Текст книги "Частная жизнь Гитлера, Геббельса, Муссолини"
Автор книги: Владимир Ткаченко
Соавторы: Константин Ткаченко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 23 страниц)
И Геббельс вел себя активно. Наблюдал за обитателями и посетителями бункера, он ежедневно делал записи в дневнике. Участвовал во всех совещаниях, проводившихся Гитлером, и общался с ним в неофициальной обстановке. Тот же свидетель, Больдт, встретив Геббельса на одном из совещаний, написал потом: "Этот маленький худой человек выглядит бледным и осунувшимся. Он в основном молчит, вопросы задает редко, только внимательно слушает объяснения по картам. В его глазах, горевших прежде фанатичным блеском, затаилось выражение невыносимой боли".
Последней надеждой обитателей бункера была 12-я армия генерала Венка, которой предстояло начать 22 апреля операцию деблокирования, прорываясь в Берлин с юго-запада. Гитлер специально отправил Кейтеля в штаб 12-й армии, чтобы он ускорил проведение этой операции. Сам он окончательно решил не уезжать на юг, о чем и сказал Гиммлеру, прибывшему из "Хоэнлихена", но своим приближенным разрешил покинуть Берлин – всем, кто этого хотел. Это был последний шанс спастись, которым воспользовались многие.
Геринг потребовал от Гитлера передачи ему всей власчти, а Гиммлер встретился на севере Германии со шведским послом, графом Бернадоттом, и уполномочил его просить западных союзников принять капитуляцию германской армии.
В это же время Гитлера посетил в бункере Шпеер с прощальным визитом и признался фюреру, что намеренно не исполнил его приказ о полном уничтожении всех стратегически важных сооружений. Гитлер выслушал его признание с кривой усмешкой. Он был необычно спокоен и объяснил Шпееру, что окончательно решил застрелиться, и приказал, чтобы его тело сожгли, чтобы оно не досталось на потеху врагам. Геббельс сказал, что считает такое решение правильным, ибо добровольная смерть – единственный достойный выход для фюрера. Только Борман ещё пытался убедить фюрера изменить свое решение. Сам он не собирался умирать ради того, чтобы обрести ореол мученика: хотел жить, жить дальше. В это время русские танки уже проносились по улицам Берлина, и спастись можно было только по воздуху или же прорвавшись через позиции русских.
В тот же день произошло прощание с генералами Йодлем и Кейтелем. Вслед за ними незаметно улизнул Риббентроп, а Шпеер покинул бункер ранним утром 24 апреля.
С отлетом Ханны Райч, которая увозила раненого генерал-фельдмаршада Грейма, назначенного Гитлером вместо Геринга командующим люфтваффе, обитатели бункера воспользовались последней возможностью передать письма во внешний мир. Магда Геббельс послала письмо своему старшему сыну Гаральду Квандту, находившемуся в плену. Письмо сохранилось. Оно имеет пометку: "Написано 28 апреля 1945 года в бункере фюрера". В письме говорилось следующее:
"Мой дорогой сын! Мы уже шесть дней живем здесь, в этом бункере. Здесь все мы: твой папа, пять твоих маленьких сестренок и братишка и я, закончим свою жизнь как национал-социалисты, единственно возможным и достойным способом. Не знаю, дойдет ли до тебя это письмо. Может быть, все же найдется добрая душа, которая передаст тебе мой последний привет. Ты должен знать, что я здесь осталась против воли твоего папы, и фюрер ещё в прошлое воскресенье предлагал мне помощь, чтобы выбраться отсюда. Ты меня знаешь, ведь мы – одна кровь! У меня не было сомнений. Наша идея для меня все: все прекрасное, доброе и благородное, что у меня было в жизни. Мир, который настанет после ухода фюрера и национал-социализма, не стоит того, чтобы в нем жить; поэтому, уходя из жизни, я возьму с собой и детей. Им будет плохо в той жизни, которая настанет после нас; поэтому милостивый Бог простит меня за то, что я сама дам им избавление. Ты же должен жить, и я прошу тебя только об одном; никогда не забывай, что ты – немец; не совершай поступков, противных твоей чести, и не делай ничего такого, что бросило бы тень на нашу смерть. Дети ведут себя чудесно! Они обходятся без всякой помощи в этих странных обстоятельствах. Сами укладываются спать, сами умываются, сами кушают – и все без плача и хныканья. Бывает, что снаряды рвутся прямо над бункером, и тогда старшие прикрывают собой младших, и их присутствие здесь – это милость Божия, хотя бы потому, что их смех, который иногда звучит, ободряет нашего фюрера. Вчера вечером фюрер снял свой золотой партийный значок и прикрепил мне на платье; я была счастлива и горда. Дай Бог, чтобы у меня хватило сил совершить свой последний и самый тяжкий долг. У нас теперь только одна цель: быть верными фюреру и умереть вместе с ним; ведь то, что мы можем окончить жизнь рядом с ним, – это милость судьбы, которой ни в коем случае нельзя пренебречь!
Гаральд, милый, я хочу передать тебе самое ценное из того, чему научила меня жизнь: будь верен себе, будь верен людям и будь верен своей стране – как бы не препятствовали тебе обстоятельства! Заканчиваю; этот лист дописан, а новый начинать тяжело; не знаю, что ещё сказать; хотя я хотела бы отдать тебе всю свою любовь и все свои силы и забрать у тебя всю печаль о нашей гибели. Держись достойно, постарайся вспоминать о нас с гордостью и радостью. Каждый человек должен когда-то умереть, и кто знает, что лучше: жить недолго, но достойно и умереть мужественно или терпеть долгие дни позора и унижений!
Ну все, надо отдавать письмо: его увезет с собой Ханна Райч, она отсюда улетает. Я обнимаю тебя – искренне, от всего сердца, со всей материнской любовью! Мой милый сын, живи для Германии! Твоя мама".
Партийный значок, о котором писала Магда, был сделан из чистого золота. Вскоре после того, как Гитлер передал его ей, её встретил Науманн, вспоминавший потом, что она выглядела совершенно счастливой: на короткое время она забыла о том, какое страшное дело ей предстояло вскоре совершить.
Геббельс тоже воспользовался этой последней возможностью послать письмо своему сыну Зигфриду от одноногой любовницы.
В письме говорилось:
"Милый Зигфрид! Мы сидим взаперти в бункере фюрера, неподалеку от рейхсканцелярии, и боремся за свою жизнь и честь. Одному Богу известно, когда кончится эта битва. Я же знаю одно: живой или мертвый, я не покину этого бункера, не сохранив своей чести и славы. Думаю, что мы с тобой вряд ли ещё увидимся, так что это, наверное, последние строчки, которые от меня получишь.
Живи во благо, мой сын! Встретимся ли мы ещё – не знаю, все в руках Божьих! Если этому не суждено сбыться, то помни с гордостью о своем отце, который и перед лицом невзгод остался верным фюреру, его чистым и святым делам. Желаю всего наилучшего, с приветом от всего сердца. Твой отец".
Когда письмо было уже написано, Геббельс получил известие о гибели под русскими бомбами фрау Эльзы и своего сына Зигфрида. Тогда он решил письмо переписать и направить его на имя своего пасынка, сына Магды от первого брака. Письмо теперь начиналось: "Милый Гарольд!.."
Пришло известие об убийстве Муссолини и его любовницы и о том, что толпа, надругалась над их трупами. Прослушав сообщение о позорном конце дуче, Геббельс сказал Науманну: "Вот ещё одно свидетельство того, что не стоит, ни при каких обстоятельствах, попадать живым в руки врагов. В связи с этим я припоминаю, что фюрер как-то сказал, что в случае захвата в плен таких деятелей, как Черчилль и Сталин, им должно быть гарантировано почетное обращение. Вот каковы мы, немцы: мы лучше тех, кто называет нас "варварами"!"
Незаметно наступило утро 30 апреля.
После обеда, вскоре после 15 часов, все услышали выстрел, резко прозвучавший в тесном пространстве бункера. Гитлер пустил пулю себе в рот.
Смерть Гитлера означала полную перемену обстановки в бункере. Первым её следствием было то, что Борман, вся власть которого служила до сих пор продолжением власти фюрера, теперь как бы вышел из тени и превратился в одну из ключевых фигур. Впрочем, для Геббельса, ставшего рейхсканцлером, он, напротив, утратил теперь всякий авторитет, тем более что между ними и раньше не было никакой дружбы. К тому же Геббельс быстро понял, что Борман, как и все остальные, занят только одной мыслью – о том, как бы побыстрее скрыться из бункера. Борман отправил Деницу телеграмму, извещавшую, что тот стал преемником Гитлера, но о смерти фюрера не упомянул. В ответ Дениц телеграфировал Гитлеру о своем согласии и поклялся ему в полной верности.
Ночью 30 апреля Геббельс и Борман провели совещание, на котором решили, что в силу полученных от Гитлера высоких полномочий, должны теперь установить связь с маршалом Жуковым и добиться перемирия. После этого, как они полагали, Дениц будет вести переговоры. Русские сообщили, что готовы принять парламентера, и к ним был отправлен генерал Кребс с предложением о перемирии. Ответ Жукова пришел в середине дня: он требовал безоговорочной капитуляции всех обитателей бункера. Геббельс провел совещание, на котором требование Жукова признали неприемлемым.
Ультиматум, полученный от Жукова, определил все дальнейшие действия Геббельса.
1 мая после 15 часов Геббельс занялся семейными делами.
В последние пять часов, оставшихся им до смерти, Геббельс и Магда попрощались с друзьями, в том числе – с Науманном и Швагерманном. Науманн побыл с ними ещё некоторое время. Все остальные обитатели бункера готовились к прорыву через позиции русских войск, который они намеревались совершить ночью. Предполагалось с наступлением темноты попытаться пройти через фронт в нескольких местах, чтобы потом отправиться на юг или на запад. Швагерманн пришел к Геббельсу и рассказал ему о формировании групп прорыва. Группа под командованием Науманна должна была отправиться в 22 часа 30 минут. Она была одна из последних; все попытки прорыва следовало закончить до полуночи, потому что на этот час была назначена, по сообщению коменданта Берлина генерала Вейдлинга, сдача города русским. Геббельс дал Швагерманну свои последние указания. Он хотел, чтобы тела его и Магды были сожжены после смерти так же, как это было сделано с телами Гитлера и Евы. Швагерманн обещал. После этого Геббельс решил сделать своему адъютанту хороший прощальный подарок и вручил ему на память фото Гитлера в рамке, с собственноручной подписью фюрера, которое он подарил Геббельсу ещё в давние довоенные годы. Швагерманн вышел и распорядился собрать побольше топлива для погребального костра.
Большую часть оставшегося времени Геббельс потратил на то, чтобы сделать последние записи в дневнике. Эти страницы он писал с убеждением, что каждая строка будет иметь историческое значение. Всего получилось около шести тетрадных страниц, которые он передал Науманну, уже готовому немедленно отправиться в путь. Новоиспеченный рейхсканцлер не сказал в своих записях почти ничего нового. В основном это были жалобы: на то, что тотальная война начата слишком поздно; на западный мир, не желающий замечать угрозы большевизации всей Европы; на опрометчивые действия Черчилля и Рузвельта, разрушивших "национал-социалистическую Германию единственную державу, способную противостоять большевистской опасности".
Вечером за ужином Магда дала своим детям сильное снотворное и уложила в постель. После этого она дала им яд. Было около 20 часов 30 минут, когда Науманн (заместитель государственного секретаря в министерстве Геббельса), Швагерманн (адъютант Геббельса) и Pax (его личный шофер) увидели Геббельса и Магду, которые, взявшись за руки, выходили из своей комнаты. Лицо Магды покрывала смертельная бледность; она тяжело опиралась о руку мужа; Геббельс же был очень спокоен. Он обратился ко всем троим подчиненным: сначала к Науманну, а потом – к остальным, и поблагодарил их за верную службу. Его слова звучали ясно и подчеркнуто четко. Он даже попытался улыбнуться, объяснив, что они с Магдой решили избавить их от лишнего труда и самим подняться по лестнице, чтобы их тела не пришлось потом тащить наверх. Магда не смогла произнести ни слова, только протянула руку Науманну, которую тот молча поцеловал. Геббельс тоже замолчал и больше не говорил ничего. Он медленно снял перчатки, осторожно стянув их с пальцев, снова подал руку Магде, и оба стали медленно подниматься по лестнице. Науманн и остальные постояли внизу, провожая их взглядами, а потом, когда Магда и Геббельс скрылись из виду, тоже ступили на лестницу. Через некоторое время, показавшееся, по словам Науманна, невыносимо долгим, раздались выстрелы: сначала один, потом, сразу же – другой.
Науманн тоже носил в кармане ампулу с ядом мгновенного действия, которую ему вручил фюрер в благодарность за преданность; но он решил, что воспользуется ею только для того, чтобы избавиться от пыток и истязаний. Он хотел жить, потому что у него были жена и дети, о которых нужно было позаботиться. "Стоя на нижней ступени лестницы, – вспоминал Науманн, – я с беспокойством ощупал маленькую ампулу, спрятанную в нагрудном кармане. Я знал, что Магда должна была раскусить точно такую же ампулу перед тем, как её муж выстрелил ей в висок. Также должен был поступить и Геббельс: стреляя в себя (нажимая на курок), он должен был одновременно раскусить ампулу.
После того, как прозвучали выстрелы, Науманн должен был действовать быстро, чтобы успеть подготовить свою группу к прорыву. Швагерманн пошел наверх, выполнять последний приказ своего начальника. Рядом с телом Геббельса он нашел медальон, выпавший из кармана френча, в котором оказались светлые женские волосы. Это были волосы Риты, о ней вспомнил Геббельс в последнюю минуту своей жизни.
Швагерманн облил тела бензином и подождал, пока пламя разгорится. Но времени уже не было; как только пламя охватило тела, он бросился вниз, в бункер.
Было около 9-ти часов вечера 1 мая. Перед смертью Геббельс распорядился взорвать бункер, когда все его покинут, и Швагерманн попытался исполнить его приказ, но едва не погиб под обстрелом, сметавшим все с лица земли и бросил эту затею. Тем временем пламя едва лизало обгорелые тела Йозефа и Магды, а потом, придавленное легким туманом свежей весенней ночи, постепенно потухло совсем.
Рано утром пришли русские военные. Они осторожно спустились в бункер с автоматами наготове и тщательно обыскали его, заглядывая во все комнаты и не находя ничего, кроме мусора и мертвых тел. Потом они поднялись по лестнице в сад рейхсканцелярии и увидели там, в воронке от взрыва, труп Йозефа Геббельса. Одна его рука, обугленная и скрюченная, была поднята вверх, как будто приветствуя победителей.
Солдаты не тронули тела и не стали их хоронить, пока не прибыли специалисты по опознанию. Они привезли с собой Фриче, который перед этим без особых приключений попал в плен, и ему пришлось принять участие в неприятной процедуре идентификации трупов. Сделали фотографии – последние в карьере этого человека, запечатленного при жизни на бесчисленном множестве снимков. Эти последние изображения Геббельса выглядят ужасно.
Потом трупы Геббельса и его жены закопали в изрытую и перепаханную взрывами землю завоеванного города. Ни один человек не может теперь сказать, где лежат их тела.
3. Муссолини
РОЖДЕННЫЙ ДЛЯ НАСИЛИЯ
Бенито Муссолини прославился не только тем, что был дуче – вождем итальянских фашистов, но и как любитель насиловать женщин.
Будучи подростком, он изнасиловал бедную девушку Вирджинию. Отнюдь не проститутку, а просто "бедную", как он писал в своей автобиографии. "Но она имела приятный цвет лица, – продолжал Муссолини, – и была довольно хорошенькой... Однажды я поднялся с нею наверх, бросил её на пол за дверью, и она стала моей. Девица поднялась с пола, плача и оскорбляя меня в промежутках между всхлипываниями. Она заявила, что я её обесчестил. Возможно, так оно и было. Но что это за честь?"
Муссолини родился 29 июля 1883 года в Варнано-дей-Коста, старой деревушке, лежащей на вершине холма, в селении Довиа близ местечка Предаппио. Он появился на свет в два часа дня в воскресенье.
Его отец был кузнецом, и сын всегда гордился этим. "Я человек из народа, – любил говорить он. – Я понимаю народ, потому что я часть его". В 1936 году стену сельского дома вмонтировали мемориальную доску, которая сообщала прохожим: "на этой ферме жили и работали предки Муссолини крестьяне". Однако они принадлежали к классу, который дуче впоследствии стал презирать – "мелкой буржуазии". Его дед владел фермой, на которой родился его отец – лейтенант национальной гвардии. Мать Муссолини, Роза, школьная учительница, тихая, религиозная женщина, нежная и добрая. "Уважаемой всеми, – как писала после её смерти выходившая в Форли газета "Пенсьеро романьоло", – за её добродетели, а также за любовь и ум, которые она проявляла, выполняя свое благородное призвание". Розе приходилось во всем экономить, да иного и быть не могло, ибо её муж Алессандро, квалифицированный кузнец и владельцец молотилки, не очень-то интересовался работой и большую часть времени уделял не наковальне, а политическим дискуссиям. Он нигде не учился, но нельзя сказать, что был необразован: в нем чувствовался ум. Он писал статьи в различные социалистические журналы, а также в местную прессу – республиканскую "Пенсьеро романьоло". Его сыновья впоследствии рассказывали, как он целыми часами читал им отрывки из политических произведений, которые они не понимали. Подобно многим жителям Романьи, этой красивой гористой области Италии, лежащей между Тосканой и Эмилией, Алессандро фанатично придерживался своих политических взглядов и страстно отстаивал их. Он начал свою деятельность в Предаппио, в местном отделении Интернационала и, как и его отец, сидел за свои убеждения в тюрьме. Старшего сына Алессандро назвал Бенито по имени мексиканского революционера Бенито Хуареса, руководителя кровавого восстания против императора Максимилиана, и дал ему также два других имени – Амилькар в честь анархиста из Романьи и Андреа в честь Андреа Коста, одного из создателей Итальянской социалистической партии.
Дом, в котором жила семья Муссолини в Довиа, представлял собой полуразвалившийся особняк, известный под названием "дворец Варано", где семья ютилась в двух комнатах второго этажа. Чтобы добраться до этих комнат приходилось проходить через комнату, которую Роза Муссолини использовала как класс для занятий, а во время летних каникул муж хранил здесь пшеницу, которую успевал намолотить с помощью самодельной машины.
Бенито со своим тихим, толстым маленьким братом Арнальдо спал в кухне, где хранились дрова; его сестра Ядвига спала с родителями в другой комнате. Там семья проводила все дневные часы. Дети играли, рассматривали картинки в книгах отца и в газетах, которые хранились в книжном шкафу у стены. Но когда Бенито достаточно подрос, чтобы держать отцовские кузнечные инструменты, его отправили работать в кузницу. Там он нередко получал подзатыльники, если не уделял должного внимания работе или пугался летящих искр.
Денег на еду не хватало. Роза Муссолини получала в школе всего пятьдесят лир в месяц, а большую часть из того, что зарабатывал Алессандро, муж тратил на свою любовницу. Овощной суп, редька и цикорий, с лепешками на муке и воде – вот и вся их еда.
Бенито был трудным ребенком. Непослушный, задиристый, своенравный и угрюмый, он быстро выходил из себя, когда его провоцировали. Часто приходил домой в разорванной одежде, с разбитым и исцарапанным лицом, подравшись с другими деревенскими ребятами, когда его обходили при дележке выручки, полученной от браконьерства, которым он занимался вместе с ними. Но несмотря на агрессивный темперамент и откровенное упрямство, Бенито оказывался способен на проявление теплых чувств и глубокую привязанность. Брат и сестра обожали его, и даже деревенские ребята, с которыми он так часто ссорился и дрался, вспоминали многие годы спустя его редкую доброжелательную улыбку и непоколебимую верность дружбы, если им удавалось её завоевать. Они вспоминали, что он был не только бойцом, но и мечтателем. Мог часами сидеть, опершись подбородком на руки, наблюдая за птицами или любуясь окрестностями, внимательно и настороженно всматриваясь своими темными глазами в то, что привлекало его внимание. "В один прекрасный день я удивлю мир", – говорил он матери.
С годами Бенито становился все более высокомерным, все менее контролируемым. В школе подлезал под парты и щипал за ноги других учеников. По воскресеньям, когда Роза водила детей на мессу по размытой дороге, которая вела к церкви, заставляя детей снимать ботинки, чтобы их не запачкать, Бенито всегда отставал ото всех, наподдавая камешки босыми ногами. В церкви он никогда не задерживался. Говорил, что его тошнит от запаха ладана, а облачения священнослужителей, свет горящих свечей, пение и звук органа действовали на него угнетающе. Он дожидался остальных, сидя на верхушке дерева и швыряя камни в детей, идущих в воскресную школу.
Когда ему исполнилось девять лет, его отдали в школу в Фаэнцу, надеясь на то, что жесткая дисциплина "салезских отцов" позволит добиться того, чего не удалось его родителям. Атеистически и антикатолически настроенный Алессандро протестовал против того, чтобы отдавать своего непослушного сына на попечение церкви, но понимая, что сам он не может держать его под контролем, отвез его туда – в повозке, запряженной ослом.
"Я не помню, чтобы меня особенно удручало расставание с братом и сестрой, – писал позднее Бенито. – Ядвиге было всего три года, Арнальдо семь лет. Но меня угнетало то, что приходилось расстаться с маленькой птичкой, которую я держал в клетке у окна. В день отъезда я поссорился с приятелем и попытался ударить его, но промахнулся и попал кулаком в стену, настолько сильно повредив пальцы, что пришлось отправляться в путь с забинтованной рукой. Уезжая, я расплакался".
Бенито помнил, что едва они отъехали от Довиа, осел споткнулся и упал, а отец ворчал, осыпая животное проклятиями, и бормотал, что это плохое предзнаменование. На улице стоял октябрь, с деревьев падали листья, ручьи стремительно несли свои воды, виноградные листья становились из красных желтыми. Днем отец с сыном прибыли в Фаэнцу. Алессандро постучал в тяжелую дверь школы, передал сына директору, затем нагнулся и поцеловал его на прощание с грубоватой нежностью. Когда дверь за ним закрылась, Бенито снова расплакался. Директор отвел его во двор, где играли другие дети, и мальчик молча наблюдал за ними, стоя одиноко в углу, всеми покинутый и злой.
Он ненавидел школу. Ненавидел "отцов", особенно классного руководителя с его пугающим пронзительным смехом, ненавидел других ребят, и в первую очередь детей богачей, сидевших за отдельным столом и получавших лучшую еду. Он даже и не пытался работать. Однажды "отец" ударил его. Мальчик не замедлил ему ответить и швырнул в педагога чернильницей.
Бенито дружил только с одним мальчиком, у которого был такой крепкий череп, что он позволял Бенито ради забавы ударять себя по голове кирпичом. Во время драки со старшим мальчиком Бенито вытащил перочинный нож и пырнул своего противника, после чего директор решил ради защиты интересов других учащихся исключить из школы этого трудновоспитуемого ребенка. Однако, поразмыслив, он решил оставить Бенито до конца учебного года. Недовольный строгой дисциплиной, бесконечными проповедями, лекциями о грехе, он на первом же причастии признался в длинном перечне грехов, настоящих и мнимых. "Отцы" вздохнули с облегчением, когда он покинул школу, а один из них впоследствии говорил, что никогда не встречал такого трудного ученика.
Бенито отправили в школу Джосуе Кардуччи в Форлимпополи, директором которой был брат поэта Вальфредо. И здесь он оставался таким же глубоко несчастливим и так же безнадежно трудным для воспитателей. Во время драки с мальчиком, толкнувшим Бенито под руку, когда тот писал, юноша потерял над собой контроль, вытащил перочинный нож и ударил соседа в живот. Последовало очередное исключение из школы.
Но несмотря на свой необузданный нрав и отказ выполнять работу, которая казалась ему тягостной и бесполезной, Бенито считали весьма неглупым парнем. Его вновь зачислили в школу в Форлимпополи в дневной класс. Три года спустя в возрасте восемнадцати лет он сдал последние экзамены, получив диплом с правом заниматься преподавательской деятельностью. Бенито не изжил своего необузданного темперамента и угрюмой независимости, но обнаружил тягу к знаниям и стремление к учебе. Кроме того Муссолини любил к декламацию, что стало его настоящей страстью. Стоя на лежащих у самого Предаппио холмах, он декламировал своим поставленным уже голосом лирические и патриотические стихи Кардуччи. Одним из ранних ораторских триумфов Муссолини стало его выступление в любительском театре Форлимпополи, где по решению своих школьных начальников он выступил с полной драматизма и эмоций речью, посвященной памяти Джузеппе Верди.
13 февраля 1902 года Бенито принял участие в конкурсе на замещение вакантной должности в школе в Пьеве-ди-Саличето в коммуне Гуалтьери. Члены городского совета – социалисты предпочли политические взгляды Бенито воззрениям других, более старших по возрасту и опытных преподавателей и отдали должность ему. Муссолини появился в городе в черной шляпе с широченными полями и в длинном черном галстуке. По бледному лицу с большими черными глазами его можно было принять за поэта или революционера, а Бенито предпочитал считать себя тем и другим. "В то время я вел богемный образ жизни, – говорил он. – Умеренные респектабельные социалисты Гуалтьери – это социалисты, вылепленные из лапши, слабые и мягкие, как спагетти". Он даже не пытался скрывать своего презрения к ним. "Такие люди, – продолжал Муссолини, – никогда не смогут устранить царящую в мире несправедливость". Он был человеком беспокойным и нетерпеливым, активно стремившимся наложить на все свой отпечаток, сделать что-то такое, что могло бы поразить мир и бросить ему вызов, вместо того, чтобы работать преподавателем в деревенской школе в классе из сорока человек.
ПЕРВАЯ ЛЮБОВНИЦА
В Гуалтьери у Муссолини появилась первая любовница – красивая двадцатилетняя женщина, жена солдата. Бенито обращался с ней исключительно жестоко. "Наша любовь была неистова, наполнена ревностью, – признавался он с каким-то диким восторгом. – Я делал с нею все, что мне хотелось". Они ссорились, дрались и прелюбодействовали с тем отчаянным самозабвением, которым характеризовались впоследствии все любовные похождения времен его юности. Однажды он ранил её, глубоко всадив в бедро нож, который по-прежнему всегда носил с собою. Всякий раз Бенито терроризировал и запугивал её и, занимаясь с нею любовью, прибегал к насилию, удовлетворяя свой эгоизм. Солдатка стала не первой женщиной, с которой он так обращался. Еще будучи студентом в Форлимпополи, Бенито посещал местный бордель, где наткнулся на проститутку, о дряблом теле которой, "выделявшем пот из всех пор", рассказано в отрывках из его автобиографии, написанной им в тюрьме Форли в октябре 1911 года. Там описываются также его налеты на танцплощадки вместе с другими хулиганами и драки за обладание девочками.
На протяжении всей своей жизни Муссолини вспоминал эти бесчинства юности с гордостью и удовольствием, любил говорить и писать о своем насилии и страстях. В 1902 году, подстегиваемый, как он отмечал позднее, желанием избавиться от надоевшей рутины, Бенито поехал в Швейцарию на правах "рабочего без средств". Он утверждал, что там преодолел долгие дни голода и отчаяния, болезней и тюремного заключения, не имея в кармане ни гроша, кроме никелевого медальона с изображением Карла Маркса. Бенито спал под мостом в картонных коробках, в общественной уборной вместе с польской беженкой, студенткой медичкой, любовные утехи которой оказались "незабываемы". В июле он нашел работу помощника каменщика и написал из Лозанны другу о своих мытарствах.
"Работал по одиннадцать часов в день за 32 чентезимо в час. В день двадцать один раз поднимался с нагруженной кирпичами тачкой на второй этаж строящегося здания. Под вечер мышцы на руках вздувались. Питался картошкой, запеченной в золе, бросался в постель – на кучу соломы – прямо в одежде. На следующее утро ровно в пять просыпался и снова шел на работу. Меня охватил страшный гнев беззащитного существа. "Хозяин" вывел меня из себя. Наступил субботний вечер. Я сказал "хозяину", что хочу уходить и попросил уплатить мне за работу. Он пошел к себе в контору, а я остался в коридоре. Вскоре он вышел. С нескрываемым гневом швырнул мне в руки двадцать лир и несколько чентезимо, заявив: "Вот твои деньги, ты их украл". Я прямо окаменел. Что мне было с ним делать? Убить его? Что я ему такого сделал? Ничего. А почему он так себя вел? Потому что я был голодным, и у меня не было ботинок. Я до предела износил пару на камнях стройки, и у меня кровоточили руки и подошвы ног".
Позднее, по его словам, Бенито работал землекопом и разнорабочим в мясной лавке, затем посыльным в винном магазине и на шоколадной фабрике. Однажды его арестовали за попрошайничество на улицах Лозанны, а в другой раз – в Женеве, когда он оказался без работы и напал на "двух англичанок, сидящих на скамье со своим завтраком – хлебом, сыром, яйцами. Я не мог удержаться, – признался он. – Набросился на одну из ведьм и вырвал у неё из рук еду. Если бы они попытались сопротивляться, я бы задушил их – задушил бы, поверьте мне!"
К концу лета он подыскал постоянную работу и больше не голодал. Поскольку рабочие, с которыми Бенито общался, считали его интеллигентом, ему предложили пост в секретариате лозаннского отделения Профсоюза каменщиков и работников физического труда, где он стал ответственным за пропаганду. Муссолини давал также уроки итальянского языка и получал деньги за статьи, в которых излагал особую форму анархического социализма. Здесь Бенито давал волю своему антиклерикализму и извращенному чувству социальной справедливости, демонстрируя злобную враждебность по отношению к тем людям и классам, к которым питал личную неприязнь. Он стал много читать, настойчиво и бессистемно, как будто хотел за несколько месяцев постичь всю историю политической философии. В спешном порядке Муссолини ознакомился с различными работами Лассаля, Каутского, Кропоткина, Маркса и Шопенгауэра, Штирнера и Ницше, Бланки и Бертони, заимствуя у них идеи, искажая и развивая их. Позднее он накинулся на Бабефа, Прудона, Канта и Спинозу, Гегеля, Фихте, Сореля и Гюйо. Все, что он читал, оказывало на него огромное влияние, так что одна женщина, с которой Бенито повстречался в Женеве, имела полное основание сказать, что "его философские взгляды всегда отражали мысли последней прочитанной им книги". Муссолини черпал вдохновение не в произведениях Маркса, которого так и не понял, а в трудах и полной драматизма жизни Луи Огюста Бланки, неистового французского революционера, а также князя Петра Алексеевича Кропоткина, русского анархиста. Примечательно, что единственным произведением, упомянутым в его автобиографии, стала книга Гюстава Лебона "Психология толпы".
