20 страниц)

Лучшими помощниками комиссара Чистякова в его полку были такие котовцы, как командир пулеметной команды, хотинец Слива, безудержно храбрый в бою и скромный; политрук эскадрона Семен Раппопорт, мастер сабельной рубки, открытый и приветливый человек, и другие коммунисты. Многие из них, еще совсем юные по годам, были уже суровыми солдатами, воодушевленными самыми высокими идеями борьбы за счастье трудового народа, за коммунизм. Дружно и горячо пели во время переходов любимую «Варшавянку»:

 
Вихри враждебные веют над нами,
Темные силы нас злобно гнетут.
В бой роковой мы вступили с врагами.
Нас еще судьбы безвестные ждут.
 

Котовский был командиром-большевиком, свято и точно выполняющим волю партии. В боях ковалась его страстная большевистская убежденность. Его раздражала неповоротливость некоторых работников тыла. Он верно угадывал трусов и болтунов, произносивших пышные речи, и относился к ним с нескрываемым презрением. Котовский был человечен с пленными и беспощаден к врагам и изменникам.

Он дрался за дело рабочего класса, и сознание этого укрепляло его силу.

Котовский работал по заданиям партии со дня Великой Октябрьской социалистической революции. Он был преданным солдатом революции. Каждый свой шаг, каждый поступок подчинял он интересам партии и родины.

Незадолго перед войной с белополяками, во время стоянки на станции Жмеринка, в нетопленном штабном вагоне, написал он короткое заявление на листке из полевой книжки с просьбой о приеме его в члены партии большевиков.

День вручения партийного билета был для Котовского великим днем. Он часто вспоминал потом, как, получая партийный билет, невольно вытянулся во фронт.

* * *

Армия Пилсудского, опомнившись от удара, нанесенного ей буденновцами, и получив подкрепление, перешла в наступление.

Группа генерала Краевского стремилась ворваться в промежуток между Первой конной и 14 армиями, зайти в тыл и нанести удар буденновцам с юга. Пехотные части и кавалерийская бригада Котовского должны были преградить дорогу наступавшему противнику, расстроить замыслы панских генералов.

Белополяки подошли к Грицеву, который так недавно и так позорно оставила их кавалерия.

В эти дни трудно было установить, где расположены части красных и куда движутся белополяки.

Вся местность вокруг была наводнена войсками. Заняв Изяславль и перейдя на левую сторону реки Горыни, вырвавшаяся вперед кавбригада неожиданно оказалась отрезанной от других частей Красной Армии. Разведка донесла, что кавбригада окружена вражескими войсками. Котовский двинул первый и второй полки по разным направлениям, взяв на себя командование первым полком.

Разведчики то и дело натыкались на неприятеля, который нередко принимал их за своих. Еще в Грицеве, когда котовцы захватили много вражеского снаряжения, бойцы переменили свои рваные шинели на польские. Эти шинели однажды ввели в заблуждение и командира батареи Просвирина.

Котовский приказал Просвирину обстрелять вражеские окопы за речкой; сам же с полком двинулся в обход.

Просвирин охрипшим голосом командовал:

– Первая! Вторая! Огонь!..

Пока батарея обстреливала окопы, Котовский с первым полком ушел вперед. Батарея пошла вдогонку, но свернула не в ту сторону, приняв издали польских солдат за спешившихся котовцев. Батарея во весь карьер ворвалась прямо в расположение врага. Белополяки открыли огонь. Артиллеристы бросились бежать, оставив орудия врагу.

Комбриг был взбешен. Выслушав донесение Просвирина, он накинулся на него и артиллеристов, которые никак не могли отдышаться после стремительного бега.

– Проморгали, проморгали! – кричал Котовский. – И видеть вас не хочу, пока не вернете орудия обратно!

Он стучал кулаками по повозке…

– Ну как я донесу о том, что потерял батарею?! Никогда этого не будет!

Котовский дорожил честью своей бригады. С каким злорадством встретят враги весть об этой его неудаче! И, действительно, в тот же день командир 18 польской пехотной дивизии доносил командованию о взятии двух орудий.

Котовский, сохранявший спокойствие в самые страшные минуты, на этот раз был невероятно взволнован. Он ругал командиров и требовал во что бы то ни стало добыть обратно батарею. Он даже перестал разговаривать с Просвириным. Всю ночь он не мог заснуть; ходил взад и вперед, ложился, вскакивал, – вот-вот, казалось, он один пойдет в сторону белополяков и клинком расчистит путь к своей батарее.

Как было не дорожить такой батареей! Она заставляла замолкать десятки неприятельских орудий! «Папаша» Просвирин умел, стреляя из двух орудий, достигать непрерывного огня. Его артиллеристы работали с исключительной быстротой и точностью.

Теперь уже Котовский не думал о том, как вырваться из окружения белополяков. Он не уйдет отсюда, пока не вернет батарею обратно.

– Котовцы – не зеваки! – кричал он.

Несколько раз кидались полки на белопольские части, и, наконец, у деревни Белопиль, во время сокрушительной атаки, Котовский не только захватил оставленные орудия, но забрал еще одно панское. Только после этого он успокоился и донес о случившемся.

– Нате, держите! – сказал Котовский, передавая смущенному Просвирину орудия.

В придачу Просвирин получил из захваченных трофеев пять подвод с сахаром. Он обменял сахар на кожу, мобилизовал шорников и в несколько дней привел батарею в порядок.

* * *

Пилсудчикам не удалось прорваться в тыл красным войскам и обрушиться на Первую конную, которая уже заняла Ровно и подходила к Острогу. Боясь окружения, части 6 белопольской дивизии поспешно отошли к реке Икве, чтобы хоть здесь преградить путь красным войскам, продвигавшимся к Галиции.

12 июля кавалерийская бригада Котовского форсировала реку Икву у местечка Дунаев и пошла на Почаев, рейдом в тыл белополякам.

Разъезды выехали вперед и залегли у шоссе, ведущего на Кременец – Почаев. По обе стороны шоссе стояла высокая рожь, и в ней бойцы укрыли лошадей. Услыхав приближение автомобиля, разведчики выскочили на дорогу.

– Стой, ни с места!

Машина остановилась в нескольких шагах от них. В ней сидели три панских офицера и один генерал. Бойцы передали по цепи:

– Комбрига вперед!

Вскоре на шоссе появился Котовский. Стараясь соблюдать вежливость, он представился захваченным пленным:

– Я – Котовский.

– А, господин Котов, – растерянно бормотали пилсудчики. У генерала и офицеров забрали полевые сумки с картами и бумагами. Самих же пленных комбриг приказал отправить в штаб, где они могли сообщить важные сведения.

Кавбригада рысью пошла на Почаев.

По дороге к Почаеву длинными вереницами плелись богомольцы в Почаевскую лавру.

Узнав о приближении красных частей, солдаты почаевского гарнизона бросились бежать.

Жители же не испугались. Как всегда, были открыты лавки.

Эскадрон остановился у монастырской гостиницы. Бойцы привязывали коней к коновязям. Монахи засуетились. Им было заказано приготовить обед на несколько сот человек.

Из домов выходили на улицу жители. Группа взволнованных людей подбежала к Котовскому.

– А комендант убежал к австрийской границе, вот только что!

– Это – злодей, кровопийца!

– Поймать коменданта! – кричали в толпе. Котовский приказал снарядить погоню.

Вскоре красноармейцы привели пойманного коменданта. Это был холеный, франтоватый пан. О приближении красных он узнал в тот момент, когда парикмахер делал ему прическу. Комендант города держал жителей в страхе, отличался утонченной жестокостью и самодурством. Разыскивая большевиков, он врывался в квартиры, перевертывал там все вверх дном и забирал все, что ему приходилось по вкусу.

Почаевцы только и ждали случая, как бы отомстить палачу за все его издевательства. И вот теперь он стоял перед судом народа, у монастырской стены.

По требованию населения котовцы всенародно судили почаевского коменданта.

– Ура, большевики! – раздавались восторженные крики. Почаевцы первый раз видели перед собой бойцов Красной Армии, ее командиров.

Паны распускали гнусную клевету про Красную Армию. В Почаев же пришли дисциплинированные красные кавалеристы: они вежливо обращались с жителями, улыбались девушкам, почтительно раскланивались со стариками.

В Почаеве котовцы освободили пленных красноармейцев.

В тюрьме находилось также несколько местных жителей, заподозренных в сочувствии коммунистам. Котовский собрал местных коммунистов.

– Вы должны действовать так, чтобы все знали, что Красная Армия несет освобождение трудовому народу, – говорил им комбриг. – Нам сочувствует все трудовое население, и вы должны остаться здесь на революционном посту.

Котовский оставил в Почаеве литературу на русском, польском, украинском и еврейском языках.

В Почаеве на военном складе котовцы нашли много оружия, гранат. Белополяки оставили в этом городе и большой запас фуража. Часть его котовцы взяли с собой; остальное же раздали беднейшему населению.

Котовцы осмотрели лавру, пообедали в монастырской гостинице, накормили лошадей.

Всего несколько часов погостили котовцы в Почаеве. Заиграл трубач. Приказано было двинуться в обратный путь.

– Мы еще придем сюда! – говорил Котовский новым знакомым.

Он наклонялся со своего рыжего Орлика, то и дело отвечая на поклоны, и высоко поднятой рукой прощался с почаевцами.

Утром 13 июля кавбригада, не потеряв ни одного человека, подошла к местечку Катербург.

* * *

С Катербурга начались бои за подступы к Кременцу. Местность здесь пересекали отроги гор. Противник использовал их как хорошее естественное прикрытие.

Горинка была занята польскими частями. Имея много орудий и пулеметов, поляки превратили эту небольшую деревню в неприступную крепость. Несколько раз кавбригада пыталась атаковать Горинку, но всякий раз, не выдержав огня, отступала. Противник переходил в контратаки.

Утром 16 июля котовцы снова пошли на Горинку; второй кавполк комбриг оставил на фланге, первый же повел сам. Вступив в пшеницу, конники наткнулись на проволочные заграждения. Легионеры открыли артиллерийский огонь. Пришлось спешиться. Бойцы длинными цепями перебегали вперед, к опушке леса, окопанной глубоким рвом, и залегали у ската.

Несколько раз котовцы бросались в атаку. Но стоило только приподняться, как белополяки открывали сильный пулеметный огонь. Двинуться вперед – верная гибель…

«Умирая – убивай», – учил Котовский бойцов. И в минуту, когда у многих бойцов ослабела воля к победе, когда растерялись самые храбрые, он принял решение: собственным примером воодушевить бойцов.

Дав шпоры коню, комбриг выехал на дорогу. Котовцы увидели своего командира. Над головой его сверкал обнаженный клинок. В нескольких шагах за комбригом следовали на конях штаб-трубач и коновод Васька. Все трое ехали легкой рысью.

Белополяки сразу заметили Котовского. По дороге застрочил пулемет. Через несколько секунд огонь прекратился.

Котовский, не останавливаясь, объезжал цепь. Начальник штаба кричал ему вдогонку:

– Товарищ комбриг! Укройтесь за деревом!

– Подымайся в атаку! Вперед! – бросал бойцам Котовский. Огонь усилился. Совсем рядом, на дороге, разорвался снаряд.

Недолет. Не опуская руки, не наклоняя головы, мчался Котовский. Снова разорвался снаряд, – перелет. А за ним – третий… И вдруг бойцы увидели, что Орлик мчится без всадника.

– Убит! – пронеслось по цепи. Иногда прошли секунды первого отделения, раздалось «ура». Один за другим вскакивали бойцы. Без команды, без командира бросились котовцы в штыковую атаку.

Несколько человек подбежало к месту, где разорвался снаряд. Они увидели Котовского. Упираясь ладонями в землю, он силился приподняться.

– Комбриг жив! Жив! – кричали друг другу котовцы. Теперь никакой огонь не мог удержать их.

Котовский поднялся, глубоко вдохнул в себя воздух и крикнул:

– Батарею сюда!

Он искал глазами Орлика. Раненый конь крутился на месте.

Вдруг Котовский побледнел, привел рукой по лицу и снова свалился на землю. Четверо коноводов подняли его и понесли на тачанку.

В нескольких шагах от места, где упал Котовский, стонал его коновод Васька.

В бою под Горинкой котовцы дрались особенно ожесточенно. Они мстили за своего любимого командира.

С фланга выскочил 2 полк. Далеко за Горинку преследовали котовцы противника. Враги бросали пулеметы и орудия, сдавались в плен, падали на колени и кричали: – Пане, не стреляйте!

…В местечке Катербург, где стоял штаб бригады, Ольга Петровна, как всегда, ждала исхода боя, готовясь немедленно оказать помощь раненым. Вот уже прибыли первые раненые, вынесенные санитарами из-под огня.

Как ни тяжело был ранен боец, а всегда во время перевязки рассказывал «мамаше» подробности боя, сообщал о том, что комбриг жив и невредим и о том, как его самого ранило.

На этот раз раненые молчали. Ольга Петровна сразу поняла: что-то случилось. И только один боец сказал как бы про себя: – А как там наш комбриг бедный, сильно его контузило… Ольга Петровна впрыснула раненому морфий, чтобы успокоить боль. Несколько секунд она была в оцепенении, а потом быстро собрала медикаменты и на фаэтоне выехала вперед, по дороге к деревне Горинка.

С вечера тучи обложили небо. Как только стемнело, разразилась гроза. Казалось, что бой еще продолжается. Изредка молнии вспышками освещали дорогу.

Ольга Петровна остановила первую подводу, которая ехала со стороны Горинки к Катербургу. Она зажгла пучок соломы и на телеге увидела Ваську-коновода, своего старого приятеля. Еще вчера она заставила его остричь волосы и выстирала ему гимнастерку… Коновод узнал «мамашу».

– Куда ранен? Сейчас перевяжу тебя.

– Не надо. Поспешите… Товарищ Котовский, должно, ранен, его перевязать надо. А я все равно помру: в живот… Передайте командиру привет!

Ездовой светил, а Котовская перевязывала стонавшего Ваську.

Здесь же, на дороге, она встретила штаб-трубача. Он сидел на своем Бельчике, держа на поводу Орлика. Орлик шел медленно, низко опустив шею, израненную осколками.

Штаб-трубач ничего не мог ответить на расспросы Ольги Петровны.

Скора показалась и тачанка, на которой лежал Котовский. В его голове не умолкал шум… Ему трудно было дышать. Горела грудь.

Григорий Иванович не узнал жену. В бреду он то вскакивал на повозке, размахивая кулаками, то хрипел и хватался за грудь.

Всю ночь он метался, звал жену, сидевшую рядом. Приходя в себя, он говорил Ольге Петровне:

– Я знал, что ты будешь со мной.

Утром Котовского в сопровождении жены отправили в тыл для лечения. Он очень тяжело переносил контузию.

Командование настаивало на том, чтобы как можно скорее доставить его в Одессу, к морю.

Котовскому было выдано удостоверение в том, «что он в славном бою под деревней Горинкой (в районе г. Кременца) тяжело контужен и направляется в тыл для лечения. Все гражданские и военные учреждения благоволят оказывать всемерное содействие для скорейшего восстановления здоровья выведенного из строя славного командира и возвращения его в дивизию».

Комбрига доставили в Проскуров, где железнодорожники снарядили специальный паровоз с прицепным вагоном.

* * *

Поезд уносил героического комбрига и его подругу в глубокий тыл, в Одессу, к морскому простору, который так любил Котовский.

Первый раз Ольга Петровна, врач бригады, покидала фронт. Это она организовала лазарет бригады и перевязочные пункты. В полуразрушенных бараках, в оставленных вагонах устраивала она операционную, палаты, кухню; добывала для бойцов подушки и матрацы. Ей, как никому, доверяли раненые и больные котовцы. Своей ласковой речью она словно успокаивала боль. Ольга Петровна приготовляла лекарства, прописывала процедуры, ставила компрессы, кормила тяжело больных и раненых, превращаясь то в сиделку, то в кухарку, а то и в лектора объясняла бойцам, как устроена земля, почему зимой падает снег; рассказывала о планетах, о писателях и о революционерах. Когда надо было, она сама делала опаснейшие операции, но как только представлялась возможность, разыскивала среди местных жителей бывших земских врачей-специалистов и вела их в свой лазарет. Раненые бойцы всегда настаивали, чтобы при операциях присутствовала Котовская. Каждый котовец чувствовал на себе заботу Ольги Петровны.

Днем и ночью, совершая тяжелые переходы, часто попадая под обстрел на передовой линии фронта, Ольга Петровна появлялась всюду, где нужно было оказать помощь.

Котовцы были уверены, что «мамаша» выходит их комбрига. В Одессе уже ждали прибытия раненого Котовского. Весь перрон был заполнен встречающими. Но, учитывая тяжелое состояние комбрига, было решено не утомлять его встречей. Его вынесли из вагона, когда встречавшие уже разошлись, оставив для него букеты живых цветов.

Котовский жил в Одессе в особняке на Французском бульваре. Всеми своими мыслями больной комбриг был на фронте, на галицийских полях, где его бригада продолжала наступление.

Когда спала высокая температура и прошли боли в области живота, Григорий Иванович с палочкой в руке стал выходить из особняка. Ему хотелось обойти весь город, показать жене места, связанные с его пребыванием в подполье. Но непривычная слабость гнала его обратно в постель. Когда же ему становилось чуть лучше, его снова тянуло на одесские улицы, и он, прихрамывая, долго бродил, восхищаясь листьями катальп и тенью платанов.

Котовский решил, что нигде он так быстро не выздоровеет, как на Днестре, и без долгих сборов выехал в Тирасполь. Здесь хотел он закончить свое лечение и вынужденный отдых.

В Тирасполе Котовский часто ходил на берег Днестра, к могиле любимого им комиссара – большевика Христофорова. Отсюда он часами смотрел вдаль, на Бессарабию.

Однажды он решил искупаться в Днестре. Войдя в воду, он долго растирал грудь, радостно плескался и нырял, словно верил, что днестровская вода поможет ему преодолеть последствия контузии.

Он так увлекся купанием, что не заметил, как на той стороне переполошились агенты сигуранцы, то и дело наводившие на него свои бинокли. Из кордона выбежала стража.

В дни пребывания Котовского в Тирасполе, в городе состоялся уездный съезд комитетов незаможних селян.

Приднестровские бедняки пригласили Котовского побывать на съезде, помочь им советом, как лучше провести землеустройство, а также и в других делах. Они избрали его почетным председателем съезда.

Несколько дней продолжалась борьба за овладение Кременцом.

– Мы еще вернемся, – говорил недавно Котовский, когда бригада покидала Почаев.

Теперь бригада снова шла на Почаев. Временно командовал ею командир 1 полка.

Белополяки, отступавшие от Кременца, у Ново-Почаева перешли в наступление.

…23 июля 1920 года. Жаркий летний день сверкает над спокойной рекой Горынью и быстрой Иквой, притаившейся в камышах.

Среди холмов и пригорков возвышается Божья гора. Ее склоны обросли густым терновником, орешником и молодыми дубками. Здесь теснили белополяки котовцев со всех сторон. На Божьей горе расположили они батареи, пулеметы, минометы. Белополяки были уверены, что у подножья горы целиком погибнет ненавистная им красная бригада.

Котовцы мужественно шли на врага, на его орудия, извергавшие огонь. Один шел, а другой, рядом, падал, полз вперед на животе, раздирая лицо и руки о колючие ветви. Трупами лучших бойцов устилали подножье Божьей горы котовцы, пробивая брешь в рядах пилсудчиков. Когда же после четырехчасового боя кавалеристы вырвались из кольца, то тут же, вместе с подошедшей пехотой, вновь повернули на Божью гору.

В разгаре боя из садов соседней деревни вылетела 11 кавалерийская дивизия буденновцев. Она подоспела вовремя. Измученные долгим боем, котовцы, увидев буденновцев, забыли об усталости и бросились в новую атаку.

Белополяки выскакивали из окопов, кидали гранаты; не умолкал артиллерийский, пулеметный и ружейный огонь, гудела земля.

Пехотинцы лезли на гору, обрывали проволоку, скатывались назад и снова поднимались к вершине. Вниз летели камни. Но вот красноармейцы достигли вершины горы. Белополяки обезумели. Они бежали, оставляя обозы, батареи.

Немало красных бойцов легло у Божьей горы, но белополяков – горазда больше. Вся земля, все канавы и дороги от Божьей горы к Почаеву были устланы трупами зарубленных.

Вот они, уже знакомые стены Почаевской лавры, и дорога, которую с обеих сторон охраняют тополя! Вот она, река Горынь, омывающая волнистые берега Галиции! Кони котовцев скачут по галицийской равнине.

Вечером 24 июля кавалерийская бригада Котовского вступила в пределы Галиции, с упорными боями пробиваясь в глубь Западной Украины. Бойцы проходили по Галиции и всюду видели следы недавних разрушений. Эту землю взрывали германские «чемоданы», здесь происходили ожесточенные бои с немцами. Поля Галиции пересекались далеко тянувшимися окопами. Жители сел, еще не опомнившиеся от боев империалистической войны, с боязнью встречали бойцов Красной Армии.

Бойцы знали, что к ним присматриваются из каждого окна. Всем своим поведением старались они рассеять страх населения.

Конники вели себя безупречно. Они смотрели на местных жителей не взором гордых завоевателей, а с приветливой улыбкой. Опровергая россказни ксендзов и кулаков, они объясняли, что красные пришли сюда воевать только с помещиками и буржуазией, пытавшимися задушить и залить кровью молодую страну Советов.

Немало бедняков добровольно вступало в ряды Красной Армии. И от этого еще сильнее разгоралась злоба польских буржуазных националистов и контрреволюционеров.

В часы привалов, под тенью столетних дубов и каштанов, во время переходов и особенно в бою командиры и бойцы то и дело вспоминали своего комбрига.

Котовский любил спать на открытом воздухе в саду, положив под себя попону; то останется ночевать с пулеметчиками, то заночует у артиллеристов, а утром первым подымется и пойдет соломинкой будить тех, кто любит поспать подольше. Разбудит всех и поведет с собой на пруд делать гимнастику.

Котовский знал каждого бойца бригады: откуда он родом, кто его родные, как ведет он себя в бою. В боях росла привязанность бойцов к комбригу.

…В один из походов, когда нестерпимо палил зной и все изнемогали от томящей жажды, бойцы наткнулись на лужу воды. Котовский подошел к ней только после того, как все бойцы жадными глотками утолили жажду. Отдуваясь и вытирая голову, покрытую потом, он пил последние мутные остатки влаги.

Во время походов Котовский часто ехал в строю и подолгу рассказывал бойцам о каторге, о своих побегах, о том, как работал он грузчиком и кочегаром…

…Однажды нужно было перерезать провода на телеграфных столбах.

– А ну, кто полезет? – спросил Котовский.

Бойцы пробовали взобраться на столб, но каждый раз срывались. Котовский рассердился:

– Я в ваши годы, знаете, как лазил!

Он спрыгнул с коня, обхватил руками ствол и начал взбираться наверх.

– Товарищ комбриг! Столб не выдержит!

Но Котовский был уже наверху. Оборвав провода, он смотрел сверху смеющимися глазами на бойцов.

Во время передышек, на досуге, Григорий Иванович любил возиться с детьми. Он набивал свои карманы сладостями и часто шел по улице, окруженный ребятишками, которым раздавал гостинцы.

В одном селе Котовский остановился в доме, где сразу же подружился с шустрым мальчуганом. Он возился с ним, высоко подбрасывал его, усаживал к себе на колени и раскачивал на носках. Мальчик так привязался к нему, что расплакался, когда «дядя» собрался уходить. В это время в хату вошел один из адъютантов и обратился к комбригу: – Товарищ Котовский!

Мать мальчика всплеснула руками. Она не знала, что этот военный, игравший с ее сынишкой, и есть Котовский. С изумлением смотрела она на него. А Котовский, держа ручонку ее сына в руке, важно прощался с ним.

– Боже мой! – заговорила женщина. – Ведь паны и нас и детей наших пугали, говорили, подождите, вот придет Котовский, всем задаст, со всеми расправится. И я своего мальчишку всегда страшила вами: «Не будешь слушаться – отдам тебя Котовскому», – говорила ему. А вот судьба свела, так ребенок от вас уходить не хочет. Я его пугала вами, а вы – вот какой!

Особенно любил Котовский подростков. Он заботился о них, как отец: одного мальчугана вся бригада называла «сынком Котовского».

…Как-то комбриг, проезжая через украинское село, обратил внимание на мальчугана-карлика. Мальчик оживленно что-то рассказывал окружавшим его ребятам, Котовский подъехал ближе и прислушался. Он решил посмотреть, в каких условиях живет этот мальчик, поразивший его своей рассудительной речью. Подъехав к грязной хатенке, Котовский переступил порог и увидел неприкрытую, безысходную нищету. Мать карлика была вдовой. Она осталась одна с многочисленными детьми. За ее юбку держалась маленькая девочка, тоже карлица. Мать рассказывала Котовскому о Фоме – так звали мальчика-карлика. Трудно ей было прокормить детей. Фома присутствовал при этом разговоре; он смотрел исподлобья то на военного в красных штанах, то на мать.

– Ну, так отдайте нам Фому на воспитание! – попросил Котовский. Мать долго не соглашалась:

– Как же мне без сына-то!

Тогда Григорий Иванович стал уговаривать Фому, с удивлением прислушиваясь к его умным ответам:

– Наша бригада будет твоим домом. Я сделаю из тебя человека.

Котовский вывел Фому из хаты, осторожно сжимая в своей руке руку мальчика, словно боясь причинить ему боль. В этот же день он отправил его к жене, в тыл бригады. Он писал жене: «Посылаю тебе „гиганта Фому“, о будущем которого нужно позаботиться. Я едва уговорил мать отдать этого героя нам, чтобы вырвать его из нужды и темноты деревенской. И вот нам, коммунистам, предстоит задача сделать из него гражданина республики. Ты его обмой, полечи и подкорми сначала, а уж потом будешь воспитывать и обучать. Он умница, развит, но забит и несчастен ужасно. Братва его в обозе, конечно, испортит, создав из него шута, а у него умная и чуткая душа».

Фома предстал перед Ольгой Петровной в громадных, сваливающихся с ног, разбитых сапогах; половину его лица прикрывал большой синий картуз. Фома был весь во вшах, тело его покрывала грязь.

В первый же вечер Ольга Петровна вымыла мальчика, постригла ему волосы, намазала мазью болячки. У Фомы пропало все его красноречие. Он неловко чувствовал себя в чистоте. Но скоро освоился.

Ольга Петровна сшила Фоме костюм. Лучший местечковый сапожник снял мерку И сшил ему сапоги. Котовская научила мальчика читать, и скоро вся бригада называла «сынка Котовского» по имени-отчеству – Фомой Федотовичем.

Тринадцатилетний мальчик жадно ловил каждое слово комбрига. Он припоминал эти слова, когда влезал на тачанку и обращался к жителям с речами о революции, о борьбе с панской Польшей…

Так Фома Федотович стал популярным оратором.

Особенно любил он толковать о земле. В каком бы селе ни останавливались бойцы, Фома собирал вокруг себя крестьян и беседовал с ними. Он был хорошим агитатором. Вначале люди смотрели на него с любопытством, а потом начинали толкать друг друга:

– Який маленький! На вид дитина, а як говорит гарно!

Фома научился читать газеты. В несколько недель изменился его внешний вид, исчезли старческие черты лица. Он осмелел, перестал стесняться Котовского, во время общего разговора вставлял свои замечания.

Не мог Фома не проникнуться и кавалерийским духом. Он любил спать на тачанке, и часто бывало так, что он просыпался во время боя, когда начинал стрелять пулемет. Высшим же наслаждением для Фомы было, когда кто-нибудь из бойцов сажал его на коня впереди себя и несся во весь опор. Фома крепко держался руками за гриву и приговаривал: – А ну швидче, швидче!

Фома мечтал подрасти хотя бы на вершок. Но эта его мечта так и не осуществилась.

Котовский выполнил свое обещание: он сделал из Фомы гражданина советской республики. Фома Федотович здравствует и поныне. Он живет на Украине, работает, и его уважают, как умного и хорошего человека.

…Котовский, страстно любивший жизнь, кидался в бой, как пловец в поток. Сколько раз, казалось, настигала его смерть, но каждый раз он оставался невредимым. Он умел прямо смотреть в глаза смерти и был готов в любую минуту отдать свою жизнь революции.

В письмах жене Котовский писал иногда и о «мелочах житейских»: «Ты напрасно сшила мне из зеленого сукна блузу. Я хотел отдать сукно хорошему портному. Жаль хорошего сукна. Черная рубашка, которую ты мне прислала, не годится, так как воротник не сходится на целых полтора-два дюйма. Выстираешь синюю, которую я тебе выслал позавчера, шитую в Одессе, и пришли мне». «Сапоги высылаю назад. Обую их зимой. Очень тяжелы. Желтые уже рвутся, я их донашивать буду».

И в этих же письмах он писал: «Милая, дорогая, желанная Лелечка! Каждый раз, когда приходит летучка „оттуда“, где ты, моя родная, ненаглядная, душа моя переживает какой-то удивительно сложный и сильный по остроте своего переживания момент. Каждый раз хочу послать тебе на бумаге то, что у меня на душе, – мое чувство… Эх, да разве вместит весь мир мою любовь?!!» [35]35
  Молдавский Республиканский музей Г. И. Котовского.


[Закрыть].

Это «оттуда» обычно находилось на расстоянии не больше десяти-пятнадцати километров, которые отделяли тыловой штаб бригады и обоз от передовой.

На листках из блокнота, на оберточной бумаге, которую Котовский исписывал то крупным, то мелким почерком, сообразуясь с размерами бумаги, сколько было горячих и нежных слов!

Котовский хотел жить и любить, и вся его громадная жажда жизни подчинялась основному стремлению – победить во что бы то ни стало, отдать себя целиком революции, пролетариату, который не может не победить! Это было глубокой верой Котовского; об этом говорил он, когда звал бойцов за собой в атаку; об этом он думал и; писал в приказах и в письмах. Это придавало целеустремленность всем его действиям и поступкам.

…Часто в перерывах между атаками и рейдами, во время походов, Котовский вместе со штаб-трубачом подъезжал к своему фаэтону, который следовал в обозе. Алеша-кучер пересаживался с козел на коня комбрига, штаб-трубач брал вожжи, и Котовский, доставая из кузова фаэтона корнет, отдыхал, наигрывая на нем мотивы, которые слышал на Нерчинских рудниках, на Волге, в Бессарабии, играл протяжные молдавские дойны.

* * *

В середине августа 1920 года Красная Армия, преодолевая болота, форсируя реки, выбивая противника из блиндажей и окопов, приближалась к Львову.

С севера наступала Первая конная армия, с юга двигалась группа войск золочевского направления, в которую входила бригада Котовского.

Вечером 19 августа кавалеристы остановились неподалеку от Львова. Августовская ночь укрыла тьмой стоявший под ударом наших войск город, его дома, бульвары и холмистые пригорки. В городе не зажигали огней, только было слышно, как лают собаки на окраинах.

Всего несколько километров отделяло конников от Львова.

Бойцы уже думали, что они будут кормить лошадей во Львове, уже мечтали, как они проедут по улицам этого древнего города. С каким же разочарованием и возмущением они узнали о приказе, который приостановил наступление!