Текст книги "Крылов"

Автор книги: Владимир Липилин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц)

Как засвидетельствовано академиком, ученик и учитель поменялись ролями: «В то время на Франко-Русском заводе строился броненосец «Наварин», и я частенько забегал на Галерный островок проведать Петра Акиндиновича и увидеть что-нибудь новенькое.

Как-то раз он мне и говорит:

– Хоть ты теперь и профессор, да и чин у тебя другой, а я все тебя мичманом буду звать. Так вот, мичман, вижу я, ты по цифирному делу мастак. Обучи ты меня этой цифири, сколько ее для моего дела нужно, – только никому не говори, а то меня засмеют.

…Так мы в два года прошли элементарную алгебру, тригонометрию, начала аналитической геометрии, начала дифференциального и интегрального исчисления, основания статики, основания о сопротивлении материалов и начала теории корабля. Титову было 48–49 лет».

С обучением собственным у Крылова возникли неожиданные препятствия: разрешение от непосредственного начальства посещать лекции встретило протест у начальства Петербургского университета. Положение министерства народного просвещения разрешало допуск к университетским занятиям лишь тем, кто окончил классическую гимназию. Ни училище, ни академия к подобному разряду не относились.

Препятствие было преодолено, но зарубка о казуистике в памяти осталась. Запал сарказма, накопленный в разных инстанциях при поступлении в университет, впоследствии нашел выход на заседании Междуведомственной комиссии по улучшению средней общеобразовательной школы. Не поздоровилось на этой комиссии и самому ее председателю, реакционному министру Н.П. Боголепову, досталось и морскому ведомству. В результате вбивания в кадетские головы схоластических, не применяемых в жизни предметов ученики «синекдоху знают, амфибрахий с амфибией не смешивают, а десяти слов толково и грамотно написать не умеют», – говорил преподаватель Морского корпуса капитан Крылов в 1900 году.

А пока что вольнослушатель Петербургского университета усердно слушал курс по теории вероятностей, читаемый академиком А.А. Марковым, курс теоретической механики профессора Д.К. Бобылева.

Эти и другие ученые, последователи гениальных русских математиков М.В. Остроградского и П.Л. Чебышева, оказали огромное влияние на исследовательскую, инженерную и педагогическую деятельность Крылова.

Основатель петербургской математической школы Пафнутий Львович Чебышев, по убеждению Крылова, оперировал «топ разумной строгостью, которая, предохраняя от ошибок, сообщает непреложность выводам».

Пропагандист великого Чебышева – так можно назвать Крылова.

Отлично понимая, что за именем и трудами Чебышева стоит вся русская наука, молодой преподаватель Морской академии настоятельно рекомендовал слушателям использовать в их будущих разработках именно чебышевские труды. Сам подготавливает «Новый метод расчета элементов подводной части судна», основанный на «правиле Чебышева», более простом и точном, чем у англичан Ранкина и Симпсона.

С точки зрения Крылова, труды Чебышева по теории приближенных функций, его изыскания о приближенных вычислениях, его теория вероятностей использовались в практике неоценимо мало.

Подобное положение нельзя было считать нормальным, и Крылов со свойственной ему энергией и присущей прямотой в высказывании мнения буквально ринулся в бой за труды великого русского математика.

7 мая 1891 года собрание корабельных инженеров, проводившееся в конференц-зале Технического общества, было невероятно взбудоражено внешне спокойным, но очень резким по содержанию выступлением мало кому известного поручика.

Собственно, слов было произнесено совсем немного.

Будоражили собрание формулы и цифры, которые поручик молниеносно выводил мелом на обычной классной доске. Из доказательств поручика выходило, что те, кто рассчитывает корабельные площади и элементы по способу Симпсона, а не Чебышева, допускают погрешности в два раза больше и при этом на расчет в 10 раз больше теряется времени. Руководствуясь специальным приказом по использованию при расчетах «способа Симпсона», грешили, следовательно, все. Но все присутствующие понимали, что выкладки поручика по Адмиралтейству направлены на тех, кто отдал приказ и всячески его поддерживал.

– Таким образом, – заключил свое выступление поручик, – еще на бумаге, в зародыше, мы вольно калечим свои корабли и попусту разбазариваем на это время.

– Господа, кто этот храбрейший из поручиков, так неэффектно совершивший на наших глазах харакири? – продолжалась дискуссия в буфете.

– Говорят, преподаватель Морского корпуса, только что выпустившийся из академии… кажется, Крылов.

– А! Тогда я предлагаю пари – он будет протирать рукава мундира до конца дней своих, растолковывая нашим морским бурсакам, что есть из себя корень квадратный, – дороги в ведомства Морского технического комитета ему заказаны… не желаете, господа?

– Почему вы так думаете, капитан?

– Я не думаю – знаю: у нас русский из русских и тот Бринк или в лучшем случае – Гольц-оф-ф.

– Но что он такое преступил, господа? – задал вопрос неуверенно нетрезвый голос.

– Назвал вещи своими именами, прапорщик, а это – баль-ш-шая роскошь для господ субалтерн-офицеров…

А несколько дней спустя отец Крылова, повстречавшись с Чебышевым, рассказал ему о происшествии в Техническом обществе, естественно умолчав имя поручика. Выслушав, Чебышев как-то по-особенному рассеянно сказал:

– Ну что ж, одинаково точно.

– Точность, коль вы, Пафнутий Львович, говорите, одинакова, но старики делали свои вычисления две недели, а моряк по вашему способу – шесть часов, – недоумевая но поводу особой рассеянности ученого, возразил Николай Александрович.

– Да верю я вам, верю, да толку-то? Обретет лишь шишки ваш милый моряк-поручик… Погодите-ка, погодите… уж не ваш ли это Алеша, Николай Александрович?

Уж как он обошел этот вопрос ученого, Крылов-старший умалчивал, а сыну говорил впоследствии, детально восстанавливая беседу с математиком:

– Я понимаю, такие столпы науки, как Пафнутий Львович, не артисты, радующиеся любому успеху, что манне небесной, но ты бы видел, друг Алеша, с каким удовлетворением он приглаживал бороду, слушая мое сообщение. Нездоров, от нездоровья рассеян, а глаза так и засверкали искорками восторга.

О делах, имеющих непосредственное отношение к сыну, Крылов-старший полагал для себя говорить «в превосходной степени».

– Спасибо, отец, Пафнутию Львовичу твои слова наверняка доставили радость. Не странно ли, посуди сам: все западные ученые называют метод Чебышева «чудом анализа», а наши нерусские генералы от инженерии делают вид, что этого чуда не существует…

Всю жизнь Крылов заботливо, даже трогательно заботливо пропагандировал наследие Чебышева, принимал самое активное участие в издании его трудов, предпосылал их логически четкими вступлениями.

Пророк из буфета в Техническом обществе и обретя на плечи тяжелые эполеты, видимо, не рисковал высказывать собственное мнение. И предсказания пророка не сбылись, и пари он проиграл: поручик со временем был допущен в инженерные ведомства, мало того, он стал председателем Морского технического комитета. Но – в сторону таких пророков, как говорили в описываемое время.

Крылов не забыл своего выступления на собрании корабельных инженеров. Настойчиво, устно и печатно, отстаивал он вычисления по правилу Чебышева, а не Симпсона или, как стали его правильно называть под неустанным нажимом воинствующего чебышевца, «общепринятым способом расчета элементов корабля». Отстаивал и тогда, когда ему пригрозили «служебным несоответствием» за «недостаточно осмотрительную рекомендацию непринятого правила в читаемом в академии курсе».

Но борьба за умы и здравый смысл корабельных инженеров не затухала, а, напротив, все более разгоралась. Были, правда, и такие, кто, следуя логике буфетного ораторства, находился в состоянии ожидания, чем все это кончится. А фирма Крампа, выполнявшая заказы морского министерства, как писал Крылов в рапорте главному инспектору кораблестроения от 17 января 1902 года, «ввиду якобы неверности результатов вычисления по правилу Чебышева… запретила применение правила Чебышева на своем заводе. Поэтому, – заканчивал рапорт Крылов, – я оставлю за собой право изложить научную сторону этого дела в специальной печати».

И научная сторона огромного дела, подкрепленная подробнейшим перерасчетом по правилу Чебышева элементов броненосца «Ретвизан», восторжествовала.

В упомянутом рапорте были и такие констатирующие пункты:

«1. В применении к вычислению элементов броненосца «Ретвизан» правило Чебышева по отношению к водоизмещению дает результат в два раза более точный, нежели правило Симпсона, обычно применяемое, требуя при этом работы почти в 10 раз меньше…

5. Комиссия, наблюдающая за постройкой судов в Америке, признавая элементы, вычисленные по «общепринятому способу», за истинные, заблуждалась. Эти элементы еще более разнятся от истинных, нежели правильно вычисленные по правилу Чебышева. Этот акт Комиссии ввел в заблуждение и Морской технический комитет. Достаточно взглянуть на приложенную при сем таблицу вычисления элементов броненосца «Ретвизан» по правилу Чебышева и на таблицу тех же вычислений, приложенную к журналу № 49, чтобы видеть, насколько правило Чебышева сокращает работу и упрощает поверку вычислений…»

Так, от юношеской переписки у А.М. Ляпунова чебышевских лекций по теории вероятностей до активной защиты творческого наследия великого русского ученого, от лекций по математике в университете, от математических собеседований в академии с профессором Коркиным к воскрешению математической физики как науки полнокровной, к окончательному разрешению многих ее задач – вот кредо Крылова-математика.

Предваряя свою книгу по математической физике, отметившей было в первой половине XIX века свой закат после блестящего и бурного расцвета в XVIII, Крылов писал: «…я придерживался главным образом способов изложения «старых авторов»: Фурье, Пуанссона, Коши, для которых главная цель состояла в нахождении решения, а не в безукоризненно строгом его обосновании и не в доказательстве его существования в общем случае или при установленных необходимых ограничениях».

Крылов обращается к вопросам колебания – решение некоторых из них, с его точки зрения, имеет принципиальное значение в технике. В основе крыловского исследования метод Фурье, обобщаемый с учетом возникновения вынужденных колебаний. В математическом построении исследователя – неоднородные дифференциальные уравнения с двумя независимыми переменными. Вынуждающая сила при избранных Крыловым предельных условиях входит лишь в уравнение.

От мемуара о вынужденных колебаниях стержней постоянного сечения – к фундаментальному труду «О некоторых дифференциальных уравнениях, имеющих приложение в технических вопросах». Невозможно еще и еще раз не повторить: в любых, в том числе и в математических, теоретических исследованиях для Крылова обязателен выход на объект практического приложения результатов решений. Естественно, хотя это вовсе и не закон для него, объектом для исследования колебаний Крылову служит корабль. Непосредственно – паровая машина, например, где исследуются крутильные колебания вала с маховиком на конце или колебания стенок каморы 12-дюймовой пушки.

Язык математики – это числа, сведение к ним любой проблемы – любимейшее занятие Крылова. Его приверженность, его неравнодушие к числу, ко всякого рода исчислениям пронизывают даже прозу. Именно таким кажется отрывок, в котором Крылов вспоминает профессора Коркина:

«Как на русском, так и на иностранных языках существовало множество курсов дифференциального и интегрального исчисления, но Коркин не придерживался ни одного из них и, можно сказать, не столько читал, как диктовал нам свой совершенно оригинальный курс, отличавшийся особенною точностью определений, краткостью, естественностью и изяществом выводов всех формул, отсутствием той излишней щепетильности и строгости, которая не поясняет для техников, каковыми мы были, а затемняет дело и которая необходима лишь для математиков, изучающих математику как безукоризненную область логики, а не как орудие для практических приложений».

Право, перед нами поэзия чисел, проступающая сквозь мемуарную прозу! И не диво, ибо для автора математика вечно юный, неиссякаемый источник вдохновения.

И не диво, что с легкостью и непринужденностью истинного поэта Крылов выводит метод составления векового уравнения, приводя системы уравнений к одному уравнению высшего порядка, о чем свидетельствует работа «О численном решении уравнения, которым в технических вопросах определяются частоты малых колебаний материальных систем».

За внешней легкостью и простотой приемов в решениях извечных математических задач, как за легкостью и простотой истинной поэзии, стоит, разумеется, напряженная работа мысли, изнуряющая и вдохновляющая одновременно.

Обращаясь к началу своей преподавательской деятельности, Крылов отмечал: «Я вскоре заметил, что во всех справочниках, как русских, так и иностранных, рекомендуемые приемы вычислений могут служить образцом того, как этих вычислений делать не надо. Приступив в 1892 г. к чтению курса теории корабля (в 1891 г. мне пришлось, главным образом, читать динамику корабля), я предпослал этому курсу основания о приближенных вычислениях вообще и в приложении к кораблю в частности, выставляя как принцип, что вычисление должно производиться с той степенью точности, которая необходима для практики, причем всякая неверная цифра составляет ошибку, а всякая лишняя цифра – половину ошибки».

Гироскопия, механика, баллистика, вибрация, астрономия – древние и новообразующиеся науки – постоянно в поле внимания Крылова-математика. Он не ограничивается разрешением в них какой-либо возникшей насущной задачи, а, обладая даром математического предвидения, ищет и находит таящиеся за одной задачей глобальные проблемы.

«С вибрацией судов и измерением ее величины, – говорил в одном из выступлений Крылов, – мне практически в первый раз пришлось столкнуться в 1900 г. …В то время измерение вибрации судов нашего флота производилось крайне просто: наливался стакан чаю (чтобы уровень был ясно заметен), ставился на табурет в том месте, где вибрацию хотели измерить, и, когда она наступала, то измеряли фунтиком, сколько чаю расплескало, и говорили, если расплескало 3/4 дюйма, – «вибрация в 3/4 дюйма». Ясно и просто.

На «Громобое» (вновь построенный крейсер. – В. Л.) в кормовой адмиральской каюте, когда машина работала 105 оборотами в минуту, расплескало из стакана почти весь чай, которого оставалось на донышке около дюйма…»

Далее Крылов рассказал, как они с «неизменным помощником и другом Н.А. Смирновым за 36 часов соорудили «самодельный прибор для записи вибрации».

Простое дело, по Крылову, изготовить прибор.

У него все просто: «Впоследствии курс «Вибрация судов» читался мною долгое время в Политехническом институте и в Морской академии».

Он входил в пору творческого расцвета. В ноябре 1898 года Крылов женился на Елизавете Дмитриевне Драницыной.

Глава четвертая

С осени 1891 года Крылов, штабс-капитан по Адмиралтейству, стал полноправным преподавателем в двух ипостасях. В первой он обучал кадетов и гардемаринов, давая им познания по плоской и сферической тригонометрии, начертательной и аналитической геометрии, дифференциальному и интегральному исчислению. Слушателям академии он читал курс теории корабля и вел практические занятия по математике.

Не за горами было и утверждение в профессорском звании, оно подтверждалось и практическими работами, и достаточно ценными теоретическими трудами. Но и самому претенденту, и специалистам-ученым было очевидно, что занятие кафедры далеко не предел вступающего в науку доцента.

Да и о каком пределе в 28 лет могла пойти речь, когда силы били через край и в руках горело любое дело, за которое они брались?

Профессор – это немало и благодатно, это подтверждение таланта людей одержимых и устремленных, это успех и заслуженная гордость.

Но пословица «Кому многое дано, с того многое и спросится» родилась не на пустом месте. Активно и бескомпромиссно шел Крылов к решению глобальных технических задач, выдвинутых самой жизнью. Опережая время, 58 он явил из себя тип русского ученого, унаследовавшего широту и многосторонность миропонимания, равно как и трудоспособность, от М.В. Ломоносова.

Его научно-техническое задание конкретизировалось, ученый, в частности, приступил к непосредственным исследованиям, чтобы ответить на вопросы: чем вызывается опасный размах качки корабля? Какие параметры тех или иных частей корабля наиболее подходящи для его жизнеобеспечения? Как действует качка корабля, боковая и килевая, на его части? Наконец, что есть качка во всех ее технических аспектах?

Из этих и многих других ответов на жизненно важные вопросы рождалась неумирающая крыловская «Теория корабля». Рождалась стремительно, поражая единством теории и практики, прямой зависимостью создания корабля от математики, то есть утверждая кораблестроение как точную науку. Свойства и качества корабля, все без исключения, должны рассматриваться и определяться при его проектировании. Какие же прежде всего?

Плавучесть, то есть способность корпуса корабля находиться на воде, в нее погруженного; остойчивость – способность корабля вернуться из критического положения, вызываемого какими-либо силами, в состояние равновесия на волне; маневренность или поворотливость, то есть способность корабля изменить курс по повороту руля; ходкость – способность корабля идти с заданной скоростью; килевая качка – раскачивание корабля с носа на корму; бортовая качка, то есть переваливание корабля с борта на борт.

Какие явления происходят при волнении на воде в корпусе корабля?

При килевой качке нос корабля как бы зарывается в надвинувшуюся волну, корма же, напротив, оголяется, вес корабля увеличивается, что приводит к потере скорости, не говоря уж о том, что весь корпус испытывает огромное напряжение, что не раз приводило к переламыванию корабля пополам. Совершенно очевидно, что чем меньше качка, тем жизнеобеспеченнее и боеспособнее корабль. Следовательно, в каждом отдельном случае надлежит в точном соответствии с воздействием качки находить длину, высоту и ширину корпуса корабля, его форму в неразрывной привязке этих параметров со скоростью, положением корпуса относительно волн, точками размещения груза по всей площади корабля.

Нельзя сказать, что перечисленные положения, каждое в отдельности, не исследовались русскими или иностранными учеными и практиками морского дела. Например, англичанин Фруд еще в 1861 году, за два года до рождения Крылова, разработал теорию боковой качки, рассматривая ее вне совокупности всех других факторов, влияющих на корабль.

В 1895 году, через год после выхода в свет записок Крылова «Теория мореходных качеств корабля», принесших автору мировую известность, командир яхты «Полярная звезда», нарушая приказ, не вошел по каналу в Либавский порт. Непростое то дело – невыполнение приказа, почти всегда, даже при самых объективных причинах, оно наказуемо, тогда как исполнение при самых печальных результатах – поощряемо. Но в Либавском порту яхта должна была принять не простой груз, а самого нового самодержца России – Николая Второго.

Объясняя столь невероятное ослушание, командир яхты ссылался на свой и чужой опыт, когда при данной осадке корпуса, глубине воды и размере набегающей волны корабли плотно садились на дно, и это приводило их к гибели.

Не из такого ли общего судоходного опыта и возникло людское пожелание морякам, уходящим в плавание: «Семь футов под килем!»?

Разумеется, что отъезд царя из Либавы на поезде не исчерпал вставшую проблему. Правда, это обстоятельство интересовало Крылова меньше всего, но на запрос министра он через три дня кратко ответил: «Командир яхты «Полярная звезда» прав». И представил необходимые случаю пояснения и расчеты.

Но если эта важная работа Крылова интересовала морское министерство главным образом с точки зрения виновности или правомочности действий одного из своих высокопоставленных подчиненных, то английское общество корабельных инженеров она привлекла актуальностью и откровением. В ней таились ответы на вопросы, почему корабли переламываются, опрокидываются, почему они в определенные, особенно критические моменты становятся неуправляемыми, необузданными, как дикие мустанги.

Упомянутый знаменитый английский корабел В. Фруд писал: «Когда вновь построенный корабль выходит в море, то его строитель следит за его качествами на море с душевным беспокойством и неуверенностью, как будто это воспитанный и выращенный им зверь, а не им самим обдуманное и исполненное сооружение, которого качества должны быть ему вперед известны, в силу самих основ, положенных в составление проекта». Красноречивое, не без нотки обреченности признание гордого англичанина – что ж, мол, можно поделать с необузданным нравом зверя, которого, кстати, по-английски рекут с большой буквы и, обожествляя, а точнее, не понимая до конца, относят к женскому роду!

Эта-то беспомощность перед необузданностью, проверенная многовековым строительством кораблей, и заставила общество пригласить русского преподавателя Крылова прочесть доклад о килевой качке на своем ежегодном заседании.

Русский штабс-капитан поразил англичан своей молодостью и истинно лондонским произношением – Крылов читал доклад по-английски.

От природы сдержанные англичане, забыв о своем приоритете в судостроении, аплодировали гостю и единогласно избрали его иностранным членом общества, что случалось очень редко. Профессор Гринхиль, высказывая вместе с такими выдающимися кораблестроителями, как Е. Рид, В. Уайт, Р. Фруд, полное одобрение докладу русского коллеги, пожелал, чтобы Крылов занялся вопросом о «качке на волнении при косвенном курсе корабля относительно гребней волн».

Посещая верфи, Крылов не раз вспоминал добрым словом Титова – удивляться и учиться на английских заводах после него было нечему.

Англичане не случайно гостеприимны и радушны вопреки традиционной холодности, они очень контактны и общительны с русским молодым коллегой. Нутром древних мореходов и строителей кораблей они чуяли, что в руках гостя ключ к отгадыванию причин печальных последствий, происходивших и происходящих в английском флоте. Еще свеж и памятен общенациональный траур по броненосцу «Виктория», скрывшемуся в пучине моря в июне 1893 года. О причине гибели Адмиралтейство ничего не сообщило, и не потому, что что-то скрывало, а просто не могло ее объяснить. 359 человек, в том числе и командующий эскадрой адмирал, погибли в считанные минуты вместе с броненосцем при полном штиле у берегов Сирии.

В конце марта 1838 года Крылов вновь приехал в Лондон. На этот раз доклад обществу «Общая теория колебаний корабля» вызвал не только восхищение, автору за него присуждена золотая медаль. Всего за время существования общества золотой медали было удостоено лишь шесть человек, иностранцев среди них не было.

Возвращаясь из второй лондонской командировки, он в конце апреля 1898 года посетил Берлинскую техническую школу, в которой его внимание привлек кораблестроительный отдел, постановка в нем преподавания. По глубокому убеждению ученого, России пора было готовить собственных инженеров-кораблестроителей.

Возвратившись в Петербург, Крылов представил по начальству обстоятельную докладную записку о подготовке инженеров-кораблестроителей в Германии. Записке был дан ход, она достигла сразу трех министров – морского, финансов и просвещения. Уже через год – а, учитывая тяжеловесность прицарских канцелярий, это небольшой срок – состоялось совещание, положившее начало учреждению Петербургского политехнического института. В составе нового высшего учебного заведения образован, конечно, и кораблестроительный факультет. Инициатору создания института предложено стать деканом факультета, но, дав согласие быть его преподавателем, Крылов рекомендовал на этот важный пост К.П. Боклевского, впоследствии видного теоретика кораблестроения.

Можно, безусловно, допустить, что рано или поздно, а Политехнический институт был бы организован. Но непреложен тот факт, что, явившись архинастойчивым пропагандистом нового института, Крылов оказал упреждающее воздействие на его организацию и уж, вне сомнений, без его авторитетного влияния не было бы первого выпуска морских инженеров. А именно эти выпускники и приняли на свои плечи так называемую большую программу кораблестроения, в результате выполнения которой русский флот вышел на первое место в мире по количеству боевых вымпелов, скорости кораблей, по их огневой мощи.

Нет нужды говорить, что во главе молодых инженеров-кораблестроителей стоял Крылов.

Сложилось бы все так, не будь его записки и деятельного ее продвижения? Неизвестно, по крайней мере.

Крыловская неопровержимая аргументация любого поднимаемого вопроса, как правило, находила отклик и одобрение даже в недружелюбной ему среде. «Читая и слушая речь Алексея Николаевича, – писал академик А.С. Орлов, – чувствуешь, что он шествовал по своему жизненному пути, как бы наступая, ломая препятствия непреклонной волей, неустанным трудом, неистощимым вниманием, неизменной трезвостью ума».

Совершенно естественно, что такой человек, как С.О. Макаров, обладающий схожими с Крыловым качествами, не мог пройти мимо него. Как и наоборот – не мог Крылов не искать поддержки у Макарова.

Состоя главным инспектором морской артиллерии, адмирал по долгу службы рассматривал представленную к его заключению документацию на прибор для автоматической стрельбы на море. Автор прибора, а им был капитан Крылов, привлек внимание адмирала не только оригинально простым изготовлением нужного и ценного морским артиллеристам приспособления, но и необычностью письменного изложения своего предложения.

Таким образом, заочное знакомство адмирала Макарова и капитана Крылова состоялось в 1894 году. В это время Степан Осипович вынашивал мысль о покорении Северного Ледовитого океана, создавал проект первого в мире ледокола, на котором намеревался пройти в вечных неприступных льдах. «Ни одна нация, – писал Макаров, – не заинтересована в ледоколах столько, сколько Россия», – и, развивая свое утверждение, прибегал к образности: – «Если сравнить Россию со зданием, то нельзя не признать, что фасад его выходит на Ледовитый океан».

Используя слова академика А.С. Орлова, о самом Макарове можно сказать, что он шел к своей цели, как и его ледокол «Ермак», во имя величия России, «ломая препятствия непреклонной волей, неустанным трудом, неизменной трезвостью ума». Мог ли он пройти мимо Крылова, не привлечь его к своим идеям, не поддержать в начинаниях, продиктованных единственным стремлением – стремлением возвысить Россию?

Они встретились и поняли, что эта встреча продиктована судьбой русского флота, которому они оба преданы всей душой.

Со стороны, особенно неморяку, наверное, забавно было смотреть, как маститый адмирал и вошедший в пору возмужания капитан, что-то возбужденно обсуждая, доказывая друг другу, по-мальчишески запускали в бассейне кораблик. Наконец, запустив, зачарованно, как могло показаться, тоже по-мальчишески, следили за его плаванием и в особенности за моментами, когда кораблик, порыскав, опрокидывался и тонул.

Этим корабликом была модель броненосца «Виктория», ставшего братской могилой 359 английских моряков. Броненосец погиб, как было установлено, от незначительной пробоины в носовой части, полученной от несильного столкновения с другим кораблем.

Да разве одна только «Виктория» погребена на морском дне по аналогичным причинам? Список кораблей, ставших жертвой незнания их поведения на море, пополняется постоянно, ежегодно и растет, растет…

Еще за 20 лет до знаменательной встречи, когда Алексей Крылов, восхищенный подвигами русских моряков на Черном море, лишь готовился поступить в Морское училище, Макаров выступил в «Морском сборнике» со своей теорией непотопляемости судов. Суть теории была проста, по чрезвычайно необычна и потому, наверное, при первоначальном ознакомлении вызывала чувство протеста. В самом деле, столько, сколько существует корабль, в случае внезапного затопления его спасали откачкой хлынувшей воды. От нее освобождались по-разному – черпали руками, ковшами, специальными манерками, ведрами, наконец, помпами. И вдруг боевой офицер, занявшийся этой насущной проблемой, во всеуслышание говорит: нужно не бороться с водой, откачивая ее, а немедленно брать в союзники и спасать корабль затоплением.

Немало эпитетов было произнесено в адрес автора «безумной теории», хотя она и подкреплялась убедительными расчетами, полученными в результате как опытов, так и непосредственным участием Макарова в спасении кораблей, например канонерской лодки «Русалка». Пробоина размером в квадратный метр, доказывал ученый-флотоводец, при осадке корабля на пять метров принимает более тридцати тысяч тонн воды в час. А какая ее масса хлынет в пробоину, в два раза, в несколько раз большую? Мыслимо ли откачать этот водопад малосильной помпой – «лягушкой» или даже мощным насосом? Допустим даже, что переборки в терпящем бедствие корабле достаточно прочны и способны сдержать напор водяной стихии, не допустить ее в другие отсеки, что произойдет тогда? В лучшем случае корабль окажется в беспомощном положении, лежащим на боку, в худшем же, что происходит чаще, корабль, теряя остойчивость, переворачивается вверх килем и гибнет.

Но что если немедленно затопить отсек, расположенный по диагонали, противоположной пострадавшему, не очевидно ли, что корабль, сохранив равновесие, лишь глубже осядет в воду? При таком состоянии корабль, во-первых, сохранит боеспособность, а во-вторых, если это будет необходимым, он будет способен добраться до порта собственным ходом.

Переубеждая скептиков, ломая лед равнодушия и чиновничью рутину, неистовый моряк Макаров привлек наконец к своей теории и практическим опытам внимание широкой прогрессивной общественности России. Одним из его деятельных союзников стал Д.И. Менделеев. 12 марта 1897 года, когда адмирал Макаров закончил чтение доклада о необходимости освоения Северного Ледовитого океана и строительства ледокола для этого, первым зааплодировал великий русский ученый. Его поддержали и другие ученые, инженеры, писатели, моряки и даже высокопоставленные правительственные чиновники, присутствовавшие в конференц-зале Российской академии наук. Вопрос о ледоколе «Ермак» – детище Макарова – был предрешен.

При поддержке Менделеева было осуществлено и строительство Опытового бассейна – прообраза современных НИИ. В этом Макаров и Менделеев действовали уже единым фронтом: по совету адмирала казначейство отпустило великому ученому полтора миллиона рублей на разработки по получению русского бездымного пороха. Менделеев затратил на его выполнение третью часть, оставшийся же миллион он рекомендовал морскому министерству использовать на строительство Опытового бассейна и закупку оборудования для него.