Текст книги "Частная жизнь Гитлера, Геббельса, Муссолини"
Автор книги: Владимир Ткаченко
Соавторы: Константин Ткаченко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 23 страниц)
Гитлер был испуган и шокирован. Он отказался встречатся с Мартой и бойкотировал её даже на крупных дипломатических приемах. Поговаривали, что она в отчаянии пыталась вскрыть себе вены, но этому никто не верил. Интересно, что после войны госпожа Додд вышла замуж за миллионера Штерна, а в пресловутые времена маккартизма им обоим было предъявлено обвинение, как советским шпионам. Супруги бежали в Чехословакию и стали жить в Праге.
Не менее серьезно уверяют, что в своем римском путешествии Адольф требовал на ночь общество камеристки, единственной обязанностью которой было медленно и бесконечно долго ласкать его до утра. Увы, более достоверные рассказы мало чем отличаются от этих: несколько хористок, которым Гитлер приказывал прийти к себе на ночь, сообщали, что абсолютно ничего с ними не случилось: "Гитлер просто сидел, похваляясь своими величием и силой".
Нельзя в то же время полностью исключать возможность для Гитлера более обычных форм интимной близости с прекрасным полом, особенно если принять во внимание употребление им эротически возбуждающих средств. В связи с этим фраза Магды Геббельс – "фюрер слишком мало мужчина, чтобы держать возле себя настоящую женщину" – легко может быть понята буквально: "слишком мало" ещё не значит "совсем не мужчина", а до "настоящей женщины" имеется достаточное количество "просто" женщин, которыми "счастливо довольствуется большинство из нас".
МАРИКА РЕКК
ДЕВУШКА МОЕЙ МЕЧТЫ
Для многих советских кинозрителей имя Марики Рекк ассоциируется с весной сорок пятого года, с праздником Победы.
В том году появился на экранах Москвы и других городов цветной и музыкальный "трофейный" фильм "Девушка моей мечты", главную роль в котором исполняла Марика Рекк – венгерская певица и танцовщица.
Зритель был восхищен её песнями и танцами. Волнующий голос, слегка вызывающие танцы, костюмы, манящие взгляды, безмерное кокетство, частые раздевания-одевания, её восхитительные ножки, на которых постоянно акцентировалось внимание, – все это зрелище кружило голову, несло заряд непривычного дурманящего эротизма. Острые и пикантные сцены она проводила так, чтобы эротка не била в лоб, но и не смахивала на откровенную дешевку. Марика была искренней, циничной и нежной сумасбродкой с золотым сердцем и ко всему прочему выглядела такой безупречно новенькой и чистенькой куколкой, словно её только что извлекли из хрустящей целлофановой обертки.
Этот фильм поставили в Германии в 1944 году, в самом конце войны. Среди советских зрителей ходили слухи, что Марика Рекк любовница или даже жена Гитлера. На самом деле у Марика имела двух мужей и немало любовников.
Рекк была очень талантлива. Она начала регулярно выступать на сцене с одиннадцати лет и снималась до самой старости. В 1988 году состоялась премьера фильма "Замок Кенигсвальд", в котором семидесятипятилетняя Марика Рекк с присущим ей темпераментом и задором танцует буги-вуги, а её постоянных партнер по театру и танцам Хельмут Кетельс неоднократно перебрасывает её через себя.
"Когда я, – рассказывает Марика Рекк, – в начале 1934 года приехала в Берлин, чтобы стать знаменитостью, мне едва минуло двадцать, и уж никак не скажешь, что я появилась там как лучезарная богиня на триумфальной колеснице, о нет! В одиннадцать лет я танцевала в варьете "Мулен руж" в Париже, в двенадцать попробовала свои силы на Бродвее, стала любимицей публики бульварного кольца в Будапеште, а в Вене за роль в "Звезде манежа" меня превознесли до небес, как новое светило под куполом цирка.
Я любила зрителей, веселых людей, живую реакцию зала, смех и овации темпераментной Марике. Американцы называли меня "маленькой венгерской принцессой". А теперь необъезженный жеребенок попал в ежовые рукавицы берлинских кинодеятелей. Я очень хотела стать кинозвездой, но мне вовсе не улыбалось блистать и сверкать в скучной деловой атмосфере, царившей на студии УФА.
В Берлине люди были совсем не такие, как на моей родине, гораздо суше и сдержаннее. Они не осыпали меня комплиментами и не говорили "целую ручку великой артистке", как наши венгры. Они вообще ничего не говорили. В то время на студии УФА собралось столько звезд и великих актеров, что при желании ими можно было бы заполнить Колизей. Поэтому такая дебютантка, как я, мало что значила для кинофирмы с мировым именем, хотя наличие у меня таланта считалось само собой разумеющимся.
Так что я старалась глядеть во все глаза и все время быть начеку. Я потеряла былую уверенность в себе. Стоило двум осветителям, беседуя между собой, мельком взглянуть в мою сторону, я тут же бросалась к ним и шипела сквозь зубы: "Что вы сказать обо мне?" Ведь я ещё не умела правильно говорить на их языке. Свою роль в "Звезде манежа" я вызубрила наизусть и протараторила, как попугай. То есть общий смысл я, конечно, понимала, но не знала, что значит каждое слово в отдельности.
В Германии я первым делом спросила: "Где я смогу брать уроки танцев?" Так я попала к Сабине Ресс и сразу почувствовала, что очень понравилась ей. Эта красивая, обаятельная и благородная – да-да, именно благородная! женщина с той минуты была рядом со мной все двенадцать счастливых лет на студии УФА, и каждый мой шаг вперед в профессиональном смысле, и каждое танцевальное па тех лет связаны с нею. Она буквально излучала покой, а именно его-то мне как раз и не хватало.
Я была дикое дитя подмостков, привыкшее к огромным залам и размашистым жестам. Я всегда пускала в ход сильнодействующие средства и, словно дрессировщица, подчиняла публику своим необузданным темпераментом и вулканической жестикуляцией. Вся моя манера противоречила той интимности, которую кинокамера создает между зрителем и актером. А ведь раньше я в общем и целом просто слушалась своего отца, но отнюдь не умела с готовностью выслушивать чьи-то советы, а тем более – плясать под чью-то дудку.
За всю жизнь меня ещё никто не неволил. Сабина Ресс интуитивно догадалась об этом. Свои бесчисленные промахи мне всегда приходилось осознавать самой. Удивительно лишь, что я и впрямь делала это довольно часто. Господь Бог наделил меня от рождения могучим инстинктом, а также необычайной энергией в сочетании с несокрушимым здоровьем. И когда я в те годы мылась в ванной, я терла себя мочалкой с такой силой, что затраченной энергии хватило бы на то, чтобы отмыть дочиста небольшое стадо слонов. Да что там говорить! Если бы я не была такой сильной, я умерла бы от перенапряжения прямо в ванной.
Мой первый немецкий фильм назывался "Легкая кавалерия". Он был широко разрекламирован, но успеха не имел. Сама я ещё не умела себя подать, другие тем более не знали моих возможностей. Я была уже не девочка, но ещё и не женщина. В пышных туалетах светской дамы я казалась школьницей на масленичном бале-маскараде, а в подростковом платье – молодящейся матроной. В те годы ещё не придумали такой спортивной одежды для слабого пола от семи до семидесяти, которая идет и нравится всем.
Честно говоря, я была к тому же довольно пухленькая. Стою я однажды в живописной позе у стола с закусками на вилле продюсера Цайслера на озере Ваннзее. При детской полноте – длинные ярко-рыжие волосы, роскошное лазоревое платье до пят, очень гармонирующее с моими зеленовато-голубыми глазами и шоколадной от загара кожей.
Тут в зал влетает моя судьба, но я и бровью не веду, потому что ничего не замечаю: ни малейшего дуновения, ни намека на предчувствие будущих триумфов, блаженства и нежности. В дверях появился мужчина с суровым лицом и строго поджатыми губами; хозяин дома без всякой задней мысли тут же подвел его ко мне и сказал: "Разрешите представить вам господина Якоби. Свой следующий фильм он собирается делать с вами".
О своей первой встрече с Гитлером Марика Рекк рассказывает:
"Я сделала карьеру в Германии в период нацизма. После войны мне это припомнили. Три года в пору наивысшего расцвета моих жизненных сил мне было запрещено выступать и сниматься. Меня обзывали "шпионкой", всячески оплевывали и указывали на дверь. За что пришлось мне расплачиваться?
Совсем молоденькой девушкой приехала я в Германию, страну, которой восхищался мой отец, которая предоставила мне возможность для неслыханного профессионального взлета, страну, где я нашла восторженного зрителя, где жители казались мне, венгерке, богатыми и счастливыми.
И я полюбила Германию, мне здесь все очень нравилось, а о нацистском режиме я не могла судить, поскольку была совершенно далека от политики. Я и теперь в ней ничего не смыслю. Я всегда была поглощена своей профессией. Конечно, будучи кинозвездой, я видела только светлую сторону жизни нацистской Германии.
Впервые получив приглашение на прием к самому фюреру, я сразу же подумала: что надеть? Мне было тогда двадцать шесть лет. Съемки "Алло, Жанин" как раз только что закончились. За минувшие годы я завоевала имя, приобрела восхищенного зрителя. Жестикуляция моя утратила былую размашистость, движения стали более мягкими. Кинокамера очень сильно скорректировала мою игру.
На прием явился весь цвет киномира – в том числе и деятели Венской киностудии, которые впоследствии утверждали, что их там не было. Гости выстроились в длинную очередь, как будто впереди раздавали какие-то даровые блага. Гитлер и Геббельс стояли в дверях и каждому проходящему запросто пожимали руку.
Мужчины приветствовали Гитлера взмахом вытянутой руки, после чего им её пожимали. Дамы же поднимали руку, согнутую в локте. На мне было вечернее платье, сплошь усеянное блестками, и я подумала: нет, не буду делать как все. Никогда я не воздевала руку в гитлеровском приветствии. Мне этот жест казался неженственным.
Я была явно самой молодой среди собравшихся. К тому же ещё и выглядела моложе своих лет. Оказавшись перед Гитлером, я вдруг сделала книксен: видимо, сказалась привычка к актерству.
А он, заметив: "А, наша маленькая венгерка!", взял мою руку и поцеловал. Я была поражена. Видели ли это все остальные? – подумала я. Я только-только заставила себя отвыкнуть от целования ручки и ограничиваться деловым рукопожатием – и вдруг такое.
Платье вдруг стало жать мне в груди. И я павой проплыла в зал – по направлению к столам, уставленным едой. Человеку необходимо вовремя покушать.
Наложив себе полную тарелку разных вкусных вещей, я подошла к столику, уже занятому двумя мужчинами и одной дамой, и плюхнулась на свободный стул.
Гитлер начал обходить гостей. Подходил то к одному столику, то к другому, и сразу лица сидящих расцветали улыбками и поворачивались за ним, как подсолнечник поворачивается вслед за солнцем. Эти улыбки как бы говорили: этот день навеки останется в нашей памяти. А я думала об одном: только бы он не подошел к моему столику! Потому что я все ещё не слишком хорошо справлялась с немецким языком. Вдруг он что-нибудь спросит, и я не пойму. А он уже стоял рядом.
И сказал мне: "Я вас сразу узнал. Вы наша новая звездочка из Венгрии. Я видел фильмы с вашим участием. Вы очаровательны..." – и так далее в том же духе. Он обращался только ко мне, ко мне одной.
А я думала: слава Богу, я все понимаю. Потом он спросил: "Вы столько всего умеете – и скакать на лошади, и танцевать, и делать акробатику. У вас есть дублерша?"
Я выдавила: "Нет, никакой дублерши!"
Только теперь он обратился к молчаливой троице за моим столиком и сказал: "Эта маленькая венгерка действительно может делать чудеса, не правда ли?" Все трое энергично закивали. А мне он сказал: "Ну, моя маленькая чудесница, а чего вы не умеете?"
И у меня вырвалось: "Говорить правильно по-немецки, господин Гитлер!" Все засмеялись. И он – громче всех. "Вы даже не представляете себе, сколько немцев тоже не говорят правильно по-немецки!" – сказал он и двинулся дальше по залу.
Тут-то и произошло нечто: трое сидевших за моим столиком сразу вскочили, словно их подбросило пружиной, и стали увиваться вокруг меня, расхваливать на все лады, чуть ли не лезть с объятиями.
В то время я ещё не понимала, что все это значит, чего стоит в глазах остальных явное благоволение Гитлера к кому-либо.
После этого приема Гитлер прислал мне красивый букет алых роз. Однажды он пригласил покататься с ним на автомобиле. Затем наши отношения с ним развивались очень быстро. Несколько раз я была в его апартаментах. Здесь он меня просил танцевать перед ним голой. Между нами было её кое-что, но об этом я рассказывать не буду.
Наши отношения закончились перед началом съемок кинофильма "Девушка моей мечты", зимой 1943-1944 годов. В это время я уже была беременна от своего мужа – известного кинорежиссера Якоби. Когда мы начали снимать "Девушку моей мечты" мне опять пришлось ехать в горы, опять лезть куда-то под небеса. Съемки происходили в Обертауерне, в Австрии.
Но там было одно утешение в образе фрау Ясни, нашей милой, заботливой, энергичной хозяйки, распоряжавшейся всем в отеле "У почты" в городе Радштадт, у которой мы жили. Фрау Ясни обожала артистов и баловала нас, как могла. Она выменивала в деревнях продукты, готовила еду, добывала винцо и давала советы.
Во время съемок фильма "Девушка моей мечты" моя беременность проявила себя: все девять месяцев меня регулярно выворачивало наизнанку, я чувствовала себя совершенно разбитой. От одного запаха спиртного мне становилось дурно. На белках глаз выступили красные жилки – для цветного фильма истинное несчастье.
С уверенностью можно утверждать лишь одно: в "Девушке моей мечты" я давно уже была не девушка, а беременная женщина. Но делать было нечего: играть все равно пришлось.
Большой ревю-эпизод завершался вальсом. При звуках вальса обычно накручивали массу всяких красивостей: златокудрые ангелочки играли на арфах, пушистые облака наплывали на танцующую пару – поначалу, естественно, всегда невпопад. Такие эпизоды не удавалось снять без долгих репетиций и дублей.
Мне опять – в который уж раз – стало дурно. В этот момент в павильон вошел мой партнер Валентин Фроман, красавец белорус. Он был прекрасный танцор и человек в высшей степени честолюбивый; позже он уехал в Америку. Для этого завершающего эпизода он специально надел свой собственный фрак, так как считал, что казенные фраки из костюмерной недостаточно элегантны.
На мне было пышное белое кружевное платье, скрывающее животик. Мы с ним, несомненно, являли весьма привлекательную пару. Фроман гордо похлопал себя по крахмальной манишке: "Заплатил из собственного кармана! – сияя, сообщил он. – Кучу денег отвалил!"
"Фрак того стоит", – заверила его я. Он засиял пуще прежнего. Мы стали репетировать. Фроман старался меня особенно не утруждать. Но на генеральной репетиции пришлось делать все всерьез. В конце Фроман посадил меня к себе на плечо, облака наплывали и наплывали на нас, а мы с ним, кружась, поднимались все выше и выше – до седьмого неба включительно. Во всяком случае, мне так казалось. Потому что желудок мой отделился от меня и передвигался в животе как бы сам по себе. Я стала хватать ртом облако пара, как рыба хватает воздух, высовываясь из воды в жаркий летний день.
"Опусти меня на пол, меня тошнит", – выдохнула я. Фроман завопил: "Мой фрак!" Видимо, подумал: плакали мои денежки! Впав в панику, он бросился вон, по-прежнему держа меня на плече. А облака все вплывали и вплывали и были на этот раз именно такой плотности, какой нужно. Фроман пронзил их как стрела.
Спрыгнуть на пол я просто физически не могла. Да он ещё и обхватил мои ноги словно стальными клещами. Вскрикнув "Потерпи еще!", он промчался со мной на плече через наш павильон, потом через соседний, держа курс на клозет. Трое мужчин обернулись на шум. Они имели полное право находиться здесь: уборная-то была мужская.
Но мне это было без разницы. Фроман элегантно опустил меня на пол. Наконец-то! Мужчины, как истинные джентльмены, в тот же миг выскочили за дверь. Как известно, "джентльмены страдают молча". Во всяком случае, перепугались они больше, чем я, клянусь.
Тушь с ресниц растеклась, прическу и весь макияж пришлось делать заново. Но фрак Фромана был спасен.
Он опять посадил меня на плечо. Теперь я чувствовала себя намного лучше. Облака вплыли в нужный момент и были такой плотности, какой нужно, ангелочки во всю мочь заиграли на арфах, и Фроман с безукоризненной элегантностью вознес меня на небеса. На нем был фрак его мечты".
После Гитлера Марика Рекк познакомилась с русскими солдатами. Вот, что она рассказывает об этом:
"Когда я ещё жила под запретом после войны, вдруг пришла телеграмма от русских властей: приглашение дать концерт в Хофбурге, причем за деньги! Но как туда доехать? Нордхауз сказал: "У нас же есть паспорта!" Конечно. И я упаковала костюмы к фильму "Дорога славы" и составила перечень номеров.
На австрийской границе поезд стоял бесконечно долго. В купе вошли двое русских – совсем молодые парни:
"Паспортный контроль".
Мы предъявили наши паспорта. Старые. Со свастикой. Русские уставились на них как на скорпионов. Потом разразились потоком бранных слов, из которых я уловила только "наци!" и "нет!".
Они вытолкали нас из вагона. Один даже взял при этом карабин на изготовку. Однако я не позволяю себя толкать. А тем более хватать. Самому китайскому императору не поздоровилось бы, вздумай он меня толкнуть. Уж лучше бы сразу застрелил. А посему я начала вопить не своим голосом и отбиваться что есть силы. Нордхауз схватил меня за руки и зашептал: "Ты что, с ума сошла?" Я разрыдалась, испуская целые водопады слез. Мне говорили, что русские не могут вынести вида слез. Эти могли.
Все пассажиры высунулись из окон. Ну и ну – Рекк арестовали!
Одна кричала: "Заберите эту нацистскую подстилку!", другая утешала: "Дорогая фрау Рекк, ничего они вам не сделают!"
А я продолжала рыдать. Ведь чего только не наслушалась: кого-то схватили на улице и сутками не вспоминали о нем, других увели из дома и неделями не выпускали. Так что мне было отчего рыдать.
Другой русский, немного постарше первых двух, спросил меня: "Фрау, почему ты плакать?"
Ему что-то ему объясняли. Я ответила: "Вот у меня телеграмма от вашего генерала из Вены!" – и стала размахивать ею как флагом.
Он посмотрел мне в глаза твердо и с легким укором, а потом энергично возразил: "Ах, генерал! Здесь я генерал!" Выхватив телеграмму, он порвал её на мелкие клочки.
Я взвизгнула: "Танец, фильм, я танец, фильм, кино, ты понимать?"
Он глядит на мой паспорт, на меня, опять на паспорт, снова на меня. И вдруг восклицает: "Ты-ы-ы?" Белозубая улыбка во весь рот. Он меня узнал.
"Фото! Фото!" – требуют теперь они все хором. Нордхауз вытаскивает подаренное мной. А у меня с собой нет. Разве в такой поездке рассчитываешь на толпы почитателей?
Как я потом узнала, у русских военных в Вене имелось секретное указание насчет моих фильмов. Один из них даже явился к владельцу кинотеатра и, угрожая оружием, потребовал: "Даешь МарикаРекк-фильм!" Тот, побелев от страха, в конце концов раздобыл где-то одну копию. В общем, они заполнили кинотеатры и смотрели мои фильмы по три-четыре часа подряд, при этом ели и пили. Своеобразное народное гулянье "С Марикой". Лента "Девушка моей мечты" нравилась им больше всех остальных.
Мой "генерал", размахивая фотографией, словно боевым трофеем, как истинный кавалер, проводил меня к поезду. Остальные шли следом, образуя некое подобие почетного эскорта. Я была рада до смерти. Поскорее бы вскочить в поезд. И вдруг он трогается.
"Тео!" – завопила я в отчаянии. "Тео!!" Он все ещё растерянно переминался с ноги на ногу на платформе. Не успел сориентироваться. Потом раздались два выстрела. Тео, подумала я.
Когда я пришла в себя, меня держал на руках какой-то незнакомый мужчина. Тео стоял рядом с ним. "Ты жив?" – глупо спросила я.
"Как видишь", – удивленно ответил он.
Объяснилось все очень просто: русские стреляли в воздух, давая условный сигнал. Два выстрела означали: стоп! Что машинист и сделал. Это был с их стороны акт вежливости. Я с перепугу подумала Бог весть что.
Мы опять втиснулись в свое купе. И увидели страшную картину: сторонники и противники Рекк успели подраться между собой и теперь пристыжено молчали. Мои сторонники победили.
На вокзале в Вене меня встречал этакий белокурый голубоглазый великан, похожий на богатыря из старых немецких сказок, – русский офицер по фамилии Штифельман.
"Вы прибегали к псевдонимам?" – спросил он.
"Да нет, а зачем?"
Меня угощали икрой и шампанским. Шик! К сожалению, со старым паспортом пришлось расстаться. Мне выдали письменное "разрешение", с которым я и ездила по стране, пока американская контрразведка не оформила мне удостоверение личности.
Когда мой процесс кончился, я получила настоящий паспорт как немка. Сейчас имею двойное гражданство – Австрии и ФРГ.
В дверь моего номера в венском отеле "Амбассадор", где я остановилась в тот свой приезд, вдруг как-то странно постучали. Я вздрогнула. В те годы все вздрагивали, услышав неожиданный стук в дверь. На пороге стоял огромный русский парень, державший в руках громадный ящик. Увидев меня, расплылся во все лицо: "От командира – тебе, маме, папе, малышке, мужу и тетке. Ты мне фото?" У меня не было. Зато я улыбнулась ему, как девушка его мечты. Потом принялась распаковывать ящик. Помимо гонорара там было съестное. Восхитительно! У русских есть врожденное уважение к искусству и его служителям".
ПОЛЕТ НА РАКЕТЕ В ПОСТЕЛЬ К ФЮРЕРУ
Любовницей фюрера стала Ханна Райч – женщина небольшого роста, плотная, но хорошо сложенная, с узкой костью и большой головой.
Все её дела отличались какой-то безумной смелостью и невероятной удачей. Она, например, испытывала ранние прототипы ФАУ-снарядов, которые позже дождем пролились на Лондон и другие английские города. Только проверив возможности этого мощного оружия в воздухе, можно было довести его до требуемых параметров. С удивительной для женщины дерзостью Ханна забралась в маленькую пилотскую кабинку, как седло прикрепленную к испытываемой модели летающей бомбы, провела испытания и посадила ракету, не нанеся вреда ни себе, ни ей.
За это она была награждена Железным крестом первого класса, получив его из рук самого фюрера. Перед этим Гитлер лично провел инструктаж. Ханна рассказывала: "Меня вызвали и сказали, что я получу инструкции лично от фюрера – удивительно, насколько глубоко он был информирован. Не знаю, возможно, он особенно интересовался предметом нашего обсуждения, так как наша встреча стала по необходимости очень краткой, но мое уважение к нему было огромным".
Ханна была фанатично влюблена в Гитлера. Образ Гитлера сверкал в глубине её сознания с такой интенсивностью, что в момент апогея сексуальной любви она в самозабвении выкрикивала его имя.
В конце войны Ханна Райч сумела совершить один из наиболее мелодраматических подвигов ради фюрера. Это был день, когда Гитлер отступил в свое последнее убежище – подземный бункер под садом рейхсканцелярии. Фюрер потребовал, чтобы к нему в бункер явился один из его фаворитов генерал-полковник Люфтваффе Риттер фон Грайм. Ханне приказали выполнить последнюю команду фюрера, и она доставила генерала в бункер.
"Понимаете, – сказал ей Риттер фон Грайм, – мы должны решиться на крайне рискованное приземление. Русские обстреливают центр города. Я хочу, чтобы вы доставили меня на самолете как можно ближе к месту, откуда я смог бы добраться до фюрера в его бункере". Задание крайне рискованное. Но приказ есть приказ. В ночь с 25 на 26 апреля 1945 года фон Грайм и Райч вылетели в Рейхлин, чтобы рано утром отправиться в Берлин. Они обнаружили на аэродроме лишь один самолет, да и тот поврежденный.
Но нашелся сержант-пилот, который когда-то доставил Шпеера в бункер. Ему приказали повторить опыт и отправить фон Грайма тем же путем. Он отремонтировал самолет (это был "Фокке-Вульф-190" с местом лишь для одного пассажира). Тут Ханне помог её маленький рост, что дало ей возможность поместиться в хвосте самолета, куда пилот проникла через аварийный выход. Их эскортировало 40 истребителей, когда они прорывались к Гатову, единственному берлинскому аэродрому, все ещё находившемуся в руках немцев. "Фокке-Вульф" отделался лишь несколькими пробоинами в крыльях, но часть сопровождавших истребителей было потеряно. Из Гатова фон Грайм попробовал связаться с рейхсканцелярией по телефону, но это оказалось невозможным. Найдя на аэродроме тренировочный самолет, генерал-полковник принял решение лететь в город и приземлиться на улицах, в пределах пешей досягаемости рейхсканцелярии. Фон Грайм сам вел машину, а Райч в качестве пассажирки сидела у него за спиной. Чтобы генерал мог взлететь, оставшиеся немецкие истребители завязали бой с советскими летчиками. Фон Грайм поднялся в воздух и на уровне верхушек деревьев полетел к Бранденбургским воротам.
Под ними, в Грюневальде, уличный бой шел в полном разгаре. Через несколько минут сильный огонь русских стал рвать днище самолета, и одна из пуль разнесла правую ступню пилота. Перегнувшись через его плечо, Ханна взяла управление на себя, выровняла над самой землей ныряющий в сторону самолет и с теряющим кровь полубессознательным генералом совершила наиболее замечательную посадку в своей карьере. Они сели на Вест-Ост-Аксис. К счастью, мимо проезжала машина. "Приказ фюрера", – заорала Ханна, и фон Грайм был доставлен в рейхсканцелярию. По дороге ему оказали первую помощь, а в бункере Штумпффегер привел в порядок его раненую нору. Это случилось вечером 26 апреля.
Затем в операционную пришел Адольф Гитлер. Его лицо, по словам Ханны Райч, светилось благодарностью за то, что генерал все-таки доставлен. "Даже солдат имеет право не повиноваться приказу, который кажется ничтожным и безнадежным", – сказал Гитлер. Потом он поинтересовался у фон Грайма, знает ли тот, зачем его вызвали. Ответ был отрицательным, и Гитлер объяснил: "Потому что Герман Геринг предал как меня, так и отечество. За моей спиной он установил связь с врагом. Его действия – знак трусости! Он послал мне унизительную телеграмму, утверждая, что я однажды назначил его своим преемником, и поэтому сейчас, поскольку я не могу больше командовать из Берлина, он готов править из Берхтесгадена вместо меня. Заканчивая телеграмму, Геринг сообщил, что если он не получит от меня ответа до 9.30 вечера (а уже было 22.00), то станет считать это моим согласием!" Пока Гитлер говорил, в его глазах стояли слезы. Голова фюрера провисла, лицо побледнело, руки дрожали, когда он передавал фон Грайму для прочтения фатальную телеграмму. Пока генерал читал, Гитлер смотрел на него, тяжело дыша. Мускулы лица были перекошены. Внезапно он закричал: "Ультиматум, явный ультиматум! Теперь не осталось ничего!.." После паузы к фюреру вернулось самообладание, и он сообщил Риттеру фон Грайму, что назначает его главнокомандующим Люфтваффе в ранге генерал-фельдмаршала вместо Геринга.
Получив телеграмму, Гитлер впал в маниакальное отчаяние и дезавуировал Геринга как "коррупционера, банкрота и наркомана". Не была забыта и известная история о пулевом ранении Геринга в пах во время первой мировой войны и последующая импотенция. Огромная туша фельдмаршала, как следствие охолостившего его ранения, была безжалостно высмеяна. Бывший глава военно-воздушных сил, рейхсфюрер был тут же снят со всех постов и должностей. Когда Мартин Борман предположил, что Геринг должен быть арестован за государственную измену, Гитлер тут же согласился. Но следовало найти какую-то замену, тогда-то и послали за фон Граймом.
Несмотря на то, что фон Грайм и Райч просили фюрера позволить им остаться в Берлине и "своими жизнями искупить позор люфтваффе", Гитлер настоял на их возвращении. В эту ночь он вызвал Ханну Райч в свою комнату. Его лицо было изборождено морщинами, глаза блестели от постоянных слез. Фюрер сообщил ей, что дело теперь стало безнадежным, разве что – как он все ещё надеется – армия Венка сможет прорваться и освободить город с юго-запада. Но если русские успеют взять Берлин, то они с Евой приняли решение совершить суицид и сжечь свои тела в огне. Несколько театральным жестом фюрер вручил Ханне Райч последнее свидетельство своего доверия и любви: пузырьки с ядом для неё и фон Грайма – на крайний случай.
В эту ночь советские снаряды начали падать на саму рейхсканцелярию, и обитатели бункера слышали, как мощное перекрытие трещит и скрипит у них над головами.
Ханна провела большую часть ночи, не сомкнув глаз, рядом с кроватью Риттера фон Грайма, готовясь к совместному с ним самоубийству, если утром прорвутся русские. Они договорились, что выпьют яд, который дал Гитлер, и быстро, прежде чем он начнет действовать, выдернут чеки из тяжелых гранат рядом с собой. Таким образом они уйдут из этого мира, громко хлопнув дверью: не только умрут от яда, но и тела их будут разорваны на куски.
Пробыв три дня в бункере, Райч сумела поднять свой самолет вместе с генералом фон Граймом над пылающей Унтер дер Линден. Ранним утром 28 апреля 1945 года её самолет, оставил к восходу солнца далеко за спиной жуткое зрелище полыхающего Берлина. Он с трудом забирался на высоту, для которой вовсе не был предназначен. Вскоре они достигли Рехлина, откуда прибыли в ставку адмирала Деница под Пленом.
ЖЕНА ФЮРЕРА
ТРАГЕДИЯ ЕВЫ БРАУН
Под конец жизни Гитлера его женой стала Ева Браун.
О первой встрече с Адольфом Гитлером Ева рассказала своей сестре Ильзе. Это было в начале октября 1929 года. "После праздничного вечера я осталась в фотоателье, где работала, чтобы привести в порядок бумаги, говорила Ева. – Я как раз забралась на приставную лесенку у шкафа с документами, когда вошел шеф с каким-то господином уже в известном возрасте и с комичными усиками. На нем было светлое английское пальто, в руке он держал большую фетровую шляпу. Оба сели напротив меня в противоположном углу комнаты. Я, не оборачиваясь, косилась в их сторону и заметила, что незнакомый мужчина рассматривает мои ноги. Как раз в этот день я укоротила юбку и чувствовала себя не совсем удобно, так как не была уверена, что правильно обшила края. Ты ведь знаешь, что я не очень охотно прошу маму о помощи. Я спустилась вниз, и владелец фотоателье Генрих Хоффман нас представил: "Господин Вольф – наша бравая, маленькая фройляйн Ева. – И тут же добавил: – Будь любезна, фройляйн Браун, принеси нам из трактира на углу пива и ливерного паштета".
Интерес своего гостя к юной женщине опытный Хоффман определил с первого взгляда, ведь ему уже приходилось удовлетворять некоторые деликатные потребности фюрера.
Ева продолжает свой рассказ: "Я проголодалась, поэтому проглотила предложенный мне паштет и из вежливости выпила несколько глотков пива. Пожилой господин делал мне комплименты, мы беседовали о музыке и какой-то театральной пьесе. При этом он буквально пожирал меня глазами. Потом – было уже поздно – я хотела уходить. Он предложил отвезти меня домой в своем "мерседесе", но я отказалась: представь себе лицо папы! Но прежде, чем я ушла, Хоффман затащил меня в угол и спросил: "Разве ты не догадалась, кто такой этот господин Вольф? Разве ты никогда не смотришь наши фото?" Я смущенно ответила: "Нет". "Это Гитлер, наш Адольф Гитлер!" "А?" – сказала я".
