Текст книги "Долина бессмертников"

Автор книги: Владимир Митыпов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 16 страниц)

Он бросил топор и зажал рану. Хомутов, опустившись на корточки, разжигал огонь.

– Прокопий Павлович! – позвал Олег. – А история – то, выходит, не книжные корешки, изъеденные мышами. – Он посмотрел на окровавленную руку. – Не иллюзии, нет!

Хомутов, как ни странно, ничуть не удивился этому неожиданному заявлению.

– Именно, именно! – не оборачиваясь, подхватил он. – Хорошо, что ты осознал это. Полезно. А то ведь в общем-то мы живем с подсознательным ощущением, что род человеческий начался примерно во времена наших дедов или, по крайности, прадедов. А до них не то адам-ева, не то обезьяны, не то вообще ничего. Иногда я задумываюсь, прочитав в книжке, что вот-де князь такой-то древнего рода. Позвольте, а у обычного крестьянина предок что – только позавчера расстался с хвостом? Нет, Олег, все мы – древнего рода, за каждым из нас выстраивается длиннейший ряд предков, уходящий в глубину сотен тысяч лет. Полезно это сознавать. Это учит дорожить жизнью – своей и чужой, рождает чувство ответственности за дела свои, а главное – за еще более бесконечную вереницу потомков, которая от каждого из нас протягивается в тысячелетия будущего.

– Дорожить жизнью… – Олег, помогая зубами, туго стянул ладонь носовым платком. – Вот и Тумань, когда уводил соотечественников за Великую степь, утверждал, что делает это, дорожа жизнью народа.

– Тумань? Шаньюй Тумань? – Хомутов поспешно встал, повернулся к Олегу. – А в каких источниках ты это вычитал?

Олег смутился.

– Ну, где я мог вычитать… Просто мое предположение… А что история на сей счет говорит?

– Голубчик, история имеет дело с фактами. В данном случае неважно, корыстными или бескорыстными целями руководствовался Тумань, добровольно он решил так или его вынудили. Есть результат: хунны покинули Ордос. Вот и все.

– Но ведь в основе исторических событий лежит человеческий элемент, чувства…

– Оно, конечно, так, но это уже ваша и только ваша область, милый мой. Так сказать, заповедная территория. Я же приводил тебе слова Пушкина, что история народа принадлежит поэту.

– Прокопий Павлович, – Олег кашлянул, прищурился на вершины сосен. – Вот вы – специалист-историк, занимаетесь хуннскими погребениями и культурой хуннов уже давно. Но представьте себе, что однажды к вам подходит, допустим, поэт – не я, разумеется, а истинный, владеющий, так сказать, магическим кристаллом, – и говорит вам: „Товарищ Хомутов, послушайте, как оно было на самом-то деле…“ И начинает рассказывать, и рассказ его не вполне соответствует ученым схемам, доктринам вашей науки. Поверили бы вы такому чудаку?

Хомутов сконфуженно хмыкнул, покрутил носом.

– Экий ты провокатор… Ну, если у этого, как ты говоришь, чудака окажется лавровый венок олимпийца или справка за подписью самого Александра Сергеевича, тогда… А вообще, Олег, скажу тебе так: наука – вещь точная, а жизнь… она сплошь и рядом изобилует э-э… божественными неточностями. Искусство – тоже. Понимаешь?

– Угу. Мое ухо висит на гвозде внимания, как говорили на Древнем Востоке. Продолжайте.

– Что продолжать… Существует фотография и существует живопись. Один рисунок Хокусая может рассказать о Фудзияме больше, чем целый видовой фильм… Плутарх, кстати, говорил, что ничтожный поступок, слово или шутка лучше обнаруживают характер исторического деятеля, чем руководство огромными армиями или выигранные сражения. Поэтому сухой язык научных статей и документов – это еще не вся правда. Ты слышал, конечно, о работах Михаил Михалыча Герасимова? О восстановлении облика человека по костям черепа? Надежность метода проверена и доказана не раз. Так вот, эта работа – не только наука, но еще и искусство, и даже более искусство, чем наука. Я верю, что писатель способен достоверно восстановить прошлое. Между прочим, Лев Толстой, изучая эпоху Петра Первого, сказал так: „На что ни взглянешь, все задача, загадка, разгадка которой только возможна поэзией“… Ага, вон и Харитоныч с водой едет! Пора, однако же, и на работу собираться.

– Тебя, Харитоныч, только за смертью посылать! – зашумел Олег, все еще пребывая в состоянии приподнятости и озорного веселья. – Посуду мыть надо, чай ставить, кашу, а воды всего полведра. Вот получится вынужденный простой, у тебя из зарплаты большой вычет сделают.

– Ты меня не пужай! – солидно оборвал Харитоныч. – Кто по целым ночам свечки жгет? А они ведь тоже денег стоят, свечки-то… Взял моду при свете спать!

– Из-за тебя, из-за тебя все, – Олег с ведром полез на телегу. – Запугал меня этими… которые по ночам в кустах плачут, не могу теперь в темноте-то… боюсь.

Он открыл бочку, заглянул в нее и в тот же миг с диким воплем шлепнулся на землю, отбежал на четвереньках, вскочил и истошно закричал:

– Э-это… Это кого же ты п-привез, а?

– Что ты, что ты? – Харитоныч, держа в руках только что снятый хомут, испуганно уставился на побелевшее лицо Олега с вытаращенными глазами и отвисшей челюстью. – Или очумел, паря?

– Там же раздетая женщина сидит… русалка! – взвизгнул поэт и схватился за голову. – На меня ка-а-ак зыркнет! Это что же делается-то?! Ааа… – неожиданно взвыл он и начал карабкаться на дерево.

– Х-хосподи Сусе! – Харитонычу мигом вообразилось, что в бочке и впрямь кто-то судорожно плещется. Старик замычал, надел вдруг на себя хомут и со всех ног ударился прочь.

Да, поэт с лихвой отплатил за „суршащих призраков“, но возмездие не заставило себя ждать: увидев, как старик чешет по лесу с хомутом на шее, он впал в совершеннейшее изнеможение и сорвался с дерева. Падая, здорово поцарапал себе физиономию и оставил на дереве полрубашки.

Отбежав немного, Харитоныч все же опомнился. Он оглянулся – возле злополучной телеги с бочкой, хохоча и дрыгая ногами, катался Олег. Вокруг привычно шумели сосны, пересвистывалась птичья мелюзга, где-то в глубине леса трудился дятел. И на небе, только что показавшемся ему с овчинку, вовсю сияло раннее солнце и млели крутобокие облака-малютки. Старик плюнул, выругался шепотом и, перевесив хомут на согнутую руку, степенно пошагал назад.

Когда он подошел к костру, Олег, делая вид, что ничего не произошло, суетливо готовил завтрак и как бы про себя нарочито противным тонким голосом напевал:

 
…Тятя, тятя, наши сети
Притащили мертвеца!..
 

Харитоныч свернул самокрутку и принялся с деловитой обстоятельностью укладывать сбрую. Время от времени он косился на поэта, продолжавшего бубнить песенку про утопленника. Улучив подходящий момент, старик осторожно поднял кнут и как раз на словах: „Да смотрите ж, не болтайте, а не то поколочу!“ – крякнув, вытянул Олега вдоль спины. Удар лег „в аккурат“ – проказливый поэт зашипел и свился винтом.

– Ха-а-рош! – сияя от удовольствия, проговорил Харитоныч. – Так тебя, варнак эдакий! И за песьи головы тоже!

С полотенцем через плечо появилась Лариса.

– Ай, что у вас происходит? – от изумления она застыла, словно налетев на невидимую стену.

– Это… это, видишь ли, народная медицина, – ежась, промямлил Олег. – Методы, конечно, немного кустарные, но вот Харитоныч ручается, что действенно.

– От какой же болезни?

– От дурости, – кратко объяснил Харитоныч.

Олег посмотрел на старика, подмигнул, и они оба враз покатились со смеху, чрезвычайно, видимо, довольные друг другом.

– А ну вас! – фыркнула Лариса. – Этому еще ладно, но вам-то, Харитоныч, не к лицу!..

Во время вечернего чая у костра поэт загадочно отмалчивался и то и дело, словно бы примериваясь, поглядывал на старика. Харитоныч же, не обращая на него внимания, толковал о видах на урожай и поругивал погоду.

– Говорят, бог сказал когда-то Илье-пророку: „Ты, Илья, посылай дождь, когда просят“. А Илья-то, вишь, старик уж, на ухо туговат, ему и послышься: „Посылай, мол, дождь, когда косят“. Вот с той поры так оно и идет.

– Выходит, Илья-то твой сельскохозяйственный вредитель, – ухмыльнулся Олег. – Вроде колорадского жука.

– Хм! – произнес старик и, отставив в сторону кружку, не спеша оглядел уставившегося в огонь Олега.

– Слышь, парень, – позвал он наконец.

– Угу?

– Ох, боюсь я что-то за тебя. Болезнь, вишь, есть такая в наших местах…

– Болезнь? – встрепенулся поэт. – Какая еще болезнь?

– Типун называется, – мстительно сказал Харитоныч. – К таким вот варнакам привязывается.

Юные туземцы захихикали. Олег фыркнул.

– Браво, браво!.. Кстати, как твоя фамилия? А то мы все Харитоныч да Харитоныч, даже неудобно как-то…

Старик подозрительно глянул на простодушно помаргивающего Олега.

– Ну, Евлахов, а что?

– Евлаховашто, – задумчиво повторил поэт. – Интересная фамилия… Турецкая, что ли?

Харитоныч опешил.

– П-постой, паря…

Но тут Олег вдруг хлопнул себя по лбу, вскочил и, бросив на бегу: „Извините, у меня совещание!“ – умчался в палатку.

Лариса удивленно заморгала, юные туземцы поразевали рты, а Харитоныч, глядя ему вслед, покрутил пальцем у виска.

В палатке Олег некоторое время ошалело тыкался туда-сюда в совершеннейшем разладе мыслей и движений, наконец сообразил, что надо зажечь свечу.

Свет немного успокоил его. Он набросил на плечи телогрейку, вооружился карандашом и блокнотом. У костра он сказал в общем-то правду, хотя и выразился не совсем точно, ибо встречу двух неграмотных князей – Бальгура и Бабжи – совещанием никто сегодня конечно же не назвал бы…

* * *

Князь Бальгур позже всех приехал на Совет. О нападении на юэчжей сообщил ему тот же хитроглазый проныра Бабжа.

– Шаньюй не мог не знать, что его тесть собирается послать своих молодцов в набег, – рассуждал Бабжа, угощаясь в юрте у Бальгура. – Конечно, разрешения он не давал, но и не запретил.

– Что ж, это похоже на Туманя… – вздохнул Бальгур, сидевший с убитым видом.

Занятый едой Бабжа только кивнул в ответ и осушил чашу молочной водки. Бальгур терпеливо ждал, пока сопящий толстяк насытится.

– Модэ мертв, – уверенно заявил Бабжа, облизывая пальцы. – Яньчжи даже не пытается скрывать своей радости. Весел и Сотэ, хотя и старается не показать этого… Гийюй, напившись пьян, грозился давеча зарубить государственного судью… Да, убить восточного чжуки, пусть даже руками бритоголовых, – это не шутка. Шаньюй боится содеянного, недаром половина его тумэня уже два дня как окружила ставку, а вторая половина стоит поблизости. Гийюй кричал, что вызовет-де свой тумэнь. Многие князья тоже в гневе… но до прямого мятежа дело вряд ли дойдет – времена не те, народ устал. Конечно, земли здесь хуже, чем в Великой Петле, привыкать к ним нелегко… Люди ропщут… грызня князей им надоела, они хотят спокойной жизни…

– Выходит, чжуки помышляет отложиться? – недоверчиво прищурился Бальгур. – Или же не прочь сбросить Туманя?

– Ничего он не помышляет! – буркнул Бабжа, раскалывая кости и с аппетитом высасывая из них мозг. – Что ты, чжуки не знаешь, что ли? Застольные крики, и ничего больше.

Он налил еще, выпил и осторожно покосился на горестно потупившегося старого князя.

– Чжуки молод, горяч, – пробормотал Бабжа словно бы про себя. – Не понимает, что его могут зарезать, скажем, этой же ночью.

– Гийюя-то? – Бальгур уже не раз убеждался, что хитрый толстяк о многом знает наперед, поэтому сразу же насторожился, но виду не подал.

– Ты не веришь мне? – обиделся Бабжа, уже изрядно подогретый молочной водкой. – Ослеп ты, что ли, князь? Это тебе не старое время, нынче в ставке шаньюя любого из нас могут зарезать, и Совет князей промолчит.

– Видишь ли, – спокойно заметил Бальгур. – Тебя или меня еще можно зарезать, но западного чжуки, третье лицо в державе? Не знаю, не знаю…

– Третье лицо в державе сейчас Сотэ, а второе – яньчжи. – Бабжа хладнокровно долил себе из кувшина. – А Гийюя все-таки убьют.

– Я всегда тебе верил, Бабжа, – как можно равнодушнее сказал Бальгур, – но сегодня…

– Хорошо! – решился вдруг все более хмелеющий Бабжа. – Ты, конечно, знаешь, что моя жена из рода Сюйбу. Родной брат ее ходит в нукерах у Сотэ. Минувшей ночью он стоял в карауле у юрты государственного судьи и видел, как к нему провели двух незнакомцев. Этот нукер осторожно приблизился к юрте и услышал, что речь идет об убийстве Гийюя. Теперь-то ты веришь?

– Когда его должны убить – сегодня ночью?

– Да, но об этом никому, слышишь?

Бальгур кивнул, разглядывая возбужденного толстяка. Хитер Бабжа, хитер – проговорился-то он с умыслом, а вовсе не спьяну. С одной стороны, он, конечно, опасается становиться государственному судье поперек дороги, но с другой, – понимает, что гибель Гийюя, души и опоры княжеской вольницы, означает усиление шаньюя и Сотэ, конец самостоятельности родовых предводителей, которые уже не смогут держать себя в Совете с прежней независимостью…

Когда Бабжа, с трудом переставлявший ноги, уехал к себе, Бальгур велел подать коня и не торопясь порысил к юрте Гийюя. Еще издали он услышал хмельные выкрики, взрывы смеха, увидел суетящихся у юрты прислужников и свежеободранные бараньи туши. Расторопные нукеры помогли князю спешиться и проводили до входа.

В юрте пировали молодые князья и княжичи. Увидев старого князя, Гийюй радостно взревел:

– Большую чашу для почтенного князя Бальгура! Он собственноручно поднес Бальгуру наполненную до краев чеканную серебряную чашу, которую глава рода Солин, по обычаю, принял двумя руками, отлил на землю – духам предков, чуть пригубил и с поклоном вернул хозяину.

– Почтенный Бальгур! – нетвердо заговорил Гийюй. – Ты старше всех нас, кто сидит здесь. Скажи, зачем шаньюй вызвал в ставку свой тумэнь? Замыслил поход? Но тогда почему об этом не знает Совет князей? Что, спрашиваю я, делается в державе Хунну?! – вскипел он вдруг. – Модэ, восточного чжуки, отдали заложником бритоголовым. Кто отдал – Совет? Нет! Все решили яньчжи, Сотэ и шаньюй. Если так, то я тоже могу своей властью западного чжуки отдавать людей в заложники. Хотя бы вот его отдам юэчжам или дунху! – рявкнул Гийюй, указывая на племянника Сотэ, молодого князя богатырского сложения.

Гости захохотали. Кто-то крикнул:

– Лучше уж самого государственного судью! Оскорбленный племянник, выхватив меч, вскочил на ноги.

– Глупец! Кто вынимает на пиру оружие? – загремел Гийюй, схватил зажаренную целиком баранью тушу и с такой силой запустил ею в племянника государственного судьи, что сбил его с ног. Началась общая свалка.

Выбравшись из сотрясаемой возней и криками юрты, Бальгур некоторое время наблюдал за нетрезвыми нукерами Гийюя и дивился беспечности молодого князя.

В сумерках Бальгур позвал в юрту начальника своих нукеров и дал ему подробное указание.

В эту ночь старый князь не спал. Набросив на плечи поношенную барашковую шубу, он то грел над огнем руки, то выходил из юрты и подолгу вслушивался в ночь. Ставка долго не могла угомониться: шумели гуляки, скакали из конца в конец рассыльные, веселилась молодежь, ржали лошади, гасли и снова загорались костры. Созвездие Семи Старцев повернуло уже на вторую половину ночи, когда наконец наступила тишина, нарушаемая лишь лаем собак да отдаленным топотом табунов…

Бальгур в несчетный раз подбросил в огонь кизяку и прилег на кошмы. Наверно, он задремал, потому что не слышал, как окликнули кого-то нукеры, а потом к юрте, стараясь не шуметь, подъехало около десятка верховых.

– Князь!

Мигом сбрасывая дремоту, Бальгур сел на кошмах. У входа стоял начальник нукеров.

– Рассказывай, – потребовал князь.

– Их было двое.

– Да.

– Как ты велел, мы взяли их бесшумно…

– Да.

– Связали, надели на головы кожаные мешки…

– Да.

– И передали их нукерам князя Гийюя.

– Какое было при них оружие?

– Ножи, чеканы, мечи, луки. Все это мы также передали нукерам.

– Нукеры вас не узнали?

– Нет, было темно.

– Что вы им сказали?

– Сказали, что эти люди шли убивать князя Гийюя.

– Они вас не спрашивали, кто вы такие?

– Нет. Им было не до того. Они испугались, потому что спали на постах.

– Да, – удовлетворенно сказал Бальгур. – Передай нукерам, что я доволен, что я их награжу. Иди.

А утром – не успело еще солнце подняться на длину копья – разъяренный Гийюй в сопровождении десятка молодых князей и нукеров, волочивших на аркане двух избитых людей, прискакал к юрте Туманя.

Не проспавшийся толком Гийюй был зол до того, что вошел в шаньюеву юрту с плетью в руках. Вскоре оттуда послышался все нарастающий шум – сначала кричал Гийюй, немного спустя взревел Тумань, зычные голоса их были столь ужасны, что караульные, переглянувшись, взяли копья на изготовку. Потом откинулся полог юрты, и багровый свирепый шаньюй, высунувшись, гаркнул:

– Эй, кто-нибудь, государственного судью ко мне! Несколько человек сразу, нахлестывая лошадей, кинулись исполнять приказ.

Невозмутимый и замкнутый, как всегда, прибыл государственный судья. После этого шум пошел на убыль. Через некоторое время подозреваемых призвали в юрту. Началось дознание. Продолжалось оно почти полдня, но безрезультатно. Обвиняемые клялись, что забрели к юрте западного чжуки случайно – были пьяны и заблудились, что звучало убедительно. В их же пользу говорили и обстоятельства, при которых они были схвачены: в темноте напали неизвестные люди, связали, надели на голову мешки, передали нукерам Гийюя и бесследно исчезли.

Шаньюй, весьма круто взявшийся за это дело, постепенно утратил к нему интерес и вскоре ускакал к яньчжи. Государственный судья, выслушивая ответы обвиняемых, удовлетворенно кивал лысой головой, и чем больше горячился Гийюй, тем становился холоднее. И вдруг произошло не совсем понятное для Сотэ. Гийюй почему-то успокоился, сделался задумчив и – что совсем сбило государственного судью с толку – стал поглядывать и на него и на подозреваемых с тонкой ухмылкой. Теперь уже загорячился Сотэ, раза два сорвался на крик, после чего скомкал дознание и, заметно встревоженный, покинул шаньюеву юрту.

На своих нукеров Гийюй нагнал такого страху, что они, взяв его юрту в частое оцепление, готовы были рубить мечами всякого, кто проходил мимо.

Бальгур же тем временем спокойно сидел в своей юрте и, посмеиваясь, пил кумыс. Он был доволен – все получилось как нельзя лучше: государственный судья теперь трижды подумает, прежде чем что-либо затевать, а беспечный Гийюй впредь будет осторожнее.

В ставке много говорили об этом случае. Слухи, обрастая невероятными подробностями, покатились по ближним и дальним кочевьям. Но скоро новое и действительно поразительное событие заставило забыть о неудавшемся покушении на западного чжуки.

Ветреным хмурым днем – с момента совершения поиска на юэчжей к этому времени прошло уже более десяти дней – с юго-западной стороны в ставку въехал оборванный долговязый юноша лет семнадцати с худым измученным лицом и грязно-серыми от седины волосами. Праздные зеваки, шатавшиеся меж юртами, обратили внимание на его коня – великолепного, хоть и сильно отощавшего вороного аргамака, в котором опытный глаз угадывал одного из тех легендарных „небесных“ коней, что потеют кровавым потом.

Долговязый юноша шагом подъехал к юрте шаньюя, где с раннего утра шел Совет, и, минуя нукеров, беспрепятственно – что совершенно поразило зевак – вошел внутрь.

Тумань, говоривший в этот момент об уплате дани дунху, недовольно обратил взгляд на вошедшего и замер с раскрытым ртом. Вслед за шаньюем оцепенение охватило князей. Изумленное молчание было нарушено громовым голосом западного чжуки.

– Это же Модэ! – вскакивая, закричал Гийюй.

И точно, у входа, устремив на отца сумрачные неподвижные глаза, стоял считавшийся безвозвратно погибшим Модэ, бывший восточный чжуки и наследник.

Недолгая растерянность шаньюя сменилась лихорадочной деятельностью. Ставка засуетилась, как растревоженный муравейник. Сломя голову скакали верховые. Запылали костры. Резали скот. Празднично одетые люди раскатывали на траве кошмы и уставляли их напитками и всевозможной едой. Через время, меньшее, чем требуется для того, чтобы разделать барана, Совет князей в полном составе уже сидел на белых войлочных коврах и, вознося хвалу духам предков, дружно осушал чаши.

Модэ занимал свое старое место – справа от отца, и если бы не жесткий пристальный взор его и не поразительная в таком возрасте седина, то могло показаться, что не было более чем годового заложничества у юэчжей и что он был и остается наследником, любимым сыном отца.

– Я знал, что мой сын вернется! – торжествующе кричал Тумань, лицо его сияло, но в глазах временами проступала какая-то растерянность. – Модэ совершил подвиг, достойный зрелого воина! Он сумел похитить коня, принадлежащего самому вождю юэчжей, и бритоголовые не смогли его догнать. Пусть приведут сюда аргамака! – распорядился он. – Вы сейчас увидите, что это настоящее сокровище!

– Модэ не по годам умен, – вполголоса заметил Бальгур сидящему рядом Гийюю. – Я думаю, он сказал отцу неправду о своем побеге. Наверно, все было иначе.

– Почему ты так думаешь, князь Бальгур? – столь же тихо спросил чжуки.

– Видишь, он притворяется, будто ничего не знает о нападении на юэчжей. И правильно делает. Да, он умен и расчетлив!

Нукеры привели коня. Высокий, сухой, с мускулистой грудью и удлиненными бабками, с маленькой точеной головой, чем-то напоминающей змеиную, он сразу привлек внимание князей. Они окружили его, обмениваясь восхищенными замечаниями.

– Это большая редкость, – с кислой улыбкой говорил Туманю Сотэ. – Циньцы называют их „тысячелийными конями“[24]24
  Тысячелийные кони – то есть кони, способные якобы пробежать за день тысячу ли; 1 ли – приблизительно 500 м.


[Закрыть] и платят за них золотом. Говорят, они водятся далеко на западе, в краю снежных гор, в стране Давань<sup>[25]25
  Страна Давань – район Ферганы.


[Закрыть]</sup>, что за большими пустынями и рекой Тарим<sup>[26]26
  Т а р и м – теряющаяся в песках река на северной окраине пустыни Такла-Макан.


[Закрыть]</sup>… Да, это сокровище!

Тумань с довольным видом трепал коня за холку.

– Не пойму, чему больше радуется шаньюй – коню или сыну, – желчно усмехнулся Гийюй и доверительно наклонился к Бальгуру: – Почтенный Бальгур, ты недавно был гостем в моей юрте… Я встретил тебя без должного уважения, нарушил священный закон гостеприимства, за это духи предков разгневались на меня…

Он выжидательно глянул на старого князя, но тот молча опустил веки, и лицо его приняло сонное выражение.

– Но ты не проклял меня, не затаил обиду, – продолжал Гийюй. – Поэтому гнев духов миновал меня… Я благодарен тебе…

Бальгур приоткрыл глаза, и оба князя – старый и молодой – обменялись понимающими улыбками.

Пир продолжался всю ночь и весь следующий день. Поднимая чаши, князья до небес превозносили храбрость Модэ, предрекали ему великое будущее. Наконец Тумань, в котором отцовские чувства и хмельное великодушие на короткое время взяли верх над привязанностью к красавице яньчжи, торжественно объявил, что Модэ возвращается титул восточного чжуки и дается удел, способный выставить десять тысяч всадников. И тут седовласый юноша удивил всех.

– Я не могу быть восточным чжуки! – хмуро и решительно сказал он среди наступившей тишины. – А удел принимаю и завтра же выезжаю к его кочевьям.

– Как?! Почему? – вскричал пораженный Тумань. – Это же твое право, твой долг. Я велю тебе!

Модэ молчал, и его молчание яснее всяких слов говорило о непреклонной решимости.

– Молодой князь прав! – раздался веселый голос Гийюя. – Он рожден воином, пусть учится водить войска. Насидеться же в Совете он еще успеет под старость!..

Поздно вечером, когда многие князья уже были нетверды в речах и неуверенны в движениях, Бальгуру удалось обменяться с Модэ несколькими словами.

– Вот ты и хозяин большого удела, – Бальгур грустно усмехнулся. – Нам с тобой не придется больше играть в кости…

– Князь Бальгур, – у Модэ странно заблестели глаза – зеленовато, словно у волка, голова судорожно дернулась. – В последнюю ночь у юэчжей я бросал три твоих кости, что еще оставались у меня. Выпало два „коня“ И „свинья“. На одном из них я прискакал сюда, второй пал в Великой степи, а свинью пришлось убить… Небеса знают, князь Бальгур, кому быть беркутчи, а кому князем!..

На другой день Модэ, сопровождаемый западным чжуки и его нукерами, уехал к своему тумэню.

– Почтенный Бальгур, – сказал Гийюй на прощанье. – Я приглашаю тебя приехать на большую осеннюю охоту. Мне думается, нам есть о чем поговорить не торопясь и наедине.

…В конце лета Бальгур прибыл в земли рода Лань. Гийюй встретил его с небывалым почетом. В честь гостя устраивались пиры, скачки на лошадях и верблюдах, соколиная охота. И завершила все грандиозная облава.

То огромное пространство, что должно было охватиться облавой, представляло собой лесистые предгорья, десятками отрогов выходящие на равнину. Стекавшие с предгорий многочисленные ручьи и речки, покрытые по берегам зарослями тальника, ильма, черемухи, дикой яблони, березовыми и сосновыми перелесками, делали предстоящую охоту весьма нелегкой.

Князь Бальгур, которому Гийюй радушно уступил звание тобши, центра и распорядителя охоты, внимательно оглядел местность, прикинул по привычке, куда и как пройдут крылья облавы, и еще раз подивился ее размаху, Гийюй вывел на облаву пять тысяч всадников – половину своего тумэня. По традиции, это была не только охота, но и военные учения, ибо все боевые единицы – десятки, сотни и тысячи – обязаны были действовать слаженно, безукоризненно подчиняться командам и умело владеть оружием. За утерю стрелы, за просмотр зверя, за удаление от цепи более чем на один перестрел полагались суровые наказания.

На востоке занималась бледная заря, день обещал быть сереньким. Зябко нахохлившийся в седле Бальгур отдал последние указания двум опытным газарши – руководителям правого и левого крыла. Гийюй находился тут же, но ни во что не вмешивался, – на время облавы тобши, согласно обычаю, получал неограниченную власть, вплоть до вынесения смертного приговора.

Без большого шума на рысях разошлись крылья. Облава начинала разворачиваться. Теперь до того момента, когда далеко в горах, охватив верховья распадков, сомкнутся оба крыла и газарши поприветствуют друг друга, тобши был свободен. Нукеры уже успели поставить походную юрту и приготовить завтрак.

Совершив возлияния духам предков, земле и небу, Гийюй и его гость принялись за еду.

– Мне не приходилось охотиться у вас в Иньшане, – говорил западный чжуки, проворно орудуя ножом. – Но о богатстве тамошних мест я наслышан.

Бальгур молча отпил из чаши и начал резать холодную грудинку.

– Здесь места богаче дичью, чем наши земли в Великой Петле, – продолжал Гийюй. – Зато там хороши пастбища и теплее там, конечно… Мне кажется, что роды Лань и Солин наиболее пострадавшие, поэтому мы должны более других думать о возвращении своих земель, не так ли, князь Бальгур?

– Да, – согласился старый князь. – Но это должен быть настоящий поход, а не легкомысленный набег. Понадобятся силы всей Хунну. Кто сумеет собрать их под свой бунчук? На Туманя надежды мало…

– Скажи уж прямо: ее совсем нет, – сумрачно усмехнулся Гийюй, наполнил чаши и, чуть подумав, продолжал – Не знаю, верить или нет, но есть слух, что Модэ вернулся неузнаваемым. В его охранной сотне одни свирепые рыжеволосые динлины, и без них Модэ не делает ни шагу… От всех своих воинов требует слепого повиновения. В колчане у него всегда свистящие сигнальные стрелы – куда Модэ их пошлет, туда, не задумываясь, должны стрелять и воины. За промедление, а тем паче за ослушание – смерть. Недавно он выстрелил в своего боевого коня. Некоторые из бывших рядом воинов не отважились на такое, за что и были немедленно казнены. Говорят, более десяти человек лишились голов. Народ в его уделе уверен, что молодой князь, будучи у юэчжей, потерял рассудок. Однако я вижу в этом конечно же не сумасшествие, а поступки зрелого повелителя войск.

– Модэ требует слепого повиновения, ты сказал? – Бальгур пристально смотрел на Гийюя.

– Да. И это правильно!

– Слепое повиновение… – прошептал Бальгур, закрывая глаза. – Слепое… незрячее повиновение…

Гийюй подумал, что сейчас старый князь похож на травознатца, пробующего на вкус некое снадобье: не ядовито ли?

– Хочу думать, Модэ образумится, – медленно начал Бальгур, – поймет, что ступил на путь, чреватый большими бедами. Ибо требовать слепого повиновения – это требовать бессердечия. Такое требование человека, власть имущего, породит людей двоякого рода: бессердечных действительно по слепоте – они опасны, и бессердечных по расчету – эти просто страшны! Ты согласен со мной, чжуки?

– Что-то не понимаю я тебя, князь Бальгур, – недоуменно поднял брови Гийюй. – Я знаю одно: Модэ – это тот человек, который способен возглавить наш будущий поход. Мы должны быть готовы поддержать его, если… если шаньюй воспротивится.

– Поход… – Бальгур пожевал губами. – Как бы до того времени кое-что не изменилось…

– Пусть изменится! – воскликнул Гийюй. – Что бы ни случилось, поход неизбежен! Или ты уже не веришь этому, князь Бальгур?

Бальгур задумался. Все очень походило на то, что Гийюй, решив-таки сместить Туманя, старается привлечь его в сообщники. Старый князь сомневался: как бы вместо похода в Великую Петлю не началась междоусобица внутри самой Хунну.

– Хм… поход, поход… – уклончиво проворчал он. – Хотелось бы, конечно, дожить…

– Князь Бальгур, мы еще вернемся на родину! Мы еще поохотимся в твоем Иньшане! – Гийюй выпрямился, расправил могучие плечи. – Мы должны готовить войска к походу и заставить князей делать то же самое. Я буду зорко следить за событиями в ставке и подам тебе условный знак, когда придет время. Эй, нукеры, еще один кувшин!..

К полудню облава замкнулась. В вершине центрального распадка поднялся столб дыма – сигнал, что руководители крыльев встретились. После этого всадники должны были начать цепью спускаться вниз, гоня на равнину зверей, оказавшихся внутри кольца облавы.

Сопровождаемые нукерами Гийюй и Бальгур заняли места в цепи выстроившихся на равнине стрелков. Ветер уже переменил направление и дул с гор. Сквозь разрывы в облаках проглядывало солнце. Тихо, спокойно было вокруг, негромко переговаривались стрелки, и так продолжалось довольно долго.

И вдруг, когда никто не ждал, на открытое место, не торопясь, выбежало небольшое стадо маралов – голов пять-шесть. При виде людей они разом остановились и, повернув обратно, скрылись в кустах. Стрелять из луков в них не стали – крупного зверя били копьями.

Справа и слева уже поднялся крик. По кустам словно пронесся ветер – это бежали дикие козы. Замелькали там и сям стрелы. Цепь пришла в лихорадочное движение, встречая копьями и стрелами обезумевших оленей, коз, рысей, медведей и разную мелкую живность.

Гийюй с помощью нукеров уже уложил здоровенного лося-самца и несколько коз.

Бальгур с копьем наготове невозмутимо поглядывал по сторонам, сохраняя приличествующую его возрасту степенность. Он первым заметил огромного дикого кабана, мелькнувшего в прибрежных зарослях, и успел предостерегающе крикнуть. В следующий миг кабан вырвался на простор. Старый князь за всю свою долгую жизнь ни разу не видел столь чудовищного зверя, – наверно, это был последний из какой-нибудь исчезающей породы. Почти черный, седовато-щетинистый по хребту, литой, как гранитный валун, вепрь двигался с проворством молодого дзерена. Стреляя на скаку, с обеих сторон наперерез ему неслись всадники. Кабан же, не обращая внимания на стрелы, летел прямо на Бальгура, оказавшегося как раз на его пути. Конь шарахнулся, взвился на дыбы, и князь, привстав в стременах, со всего плеча метнул тяжелое копье. Он еще успел заметить несколько стрел, косо торчащих из необъятного загривка кабана, но сразу вслед за этим мир вдруг перевернулся перед глазами Бальгура – кабан одним взмахом рыла швырнул в воздух коня вместе со всадником.