Текст книги "Частная жизнь Гитлера, Геббельса, Муссолини"
Автор книги: Владимир Ткаченко
Соавторы: Константин Ткаченко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 23 страниц)
На взлетно-посадочной полосе появился "юнкерс 52", и, спустя несколько минут, Скорцени уже пролетал над Берлином со стаканом бренди в руке. Через три часа "юнкерс" приземлился на аэродроме на берегу озера, близ Лотцена в Восточной Пруссии. Его ждал "мерседес", который в сгущавшихся сумерках повез Скорцени через лес. Автомобиль остановился перед шлагбаумом, и у Отто проверили документы. Автомобиль проехал по березовому лесу до следующего шлагбаума, где проверка документов повторилась. Машина снова двинулась и въехала наконец на участок, огороженный колючей проволокой, на котором вдоль извилистых дорожек в беспорядке располагались навесы и сараи, накрытые травой и камуфляжными сетками.
Скорцени провели в деревянное строение. Он очутился в прихожей, всю обстановку которой составлял расстеленный на полу ковер-букле. В комнате находилось ещё пятеро офицеров, и капитан из "Ваффен СС" представил его каждому из них по очереди. Скорцени нервничал, не слушая капитана, и когда тот удалился, закурил сигарету. Вскоре капитан вернулся и сказал: "Я проведу Вас к фюреру. Вы будете представлены и должны рассказать ему о своей военной карьере. Возможно, он задаст Вам несколько вопросов. Сюда, пожалуйста".
Скорцени потушил сигарету и, вздрагивая от волнения, последовал за офицерами. Они миновали ещё одну большую приемную и вошли в комнату с массивным столом, покрытым картами. В том возбужденном состоянии, в котором находился Отто, отдельные детали воспринимались им удивительно живо: картина Дюрера в серебряной раме, яркие занавески на окнах, ряд цветных карандашей, разложенных строго параллельно друг другу на письменном столе.
Дверь отворилась. Вошел фюрер. Офицеры щелкнули каблуками. Гитлер приветствовал их, вскинув руку и медленно приблизился. Он был одет в белую рубашку с повязанным черным галстуком и железным крестом первой степени на сером кителе. Офицеров представили одного за другим. Фюрер задавал каждому вопрос и затем переходил к следующему. Поговорив со Скорцени, который, будучи младшим из пяти присутствовавших, стоял в ряду слева, фюрер отступил назад и неожиданно спросил: "Кто из вас знает Италию?".
Ответил только Скорцени. Он сказал, что два раза побывал в Неаполе.
"Что Вы думаете об этой стране?"
Офицеры колебались, подбирая выражения, в которых подобало отвечать на такой вопрос. На фоне не слишком уверенных высказываний об Оси и фашизме голос Скорцени прозвучал резко и твердо.
"Я австриец, мой фюрер", – произнес он многозначительно.
Гитлер посмотрел на него, голоса присутствовавших умолкли.
"Можете идти, – произнес он наконец, – "а Вас, капитан Скорцени, прошу остаться".
Когда офицеры вышли, фюрер начал говорить с той оживленностью, переходящей в возбуждение, которое всегда вызывали в нем звуки собственного голоса.
"У меня есть для Вас очень важное задание, – начал он. – Муссолини, мой друг и верный товарищ по оружию, вчера был предан своим королем и арестован. Я не могу подвести и не подведу величайшего сына Италии в этот трудный для него момент. Для меня дуче – воплощение древнего величия Рима. При новом правительстве Италия отречется от нас. Я останусь верен своему старому союзнику и дорогому другу. Его нужно немедленно спасти".
На протяжении всей беседы Гитлер неотрывно смотрел Скорцени в лицо. Когда Отто выходил из комнаты и обернулся в дверях, чтобы отдать честь, Гитлер все ещё продолжал смотреть на него. Скорцени почувствовал головокружение и потом ещё долго не мог собраться с мыслями.
Не успел Отто оправиться от гипнотического воздействия взгляда фюрера, как его позвали в другую комнату, чтобы обсудить подробности полученного задания с генералом Студентом и рейхсфюрером Гиммлером. Гиммлер находился в состоянии крайнего раздражения. Он был уверен, что измена правительства Бадольо – лишь дело времени. Представители Италии уже находились в Португалии, пытаясь начать переговоры о сепаратном мире. Гиммлер быстро перечислил итальянцев, давая собственную оценку их благонадежности. Когда Скорцени взял ручку, чтобы записать эти имена, большинство из которых ему никогда раньше слышать не приходилось, Гиммлер набросился на него в бешенстве. "Вы спятили, как можно что-либо записывать! – кричал он. – Это же совершенно секретно. Вы должны запомнить эти имена. Даже фельдмаршалу Кессельрингу, главнокомандующему в Италии, как и немецкому послу, ничего не было известно о плане фюрера".
Позже Гиммлер снова гневно обрушился на него, возмутившись тем, что капитан закурил. "Эти вечные сигареты! – сказал он, глядя на Скорцени сквозь толстые стекла своих очков без оправы. – Можете вы что-то делать без сигареты во рту? Я вижу, вы совсем не тот человек, который нам нужен для этого дела".
Генерал Студент оказался более покладистым. После ухода Гиммлера они ещё раз обсудили план действий. Предполагалось, что в восемь часов утра следующего дня Скорцени отправится самолетом в Рим в качестве помощника Студента. Одновременно пятьдесят человек из подразделения Скорцени должны лететь из Берлина на юг Франции, а затем в Рим, чтобы присоединиться к первой парашютно-десантной дивизии, которая тоже должна быть отправлена в Италию.
Адмирал Канарис сообщил, что арестованный дуче находится на маленьком острове около Эльбы, и уже были получены распоряжения высадить на него парашютный десант, когда Скорцени убедил Гитлера в том, что место заключения находится на сотню миль южнее.
"Я Вам верю, капитан Скорцени, – сказал Гитлер, поднимаясь, чтобы пожать ему руку. – Вы правы. Я отменяю свой приказ о высадке десанта. У Вас есть план аналогичной операции на Маддалене? Если да, расскажите нам о нем".
Скорцени изложил план, который фюрер немедленно принял.
Проведение атаки планировалось на рассвете 27 августа. Но 26-го утром, когда немецкие войска уже готовились к отплытию, Муссолини переправили самолетом на материк, и его поиски возобновились. Но узнать, где его прячут, теперь оказалось уже не столь сложно. Было установлено, что гидросамолет Красного креста приземлился на Лаго ди Баччиано, а несколькими днями позже Скорцени вручили предназначавшееся для министерства внутренних дел шифрованное сообщение, в котором говорилось, что "осуществление мер безопасности вокруг Гран Сассо завершено". Сообщение подписал "Гуэли".
Подготовка экспедиции началась заново.
Скорцени видел три возможных варианта: наземная атака, высадка с парашютами или на планере. Остановились на последнем.
Срок проведения операции пришлось переносить из-за несвоевременной доставки планеров. В конце концов она была назначена на два часа дня в воскресенье 12 сентября. В час дня планеры с отрядом Скорцени кружили над аэродромом Пратика ди Маре, медленно набирая высоту. Погода стояла прекрасная. Стаи белых облаков неподвижно застыли в воздухе на высоте примерно десяти тысяч футов, и прорезавшие их планеры оказались в потоке солнечного света. В фюзеляжах планеров стояла невыносимая жара. Находившийся за спиной Скорцени капрал почувствовал себя плохо, а итальянский генерал Солети, примостившийся на узком настиле в центре хрупкого обшитого брезентом корпуса планера, вообще выглядел совсем больным. За несколько минут до двух часов Скорцени, глядя через проделанное в брезенте отверстие, увидел за краем висящего под планером облака крышу отеля.
"Надеть шлемы, – крикнул он, – спустить буксирные тросы!"
Планеры приземлялись в неожиданно наступившей тишине. Пилот и Скорцени могли разглядеть треугольное пространство за Алберго-Рифуджио, но по мере того, как оно приближалось, увидели не ровную площадку, на которую рассчитывали, а очень крутой склон горы. Приземлиться здесь оказалось невозможно. Придется, даже с угрозой поломки поломки планеров, садиться на неровной площади перед отелем.
Услышав гул моторов, Муссолини, сидевший у открытого окна своей гостиной, посмотрел на плавающие в небе облака и увидел планеры, скользящие вниз прямо над холмом, находящимся перед самым отелем. Когда ближайший из них опустился на землю, при звуках рвущегося брезента и ломающегося дерева, он увидел, как из разбитого фюзеляжа вывалилось несколько человек, бросившихся затем к нему. Сначала, даже в тридцати ярдах от входа в отель, он не мог разглядеть, кто это такие, но потом, увидев итальянского офицера, который изо всех сил кричал оторопевшим карабинерам: "Не стрелять! Не стрелять!".
"Не стрелять! – крикнул и сам Муссолини в открытое окно. – Там итальянский офицер. Все в порядке!"
"Ваше превосходительство! Ваше превосходительство!" – Лейтенант Файола, задыхаясь и крича, взбежал по лестнице, направляясь в комнату Муссолини. – Ваше превосходительство! Немцы!"
Он влетел в комнату, и увидев выглядывающего из окна пленника, истерически выкрикнул: "Закройте окно и не двигайтесь".
Скорцени пробежал участок пересеченной местности перед отелем и влетел в первую же увиденную им открытую дверь. Выбив стул из-под радиста, он разнес вдребезги аппарат и огляделся в поисках входа в отель. Выбежав из комнаты, он пустился бежать вдоль здания. Достигнув террасы, которая находилась на высоте примерно девяти футов над землей, Отто прыгнул на спину одного из своих людей, взобрался на террасу и тревожно осмотрел уходящую вверх неровную стену здания с рядами маленьких квадратных окон. В одном из окон второго этажа он увидел лицо Муссолини.
"Отойдите от окна, – крикнул Скорцени и побежал в сторону вестибюля.
"Тут все смешалось. Никто и не думал отдавать какие-либо приказы", вспоминал один из служащих отеля позже. Здание заполнили карабинеры, бросившие свой пост у пулеметов при первом появлении немецких штурмовиков и искавшие укрытие в вестибюле. По дороге многие из них бросали свои ружья и гранаты. Неизвестно зачем выкрикивая "Руки вверх", люди Скорцени прокладывали себе путь в здание, сам же он, раздвигая прикладом карабинеров, пробрался к лестнице и взобрался на второй этаж, перескакивая через три ступени разом. Здесь он свернул по коридору налево и распахнул дверь, которая по его предположению вела в нужную комнату.
Лицом к нему в центре комнаты стоял Муссолини. С ним был лейтенант Файола и ещё один итальянский офицер. Молодой унтерштурмфюрер вывел обоих в коридор. Внизу за окном планеры уже спустились на скалу, и эсэсовцы пробирались по холмам к отелю. До сих пор не было сделано ни единого выстрела.
Скорцени выглянул в коридор и приказал вызвать старшего из итальянских офицеров. Появился полковник, которому предложили капитулировать. Тот попросил время для того, чтобы обдумать требование, и Скорцени дал ему одну минуту. Но не прошло и этого времени, как полковник вернулся с бокалом красного вина. Вежливо склонившись, он протянул его Скорцени и торжественно произнес – "За победителя".
Внеся некоторую определенность в сложившуюся ситуацию, Скорцени повернулся, чтобы представиться Муссолини.
"Дуче! – провозгласил он, стоя по стойке смирно. – Фюрер прислал меня! Вы свободны". Муссолини заметил, что его освободитель сильно вспотел и "казался глубоко взволнованным".
Дуче протянул руки и на секунду прижал Скорцени к груди.
"Я знал, что мой друг Адольф Гитлер не покинет меня", – сказал он.
Его голос звучал чисто, но Отто поразил вид дуче, одетого в поношенный, плохо сидевший костюм. Выглядел он больным. Небритый, Муссолини казался постаревшим на много лет по сравнению с тем, каким Скорцени в последний раз видел его, гордо стоявшего на балконе палаццо Венециа. Глядя на его неподстриженные волосы, австриец вспомнил, какой привлекательной и величественной казалась эта голова раньше. Только большие темные глаза выдавали человека сильного и властного. Генерал Солети потом тоже говорил, что выглядел Муссолини изможденным. Казалось, единственным его желанием было вернуться домой в Рокка делле Каминате.
Однако в данный момент Скорцени прежде всего следовало выбраться с дуче отсюда. Предполагалось лететь на "хейнкеле" с аэродрома Аквилы, который должны были захватить парашютисты, но радист не мог соединиться с люфтваффе, чтобы вызвать самолет из Рима. В качестве альтернативы предполагалось использование более легкого самолета, который смог бы приземлиться и взлететь в долине. Он действительно вылетел и даже приземлился, но при этом повредил шасси. Взлететь на нем оказалось невозможно. На крайний случай планировалось посадить на плато легкий "Шторх". Капитан Герлах, первоклассный личный пилот генерала Студента, сумел это сделать. Однако и он очень сильно сомневался, что сможет снова поднять самолет в воздух.
Не догадывающийся ещё об этих опасениях Герлаха, Муссолини вышел из помещения в тяжелых лыжных ботинках. Как всегда в присутствии немцев он казался преисполненным непреклонной решимости. Доменико Антонелли, накануне приступивший к исполнению обязанностей управляющего отелем, подумал, что Муссолини уже снова вошел в роль диктатора. "Он двигался более решительно, говорил уверенно и выдвигал челюсть вперед".
Дуче предложил Гуэли и Файоле лететь вместе с ним. Сначала оба согласились, однако, когда пришло время вылета, Файола нерешительно спросил, можно ли ему поговорить с дуче.
"Говори же, – нетерпеливо сказал Муссолини. – Давай! Давай!"
"Дуче, – ответил Файола, заметно нервничая. – У меня жена и ребенок. Если Вы не возражаете, я бы лучше остался здесь".
"Очень хорошо, в таком случае оставайся".
Антонелли отметил суровый тон его ответа.
Перед отелем служащие стояли в ряд, как это раньше делали слуги в имениях, прощаясь со знатным гостем. Муссолини по очереди пожал каждому руку, произнося по несколько слов со снисходительностью диктатора, милостиво и одновременно высокомерно. Они с самого начала предполагали в нем эти качества, но прежде он их не обнаруживал.
"Большое вам спасибо, – сказал он им всем. – Я никогда вас не забуду".
Он направился к самолету, а немецкие солдаты и карабинеры, стоя смирно, отдавали ему честь на фашистский манер, громко выкрикивая: "Дуче! Дуче! Дуче!"
"Подошел капитан, который должен был везти меня на своем самолете", вспоминал Муссолини этот драматичный момент. – "Очень молодой человек по имени Герлах, ас. Прежде чем войти в самолет, я повернулся, чтобы махнуть рукой моей охране. Все они, казалось, были ошеломлены. Многие искренне были растроганы. У некоторых даже были слезы на глазах".
Герлах был слишком встревожен, чтобы обращать внимание на происходящее. Ему лишь с огромным трудом удалось посадить самолет на такой короткой и плохо подготовленной полосе, – настаивал он, – и он не ручается, что удастся взлететь с пассажиром на борту. Услышав, что Скорцени тоже собирается лететь, Герлах пришел в ужас.
Муссолини позднее признавался, что разделял опасения Герлаха, но не стал говорить этого. Один из карабинеров видел, как он согнулся, чтобы войти в маленький самолет. Он казался старым и больным в зимнем пальто, которое было ему велико, и черной широкополой фетровой шляпе, надвинутой на глаза; карабинер ощутил внезапную жалость к нему и восхищение его мужеством. Скорцени заметил, что он слегка заколебался, прежде чем забраться на заднее сидение, и то, что он не стал протестовать, вызывало уважение.
Мотор самолета взревел в полную мощь, когда двенадцать человек, буксировавшие его, по команде Герлаха отошли в стороны, и он с шумом понесся по неровному плато. Самолет набирал скорость, приближаясь к краю расчищенной полосы, но колеса не отрывались от земли. Край плато приближался, и, казалось, самолет наверняка сорвется с откоса глубокого оврага, как вдруг он оторвался от земли. В следующее мгновение он снова потерял высоту, и одно из его колес ударилось о скалу, откидывая машину влево и через край оврага вниз в долину. Он падал, в ушах Муссолини свистел ветер, а в это время Герлах пытался остановить падение. "В тот момент я испытал чувство истинного ужаса", – признавался Муссолини через год в беседе со швейцарским журналистом.
Карабинеры и эсэсовцы побежали вперед к выступу плато, следя за беспомощным падением машины на темные холмы долины. А потом, как будто по замыслу пилота, осуществлявшего этот эффектный взлет, самолет вышел из пике и, взяв направление на юго-восток, полетел в сторону долины Авеццано на высоте менее ста футов над землей.
Какое-то время в самолете стояло молчание. Прижатый к Скорцени Муссолини казался не столько напуганным, сколько печальным и обеспокоенным. Чтобы подбодрить его, Скорцени положил руку ему на плечо. Когда дуче обернулся, лицо его стало ещё бледнее. Но вскоре он заговорил, обращая внимание Скорцени на особенности сельского ландшафта внизу и рассказывая ему о событиях своей жизни, связанных с этими местами. На аэродроме Пратика ди Маре пассажиры Герлаха перешли в "хейнкель", моторы которого работали с таким ревом, что голоса Муссолини уже не было слышно. Он откинулся на сиденье, закрыв глаза, а потом, казалось, погрузился в сон.
Было уже темно, когда самолет приземлился в аэропорту Асперн в Вене. Муссолини вышел. Выглядел он крайне утомленным. Когда дуче приехал в отель Континенталь, где для него был приготовлен номер, Гитлер позвонил, чтобы поздравить его с освобождением. Муссолине не был расположен к разговору. Он коротко поблагодарил фюрера. "Я устал, – сказал он. – Очень устал. Мне нужно отдохнуть".
Однако явная забота Гитлера о его благополучии и выражение фюрером радостного удовольствия подействовали ободряюще, и когда спустя некоторое время Скорцени принес пижаму, в числе прочего приготовленную для него группенфюрером Кермером, шефом СС в Вене, он отказался надеть её. "Спать в одежде вредно для здоровья, – сказал он и улыбнулся с похотливм выражением, которое навело Скорцени на мысль о "богатом жизненном опыте дуче. – Я никогда ночью ничего не надеваю и советовал бы Вам делать то же самое".
Утром Муссолини выглядел посвежевшим. Он уже побрился и принимал бесчисленных посетителей. На него сильно подействовали взволнованные поздравления, угодливые изъявления уважения, подчеркнутый энтузиазм. Он уже не выражал желания уединиться в Рокка делле Каминате, а рассуждал о будущем фашизма и необходимости превратить его в республиканскую партию.
"Я совершил большую ошибку, – сказал он, – за которую мне пришлось расплачиваться. Я никогда не знал, что итальянский королевский дом был и остается моим врагом. Мне следовало сделать Италию республикой уже после завершения абиссинской кампании". И снова Скорцени видел перед собой человека решительного и уверенного в будущем.
13 сентября днем он вылетел из Вены в Мюнхен, где в аэропорту его встретили Ракель и дети. Ракель поразила его мертвенная бледность. Но он подошел к ней, "заговорив в своей обычной оживленной манере". Когда она спросила, что он теперь собирается делать, дуче сразу же заговорил о своих планах на будущее. "Я ни в коем случае не откажусь от своих намерений и сделаю все, что ещё можно для спасения итальянского народа", – сказал он. Муссоли говорил быстро, как будто опасаясь, что Рашель его перебьет или станет возражать. Они вместе отправились из аэропорта на Карлплац, где для него был приготовлен номер. Апартаменты оказались настолько роскошными, что Муссолини отказался спать в спальне и провел ночь в более скромной комнате, предназначавшейся для Ракель. Однако принять ванну он все же согласился. "Это было ему необходимо, – сказала Ракель, – ибо носки уже прилипли к его ногам".
Утром следующего дня его посетила Эдда. Это была трудная встреча, поскольку и Галеаццо тоже был в Мюнхене. 23 августа с помощью немцев и вопреки распоряжениям маршала Бадольо он уехал из Рима с Эддой и детьми. Чиано пытался получить у немцев визу в Испанию или Южную Америку, и после долгих ожиданий ему её выдали с тем условием, что он поедет через Мюнхен. Но немцы, и в частности Риббентроп, чья неприязнь перешла в ненависть, не желали выпускать его из рук. Сам Чиано, казалось, не осознавал до конца всей враждебности отношения к нему, и выехал в Германию без лишних опасений. Филиппе Анфузо, его бывший личный секретарь, рассказал, как он предостерегал Чиано от поездки в Германию. Чиано был в отчаянии и плакал. "Муссолини великий человек, – говорил он. – Настоящий гений". Зять не сомневался, что фюрер его простит. Но по приезде в Мюнхен возникли осложнения, воспрепятствовавшие его дальнейшей поездке. За ним и Эддой внимательно следило гестапо, и теперь их люди ждали в коридоре рядом с комнатой Муссолини, пока между дуче и графиней Чиано шел разговор.
Эдда просила отца принять Галеаццо. "Он объяснит все свои поступки", сказала она. Но, под влиянием Ракель, Муссолини отказался встречаться с зятем. Позднее, однако, он уступил и пообещал принять его через несколько дней. Но отношения его супруги к Чиано ничто не могло изменить. "Я его ненавижу, – повторяла она с романской страстностью и непоколебимостью. – Я убила бы его".
Прежде, чем эта встреча состоялась, Муссолини привезли из Мюнхена в Восточную Пруссию для встречи с Гитлером в его ставке. И здесь, в состоявшейся между ними беседе, судьба Чиано была окончательно решена.
"Ю-52" приземлился на аэродроме ставки, залитом солнечными лучами. К спустившемуся по трапу Муссолини Гитлер подошел со слезами на глазах. Они пожимали руки, молча глядя друг на друга. Довольно продолжительное время фюрер и Муссолини стояли одни, держась за руки.
Однако, атмосфера стала совсем иной, когда после этой встречи они уединились. Амбиции Муссолини, воскресшие было под влиянием восхвалений и лести в Вене и Мюнхене, явно угасали. Гитлеру он показался подавленным и апатичным. Как позднее говорил Муссолини, разговор начался с того, что Гитлер "вернул его к действительности", как это сделал в июле король.
"Что дуче собирается делать теперь?" – спрашивал Гитлер. Муссолини высказал предположение, что лучше всего было бы отойти от общественной жизни, чтобы избежать гражданской войны в Италии. Гитлер отрезал: "Глупости! Это совершенно невозможно. Весь мир из этого сделает тот вывод, что дуче больше не верит в победу Германии. Дуче следует пересмотреть свое отношение к этому вопросу. Без возвращения к власти сильного фашистского правительства в Северной Италии неизвестно, что станет с итальянским народом. Немецкие армии будут вынуждены действовать беспощадно – в соответствии с законами военного времени, им придется отступать до реки По или даже до Альп, оставляя за собой выжженную землю. Только варварские методы могут теперь спасти Италию", – решил Гитлер.
Муссолини вышел от фюрера ошеломленный. Графиня Чиано, видевшаяся с ним спустя несколько дней, говорила, что перед ней человек, лишенный собственной воли. Гитлер, рассказывая об этом разговоре Геббельсу, не скрывал своего разочарования тем Муссолини, которого Скорцени привез из Италии. Этот человек стал казаться ему куда менее значительным, чем раньше.
Дуче больше всех винил в своей катастрофе короля, разумеется, куда больше, чем Чиано, которого ненавидело немецкое руководство. В ответ на напоминание Муссолини о том, что Чиано все же муж его дочери, Гитлер немедленно отреагировал: "Это делает его предательство ещё более тяжким. Я должен внести полную ясность – снисходительность по отношению к предателям скажется повсеместно, и не только в Италии. Германия не может этого позволить. Мир должен увидеть пример заслуженной кары".
Муссолини принял условия Гитлера. Как ни жестоки были эти условия, он считал, что отказаться от них – значит обречь Италию на катастрофу. Кессельринг уже объявил прифронтовой зоной все области Италии позади линии германской обороны, на которые распространялось военное положение, и все действия, препятствующие успешному ведению войны, включая проведение забастовок, расценивались как уголовные преступления.
Муссолини вернулся в Мюнхен 17 сентября. "Физически он выглядит немного лучше, – писала в своем дневнике его жена. – Но мучиельное выражение глаз выдает его душевные страдания". По своему обыкновению он не стал делиться с Ракель своими сомнениями, сказав только, что провел "три дня, напряженно работая с Гитлером". На следующий день Муссолини заперся в своей комнате, чтобы подготовить обращение к итальянскому народу, которое должно было прозвучать по мюнхенскому радио вечером того же дня.
"Я отправилась с ним, – вспоминала Ракель, – в маленькую комнату радиостанции на Карлплац. Как ни странно это может казаться, но это – лишь второе его выступление по радио. В прошлом все они произносились перед публикой, хотя и транслировались по радио. Муж был не в лучшей форме, и прежде, чем начал говорить, его глаза встретились с моими. После паузы, которая, казалось, никогда не кончится, он начал".
Голос Муссолини звучал нервно, он глотал слова, часто произнося их неправильно, иногда нечленораздельно. Он рассказывал слушателям о своем аресте и драматичном побеге в манере, которая даже сторонником фашизма могла быть охарактеризована в лучшем случае как "журналистская". Пытаясь придать речи характерное для его былых выступлений мощное звучание, Муссолини призвал итальянский народ к исполнению своего долга и повелел ему идти за собой к победе.
СЛЕЗЫ ЭДДЫ, ДОЧЕРИ ДУЧЕ
Муссолини оставался в Германии несколько дней. За это время, между 15 и 17 сентября 1943 года он обнародовал шесть декретов. Они ознаменовали создание в Италии Социальной Республики и возобновление фашистского правления. Муссолини не стал протестовать против суда над участниками заговора 25 июля 1943 года, когда его отстранили от власти. Суд навязал ему Гитлер. Он принял условия фюрера, отдав приказ арестовать предателей и придать их суду.
Создав специальный трибунал декретом от 24 ноября 1943 года, Муссолини неуклонно выполнял данные Гитлеру обещания. В своих решениях трибуналу следовало "руководствоваться справедливостью, а также высшими интересами страны, находящейся в состоянии войны". Председатель трибунала должен был принимать решения, невзирая на то, кто предстанет перед судом. Было совершенно очевидно, кого имело в виду это анонимное приказание.
Вскоре по возвращении дуче в Италию Эдда посетила отца. Измученная поездкой в едва тащившемся военном эшелоне, она почти в истерике умоляла его спасти Галеаццо от немцев. "Не надо так расстраиваться, – сказал он нетерпеливо. И посоветовал ей обратиться в частную лечебницу. Ничем другим ей помочь он не сможет. Риббентроп представил ему "документальное свидетельство", полностью доказывающее "вероломство Галеаццо"". Чего стоили только его сношения с англичанами! Во имя Италии простить его невозможно.
Перед возвращением в Италию он встречался с Чиано, выполняя данное в Мюнхене обещание. Разговор был кратким и болезненным. "Ядовитый гриб", как назвал его Геббельс, пытался объяснить дуче свое поведение на Великом совете. Стоя с каменным выражением лица, дуче, казалось, почти не слушал Галеаццо, глядя на него с холодным выражением лица, безжалостно и непреклонно. Он так и стоял у камина, даже не попрощавшись с Чиано, когда тот уходил. Казалось, Муссолини уже решил продемонстрировать свою непоколебимость, доказать что предательство – преступление, единственным наказанием за которое может быть только смерть. "Я чувствую свое сходство с Данте, – говорил он за много лет до этого, – Поэт был так же последователен и непримирим. Он не прощал своих врагов даже в аду".
После этой встречи Чиано снова пытался выехать в Испанию, но немцы его не выпустили. Однако они позволили ему вернуться в Италию. Поверив тому, что обвинения с него сняли, Чиано вылетел из Мюнхена в Верону, где и был арестован немецкой и итальянской полицией.
Не одолев железной решимости своего отца, Эдда обратилась к Гитлеру, однако, и тот отказался вмешаться, чтобы спасти жизнь её мужа. Она грозилась обнародовать такие сведения, которые потрясут весь мир. Гитлер, как Муссолини сообщил Маццолини, "был выведен из равновесия" её угрозами и тем письмом, которое она ему написала. Через немецкое посольство дуче передал её просьбу отложить суд. Однако сам Муссолини, в соответствии с избранной им ролью, оставался непоколебим. Он не станет "откладывать суд ни на один день". Когда юрист Роландо Риччи, принимавший участие в подготовке конституции социальной республики, советовал не начинать суда, он отверг его предложение с той же непреклонностью. Эдда страстно молила его как отца и деда своих детей защитить Чиано. Но дуче отвечал: "Ради высших интересов Рима наши великие предки в случае необходимости, ни минуты не сомневаясь, жертвовали своими сыновьями. Здесь сейчас нет ни отца, ни деда. Здесь есть только дуче фашизма". Залившись слезами, Эдда выбежала из комнаты.
Теперь, находясь на грани нервного срыва, она последовала совету отца и поселилась в частной лечебнице в Рамиола близ Пармы под именем Эльзы Сантос. Джиованни Дольфин, один из секретарей Муссолини, описал её визит на виллу Фельтринелли. Дольфин, не видевший её прежде, был поражен необычайным сходством Эдды с отцом. "Она совсем не похожа на свои фотографии, – писал он в дневнике. – Это – вылитый Муссолини". У них одинаковые глаза, выражение лица, жесты, живость речи. Даже одна и та же нервная привычка резко откидывать назад голову, прерывая речь, и смотреть с почти гипнотическим напряжением на тех, с кем она разговаривает. Эдда была близка к отчаянию, хотя и пыталась скрыть свое состояние. Небрежно одетая, бледная и худая, она казалась такой же больной, как и её отец несколько недель назад. Когда, не добившись своей цели, она покидала виллу, было видно, как по её лицу текут слезы. Спустя два дня немецкого офицера, возглавлявший охрану виллы, вызвали в Верону, где от него потребовали объяснений, почему он позволил графине Чиано появиться на вилле. Немцы встревожились напрасно. Подготовка к суду над Чиано не прерывалась. Муссолини назначил председателем трибунала Альдо Виччини, старого юриста, разделявшего сомнения Роландо Риччи относительно законности выдвигаемых против подсудимых обвинений. Однако ему пришлось их преодолеть. У остальных же восьми членов трибунала никаких сомнений не могло быть: по крайней мере пятеро из них были убежденными фашистами. Из девятнадцати обвиняемых лишь шесть человек предстали перед судом, остальные, включая Гранди, выехавшего в Испанию вскоре после ареста Муссолини, скрывались за границей или сумели надежно спрятаться в Италии. В качестве подсудимых перед трибуналом предстали Эмилио де Боно, Туллио Чианетти, Джиованни Маринелли, Лучиано Готтарди, Карло Паречи и Чиано.
Суд начался в девять часов утра в воскресенье 8 января 1944 года в зале Кастельвеккио в Вероне. Члены трибунала, все в черных рубашках, сидели на возвышении за столом, позади которого висело черное полотнище с изображением фашистской эмблемы. Каждый из подсудимых накануне вечером получил анонимный подарок в виде миниатюрного гроба. Слева от судей находилась скамья с шестью заключенными, справа – места для журналистов и кинооператоров; по центру – скамья для представителей защиты, а за ней стулья для публики. На улице дождь сменился снегом, и зрители молча входили в помещение, поеживаясь от холода. Секретарь неприятным гнусавым голосом зачитал обвинение. Подсудимым предъявили обвинение в том, что "во время голосования, проводимого Великим советом фашизма 25 июля 1943 г. в Риме, они путем сговора между собой, предприняли действия, направленные на подрыв государства; распространяя ложные представления о приемлемых условиях сепаратного мирного соглашения, не только расшатывая моральные устои нации, но и препятствовуя таким образом ведению военным действиям и, тем самым оказывая помощь и содействие врагу".
