Текст книги "Крылов"

Автор книги: Владимир Липилин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 15 страниц)

Генерал Дроздов доложил Алексею Николаевичу о приеме дел, обмолвился как бы между прочим о том, что на заводе Манус, оказывающий комиссии всяческое содействие в отличие от других членов прежнего правления. В зале установилась тишина.

– Николай Федорович, – намеренно медленно произнося слова, сказал Крылов, – прошу вас немедленно распорядиться сторожевой конторе о том, чтобы не допускать на территорию завода ни одного из крупных акциедержателей, ни под каким видом.

– Но это же – Манус, он председатель ревизионной комиссии! – не сдержался кто-то из присутствующих, ежедневно видевший неимоверно ожиревшего акционера, разъезжавшего по заводу в специальном вагончике.

– Мануса – тем более, Николай Федорович! – подчеркнул Алексей Николаевич и обратился к залу заседаний: – Господа начальники цехов и инженеры, мы – государственное правление заводами – пригласили вас для того, чтобы решить прежде всего, как в ближайшее время значительно увеличить выпуск наступательного вооружения для нашей армии и флота. Начнем с вопросов: я и моя колтеги по правлению ответят на них с исчерпывающей полнотой. Прошу вас…

– Выплата получки, по сообщению из бухгалтерии, задержится?

– Нет, получка всем категориям работающих, как всегда, будет произведена в субботу в полдень.

– Прокатка н сварщики ропщут па снижение расценок, грозят забастовкой, а без стального листа говорить об увеличении выпуска – это, знаете ли, что на гуще гадать.

– Догадываюсь… Кто распорядился о снижении расценок прокатчикам и сварщикам?

– Манус.

– Расценки будут немедленно восстановлены в прежнем исчислении.

– Скажите, пожалуйста, означает ли передача управления национализацию предприятий Общества путнлов-ских заводов?

– Пока это означает лишь секвестр заводов до окончания войны.

– Пока?

– Все в руцех божьих.

– В таком случае лично я подаю в отставку!

– Не советую – время военное, дезертир есть лицо уклоняющееся от исполнения долга… но, впрочем, это^-вопрос в компетенции начальника завода генерале. Дроздова.

– Позвольте…

– Разрешаю вам выйти проветриться… Господа, в любое другое время я готов побеседовать с вами па отвлеченные темы, от теории вероятностей по Чебышеву до предпочтительности брюнеток или блондинок. Теперь же обращаю ваше внимание на задержку спуска в боевой строй эсминцев типа «Новик» – германские субмарины все более наглеют и появляются на близких I Кронштадту коммуникациях, кстати. Улыбаетесь? Догадываюсь о причине ваших улыбок: «Кто про что, а кузнец все про уголь», то бишь – моряк о кораблях. Смею заверить, что на этот раз дело обстоит не совсем так: производству ручных гранат, полевых орудий и снарядов к ним – точно такое же внимание нашего правления, как и быстроходным эсминцам. Я не буду вдаваться в подробности – они омерзительны и преступны, но скажу, что прежнее правление акционеров руководствовалось не интересами России, не обеспечением русского солдата всем необходимым, чтобы он мог достойно сражаться с врагом, но ненасытностью утробы, скажем так. Гешу себя мыслью, что высказался я предельно ясно, Николай Федорович остановится на насущных делах цехов и мастерских… Прошу вас, генерал Дроздов!

«Путиловский завод все может» – это утверждение, вероятнее всего, принадлежало основателю предприятия Николаю Ивановичу Путилову.

Раздумывая над этим рекламным утверждением, флота генерал Крылов дополнил его: «Только при русском рабочем, его смекалке и сноровке».

Именно эту мысль и положил Алексей Николаевич в принцип управления огромным производством, которое образовалось более чем за полвека на петроградской окраине… Дрейер, Шпан, Бишлягер, Дарси и Перони, Ляский и, наконец, пресловутый Игнатий Манус вместе е подставным, искусственно раздутым миллионером Путиловым, да кто они такие, эти кровососущие паразиты? Даже толпа их, алчущая и озлобленная, не казалась ему опасной преградой в том, что заводы общества должны были производить.

Отстранив дельцов-проходимцев, новое правление сумело почти вдвое увеличить количество единиц боевого оружия, производимого на предприятиях. Если в 1915 году путиловские заводы выпустили 1566 орудий, например, то в 1916 году счет этот поднялся до 2828 единиц. Шестидюймовых же снарядов – основного калибра, потребляемого фронтом, – произведено было за это время более половины всего количества снарядов, выпущенных промышленностью всей России. На собственно Путиловском заводе было освоено и первое 76-миллиметровое зенитное орудие, выстрелы из которого открыли счет сбитым германским самолетам.

При правлении, возглавляемом генералом Крыловым, Путиловский завод вышел на полутысячный рубеж по выпуску орудий в месяц. Таким образом, вопрос из формы: «Сколько можете?» – был переведен в категорическое утверждение: «Сколько надо!» И потому-то, в частности, в ходе знаменитого Брусиловского прорыва «противник, дрогнувший и побежавший, увидел перед собой преображенную русскую армию».

Столь мощный подъем производства произошел даже вопреки второму вещему сну, навеянному Манусом Распутину. И этот сон содержал предсказание того, что по нужно накладывать секвестр на Путиловский завод. Естественно, что сон был передан по такой инстанции: Манус – Распутин – Александра Федоровна – Николай Второй. Но сон этот, к счастью многих русских солдат, был не в руку.

В январе 1916 года «Запиской», представленной такими русскими учеными, как Б.Б. Голицын, И.А. Рыкачев, В.А. Стеклов, Алексей Николаевич Крылов был рекомендован в ординарные члены Российской академии наук по специальности «математическая физика».

2 апреля 1916 года Крылов единогласно был избран, а 21 мая того же года утвержден действительным членом академии. Об этом акте было объявлено по флоту 2 июня 1916 года. В том же приказе извещалось, что Крылов оставлен профессором Морской академии.

Вслед за избранием новый академик в соответствии с его званиями был рекомендован на должности директора обсерватории и начальника Главного военно-метеорологического управления.

Протестуя как против первого, так и второго назначения: «Какой я метеоролог, я – кораблестроитель», – Алексей Николаевич был вынужден подчиниться им «ввиду военных обстоятельств».

Престижные должности в конце концов были оставлены по-крыловски безболезненно и для него, и для военной метеорологии. Не желая быть в «роли механического штемпеля, которым стукают по бумагам», Крылов остался самим собой. Подчинившись уговорам непременного секретаря академии и обстоятельствам военного времени, то есть приказу, он все-таки недоумевал про себя: «Что же это за наука такая, возглавлять которую должен одновременно и академик и генерал?»

Крылов пригласил к себе синоптика, одного из младших сотрудников обсерватории, и попросил:

– Будьте любезны представить мне справку о погоде близ мыса Финистере 14 марта 1913 года.

Ничего не подозревавший подчиненный, просмотрев синоптические карты, истребованную справку составил. Удивленный начальник прочитал резюме точного документа: «В означенный день была ясная погода и почти полный штиль».

– Желал бы я вам быть в этот штиль в этом месте; я как раз был здесь при плавании на «Метеоре», после двух часов дня начался жесточайший шторм 11–12 баллов ураганного характера, продолжавшийся более суток.

Разумеется, «сраженный» сотрудник немедля поделился впечатлениями о грозном придирчивом начальнике с сослуживцами. Отделы в ожидании «новой метлы» подтянулись, и начальник увидел в этом благое от своего пребывания во главе управления. Кроме того, оп распорядился произвести некоторую перепланировку здания, в результате чего помещение архива было приподнято, что и спасло хранилище документов от наводнения 24 сентября 1924 года.

И еще одно доброе дело было совершено директором – академиком и генералом. Узнав, что в помещениях аэрологической обсерватории в Онтолове не было канализации, он написал и устно изложил рапорт о вопиющем безобразии лично министру народного просвещения. Министр, а им был граф Игнатьев, при первых фразах рапорта недоуменно приподнял плечи, полагая, что рапорт направлен не по адресу. Но чуть позже плечи заняли нормальное положение, а затем даже опустились.

– Что такое? – спросил граф у читавшего рапорт директора обсерватории Крылова.

– Точно так, ваше сиятельство, – не дрогнув ни одним мускулом, отчеканил генерал-академик Крылов, – жидкие и твердые экскременты спускаются открытой канавой, которая идет к источникам, питающим дворцовый водопровод Царского Села…

Вместо необходимых шести тысяч рублей, длительное время выпрашиваемых прежними начальниками, новому директору обсерватории немедленно была отпущена сумма в десять раз большая.

Озорной задор не покидал Алексея Николаевича и на шестом десятке прожитых лет, обещая не иссякнуть всю жизнь.

Но как бы то ни было, а пребывание, по собственному выражению академика, в роли «штемпеля и свадебного генерала» тяготило, и вскоре Алексею Николаевичу представился случай отказаться от почетных, но бесплодных постов.

Случай трагический. Вот слова самого Крылова из его конфиденциального рапорта непосредственному высшему начальству: «7 октября 1916 года великое несчастье постигло русский флот – линейный корабль дредноут «Императрица Мария» от пожара и взрыва носовых погребов затонул на 9-саженной глубине, опрокинувшись днищем вверх… До назначения мне заместителя прошу телеграфного разрешения сдать должность начальника Главного военно-метеорологического управления и.о. моего помощника с.с. Семенову-Тянь-Шанскому, дабы мне иметь возможность теперь же принять надлежащее участие в спешных работах Технического Бюро кораблестроения по проектам подъема «Ими. Марии».

Во главе комиссии Крылов спешно выехал к месту трагического происшествия, в Севастополь.

Неутешны, но бескомпромиссны выводы корабельного академика. Могучий линкор, 225 нижних чинов, два кондуктора, мичман Игнатьев погибли. Среди спасенных и спасшихся 85 раненых и обожженных. Трагедия произошла в результате халатного управления кораблем, но обстоятельства ее не исключали и «злого умысла», то есть совершения диверсии немецкими агентами.

Академик не следователь и не сыщик – но его дело организовывать поимку диверсантов и расследовать уголовные обстоятельства морской трагедии. Тщательный же технический анализ серин взрывов на погибшем линкоре не подлежит сомнению. Установив это, А.Н. Крылов деятельно приступил к осмысливанию следующего этапа своей горькой миссии в Севастополь – к проект> подъема затонувшего корабля.

Между тем подошел 1917 год. Затягивалась война, росло недовольство народных масс. Последние исторические мгновения существовал дом Романовых.

Давно понимая неминуемую гибель царизма, Крылов лишь удивлялся тому, что бутафорная корона все еще венчала Россию. Не раз и не два Алексей Николаевич высказывал это свое удивление. Так было, в частности, когда прозорливый ученый проанализировал финансово-экономическое состояние путиловских заводов. В докладной записке о своем пребывании в роли главы этой корпорации он сделал прямой вывод: подобное состояние может быть лишь в пораженном и неизлечимом обществе, которое возглавляет прогнившее и бездарное во всех отношениях, продажное правительство. Тот же мотив прозвучал и в определении причин взрывов и пожара на линкоре «Императрица Мария». Наконец, не вытерпев, выступая перед Комиссией Академии наук по изучению естественных производительных сил России, Крылов послал «ко всем чертям» весь царский дом. Произошло это так.

Безнадежно затягиваясь, вяло шло заседание этой важной комиссии. Многие академики подремывали, углубись в собственные мысли, весьма далекие, конечно, от обсуждаемого вопроса. При всей академической представительности комиссия пе могла изыскать небольшой суммы на экспедиции по разведке вольфрама в Туркестане и на Алтае. Обсуждение осложнялось еще тем. что если первая экспедиция не могла приступить к работам только из-за денег, то вторая должна была вести изыскания на землях, принадлежащих великим князьям.

Не приемля деятельной своей натурой бесцельных словесных блуканий, недоговорок, когда все ясно, академик Крылов попросил слова.

– С Туркестаном проще, – сказал Алексей Николаевич и вручил председательствующему 500 рублей, то есть сумму, необходимую для организации экспедиции. – С Алтаем дело сложнее. Рудники находятся на землях великих князей Владимировичей. Вольфрам – это быстрорежущая сталь, то есть более чем удвоение выделки шрапнелей. Если где уместна реквизиция и экспроприация, то именно здесь: не будет шрапнелей – это значит проигрыш войны, а тогда не только Владимировичи, но и вся династия к чертовой матери полетит.

Задремавшие было академики невероятно оживились, обменялись мнениями по услышанному. Пришли к единому – возможно, уважаемый коллега и слишком резковато высказался, но его слова в высшей степени справедливы по сути, как и неосторожны, конечно.

Дело здесь не в генеральской непосредственности, даже не в архиозабоченности вооружением русской армии, в которой темпераментный оратор состоял к тому времени около сорока лет. А.Н. Крылов – патриот России и ее вооруженных сил, но ведь – России, а не «династии Готорп-Романовых». Вся его научно-практическая деятельность, здравый взгляд умного русского человека говорили о том, что эта самая династия ненавистна его народу, что она тяжким ярмом сдавливала не только его производительные силы, но и самую душу.

Поэтому-то и грянувшую революцию дворянин Крылов, человек, достигший самых высоких чинов и званий, встретил и принял в отличие от большинства людей его сословия по-рабочему в прямом и лучшем понимании этого выражения. Никаких присматриваний к нарождающейся новой действительности, никакого выжидания и проверки ее крепости. Академик Филатов засвидетельствовал, что в конце декабря 1917 года Крылов был приглашен к В.И. Ленину.

В беседе выявились не только общие взгляды на многие явления, но и общие личные знакомые – революционная семья Фигнеров. Встреча закончилась тем, что Крылов, единственный функционирующий член правления РОПиТа, согласился принять самое активное участие в обновлении работы этого общества на советских началах. По-военному четко, по-революционному быстро дела были переданы комиссару, уполномоченному Советским правительством. РОПиТ стало Совторгфлотом.

Время в Петрограде стояло трудное – голодное и холодное.

Исследователи жизни и деятельности Крылова, не без помощи личных воспоминаний академика, отметили у него в этот период немаловажную деталь бытового на первый взгляд характера. Как только объявленным декретом были отменены сословия, академик без всякого сожаления расстался с дворянско-генеральскими регалиями. Естественно, среди прочего встал вопрос о гардеробе. Алексей Николаевич выбрал его предметы без раздумий. В послереволюционное время он одевался так, что внешне походил на хорошего мастерового: вытяжные яловые русские сапоги, суконный костюм, ватная поддевка или бушлат. Просто, добротно, тепло и удобно, так всегда одевались труженики. А он, академик Крылов Алексей Николаевич, и был в жизни прежде всего тружеником, беззаветно преданным делу.

Выискивать какие-либо другие мотивы столь резкого изменения в форме одежды – значит, по крайней мере, обидеть двух боцманов – русского и английского. Вот как о встрече с первым вспоминал Крылов в беседе с морскими офицерами 9 декабря 1943 года:

«Сидели мы в Совторгфлоте. Это была большая комиссия, в том числе один боцман и я. Тогда было такое время, что ходили мы кто в чем мог. Я был в высоких сапогах. Зашла речь о том, как на проектируемом корабле поставить кнехты и лебедки. Я указал, что кнехты надо поставить иначе, лебедки тоже в другом месте. Тогда боцман, присутствовавший тут, говорит: «Я рад очень, что товарищ боцман совершенно правильно указал, как надо поставить кнехты н лебедки». Я считал, что это было мне высокой похвалой».

Столь же лестную оценку по шкиперскому искусству Алексей Николаевич получил и из других боцманских уст. Это произошло в Англии, в предпортовом кабачке города Ньюкасла. Академик Крылов обсуждал с представителем английских докеров, бывшим боцманом, как рациональнее заскладировать в пароходном трюме н на палубах паровозные котлы, отправляемые в СССР. За бутылкой виски русский, е точки зрения англичанина, видимо, коммерческий агент и тоже в прошлом боцман, втолковывал коллеге, что нужно погрузить не 60, как намечалось прежде, а все 150 котлов. Невероятно!.. Образная английская речь русского нравилась стивидору, но его предложение… Нет, это невозможно, никак невозможно выполнить то, что задумал коллега!

Русский продолжал настойчиво убеждать англичанина, жестикулировал, показывал на столовых приборах, как, по его разумению, нужно класть котлы, закреплять пх за трюмные рамы и между собой.

– Пм-пособл, – качал головой англичанин.

– Пособл… Возможно, я тебе говорю, – ладонь русского, большая и крепкая, прихлопнула по столу, – ну, хорошо – завтра я покажу, что пособл, вполне пособл, только канадскую расклиновку не забудьте прихватить с собой, как договорились, о’кэй?

– О’кэй! – уступил англичанин: пусть, мол, будет по-твоему, раз ты еще и платишь вдвойне за пустую работу, а в том, что работа будет именно такой, бригадир нисколько не сомневался. «Ох уж эти русские, – читалось в той словесной уступке, – боцман, а как заправский старпом толкует об остойчивости шипа. Ну, поглядим, коллега, как ты завтра оконфузишься».

– Фо-ор Ю, русский боцман!

– За тебя, мой чнф!

– О, ноу, ноу, я есть не чиф!

– Лады, за тебя, коллега! За пособл!

Как и просил русский боцман-фантазер, англичанин-стивидор сколотил к утру отличную бригаду из смышленых такелажников.

Работа закипела, и очень скоро английские докеры убедились, что в трюме и на палубах парохода «Маскинонж» можно уложить все 150 котлов.

Русский же боцман, растолковав проект их размещения, принялся за погрузку наравне со всеми. По взмаху кувалды, ударом которой он вгонял клинья между котлами, по тому, как он орудовал у винтовых талрепов, как исполнял команды стивидора, было видно в нем опытного портового такелажника. А увлекшийся работой академик приговаривал: «Ну, что я тебе говорил, коллега – пособл? То-то!»

Откуда было знать англичанам, что красивая рабочая хватка этого кряжистого пожилого человека шла от нижегородского топорика, от мозолистой практики на парусниках, от принципа: «Прошло то время, когда труд считался позором, а праздность – добродетелью».

Но они все-таки узнали. Из газет, пронюхавших о сенсационной погрузке. Репортеры и фотокорреспонденты сделали свое дело – на газетных разворотах нашлось место и моментам погрузки, и снимку нашего академика, и его биографии. На следующее утро к Алексею Николаевичу Крылову подошел смущенный стивидор:

– Сэр, я вас считал боцманом, а вы адмирал, а своими руками кувалдой распорку загнали, чтобы показать, что вам надо… Удивительный вы народ!

Так было в Англии, Франции, Норвегии, Швеции… Конечно, не для демонстрации рабочей сноровки командировала молодая Советская Россия своего опытнейшего академика за границу. Но эта наглядная демонстрация стоила, пожалуй, усилий многих дипломатов по утверждению авторитета нашего государства за рубежом.

Предполагавшаяся сроком в полгода заграничная командировка Крылова растянулась на семь лет. Первоначальные ее цели – установление контактов с учеными Европы, приобретение литературы и приборов, консультационная помощь советским торговым представительствам – превратились в огромнейшую научно-практическую деятельность. Работая за границей, академик Крылов создал и провел в жизнь проекты транспортировки морем паровозов, закупленных нашей страной в Германии и Швеции. Скажем по пути, что оригинальная практичность этой транспортировки обернулась многотысячной экономией золотых рублей и не менее ценного фактора той поры – времени. Он вел переговоры и осуществил возвращение на Родину Пушкинского архива; допроектировал и строил заказанные СССР транспортные и нефтеналивные суда; выступал с научными публикациями, показавшими потенциальную силу нашей науки; создал ценный для нашей артиллерии труд по баллистике; принимал участие в торговых сделках, в частности по закупкам агрегатов для Волховской ГЭС… И конечно, успешно устанавливал контакты с европейскими учеными, приобретал приборы и литературу.

Никакого преувеличения не будет, если к характеристике работы Крылова за рубежом добавить и чисто политический аспект. Он выступал не только как выдающийся технический специалист, полпред русской науки, но и как активный гражданин – патриот Советской России. Это были годы ее утверждения, ее признания европейскими государствами. Так вот в эти годы тысячи людей, иностранцев, прислушивались к полезным советам и толковым распоряжениям Крылова, не забывая, безусловно, кто оп и откуда он прибыл. Бог с ними, другими мыслями этих людей, но одна нас интересует – и она, возникнув, наверняка утвердилась в них в результате «технического» общения с «русским адмиралом»: «С ними, новыми русскими, работать можно, черт-те что о них строчат наши газеты». Число таких людей росло от встречи к встрече.

– Ваша фамилия Крылов, имеете ли вы какое-либо отношение к тому Крылову, теорию качки которого нам приходилось изучать в кораблестроительном институте после окончания Политехнической школы? – спросил однажды у Алексея Николаевича главный инженер французской судостроительной фирмы Роже.

– Это я сам.

– В таком случае я не спорю, сообщите, какие надо внести изменения в наш проект?

Изменения были внесены, и построенный СССР танкер каждый рейс перевозил буквально бесплатно 1200 тонн горючего.

– Конечно, мы слышали, кто такой Крылов, но никто не мог представить себе, что может существовать человек с такими совершенно невероятными способностями и с такими полными, почти немыслимыми знаниями всех кораблей всего флота и с таким глубоким пониманием того, как станет вести себя каждый корабль – так безоружно в один голос признавали превосходство А.Н. Крылова директора германских судостроительных фирм. Сомневаться в их компетентности не приходится.

– Скажите, Алексеи Николаевич, – обратилась к коллеге, как об этом засвидетельствовал А.Ф. Иоффе, группа академиков, – какова будет судьба «Челюскина»?

– В середине февраля «Челюскин» будет раздавлен льдами и потонет, – прозвучал ответ.

Не верилось. Коллеги пожали плечами: «Алексей Николаевич всегда отличался экстравагантностью в высказываниях, уж больно он категоричен». Увы, но Крылов был прав: через два месяца было получено подтверждение печальному предсказанию. Оно, конечно же, и чело под собой математическое обоснование. Как было оно и в случае с мелким лондонским судовладельцем.

– Когда введете ваш пароход в док для окраски, – порекомендовал Крылов последнему, – велите обрезать лопасти винта на 8–9 дюймов.

Чудак этот русский, наверняка подумал лондонским пароходовладелец, что, наши инженеры, не думали, когда строили пароход? Но совет, прозвучавший так уверенно, он запомнил.

Совет этот Алексей Николаевич сделал мгновенно, при беглом осмотре чертежей парохода, представленною к продаже. Покупка не состоялась, и судовладелец выполнил рекомендацию. И возликовал: вместо семи узлов в час его пароход стал развивать скорость в десять узлов… Выгода, да и немалая.

Позвольте, не мистика ли это?

Вопросительное это восклицание, возможно, и было бы правомерным, если бы не десятки и сотни других примеров, подобных представленным и последовавших через много лет после них.