Текст книги "Петровский"

Автор книги: Владимир Александров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 21 страниц)

Федот Федотович Бега
Владимир Григорьевич Александров
Петровский

От авторов

Одним из инициаторов создания книги о Григории Ивановиче Петровском был его старый друг Степан Наумович Власенко.

При создании книги о Г. И. Петровском большую помощь авторам оказали товарищи, близко знавшие Петровского и работавшие с ним в разное время. Своими воспоминаниями о Григории Ивановиче поделились старые большевики А. И. Буценко, И. А. Жолдак…

А. М. Петровская познакомила авторов с некоторыми материалами из семенного архива Петровского и рассказала о последних годах его жизни.

Ценные советы и консультацию получили мы от заместителя директора Музея Революции СССР М. С. Рутэса, заместителя директора Института марксизма-ленинизма Г. Д. Обичкина и научного работника ИМЛ Т. Н. Беловой. Члены Литературного объединения ветеранов революции Донбасса В. Е. Белогуров, А. А. Кузин, Н. Н. Чувпило помогли своими критическими замечаниями.

Всем этим товарищам авторы книги выражают искреннюю признательность и благодарность.

Пролог
Особняк на улице Горького

Есть в Москве на улице Горького, между площадью Пушкина и площадью Маяковского, старинный особняк. Он стоит за высокой оградой в глубине двора, фасадом к шумной столичной улице. На каменных столбах ограды – каменные львы.

Когда-то в этом доме располагался Английский клуб, куда съезжалась московская знать.

Теперь у старинного особняка особая судьба – быть хранилищем документов самой революционной истории.

На столбе у въездных ворот висит доска. На ней золотом по черному фону написано: «Музей Революции СССР».

А внутри двора на бетонном постаменте – шестидюймовое орудие с медной дощечкой на лафете, на которой написано: из этого орудия в октябре 1917 года революционные войска Лефортовского района громили белогвардейцев, укрывшихся за стенами Кремля.

Тут же, во дворе, перед фасадом дома стоит железный фонарный столб с зияющей сквозной дырой, пробитой артиллерийским снарядом в октябрьской схватке.

Это немые свидетели классовой битвы, потрясшей мир до основания и изменившей его лицо.

В дом на улице Горького приходит ежедневно множество людей. Здесь можно увидеть седых стариков и юных студентов, быстрые стайки ребятишек в пионерских галстуках и степенных рабочих с заводов.

Вы встретите тут и гостей из всех стран мира, людей различных рас и национальностей.

Новая история утверждает новые идеалы. Революцию, свободу, братство людей. Народы все сильней тянутся к этим великим идеалам.

Вот почему так популярен в наши дни старый особняк на улице Горького.

В то утро Григорий Иванович Петровский увидел во дворе музея группу экскурсантов. Музей был еще закрыт, и ранние посетители в ожидании установленного часа прогуливалась по двору, осматривая фасад старинного здания, разглядывали историческое орудие, громившее беляков в Кремле, вели негромкие разговоры, курили.

Григорий Иванович услышал, как рослый полный мужчина тихо сказал: «Смотрите, это, кажется, Петровский!» И все, кто стоял возле него, повернулись лицом к проходившему рядом Григорию Ивановичу. В глазах людей засветились удивление и любопытство. Некоторые поздоровались. Петровский ответил и, пока шел неторопливой старческой походкой через двор к служебному входу, чувствовал за своей спиной взгляды людей.

Он отворил дверь и стал подниматься по крутой лестнице, останавливаясь передохнуть на каждой площадке.

«Сердце опять, – подумал он. – Укатали сивку крутые горки. Ничего, надо тренировать сердце, а не потакать ему».

Сколько лет уже он ходит вот по этой лестнице. Давненько. Лет пятнадцать вроде. Каждая трещинка в каменных ступеньках известна.

На письменном столе уже лежала утренняя почта. Письма, газеты. Писем, как всегда, было много.

Зазвонил телефон. Сообщили, что пришла группа приезжих с Украины товарищей – секретари райкомов партии, они хотят побеседовать с Петровским. Украинцы собрались в первом зале, ждут.

…Григорий Иванович стоял в тесном кольце гостей и улыбался, оглядывая их через очки.

«Молодежь, все новые, – размышлял Григорий Иванович, рассматривая лица гостей и не узнавая ни одного. – Молодая смена. Поредела наша старая гвардия. Годы, годы, идут, стареем… Иных уж нет, а те далече».

Кто-то спросил о здоровье.

– Да что ж здоровье? – Петровский усмехнулся в совсем белые пушистые усы. – Скриплю, как видите. Такое наше стариковское дело. Теперь ваш черед поработать на революцию. Но и мы не сдаемся.

После недолгой беседы отправились осматривать музей. Петровский, неторопливый, простой, даже какой-то домашний, шел в тесном окружении гостей из зала в зал, как по своей квартире, и тихим голосом рассказывал, объяснял, показывал документы и экспонаты.

И у всех было странное ощущение необычайности, исключительности происходящего. Идет впереди обыкновенный по виду, крепкий седой старик в просторной толстовке. Спокойный в разговоре и жестах, с крупными руками рабочего, похожий больше в этих очках на старого заводского мастера, чем на государственного деятеля. И этот человек знал Ленина! Эти тяжелые руки жали руки Ильича, эти острые молодые глаза видели живое лицо вождя. Он работал с Ильичей плечом к плечу.

По залам Музея Революции медленно шел обыкновенный человек, и он же – сама история.

Гости продвигались по анфиладе залов, и перед их глазами, как на экране, проходили чередой кадры революционной истории.

Вот пожелтевшие странички газеты «Искра» за 1902 год, оттиснутые в подпольной типографии. За эти листочки люди шли на каторгу. А рядом железные кандалы политзаключенных, ключи от тюремных камер. На стенах фотографии баррикадных боев на Красной Пресне и выцветшие листовки со словами: «Долой самодержавие! Да здравствует социализм!» Фотографии Г. В. Плеханова, П. Б. Аксельрода, В. И. Засулич. Фотография Ленина в окружении организаторов рабочего движения, искровцев. Среди них И. В. Бабушкин, В. А. Шелгунов, Г. И. Петровский, М. И. Калинин.

Под стеклом на стендах старые издания книг Маркса, Энгельса, Ленина, побывавшие в руках подпольщиков. И, как символы жестоких схваток, оружие восставших солдат и рабочих: винтовки, берданки, револьверы, самодельные бомбы и кинжалы.

Разодранный красный флаг с надписью «Да здравствует революция!».

В одном зале Петровский подвел гостей к старой фотографии на стене и, весело поблескивая глазами под стеклами очков, сказал:

– А вот и ваш покорный слуга. Тут запечатлено, как меня выдворяли из четвертой Государственной думы за крамольные речи.

И снова катилось по залам эхо отгремевших сражений. Фотография Ленина в Смольном среди красногвардейцев, охраняющих вход в штаб революции. Групповые фотографии матросов, солдат и рабочих на ступеньках взятого Зимнего дворца. Пистолеты командиров и матросов с «Авроры» и других кораблей Балтийского флота, примкнувших к восстанию. И легендарные тельняшки. И резкие, властные строки приказов революционным частям и судам – выступить в поддержку восставшего Питера. Правительственные манифесты, обращенные к гражданам свободной России, и прославленные на весь мир ленинские декреты о мире, земле, хлебе.

А потом тревожным звоном боевой трубы откликнулась гражданская война. Снова фотографии героев, знамена красноармейских полков и дивизий, пулеметы, гранаты, самодельные и охотничьи ружья сибирских партизан. И с выгоревшего до желтизны листка – призывный клич: «На защиту Петрограда!» – и подпись под воззванием: «ЦК РКП(б). 21 мая 1919 года».

Украинские гости прошли в следующий зал. Прямо перед ними стояла тачанка – настоящая боевая тачанка с пулеметом «максим». Легендарная тачанка, о которой сложена прекрасная революционная песня!

А дальше опять суровой чередой шли реликвии гражданской войны: знамена, винтовки, первые советские ордена и медали и грамоты революционной республики, отличавшие героев.

Поодаль телеграммы на имя Ленина от Фрунзе и Орджоникидзе о победах над белыми.

Чем дальше шли по залам украинские гости с Петровским, тем все больше боевое оружие вытеснялось рабочим инструментом – лопатой, киркой, напильником, штукатурным мастерком. 1921–1925 годы. Страна восстанавливала разрушенное хозяйство. Поначалу еще попадалось на глаза, как эхо утихающей классовой битвы, оружие: то шашка командира частей особого назначения, то винтовка красноармейца. А на газетном листке темнел заголовок: «Борьба с бандитизмом». Революция не могла еще совсем обойтись без оружия. И потому бок о бок на одном стенде, под стеклом, лежала и шашка, подаренная ЦИК Хорезмской республики военному комиссару города Хорезма за успешную ликвидацию басмачества, и кетмень для обработки земли, который вручался дехканам и батракам вместе с актом на пользование землей во время проведения земельно-водной реформы в Узбекской ССР.

Посредине одного зала стоял настоящий колесный трактор, переданный коллективом Тракторного завода на Волге в подарок XVI съезду ВКП(б). Здесь, под низкими музейными сводами, трактор выглядел величаво. Гости с Украины рассматривали его с доброй снисходительной улыбкой, так же как смотрят взрослые люди на младенца, делающего первые шаги. Разве такие тракторы работают ныне на полях Украины!

В зале, отображающем годы Великой Отечественной войны с фашизмом, постояли молча – у каждого эти горькие годы оставили в душе много боли. Родина сохранила имена храбрейших своих сынов. Здесь фотографии, документы, личные вещи героев; скульптуры бесстрашных летчиков Николая Гастелло и Виктора Талалихина; пробитые пулями гвардейские знамена, с которыми советские солдаты пришли к стенам Берлина. И как укор человеческой совести – полосатые халаты заключенных из гитлеровских концлагерей. Модели самолетов, пушек и танков; советское и немецкое оружие, скрестившееся в смертном поединке.

После осмотра музея гости собрались в зале заседаний и, окружив Петровского, сфотографировались на память. Потом Григорий Иванович расспрашивал их о том, кто остался на Украине из старых партийных работников; оказалось, почти никого, все новые, молодые. Вспоминал заводы, шахты, колхозы, где бывал когда-то. И секретари подробно рассказывали Петровскому каждый о своем районе – что нового построили с довоенных пор, какие урожаи, как живут люди.

Петровский, взволнованный воспоминаниями и встречей с земляками, прощаясь с каждым за руку, сказал:

– Передайте поклон родной Украине. Поклонитесь от меня Киеву, Днепру. Всем людям, которые меня помнят.

Проводив гостей, Григорий Иванович поднялся наверх в свой рабочий кабинет и принялся разбирать утренние письма.

Часть первая
В годы первых революционных битв

I. Паренек из села Печенеги

Дороги – бесконечные, иссушенные зноем, пыльные дороги, уходящие за край земли. Дороги, что сливаются с небом у горизонта, зовут и манят и обещают что-то. Дороги старой России. Сколько людей топтало их – не перечесть и не рассказать. Сколько обездоленных искало счастья и правды на твоих просторах, Россия!

Древняя загадка дорог – какую избрать? Где таится счастье для простого люда?

О том же гадали две женщины, что шли жарким летним днем по степному шляху. Одна, молодая, рослая, красивая, шагала легко, впечатывая в толстый слой пыли ступни сильных ног. Вторая, старушка, тоже босая, семенила за молодой проворно и споро, как ходят привычные к полевой работе крестьянки.

Они шли уже который день, держа путь на юг, в украинские привольные степи. Там, сказывали, богато живут люди. В той богом дарованной благодати и надеялись найти крестьянки какую-нибудь работу да зажить, наконец, без нищеты и голодухи.

Под вечер, когда солнце, умаявшись греть степь, покатилось жарким колобком на край земли, показалось вдали село. Широкий шлях вел прямо к нему.

Сумерки сгустились по-южному быстро, но путницы успели до темноты миновать околицу. Село ничем не отличалось от других таких же сел, которые остались позади. Те же беленые хаты под соломенной крышей, те же буйно зеленеющие сады повсюду, и крестьяне в расшитых рубахах и кофтах, и певучий ласковый говорок.

На улице встретили женщину, расспросили, что за село, далеко ли до Харькова и где тут пустят переночевать двух бездетных странниц. Крестьянка попалась добрая, разговорчивая. От нее узнали, что село зовется Печенеги, – в давнюю пору тут проходили из России на юг какие-то кочевники, которых звали печенегами; с тех пор, говорят, и пошли Печенеги. Женщина объяснила, что до Харькова отсюда немного верст, и сама вызвалась показать хату, где добрый хозяин и есть место переночевать.

– Вiн у нас вдовець, кравець. Зовут його Иваном, – пояснила на ходу провожатая.

В хате светился слабый огонек. На стук вышел крепкий черноволосый мужик средних лет. Вглядываясь в темноту, потоптался на крыльце.

– Хто там? – спросил с хрипотцой.

– Та тут до тебе, Iване, двi жинки, просяться на ночiвку, – затараторила сердобольная украинка.

– Ну, хай заходять, – промолвил мужик и, шагнув обратно за порог, оставил дверь настежь.

Странницы вошли в дом и, сложив свои пожитки в угол, смиренно сели на лавку.

– Чего робеете, присаживайтесь к столу, вечерять будем, – приветливо по-русски сказал хозяин.

Подкрутив фитиль, он прибавил света в лампе и спросил, поглядев на молодую:

– Как звать-то? Из каких мест будете?

– Звать-то? – встрепенулась девушка. – Меня – Марья, Марья Остахова. А это матушка моя. А идем издалека, из Курской губернии мы, Щигровский уезд. Может, слыхали?

– Слыхал, как не слыхать, – отозвался мужик, возясь с ухватом у печи.

– Бывшие крепостные мы – помещика Маркова, слыхали? – говорила Марья, оглядывая неприбранную хату.

На печи кто-то зашевелился, и показалась лохматая детская голова. Хозяин улыбнулся, перехватив взгляд молодой гостьи.

– Сын мой, Петр. Сирота. Вот уже третье лето как умерла мать, упокой, господи, душу ее, – хозяин перекрестился и прихмурился.

…Поутру, когда женщины собирались в путь, хозяин сказал:

– А куда вам идти? Оставайтесь, поживите у меня, места хватит. Все равно нигде лучше не будет, я походил в молодые годы, всякое повидал. Нашему брату, голышу, везде плохо. Оставайтесь, по хозяйству поможете да за парнишкой вон уход нужен, а то вовсе от рук отбился.

И остались мать с дочерью пожить у овдовевшего сельского портного Ивана Петровского. Потекли дни за днями в работе и общем согласии. Иван занимался своим ремеслом. Марья ходила за скотиной, обмывала мальчишку и нередко прирабатывала в богатых печенегских семьях стиркой. А старая хлопотала по дому.

Думали, поживут немного, подсобят доброму человеку да и пойдут себе дальше, искать своей доли. А вышло по-иному. Пришло время, и Иван однажды сказал старушке матери:

– Благословите нас, матушка! Решили мы с вашей дочкой ожениться.

Старая всплакнула от радости и благословила молодых.

Обвенчались, как водится, по-христиански, и стала Марья Остахова, дочь бывших крепостных, законной женой портного Ивана Петровского. 4 февраля 1878 года родился у Петровских сын. Назвали его Григорием.

Спустя год решили Петровские попытать счастья в городе. Портняжной работы в селе было мало и стиркой тоже не разживешься. Да к тому же пора было старшего сына, Петра, пристроить к какому-то ремеслу, поучить, чтобы вышел в люди.

Продали хату, корову и переехали в Харьков. Случай помог Ивану Петровскому устроиться портным в мастерскую солидного магазина готового платья. У Ивана были искусные руки, заказчики шли к нему валом, и он работал с утра до позднего вечера. В семье появился достаток, нечего, казалось, уже было опасаться за завтрашний день.

Но беда не обходит рабочий люд, идет с ним всю жизнь рука об руку. Настигла беда и семью Петровских. От изнурительного труда в мастерской заболел чахоткой глава семьи и года через два умер. Тяжело переживала Марья потерю любимого человека, но горе горем, а детей кормить надо. Она поступила в прачечную и на свой грошовый заработок кое-как растила ребят.

Через год Марья вышла замуж. У мальчиков появился отчим, грубый, хмурый человек. Зарабатывал он немного, а в дом давал вовсе гроши, большую часть денег пропивал. Марья прилагала все силы, чтобы свести концы с концами, но нередко в семье не хватало самого необходимого для жизни.

Чтобы не быть обузой для семьи и помочь матери, Петр, хотя был еще подростком, попытался устроиться на работу, но в то время в Харькове для мальчишки трудно было найти подходящее место. Тогда Петр уехал в поисках работы в Екатеринослав, где были крупные заводы. А Гриша остался с матерью.

Он был трудолюбивым и любознательным пареньком, с охотой помогал матери по дому и любил посидеть за книжкой, читая по складам. Играя с детьми, Гриша не раз забегал вместе с другими ребятишками на большой двор, где стояло здание семинарии. Проникали ребята в эту «запретную зону» обычно через проломы в дощатом заборе. Там живой и общительный Гриша подружился с одним семинаристом. Этот семинарист убедил Марью Кузьминичну отдать Гришу в открытую при семинарии начальную школу и пообещал помочь. За ученье полагалось платить, а денег в доме не всегда хватало даже на жизнь, но мать все-таки решилась и отдала сына в эту школу. Учился он хорошо, с увлечением и упорством, но через три года Грише пришлось оставить школу: матери нечем было заплатить за его учение.

Для сына портного и прачки оставался один путь: выучиться какому-нибудь ремеслу.

После долгих поисков Грише Петровскому удалось, наконец, поступить учеником в слесарно-кузнечную мастерскую при железной дороге. За учебу там с учеников денег не брали, но и за выполненную работу ничего не платили.

Однако доучиться ремеслу так и не удалось. Его уволили только за то, что он посмел пожаловаться начальству на мастера, который издевательски обращался с учениками. Так подросток Петровский впервые испытал на себе несправедливость и самодурство людей, наделенных властью.

Больше года он не мог устроиться на работу. Семья бедствовала по-прежнему, и Гриша брался за всякую поденщину, лишь бы принести матери хоть несколько копеек.

Неизвестно, как бы сложилась дальнейшая судьба рабочего паренька, если бы от Петра, сводного брата Гриши, не пришло письмо. Петр предлагал брату приехать к нему, в Екатеринослав.

Гриша решил ехать. Как ни тяжело было матери отпускать неизвестно куда малолетнего сына, но другого выхода не было. Марья Кузьминична собрала в дорогу Грише узелок с бельем и едой и в слезах пошла проводить сына на станцию.

Так подросток Гриша Петровский отправился в самостоятельную трудовую жизнь.

II. В пролетарской семье

Денег у Гриши было очень мало. Чтобы сэкономить, он не стал брать билета до Екатеринослава. «Куплю до станции Лозовой, а там пешком пойду, – решил он. – А устану, опять сяду в поезд».

Он купил билет в вагон третьего класса и еще задолго до отправления поезда занял свое место на лавке, у окна. Гриша первый раз в жизни ехал по железной дороге и боялся, что поезд уйдет без него.

Мать стояла на перроне возле окна вагона, все смотрела на него и плакала, утирая слезы ладонью. Грише тоже хотелось заплакать. Он с трудом проглотил тяжелый тугой комок.

От грустных мыслей Гришу отвлек шум голосов и топот ног. В вагон один за другим входили пассажиры. И сразу вокруг стало тесно и весело.

Место напротив Гриши оставалось свободным. И только перед вторым ударом станционного колокола это место занял хорошо и чисто одетый мужчина с короткой черной бородкой.

Мужчина, как только сел, сразу развернул газету, закрывшись ею почти до пояса. Лица его не было видно. Когда поезд тронулся, мужчина перестал читать, неторопливо огляделся по сторонам, и вдруг – Гриша это ясно приметил – глаза его, устремленные куда-то за спину Гриши, сделались холодными и острыми. Мужчина опять закрылся газетой. Паренек с любопытством повернул голову назад и увидел на соседней лавке господина в светлой шляпе, с усиками. Он тоже читал газету.

Через несколько минут мужчина, сидевший напротив Гриши, встал и вышел в тамбур. Больше он не появлялся. Исчез и господин в шляпе. В этих двух молчаливых людях и в том, как они почти одновременно пропали куда-то, было что-то неуловимо-таинственное, загадочное. И Гриша, успевший уже начитаться книжек о знаменитых ворах и ловких сыщиках, от похождений которых захватывало дух, стал строить всякие догадки. В его воображении проносились картины погони и драк, одна страшнее другой.

Мальчуган наверняка проехал бы станцию, если бы его вагон не остановился как раз против каменного здания с надписью «Лозовая». Гриша вскочил, словно уколотый, и бросился к двери.

Он отыскал крепкую палку, повесил на один ее конец свой узелок, положил палку на плечо и зашагал полевой виляющей тропкой, тянущейся чуть поодаль от железнодорожного полотна.

Гриша прошел с полверсты, когда мимо него прогромыхал, обдав густым дымом, поезд. И вдруг он увидел, как с подножки вагона спрыгнул на полном ходу человек и, пробежав несколько шагов, упал. Когда он поднялся, охлопывая костюм и стирая кровь с поцарапанных рук, Гриша узнал в нем того самого мужчину с газетой, который сел в вагон еще в Харькове, а потом куда-то пропал.

Мужчина, оправив костюм, не оглядываясь, зашагал по тропе вдоль путей. Гриша, потоптавшись, медленно пошел следом, не спуская глаз с идущего впереди человека.

Мужчина вдруг оглянулся и остановился. Сердце у Гриши запрыгало, и он тоже стал, не зная, что делать дальше.

Мужчина неожиданно рассмеялся и крикнул:

– Эй, хлопчик, иди-ка сюда! Да не бойся, не съем! Ты, видно, здешний. Не знаешь, сколько верст до следующей станции?

– Нет, дяденька, я не здешний, – ответил дрожащим голосом Гриша.

– Откуда же ты?

– Из Харькова.

– Постой, да это не ты ли сидел напротив меня в вагоне?

Гриша неопределенно пожал плечами.

– Я.

– То-то, я смотрю, знакомая личность.

Гриша совсем смутился и потупился.

– А куда идешь, хлопчик? Далече?

– Не знаю…. Может, до станции другой. А надо мне в Екатеринослав… к брату еду…

– Ну что ж, выходит, мы попутчики. Друзья по несчастью. Пошли, братец, вдвоем-то веселее, а?

Незнакомец оказался добродушным и разговорчивым. Всю дорогу он расспрашивал Гришу о доме, матери и брате. Постепенно мальчик освоился и тоже стал расспрашивать о всяких неизвестных ему вещах.

Дойдя до следующей станции, они распрощались. Гриша не слишком устал и решил пройти до вечера еще один перегон. А Павлу Васильевичу, как назвал себя незнакомец, нужно было ехать, и он остался ждать поезда на Екатеринослав.

Прощаясь, Павел Васильевич порылся в кармане пиджака, достал записную книжку, вырвал листок и написал на нем свой адрес.

– Вот возьми, Григорий, – сказал он, протягивая листок. – Приедешь в Екатеринослав, заходи ко мне, мы с тобой еще о многих интересных вещах поговорим. Непременно приходи. Обещаешь? Ну, счастливой тебе дороги, братец! – И крепко, как мужчина мужчине, пожал Грише руку.

Всю дорогу до Екатеринослава мальчик думал об этом человеке, давшем ему свой адрес и пригласившем его, чужого мальчишку, к себе в гости.

…Петр обрадовался брату.

Он долго расспрашивал Гришу о доме, рассказывал о своем житье и заводских порядках. Работает кочегаром на водокачке, часов по двенадцать в сутки, очень устает, а платят гроши. Задумал построить домишко, да денег не хватает, в долги залез по уши, а дел еще много. Пока вот живет в землянке. После работы вместе с женой месят глину и обмазывают стены. Хорошо, если до зимы управятся, а не то помрешь в этой землянке – холодная, сырая.

– Завтра пойдем, Гришутка, поищем тебе какую-нибудь работу, – сказал Петр. – Сразу навряд отыщем. На заводе сейчас мест нет. Ну, да не унывай, что-нибудь придумаем.

Однако устроиться на работу оказалось не просто. По утрам у ворот Брянского завода, где работал Петр, толкались сотни людей в ожидании счастливого случая получить место. И хотя Грише очень хотелось стать слесарем или токарем на заводе: мечтой детских лет было «сделать самому паровоз», – на время с этой мечтой пришлось расстаться.

Грише удалось поступить покуда учеником в телеграфные мастерские при станции. Как и в Харькове, здесь ученикам в течение первых шести месяцев не платили ни копейки. Но все-таки была надежда через полгода получить заработок, и Гриша стал учиться, не прекращая искать с помощью брата другую работу, с оплатой.

В свободное время, обычно по вечерам, он помогал Петру с женой достраивать их новое жилище. Гриша копал и месил в яме глину, лепил кирпич-сырец, обмазывал стены. Гриша трудился с жаром, радуясь, что у Петра, наконец, будет своя хата.

Время от времени, когда Грише вспоминались родной дом, мать и весь путь от Харькова до Екатеринослава ради поисков работы, ему припоминался и тот человек, которого он сперва принял за бандита и с которым потом шел пешком от станции Лозовой. Бумажка с его адресом еще хранилась в Гришином кармане. Наконец однажды он отправился по этому адресу.

Дверь открыл пожилой усатый дядька в сапогах и белой рубахе. Спросил, кого нужно. Гриша смущенно объяснил и показал бумажку с адресом. Усатый, внимательно поглядев на паренька, взял в руку бумажку, рассматривая.

– Да, это он писал, – пробормотал он. – А ты, что ж, брат, так долго не приходил? Нет Павла Васильевича Точисского. Полиция ему проходу не давала, пришлось Павлу Васильевичу уехать отсюда… Ты где живешь-то? У брата? А-а, знаю такого, на водокачке работает. А ты сам что поделываешь? Да-а, брат, это не то, надо тебе на наш Брянский завод определиться, поближе к рабочему люду. Мест, говоришь, нет? Ничего, поможем, ты приходи-ка ко мне в субботу, потолкуем, у меня и молодежь вроде тебя будет. Придешь? Ну вот и ладно! Братцу привет передавай, скажи – от Игнатова.

И усатый с доброй улыбкой пожал Грише руку.

В субботу Гриша, как обещал, опять пришел в дом к Игнатову. Хозяин радушно принял его, познакомил с женой и несколькими гостями, сидевшими вокруг стола с закусками и самоваром. Это были друзья Игнатова, рабочие с того же Брянского завода и их жены. Среди гостей Гриша приметил двух пареньков, годами чуть постарше его.

Разговоры были самые разные – от обсуждения поднявшихся цен на рынке до стычек с заводским начальством. Многое в разговоре мужчин было непонятно Грише.

К концу вечера, когда Гриша стал прощаться, Игнатов, словно что-то вспомнив, сказал, удерживая его за руку:

– Да! Вот что. Там у вас в землянке-то тесно вчетвером и лечь небось негде. Ты перебирайся ко мне, места у нас, видишь, довольно. Не стеснишь. Так и передай брату, пусть отпустит.

Брат Петр, знавший Игнатова как непьющего, справедливого человека и уважавший его за самостоятельность, не стал перечить и разрешил Грише перебраться к нему на жительство. Вскоре благодаря хлопотам Игнатова и брата удалось определить Гришу в инструментальную мастерскую при мостовом цехе Брянского завода. Сначала жалованье положили небольшое – тридцать пять копеек в день. Но это был твердый заработок. К тому же здесь Гриша мог обучиться токарному ремеслу, о котором мечтал еще в Харькове.

Перед тем как получить разрешение выйти на работу, каждый вновь принятый на завод обязан был пройти медицинский осмотр. Рабочих заставляли широко раскрывать рот, щупали пальцами зубы, заглядывали в уши, глаза, горло. А если новичок был грамотный, предлагали прочесть несколько фраз. Через эти испытания прошел и Гриша.

На Брянском заводе работало несколько тысяч человек. Редко проходил день, чтобы не было жертв или увечий среди рабочих. Своеволие и самодурство заводского начальства не знали границ. Рабочие роптали, жаловались на низкие заработки и несправедливые штрафы. Но никто не обращал внимания на их жалобы. Зачем? Когда у заводских ворот толпятся сотни нищих, готовых по первому зову начальства с радостью выполнять любое дело, за которое платят деньги.

Стараясь выслужиться и угодить управляющему, мастера и начальники цехов издевались над рабочими, в особенности над учениками-подростками, на каждом шагу подвергая их оскорблениям, даже побоям. Более независимо и безбедно жили только высококвалифицированные рабочие, умельцы, но таких среди рабочих Брянского завода насчитывалось немного.

Очутившись среди невиданных доселе станков и машин, умеющих в ловких руках людей изготовлять удивительные вещи из стали и чугуна, Гриша был оглушен, очарован и счастлив всем, что его теперь ежедневно окружало.

В девятнадцать лет Петровский стал уже квалифицированным токарем и самостоятельно изготавливал на станке сложные детали, которые обычно поручали, делать пожилым, с большим опытом рабочим. Теперь он зарабатывал по два с полтиной в день. Этого было достаточно, чтобы прокормиться и не отказывать себе в необходимых вещах.

Природная общительность вела его к людям, дружелюбие и искренность помогали найти хороших, верных товарищей.

Заводская молодежь обычно собиралась на вечеринки по субботам или в праздники у кого-нибудь на дому. Григорий любил в кругу девчат и парней повеселиться, спеть песню. Но у него были и другие интересы. Если некоторые из его приятелей увлекались только вечеринками и заботились о том, как бы получше одеться, купить новый галстук, шляпу, колечко, то Григорий больше тянулся к книгам. С годами чтение стало ежедневной потребностью. Он всегда находил время на чтение книг, хотя работал по двенадцать часов и очень уставал.

Жил Петровский по-прежнему на квартире Игнатова. В этой семье он стал родным человеком и даже потом, когда женился и снимал отдельную комнату, часто приходил к своим друзьям. А когда сам Игнатов был арестован, Григорий, кроме денег, что посылал каждый месяц матери, выделял и некоторую сумму, чтобы поддержать семью Игнатова.

С помощью Игнатова он впервые вошел в революционный кружок, где рабочие занимались изучением марксизма и самообразованием.

Такие кружки в Екатеринославе были созданы социал-демократами, которых царское правительство ссылало сюда на жительство из больших городов. Павел Васильевич Точисский – тот самый, с которым подросток Гриша Петровский шел пешком от станции Лозовой и который дал ему адрес рабочего Игнатова, – был выслан из Петербурга; А. Винокуров – из Москвы, Е. Мунблит – из Одессы. Они и были организаторами первых в Екатеринославе марксистских кружков.

Это было время больших экономических и политических сдвигов в жизни огромного самодержавного государства. Капитализм, укрепившись в странах Запада, широким фронтом наступал на Россию. Под его сокрушительным натиском трещали и рушились патриархальные порядки отсталой крестьянской страны. Старые экономические и общественные отношения изжили себя. Новый, сильный класс – буржуазия – властно требовал неограниченного простора для своей деятельности.

В 90-е годы прошлого века капитализм особенно бурно развивался на юге России: в Екатеринославе, Донбассе, Кривом Роге. Здесь были, очень выгодные условия – богатые природные ресурсы, уголь, руда и дешевая рабочая сила, притекающая в города из деревень. Промышленность росла на юге необычайно быстро.