Текст книги "Здравствуй, Валерка! (сборник)"

Автор книги: Владимир Машков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц)

за спиной Екатерины Моисеевны. Я эту картину уже выучил на память. Могу в

любой момент рассказать, кто какой меч держит и у кого какой масти лошадь.

Сами понимаете, зададут тебе такой вопрос: "Ну что мне с тобой делать?" – а

как на него ответить, не знаешь. Каяться еще рано, надо выждать, вот и

изучаешь картину. Мне уже пришла в голову мысль: хорошо бы директору для

тех, кто часто бывает у нее в кабинете, вместо "Трех богатырей" повесить

"Бурлаков", а потом вместо "Бурлаков" еще какую-нибудь картину. Так за

несколько лет можно изучить всех художников и все, что они нарисовали.

– Молчишь? – спросила Екатерина Моисеевна.

– Я уже помирился с ребятами, и все будет хорошо, – сказал я. – Обещаю.

– Ты мне каждый месяц даешь обещания, а что из этого?

– Но почти месяц я держу свое слово.

– А на сколько сейчас ты обещаешь? – улыбнулась Екатерина Моисеевна.

Я заметил, что она всегда улыбается, разговаривая со мной. Что бы я ни

натворил, она улыбается. Но это, правда, наедине со мной. А при матери и

учителях она совсем другой человек. Поэтому я люблю бывать в ее кабинете, когда мы вдвоем. Вот если бы еще вместо "Трех богатырей" повесить

"Бурлаков", а вместо "Бурлаков"...

– Месяц будешь держать свое слово? – спросила Екатерина Моисеевна.

– Буду, – сказал я.

– Ну иди, на контрольную опоздаешь, – улыбнулась она.

Я поднялся, сказал: "До свиданья", кивнул богатырям – до скорой, мол, встречи – и пошел к двери.

– О матери подумай, – сказала Екатерина Моисеевна.

Я обернулся. Лицо директора было печальным.

– Ну, иди, – повторила она.

Я открыл дверь и еще раз посмотрел на Екатерину Моисеевну. Она снова

улыбалась мне.

КАК Я УТЕШАЮ МАМУ

Я знал, какой у меня будет разговор с мамой. Мама сразу заплачет и

скажет:

– Ты понимаешь, как трудно одной воспитывать ребенка?

Я буду молчать. Я буду сидеть в кресле-кровати и молчать. Надо дать

маме выговориться и ни в коем случае не перебивать ее. Потому что она сразу

вскипает:

– Ради бога не перебивай меня, за тебя говорят твои поступки.

Потом мама скажет, что у других матерей жизнь как жизнь, и только у нее

кромешный ад и сплошные мучения.

Тут я обычно не выдерживаю:

– Но ведь я в милицию ни разу не попадал, я никого не грабил, не

убивал.

Мои слова только воодушевляют маму:

– И ты считаешь, что это – достоинство? Не хватало еще, чтобы ты грабил

и убивал! Как у тебя вообще язык поворачивается говорить такое! Замолчи

сейчас же.

Я молчу, пока она это говорит, и продолжаю молчать.

На несколько мгновений мама затихнет. Потом она снова скажет, как

трудно одной воспитывать такого оболтуса, как я, и еще работать, зарабатывать на жизнь.

Моя мама ткачиха на камвольном комбинате. Она хорошо работает, ее

фотография висит на Доске почета вместе с фотографией Семкиного дяди -

главного конструктора комбината. Того самого дяди, о котором Семка прожужжал

все уши ребятам в нашем классе. Но мамина фотография висит над фотографией

Семкиного дяди, и это дает мне право иногда одергивать Семку.

А еще мама в месткоме. Она всегда о ком-то заботится, к кому-то ходит

домой, и к ней все стучат по вечерам: "Вот какое дело, Петровна..."

Поговорят, а потом гладят меня по голове, вздыхают и спрашивают: "Как дела, баламут? Двойки есть?" Я отвечаю: "Попадаются". Тогда они говорят: "Учись

хорошо; без знаний, сам знаешь, сейчас никуда". Я киваю: правильно, никуда.

У мамы есть большая страсть – кроссворды. Если ее чем-нибудь можно

успокоить, так только кроссвордами. Конечно, можно ее утешить пятерками по

поведению, но это сложнее. Кроссворды добыть гораздо легче. Надо зайти к

знакомым ребятам, выдрать последние страницы в двух-трех журналах, и все

будет в порядке.

Так на этот раз я и сделал.

С кипой кроссвордов на столе я ждал прихода мамы.

Когда она пришла, все было, как я уже рассказывал.

В конце мама сказала:

– И когда ты уже будешь вести себя, как все? Ну когда?

Я подошел и обнял ее за плечи.

– Все будет хорошо, мама. Вот посмотри – новые кроссворды. Ты их еще не

разгадывала.

– Какие? – встрепенулась мама.

Она тут же уткнулась носом в кроссворды.

– А я буду делать уроки, мама, – озабоченно вздохнул я. – На завтра

уйму задали.

– Да, да, делай уроки, – не отрываясь от кроссвордов, пробормотала

мама. Потом она закинула голову и рассмеялась: – Опять подкупил меня?

– Но ты и правда любишь разгадывать кроссворды. – Я тоже улыбнулся.

– Люблю, люблю. Делай уроки, не отвлекайся.

Некоторое время мы молчим. Я пытаюсь разобраться в задачке, а мама в

кроссворде.

– Извини меня, Валерий, – говорит мама. – Как называется прибор, определяющий скорость подъема и спуска самолета? Из девяти букв.

– Не знаю, – я пожимаю плечами.

– Да, очень интересные кроссворды, – говорит мама и идет на кухню. Я

слушаю, как она стучит кастрюлями, и думаю, что действительно все будет

хорошо. Я начну хорошо учиться, стану поменьше валять дурака, и вообще -

скоро зима.

ЧТО УМЕЕТ НОВЕНЬКАЯ

Я очень люблю это. Проснешься, выглянешь утром в окно, а во дворе лежит

снег. Ночью выпал. Вчера еще была слякоть, грязь, дождь шел, а сегодня всюду

снег.

И ты идешь по снегу и осторожно ставишь ноги, но не потому, что боишься

испачкаться, как тогда, когда ты шлепаешь по лужам, а потому, что это первый

снег и с ним надо быть осторожным.

Часто так случается, полежит снег пару часов, а потом исчезает, как

будто его и не было. И становится так грустно, как будто ты друга потерял

или ножик, отличный ножик променял на какую-нибудь ерунду. Потому надо

глядеть в оба окна нашего класса, чтобы не проморгать той минуты, когда

начинает таять первый снег. Потому что когда ты это видишь, ты чувствуешь, что снег еще вернется. Снег хитрит, через два дня он снова выпадет, никуда

не денется.

Но сегодня мне приходилось туго. Я должен был наблюдать в оба окна за

снегом, потом еще глядеть на Степана Александровича, который объяснял новый

урок, и на мою соседку по парте Иру Голубицкую.

Она появилась в нашем классе только сегодня. Ее привела Лидия Ивановна.

Новенькая вошла в класс так решительно и смело, что получилось, будто не ее

привела Лидия Ивановна, а она привела Лидию Ивановну.

– Вот, ребята, новенькая, – сказала наша классная. – Она будет учиться

с вами. Зовут ее Ира, фамилия Голубицкая. Ира – отличница и хорошая

спортсменка. У нее разряд по гимнастике.

– И еще я играю на фортепьяно, – гордо сказала новенькая.

– Правильно, и еще Ира играет на фортепьяно, – повторила Лидия

Ивановна.

– Ого! – подумал я вслух.

– Что ты этим "ого" хочешь сказать, Коробухин? – недовольно спросила

классная.

– Я хотел спросить, когда мы сможем посмотреть, как она играет, -

сказал я.

– Ты, наверно, мальчик, хочешь узнать, когда вы сможете услышать, как я

играю? – ехидно спросила новенькая.

– Услышать я могу и по радио, а я увидеть хочу, – не сдавался я.

– Хватит, Коробухин, – оборвала меня классная. – Чтобы ты поменьше

болтал, я посажу к тебе Иру.

Вот так оказалась у меня соседка.

– Перестань глазеть по сторонам, Коробухин, – услышал я голос Степана

Александровича и очнулся. – Опять потом будешь говорить, что ничего не

понял.

Я просто вспотел оттого, что старался все увидеть. Я решил, что буду

смотреть только на Степана Александровича. Не шевелясь, я слушал учителя, и

тут над моим ухом раздалось:

– Ах! Снег растаял. Как жаль...

Я глянул в окно и обомлел. Снег словно корова языком слизала. Только

грязные струйки текли по асфальту. Я резко повернулся к моей соседке – что

она понимает, эта девчонка, в первом снеге! Но лицо у Иры было каким-то

задумчивым и грустным.

После уроков оказалось, что Ира живет в одном доме с нами. И мы втроем

– я, она и Семка – потопали по улице.

– Мне так не нравится эта погода, – тянула новенькая. – У нас в Сибири

знаете какая зима! Мороз такой, что птицы на лету замерзают.

– У нас тоже неплохие зимы, – утешал Семка Иру. – Правда, Валерка?

Он шел с новенькой впереди, а я за ними, и поэтому Семка все время

оборачивался.

– И на лыжах вы катаетесь? – спросила новенькая.

– Еще как, – шумно выдохнул Семка. – Особенно Валерка здорово катается.

Правда, Валерка?

Я еще раз смог полюбоваться на добродушную Семкину физиономию. Ира

только слегка повернула голову.

– До свидания, мальчики, – сказала она возле дома. – До завтра.

– До свиданья, – торопливо сказал Семка.

Я слегка наклонил голову. Я помнил, что в каком-то фильме так гордо

прощался один граф. Не знаю почему, но мне вдруг захотелось показать, что я

тоже кое-что смыслю в этих самых... великосветских манерах.

Новенькая посмотрела на меня долгим взглядом, улыбнулась и вбежала в

подъезд.

– Какая девчонка! – Семка завертел головой. – Она в 25-й квартире

живет. У нее отец майор.

– Уже успел все выведать? – зло спросил я. – Может, уже и влюбился? -

Не знаю почему, но Семка меня сегодня бесил.

– Выдумываешь всякую ерунду, – обиделся Семка. Он покраснел и еще

сильнее завертел головой.

– Ладно. – Я хлопнул его по плечу. – Приходи вечером на чердак. Дело

есть, секретное.

АЭРОДРОМ ГЕНКИ ПРАВИЛЬНОГО

– Без Генки Правильного нам не обойтись, – сказал Семка.

– А ну его, зануду, – поморщился я.

Мы сидели на чердаке и обсуждали важное дело.

– Генка что-нибудь придумает, – настаивал на своем Семка, – такое, понимаешь, эффектное.

Генку Ракитина в нашем дворе прозвали Правильным за то, что все на

свете он делает правильно. Он никогда не сделает такого, за что может

здорово влететь.

Собираемся мы с ребятами залезть в яблоки к соседу. Генка мнется: "Нет, ребята, это нехорошо, я лучше домой пойду".

Или договариваемся отдубасить ябеду. Генка опять за свое:

– Нет, ребята, человека надо сперва словами убедить, а потом уже

этими... кулаками.

А что ябеда давно не человек и, может, никогда не был человеком – это

ему непонятно.

И все-таки Генка Правильный был единственным мальчишкой в нашем дворе, кому я иногда завидовал. Раз в месяц, а может и реже. Это случалось, когда

Генка появлялся во дворе с моделью самолета под мышкой. Генка занимался во

Дворце пионеров и уже неплохо конструировал разные модели.

Рядом с нашим двором за забором начинался пустырь. Там Генка устроил

испытательный аэродром для своих моделей.

В день испытаний двор мгновенно пустел, и наступала оглушительная

тишина. Ребята устремлялись на Генкин аэродром. Генка в такие минуты как

будто никого не замечал. А может, и вправду ему ни до кого не было дела. Он

видел только свои модели.

Генка становился в центре круга. В руке он держал веревочку, к которой

осторожно привязывали новенький беленький самолетик. Модель была в руках у

Мишки – друга и помощника Генки.

– Давай! – кричал Генка.

Мишка заводил моторчик. Самолет несколько мгновений чихал и фыркал, как

простуженный первоклассник, а потом с легким жужжанием начинал описывать

круги над пустырем.

Генка едва заметным движением управлял моделью.

Вот самолет подымается высоко, и мы задираем головы, чтобы его увидеть.

А вот он резко снижается, сейчас, кажется, разобьется на мелкие кусочки...

Но нет – снова несется, как живой.

Мы подбрасываем шапки вверх: "Ура!"

Я тоже рад: "Молодец, Генка!"

Иногда самолет падал. Тогда Генка был суров, он командовал громко и

решительно. И все рады были выполнить любой его приказ. Даже я.

И вот самолет снова над пустырем, над нашими задранными в небо

восхищенными лицами.

Вскоре испытания заканчиваются. Генка забирает модель и несет ее во

Дворец пионеров. Ребята провожают его почтительной толпой. И снова о Генке

ничего не слышно – до следующих испытаний.

– Давай попробуем, – не отстает Семка. – Гороху надо отомстить здорово.

Я соглашаюсь, потому что сам не могу ничего придумать. Мы сидим с

Семкой целый час, а в голове ни одной интересной мысли. Разве это интересная

мысль – пойти и поколотить Гороха за его штучки? А если он даст сдачи?

Кулаки у него – будь-будь! Да и дружки у Гороха – здоровые ребята.

Мы спускаемся вниз с чердака.

– Слушай, Сема, а ученые, которые изобретают что-нибудь или открывают, тоже так здорово думают, как мы, или нет?

– Не знаю, – честно говорит Семка. – Наверно, так же, как и мы.

Мы выходим во двор и тут же натыкаемся на Генку Правильного.

Генка еле сдерживается, чтобы не разреветься, как настоящая девчонка. К

груди он прижимает огненно-рыжего котенка по кличке Акбар. У Акбара оторван

кусок уха, унылая морда в крови.

– Если бы я знал, кто это сделал, я бы с ним поговорил, я бы ему

показал!..

У Генки такое настроение, что появись сейчас обидчик его Акбара, Генка

разорвет его на части.

Он шел из Дворца пионеров. И вдруг услыхал взрыв и отчаянный кошачий

крик.

– Ну словно ребенок маленький кричит, – рассказывает Генка. – Я сразу

подумал, что это Акбар, наверно, с ним что-то случилось. Подбежал к сараю, а

котенок лежит на крыше и мяукает. Жалобно так мяукает... Если бы я знал, кто

это... – Генка весь кипел.

Я сразу понял, что это работа Гороха и его компании.

– Это Горох, – сказал я.

– Конечно, Горох, – подтвердил Семка.

– Горошко? – переспросил Генка. – Это сделал Горошко? Так пойдемте

скорее и заявим в милицию.

Я поднял руки вверх и выразительно посмотрел на Семку. "Ну что я

говорил, это же Генка Правильный, разве он может мстить, как настоящий

мужчина!"

Но Семка не отчаивался:

– Послушай, Гена. Горох и его ребята издеваются не только над твоим

котом. Они вот что придумали. Протягивают над тротуаром проволочку, тоненькую, чтоб не видно было. Один конец привязывают к дереву, а второй

отводят в ворота. Там и выжидают. Появится старушка, они натянут проволоку, раз – и старушка уже на тротуаре. А вчера и мы с Валеркой попались на их

удочку. Сейчас гололед начался, ты понимаешь, чем это грозит?

– Вот я и говорю: идемте в милицию и расскажем обо всем, – повторил

Генка, и голубые глаза его засияли чистой верой в правду и справедливость.

– Послушай, Гена, – начал я. – А как им удалось взорвать твоего

котенка?

– Это примитивный способ, – поморщился Генка. – Надо вырыть ямку, насыпать в нее карбида и залить водой. Карбид начнет пузыриться, знаете, как

тесто подходит. Потом ставят на ямку с карбидом банку, а к ней привязывают

кота. В банке проделывают дырочку, подносят спичку. И банка летит в воздух.

– С грохотом? – быстро спросил я. Я очень внимательно слушал Генку.

– Да, слышен не очень сильный взрыв, – недоуменно посмотрел на меня

Генка.

– Объявляю операцию "Акбар", – торжественно сказал я, – начатой.

ОПЕРАЦИЯ «АКБАР»

– Почему "Акбар"? – спросил Генка.

– В честь твоего героического котенка, – объяснил я.

– А что это будет за операция? – не отставал Генка. Как человек

техники, он хотел сразу схватить суть дела.

Легко сказать – "схватить суть", если я сам толком не знал, что это

будет за операция. Но название было придумано, а это уже половина дела.

И снова мы сидим на чердаке – теперь втроем: Генку мы все-таки

уговорили – и что есть силы ломаем головы. Идеи сыплются одна за другой.

Сперва – юмористические.

– Нужно достать большую банку, привязать к ней Цитруса и пустить все

это на гороховцев, – предлагает Семка. – Будут удирать без оглядки.

Цитрус, которого Семка хочет напустить на Гороха и его ребят, здоровый

волкодав дяди Васи, хозяина огромного сада. У него яблочка не выпросишь, не

то что собаку.

– Тогда уж лучше слона пустить, – неловко шучу я только лишь для того, чтобы сказать хоть слово.

Потом появляются серьезные идеи. Их, конечно, предлагает Генка.

– Ребята, – говорит он, – мы в кружке недавно смастерили пять ракет.

И тут Генка сообщает такое, что мы с Семкой радостно вскакиваем и

начинаем танцевать вокруг старого дивана, на котором восседает Генка. Мы

танцуем боевой индейский танец. Мы не знаем, правильно ли он получается, потому что ни одного индейца в глаза не видали, и вообще у нас с танцами

нелады... Но мы знаем одно – танцевать надо торжественно, с каменными

лицами, изредка оглашая воздух воинственными кличами.

– Держись, Горох! Стрела поразит твое подлое сердце! – первым оглашаю

воздух я.

– Ты велик, Генка, конструктор молний! – выкрикивает Семка.

Генка ерзает на диване и морщится.

– Ребята, мне домой пора. Родители волнуются, наверно. Завтра после

уроков начнем.

Трезвый голос нашего друга превращает нас из индейцев в

шестиклассников, и мы расстаемся до завтра.

Вы, ребята, конечно, хотите узнать, что за идею предложил Генка

Правильный, если мы, люди в общем серьезные, пустились в пляс. Вы не

обижайтесь, ребята, скоро я вам открою все секреты. Но не сейчас, а чуть

попозже. Потому что вам просто не интересно будет читать дальше.

Итак, назавтра на аэродроме Генки Правильного, который был переименован

в ракетодром "ОА" (как вы совершенно правильно догадались – операция

"Акбар"), начались тайные, невидимые приготовления. Мы работали по вечерам, чтобы Горох и его ребята ничего не заметили. Наш ракетодром был совсем

близко от их дома – всего метрах в ста или чуть дальше. И поэтому кто-нибудь

из нас – или Семка, или я – дежурил возле дома Гороха, чтобы, как кто

появится, предупредить товарищей.

Но нам просто везло. Все эти вечера гороховцы сиднем сидели дома: наверно, хоккей по телевизору смотрели.

И вот наконец все готово. Операция "Акбар" вступает в решающую фазу.

Сегодня на вечер назначен бой Гороху и его компании.

...Темнело рано. Раз, два – и уже вечер, а всего только пять часов.

– Я пошел, – говорю я. Семка и Генка смотрят на меня с восторгом. Я иду

прямо к нашим врагам. Я должен задраться с ними, а потом...

– Ты не тяни, – советует Семка. – Ударь раз и беги назад.

– Может, и вообще бить не надо, – мнется Генка. – У нас достаточно

устрашающих средств.

– Ладно, – соглашаюсь. – Я мигом.

Я направляюсь к дому Гороха. Иду неторопливо, чтобы обдумать план

действий. Собственно, чего тут думать?! Я должен задраться с ними, а

потом...

Компания Гороха в полном сборе.

– Смотрите, кто к нам пожаловал, – замечает меня издали Горох. – Посол

не очень дружественного государства... Чем могу служить?

Ребята Гороха заняты своим обычным делом – привязывают проволочки к

деревьям. Готовятся к вечерней "охоте".

– Вот что, – говорю я тоном майора милиции. – Немедленно прекратите

свои хулиганские делишки. Иначе... – я делаю многозначительную паузу.

– Иначе? – Горох дурачится и приставляет к уху ладонь, как это делают

старики, когда плохо слышат.

– Иначе ты получишь по морде, – перехожу я на обыкновенный язык.

– Что, что? – все еще строит из себя глухого старика Горох.

– А вот что, – я делаю выпад и... вспоминаю Генку Правильного.

Сдерживаюсь и только сильно толкаю Гороха в плечо. Тот, поскользнувшись, падает. Его компания набрасывается на меня.

Увернувшись, я мчусь назад, к Семке и Генке.

– Держи его! – кричит вскочивший на ноги Горох.

И ребята, тяжело сопя, несутся за мной.

Вот я уже на ракетодроме. Сейчас, сейчас, голубчики...

Ба-бах!

Вот оно. Такого и я не ожидал. Шагах в пяти сбоку взлетает вверх

ракета. И какая! Каждый задерет голову, чтобы увидеть такую ракету. Она вся

светится и медленно подымается в темное небо.

Горох и его ребята, конечно, останавливаются и задирают головы. И вдруг

их охватывает смятение. Светящаяся ракета раскалывается на две части и

стремительно летит вниз, прямо на головы Гороху и его "охотникам".

Те – бежать. Куда? Конечно, в разные стороны. И тут начинается не менее

веселое: срабатывает целая система банок с карбидом, которую придумал Генка.

На ракетодроме стоит сплошное: бах-ба-бах, трах-тара-рах!..

Наконец, оправившись от страха (банки с карбидом все-таки вещь более

знакомая), наши враги удирают к своему дому. И тут на их пути вырастает

Семка.

– Руки вверх! – кричит он и достает из-под пальто... ракету.

Точно такую, светящуюся, как та, которая испугала гороховцев.

– Руки вверх! – кричим и мы с Генкой, догнав улепетывающих противников.

У нас в руках так же таинственно светятся ракеты. Мы их держим, как

автоматы.

Гороховцы поднимают трясущиеся руки.

– Ну что, пускать? – спрашиваю я у Гороха.

Его всего передергивает.

– Что ты! Мы за мир!

– Ну так вот! Мы великодушны, – сдержанно говорю я. – Пленных не берем.

Но если вы еще раз повторите свои штучки, то... – Я выразительно киваю на

ракеты.

Горох так же выразительно прикладывает руки к груди: мол, никогда, ни

за что, и вообще о чем речь...

– Проваливайте! – командую я.

Опустив головы, Горох и его ребята бредут к дому. Они изредка

оглядываются – не пальнем ли мы им в спину. А мы поспешно удираем на чердак: от наших взрывов вокруг поднялся переполох.

На чердаке я спрашиваю Генку:

– Ну, как? По-моему, это не хуже милиции?

Генка улыбается.

– Пожалуй.

Я командую:

– Отряд, стройся!

Когда Семка и Генка вытягивают руки по швам, я говорю:

– Объявляю благодарность за блестящее проведение операции "Акбар". Кот

отомщен, мы тоже. Враг, конечно, силен и коварен, но я думаю, что он долго

будет помнить наш салют. Ура!

– Ура! – завопили ликующие Семка и Генка.

А потом мы уселись на старом рыжем диване и Семка спросил:

– Ген! А как краски называются, которыми мы вот эти штуки покрасили?

Люми...

– Люминесцентные, – ответил Генка.

В руках мы держали обыкновенные полешки, которым искусные Генкины руки

и не очень ловкие наши придали форму ракет. Наши "ракеты" сейчас были совсем

не страшные. Они даже не светились, потому что...

– Потому что, – сказал Генка, – люминесцентные краски светятся только в

темноте. А здесь лампочка горит.

И тут мы с Семкой поднялись и снова завели боевой индейский танец. А

Генка снова поморщился и сказал:

– Ребята, мне домой пора. Родители, наверное, беспокоятся.

Вот и все. Нет, не все. Та ракета, которая взлетела в воздух и поразила

Гороха и его ребят, была самая всамделишная. Ее Генка смастерил в кружке

Дворца пионеров.

Конечно, жаль, что ракета погибла. Оригинальная конструкция у нее была.

Но погибла ракета, выполняя благородное задание. А ради хорошего дела и

помереть не жалко.

КАК МЕНЯ «ВТЯГИВАЛИ»

– Надо тебя втянуть, – сказала мне Галка Новожилова.

– Что, что? – удивленно переспросил я.

– Надо втянуть тебя в общественную работу.

– А-а-а!

– Вот тебе пионерское поручение – будешь вести дневник. Записывай, кто

что делает на уроках и переменах. Понял? – Галка решительно тряхнула двумя

большими белыми бантами, похожими на больших белых бабочек.

– Не очень, – ответил я. – А записывать тех, кто в буфет ходит? И

сколько пончиков съедает, тоже записывать?

– Не ломай комедию. – Галка подражала взрослым и любила говорить их

словами. – И потом, у тебя красивый почерк, – добавила она.

Это была чистая правда. Я очень люблю писать и старательно вывожу

каждую буквочку. Мне нравится смотреть, как из букв возникает слово, и это

олово что-то значит, и если его кто-нибудь прочтет, то поймет, что я хочу

сказать. А потом из слов появляется целое предложение. Нет, честное слово, мне нравится писать сочинения и изложения. Диктовки я писать не люблю -

некогда подумать, пиши, что скажут.

Я вспомнил о своем обещании директору. До конца месяца оставалось еще

пять дней. И я согласился выполнять пионерское поручение.

Несколько дней подряд на каждом уроке я добросовестно открывал толстую

тетрадь с портретом Юрия Гагарина на обложке и начинал записи. Я записывал

все, что замечал. На переменках я ходил по коридору, заглядывал во все углы

и писал, писал, писал...

Как-то утром Семка спросил у меня:

– Ты что, рехнулся?

– Отстань, я выполняю пионерское поручение.

– 6 "Б" прижал наших к стенке! – закричал на следующей переменке Семка.

– Бежим на помощь!

Я вздохнул поглубже, у меня зачесались руки – вот сейчас я вам покажу.

Но... в руках у меня был карандаш и проклятая толстая тетрадь.

– Не могу, Семка, – сказал я. – Выполняю пионерское поручение.

Но после четвертого урока я вручил торжественно тетрадь Галке.

– Я выполнил пионерское поручение. И даже заработал за него двойку. А

это уже лишнее, потому что, как известно, у меня двоек хватает.

Я выбежал во двор. Солнце влепило мне в лицо ослепительный заряд своих

лучей. Снег радостно захрустел под ногами.

Наши ребята, как и на прошлой переменке, снова поддавались 6 "Б" – этим

долговязым, у которых руки работали, как машины.

Я врезался к ним в тыл, забросал их снежками, засыпал снежной пылью.

Кое-кого я просто толкнул в сугроб. 6 "Б" дрогнул, повернулся ко мне. И

тогда ударили сзади наши. Натиск был таким стремительным, что 6 "Б" позорно

бежал в разные стороны, оставляя на поле битвы галоши.

Меня, мокрого от снега, качали. Я взлетел вверх, и синее небо было так

близко, стоило только руку протянуть – и достанешь.

Пока я выполнял пионерское поручение, я здорово отдохнул и во мне

кипели богатырские силы.

Тут зазвенел звонок, и мы помчались в класс.

А двойку я получил вот как. Степан Александрович заметил, что я не

слежу за опытом, а что-то записываю в тетрадь.

– Что ты пишешь, Коробухин? – спросил Степан Александрович.

– Выполняю пионерское поручение, – гордо ответил я.

Степан Александрович сказал, что пионерские поручения надо выполнять

после уроков, и закрыл мою тетрадь с Юрием Гагариным на обложке.

Потом он вызвал меня к доске и попросил повторить то, что объяснял. Я, конечно, ничего не мог ответить, и Степан Александрович поставил мне двойку.

Я считаю, что это несправедливо, ведь я не занимался посторонним делом, а выполнял поручение.

– Вы только послушайте, что он написал, – ахнула Галка Новожилова после

уроков. В руках у нее была моя толстая тетрадь.

– Кто написал?

– Что написал? – Ребята складывали книжки в сумки и собирались

улепетывать из школы.

– Коробухин! – Галка потрясла в воздухе тетрадкой с портретом Юрия

Гагарина на обложке. – Совет отряда поручил ему записывать сюда, кто и как

ведет себя на уроках и переменках. И вот что Коробухин написал.

Ребята притихли. Когда произносили мою фамилию, они знали – будет

что-то очень забавное. Я скромно сидел за своей партой, как будто весь шум

не про меня и я вообще тут ни при чем. Сознаюсь, я немножко нервничал.

Все-таки это было первое публичное чтение того, что я сочинил. Но виду я не

подавал.

– Слушайте, – повторила Галка и откашлялась. – "15 декабря. Всю алгебру

Миша Теплов глубокомысленно чесал в затылке, а надо было шевелить мозгами",

– торжественно продекламировала Галка.

Ребята покатились со смеху. А Мишка Теплов торопливо отдернул руку. У

него была такая забавная привычка. Когда Мишка хотел что-нибудь понять, задачку, например, он начинал чесать затылок. Но это Мишку не спасало.

Двоечки вперемежку с троечками были основными жителями его дневника.

– Тише, – и Галка открыла вторую страницу моей летописи.

"16 декабря. На уроке английского в класс залетела огромная муха. И

откуда она только взялась зимой, черт ее знает. Сперва муха кружилась вокруг

Аделаиды Васильевны, а потом стала кружиться вокруг каждого ученика. Поэтому

в тот день никто правильно не мог произносить слова. Аделаиде Васильевне

казалось, что все жужжат, когда надо шипеть. А во всем виновата муха и

дежурные, которые ее пропустили и не вели с ней борьбы".

Ребята просто взвизгивали от хохота.

– Но это еще не все. – Галка подняла руку, призывая к тишине. – Это еще

цветочки, а вот и ягодки.

"17 декабря. У наших девчонок не сердца, а камни, я бы даже сказал -

булыжники. На их глазах горит человек, а они хоть бы хны. Не желают товарищу

подать руку помощи.

Сегодня на уроке русского языка горел Колька Комаровский. Когда у него

спросили, какая разница между глаголами совершенного и несовершенного вида, от Кольки сразу повалил дым. Он бросал красноречивые взгляды на девчонок, которые, как назло, захватили первые парты. Но те делали вид, что ничего не

замечают.

Чувствуя, что Колька гибнет, я сжалился над ним и прошептал с последней

парты, – оцените мое мужество! – глаголы совершенного вида – это такие, которые достигли совершенства, а несовершенного – которые этого самого

совершенства не достигли.

А что было дальше, всем известно: Колька получил двойку.

Предлагаю всех девчонок, которые не выручили товарища из беды, осудить

– неделю не продавать им в буфете пончиков с повидлом".

Ребята стонали от смеха и чуть не падали с парт. Даже Галка смеялась.

Но потом она сказала:

– Ну, хватит на этом. – И захлопнула тетрадку.

– Еще, еще! – закричали ребята. Они стучали крышками парт и орали:

"Бис, бис!" Знаете, как в театре вызывают понравившегося актера.

Я понял, что должен выйти на сцену. Я встал и величественно подошел к

доске. При моем появлении ребята замолкли. На их лицах блуждали улыбки. Они

ждали, что сейчас я отколю еще какой-нибудь номер.

– Галя права, – сказал я. – Хорошего понемножку. Вторая серия еще не

готова. Спасибо за внимание.

Я поклонился.

Мне захлопали.

В класс вошла техничка тетя Шура.

– Что это – концерт у вас или мероприятие какое?

– Репетиция, тетя Шура, – улыбнулась Галка.

– Вы репетируйте, конечно, но шепотом, – сказала тетя Шура. – За стеной

директорша урок начала, услышит – она вам устроит концерт.

Так окончилось мое первое выступление. Если говорить честно, я был

доволен. Такого горячего приема я и не ожидал. Правда, исполнительнице моих

произведений не хватало чувства юмора, но – сойдет и так.

А самое главное – теперь никто не скажет, что я не выполнил пионерское

поручение.

Не выполнил?

А аплодисменты?

То-то.

СЕМКА ЖЕРТВУЕТ ШЕВЕЛЮРОЙ

Что ни говорите, что вы мне ни доказывайте, а самое интересное в школе

– это каникулы. С каким нетерпением ждешь воскресенья, а ведь каникулы – это

двенадцать воскресений сразу и подряд.

Сперва, конечно, в каникулы надо выспаться. Дрыхни себе хоть до десяти

часов, никто тебя не растолкает с воплем: "Опять, бездельник, опоздал в

школу!"

Потом в каникулы можно вволю покататься на лыжах и коньках.

А потом заняться и серьезными делами.

Я еще вам не рассказывал, что у меня с Семкой была страсть – марки.

Одно время мы чуть не помешались, говорили только о Конго, о Мадагаскаре, о

Береге Слоновой Кости. За что попало мы выменивали марки. Сперва каждый

собирал свой альбом, и у нас попадались одни и те же марки. Но вскоре мы

объединились, а одинаковые марки решили повыгоднее обменять.

Я уже охладел к коллекции, а Семка все еще вздрагивал, когда видел

новую марку, и спрашивал у хозяина драгоценности: "Что ты хочешь взамен?" Я

не сомневаюсь, что попроси тот у Семки новую рубашку, которую ему вчера

купила мама, он отдал бы не задумываясь.

Наши альбомы хранились дома у Семки, и мой друг часто бегал в центр

города, где был большой книжный магазин. В том магазине постоянно собиралась

толкучка, там обменивались марками.

Однажды Семка прибежал ко мне очень расстроенный:

– У меня какие-то гады отобрали альбом, а там Конго, Монако... Я гнался

за ними, они перемахнули через забор и удрали...

А произошло вот что. Как всегда, Семка толкался в толпе мальчишек, разглядывая чужие альбомы и по называл свой.