Текст книги "Здравствуй, Валерка! (сборник)"
Автор книги: Владимир Машков
Жанр:
Детская проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 13 страниц)
Владимир Георгиевич Машков.
Между "А" и "Б"
В эту книгу В.Машкова включены две тематически связанные между собой
повести: "Между "А и "Б" и "Веселая дюжина". Главный герой этих повестей
веселый и неугомонный мальчишка Валерка Коробухин.
Для детей среднего школьного возраста.
«РАСТОЛКАЙТЕ ВЫ ЭТОГО НАРУШИТЕЛЯ...»
А меня один раз по телевизору показывали! Это было, когда я еще в
детский сад ходил. Знаете, в тот самый, который при выходе из парка.
Однажды к нам в сад явилась какая-то тетя с круглыми очками на носу.
Тетя сказала, что по телевизору будут показывать концерт из нашего детсада, но покажут только одаренных детей, а остальные должны сидеть вокруг и делать
вид, что им очень весело. И ни в коем случае не шуметь, а только хлопать в
ладоши.
Я, конечно, оказался неодаренным и попал в ту компанию, которая сидела
вдоль стен и вовсю изображала, как им весело. Наконец это мне надоело. И
когда я увидел, что телекамера нацелилась прямо на меня, мгновенно встал на
руки, прошел несколько шагов, ловко вскочил на ноги, улыбнулся и начал
раскланиваться. Как настоящий артист. Телекамера все еще смотрела на меня, и
мне даже показалось, что я слышу, как хлопают зрители, которые сидят дома у
своих телевизоров.
Но вот телекамера взглянула уже на настоящего одаренного ребенка, а
тетя в круглых очках оттащила меня в сторону и сказала, что если я, Валерка
Коробухин, буду срывать передачу, то она не знает, что со мной сделает.
Так меня один раз показывали по телевизору.
И вообще тогда, когда я был маленьким, передачи в сто раз интереснее
были, чем сейчас.
Вот фильм показывали – я таких фильмов давно не видел. Там наши за
шпионом гнались. Сперва на лошади, потом на машине... А шпион все равно
удрал. Успел в самую последнюю минуту уцепиться за вертолетную лестницу – и
удрал. Но туфля шпионская – он ее в спешке потерял – попала в руки
следователя. И тот – никогда бы не поверил, если бы сам по телевизору не
видел – по туфле нашел шпиона. Он днем и ночью изучал туфлю, как будто это
была книга "Двадцать лет спустя". И как-то заметил на подошве след сигареты, иностранной, конечно.
Следователь сразу приободрился, сбрил бороду, которая у него за это
время выросла, потому что он целый месяц, никуда не выходя, корпел над
туфлей, и позвонил начальнику.
– Барк у нас в руках...
И вот Барк преспокойненько топал по аллее парка и дымил сигаретой.
Выкурил, плюнул на нее и притоптал каблуком к асфальту. А следователь из-за
кустов:
– Руки вверх, Барк, он же – "кукла", он же – "госпожа"! Просчитались?
Наши люди бросают окурки в урну. Понятно?
Барк побледнел и поднял руки.
Да, фильм был – не оттянуть от телевизора!
А сейчас – скучища... Мама говорит: "Правильно, так и надо. Умные люди
на студии работают, у самих, наверное, дети есть. Скучные передачи для того
пускают, чтобы ребята сами выключали телевизор и садились за уроки или
помогали мамам по хозяйству".
Может, мама и права, но все равно скучно. Как у нас на сборах.
Вот недавно был сбор. Назывался он "Для чего мы учимся?" Странные люди
– "для чего мы учимся?" Как будто не понятно! Для мам, чтобы они гордились
нами, когда мы получаем пятерки, и для учителей, чтобы они нам эти пятерки
ставили...
Для чего ж еще?
Галка Новожилова, – это наш председатель совета отряда, – растягивая
слова, сказала: "Чтоб ты явился, Коробухин, тебя разбирать будем". Она всех
ребят по фамилии называет, для солидности.
Я, честно говоря, сдрейфил. Потому что двоек у меня – не одна, не две, а раза в три больше. Галстук достал, гладил его долго, чуть он у меня не
сгорел. Пришел в зал, тихо сел с краю, тихо смотрю и слушаю.
А на сцене вот что происходит. Выходят девчонки и по шпаргалкам – а еще
отличницы! – бойко шпарят доклады: "Ученье – свет, а неученье – тьма",
"Пятерки – наши путеводные звезды", "Знания – наши крылья"... И все так
гладко и ловко. А про нас, про двоечников, и ни слова, и ни полслова, и ни
вот столечки не говорят. Ну, думаю, красота...
А доклад идет за докладом, и все такие длинные... И чувствую я, что
веки мои слипаются, а голова так и клонится к спине рыжего Вовки Шлыка, который сидит впереди меня.
Заснул я, ребята! А скажу вам по секрету, по ночам я жутко храплю. Даже
мама, привыкшая к моему храпу и свисту, и то иногда испуганно вскакивает и
ругается:
– Совести у тебя нет. Целый день на ногах, дай хоть ночью отдохнуть.
Я говорю:
– Я больше не буду, мама. – И засыпаю.
Так вот, на сборе, как раз когда наш очкарик – Ленька Александров с
трибуны сказал: "У нас есть отдельные ученики, которые не совсем понимают, как необходимы знания нам, тем, кто идет на смену нашим бабушкам и дедушкам, нашим отцам и матерям, дядям и тетям, старшим братьям и сестрам", – как раз
в этот момент из моего рта вырвались первые хрипящие звуки.
Это было как сигнал горна, который будит на заре пионерский лагерь, как
школьный звонок, весело и бесцеремонно прерывающий тоскливый урок! Все
радостно повскакивали, стали показывать на меня пальцами и хохотать.
Но мне про это потом рассказали. А тогда я ничего не слышал и не видел
и только свое "хр-р-р!" продолжал.
Тут Галка Новожилова как крикнет:
– Растолкайте вы этого нарушителя!
Я сразу проснулся, обвел взглядом хохочущих ребят, повесил нос и
поплелся к выходу.
А мне вдогонку Лидия Ивановна, классная:
– Коробухин, чтоб завтра явился в школу с матерью!
ЧАСТНОСОБСТВЕННИЧЕСКИЙ РЕЛЬС
Вы, ребята, хотите узнать, что было после сбора?
Ой, ребята, не спрашивайте. После сбора был еще один сбор.
Наша вожатая Кира сказала:
– Надо осудить Коробухина.
Я спросил:
– На сколько?
Вожатая Кира не поняла:
– Что на сколько?
– Я хочу спросить, на сколько лет меня осудить?
Вожатая Кира вся побелела.
– Ты, Валерий, никак не научишься вести себя по-человечески.
Вожатая Кира – из 10 "А". Их там целый класс готовят в вожатые, учат, как находить подход к детям, то есть к нам. И, наверно, Кире внушили: "С
детьми нужна строгость, иначе они на шею сядут". Или что-нибудь в этом духе.
Вот она и применяет свои знания на практике.
– Ребята, кто хочет выступить? – ходила по рядам и тормошила всех
вожатая Кира. Потом повернулась к Галке Новожиловой:
– Что же ты, Новожилова, не ведешь? Веди.
И Галка повела:
– Ребята, говорите же, говорите! Кто хочет сказать?
Ребята отворачивались от пылких Галкиных глаз, низко склоняли головы, делая вид, будто что-то разглядывают на вытертых собственными руками партах.
– Вы что – солидарны с ним? – вожатая Кира показала на меня.
Я выпятил грудь, чтобы меня можно было лучше разглядеть. Ребята упорно
и гордо молчали.
– Так вы считаете, что это очень хорошо – на пионерском сборе храпеть?
– Вожатая Кира начала нервничать.
Я помотал головой. Кира стояла ко мне спиной и ничего не замечала.
Ребята улыбнулись и хором ответили: "Нет!"
– Потом Коробухин совсем распояшется, начнет и на уроках храпеть, а там
– кукарекать, мяукать. – Голос у вожатой Киры звенел как колокол.
– Я не умею кукарекать, – не выдержал я. – И мяукать тоже не умею.
Я не люблю, когда мне приписывают таланты, которых у меня нет. У меня
своих хватает, одолжить могу, кому надо.
Ребята так и легли со смеху. А вожатая Кира сказала, что она больше не
может, что такого изверга она видит первый раз и что она пойдет жаловаться
директору.
Мне было жалко вожатую Киру. Она в общем хорошая, но почему она не
может понять, что я храпел не нарочно? Обидно, когда тебя не понимают...
Недавно мне сказали: "У тебя, Коробухин, только одни плохие поступки. А
ты прояви себя в чем-нибудь хорошем, полезном... Вот завтра весь класс идет
собирать металлолом. У тебя есть шанс заработать хороший поступок".
"Ладно, – подумал я. – Если у меня только плохие поступки, путь будет
один хороший". И я пошел собирать металлолом.
На Песчаной улице снесли несколько старых развалюшек. Там семиэтажный
дом собрались строить. Мы пошныряли немного в поисках железных или любых
других кладов. И вдруг я споткнулся обо что-то и чуть не упал. Глянул -
железный рельс. Хотел поднять – ого-го-го! – вот это вес.
– Давайте сюда! – позвал я ребят.
Раз-два – взялись вчетвером и подняли. Смотрим, а к рельсу проволокой
привязана крышка. Мы ее сразу не разглядели, потому что она была засыпана
мусором.
Под крышкой оказалась прямоугольная дыра.
– Ребята, это подземный ход! – восхищенно закричал Вовка.
– Ерунда, – промолвил рассудительный Семка. – Это просто погреб. У
моего дяди знаете какой погреб!
– Знаем, – отмахнулся я. – У кого есть фонарик?
– У меня, – сказал Семка.
– У дяди взял?
– Свой, – обиделся Семка.
Я хотел уже спускаться в погреб, но увидел, что нет никакой лестницы.
А вдруг погреб глубокий? Загремишь вниз, а после о ком в стенгазете
писать будут, как о главном разгильдяе школы?
Я подумал минуту.
– Снимайте ремни.
И сам первый снял ремешок. За мной то же самое сделали ребята. Быстро
из ремешков связали веревку. Получилась отличная лестница. Я ухватился за
конец веревки из ремешков, и ребята спустили меня вниз.
– Ну что там? – кричали ребята. – Давай вылазь!
Я дернул веревку.
– Тяните!
Поднатужившись, ребята вытащили меня. Когда я очутился на земле, то изо
всех сил чихнул. Раз, второй, третий... Вот уж никогда не думал, что так
здорово умею чихать.
– Ну что? – спросили ребята. – Ничего там нету?
– А вы чего хотели – соленых огурчиков?
– Нет, – ответил Вовка, – хоть бы какое-нибудь корыто...
– А насморка не хочешь? – сказал я и чихнул в четвертый раз.
Мы ухватились за рельс и потащили его. Шагали по улице и в такт нашим
шагам дружно пели:
Наши жены – ружья заряжены...
И вдруг:
– Стойте! Погодите! Украли!
За нами громыхал сапогами по улице дяденька в полушубке и заячьей
шапке.
– Отдайте, это моя рельса, – сказал он, отпыхавшись.
Семка пробовал было заспорить:
– Мы нашли этот рельс. Он валялся.
Я остановил Семку и добродушно улыбнулся:
– Пожалуйста, берите!
Дяденька посопел, попыхтел, наконец приподнял рельс, прошел, шатаясь, несколько шагов и бросил свою ношу на землю. Лицо его стало умоляющим.
– Ребятки, помогите. Вы же пионеры, тимуровцы, так сказать, помощники
старших.
Мы хранили молчание.
Дяденька сделал вторую попытку, но он был старенький, и установить
мировой рекорд по подъему тяжестей ему не удалось.
Тогда я начал штурм.
– Как ваше имя-отчество?
– Сидор Сидорович, – буркнул дяденька.
– Сидор Сидорович, государство о вас позаботилось. Вы получили
прекрасную трехкомнатную квартиру в прекрасном пятиэтажном доме на
прекрасном втором этаже. Во дворе у вас растут прекрасные саженцы и звенит
прекрасный детский смех...
Все время, пока я вдохновенно нес эту чепуху, дяденька смотрел на меня, вытаращив глаза, и согласно кивал головой.
– Наверное, вы уже и пенсию получаете?
– Получаю.
– Вот видите, вы вполне обеспеченный и счастливый человек. – Я
подмигнул ребятам. – Чего ж вам еще надо?
Мы взяли рельс с прикрепленной к нему крышкой и отправились в путь.
– До свидания.
– До свидания, – растерянно сказал нам дяденька.
Несколько минут мы шли и хихикали.
– Эй, стойте, погодите!
Мы со злостью швырнули рельс на землю, он глухо шмякнулся.
– Ну зачем он вам? – Я больше не улыбался.
– А на погреб, – неуверенно сказал дяденька.
– На какой? У вас же прекрасная трехкомнатная квартира в прекрасном
пятиэтажном доме.
Дяденька опустил глаза и нежно посмотрел на рельс.
Снова рельс в наших руках, снова мы топаем по улице.
Дяденька не отстает от нас и ноет:
– Он пригодится мне. Распилю на куски и коньки внуку сделаю. Или
грузила на удочки...
Мы шли, не обращая никакого внимания на его мольбы. Мы останавливались
только, чтобы передохнуть.
Наконец дяденькины причитания мне надоели, и я решил его припугнуть.
– Это не вы говорите, это в вас пережитки капитализма говорят.
Дяденька захихикал и потер руки.
– Ну, ребятки, поругались и будет. По пачке мороженого на брата, и
отволочем рельс ко мне в прекрасную квартиру.
Мы не отвечали.
– Ну, ребятки, по пачке пломбира.
Я видел, как Семка облизнул губы.
– Полный вперед! Свистать всех наверх! Земля!
Впереди показалась школа. Мы прибавили шагу.
– Ребятки, по билету в кино на брата и по пачке пломбира...
Когда мы притащили проклятый рельс в школу, вожатая сказала, что мы
поступили неправильно, не по-пионерски. И, чтобы исправиться, должны
немедленно отнести рельс назад его владельцу.
Владелец горячо поблагодарил вожатую, а я сказал, что у меня плохих
поступков хватает, я хотел заработать хороший, а потому пусть назад этот
частнособственнический рельс тащат другие. И ушел. Дверью я не хлопнул. У
меня нет такой глупой привычки.
БОЯТСЯ ЛИ СОБАКИ ЩЕКОТКИ?
Вот так и не удалось мне совершить хороший поступок.
– Ну, Коробухин, – сказали мне, – если уж ты металлолом собирать не
умеешь, то, знаешь ли...
И развели руками.
А Галка Новожилова при всех изрекла:
– Мы решили, Коробухин, заняться тобой вплотную и всерьез. Сегодня
после уроков к тебе направится пионерский патруль.
– А зачем патруль? – спросил я. – Что я – преступник?
– Двойки получать – разве не преступление? – сказал Ленька Александров
и спокойно поправил очки на переносице.
Я задумался.
– Послушайте, – сказал я наконец. – Может, без патруля обойдется?
– Нельзя, – зевнул Ленька. – Тебе больше нет доверия.
– Ладно, – вздохнул я. – Приходите. Только если мой Эльбрус нападет на
вас, я не отвечаю.
Все посмотрели на меня внимательно.
– А кто такой Эльбрус?
– Доберман-пинчер. Собака такая. Как увидит кого чужого, особенно
девчонку, сразу бросается, – терпеливо объяснил я.
Ребята затихли.
– Врет он! – вдруг закричал Семка. – Я у него вчера на телевизоре
сидел, никакого добермана, никакого пинчера у него нет. У него даже кошки
нет.
Галка Новожилова осуждающе покачала головой:
– А обманывать товарищей, Коробухин, и совсем стыдно.
Я только пожал плечами, а Семке показал кулак – поговорим наедине, как
мужчина с мужчиной.
Надо было что-то придумать. Я знал, что такое пионерский патруль. Это -
приходят к тебе домой, расстраивают маму, спрашивают, как ты готовишь уроки, какой у тебя распорядок дня, – в общем, суют нос куда не надо. А после всего
мама плачет: "И зачем ты мне на горе такой уродился?"
Нет, надо было действовать решительно. "У меня нет собаки, – подумал я,
– так она у меня будет. Ну, не доберман-пинчер, а простая дворняга – все
равно вы в собачьих породах ни черта не смыслите".
Как только кончились уроки, я на всех парах понесся домой и пулей
взлетел на пятый этаж. Там жила одна бабушка. У нее была кудрявая беленькая
собачка с черненьким, как кнопка, носом. Если ее увидать издалека, то можно
испугаться – страшное чудище. А если подойти поближе, то сразу станет ясно, что это безобидная комнатная собачонка.
Но у меня не было выбора, больше собак в нашем доме не водилось.
Я сказал бабушке, что очень люблю собак, но все собаки мира, в том
числе и доберманы-пинчеры, не стоят и одного коготка ее, бабушкиной, собачки. И пусть поэтому она, бабушка, позволит мне погулять с ее собачкой
по двору.
Бабушка была растрогана. Она забыла, как я таскал ее собачонку за хвост
и купал в луже.
Бабушка умиленно пролепетала:
– Ты слышишь, Роза, какой прекрасный мальчик живет в нашем доме?
Воспитанный, любит животных... Иди с ним погуляй. Только, мальчик, не долго, а то Роза сегодня кашляла. Я боюсь, не простудилась ли она.
Я быстро спустился вниз. И как раз вовремя – по лестнице уже шлепал
галошами пионерский патруль. Я еле успел захлопнуть за собой дверь, как...
Дзинь!.. Патруль!
Я дернул Розу за хвост: вот сейчас залает! Но она только жалобно
заскулила. Я еще раз дернул – ну полай, старушка, тебе жалко, что ли?
Роза чуть не заплакала, но лаять не хотела. Она просто не умела, наверно.
Тогда я встал на четвереньки, чтобы показать Розе пример, и вдохновенно
прогавкал: гав! гав!
Второй звонок захлебнулся на первой же ноте.
Я невинно спросил:
– Кто там?
– Это мы, – дрожащим голосом ответила Галка. – А откуда у тебя собака?
– Я же вам рассказывал, а вы мне не поверили. Погодите минутку. Я ее
привяжу, а то она на чужих бросается. Особенно на девчонок.
Звякая цепочкой, я завел собачку в угол, взъерошил на ней шерсть и
случайно мои руки попали Розе под мышки.
Я крикнул:
– Входите! Эльбрус на цепи!
И тут произошло что-то необыкновенное. Наверно, Роза как огня боялась
щекотки. И очень не любила, когда ее щекотали. Потому что в ту минуту, когда
ребята появились на пороге, Роза вырвалась из моих рук, бешено взвизгнула, залаяла и принялась носиться по коридору. Взъерошенная, разозленная, она
казалась такой страшной, что даже я струсил.
А ребята? Сминая друг друга, они скатились по лестнице вниз.
Я еле успокоил разбушевавшуюся Розу и отвел ее к бабушке.
Утром, едва я переступил порог класса, на меня налетела Галка
Новожилова.
– Ну, Коробухин, это переходит всякие границы. На своих товарищей
науськать бешеную собаку! Так тебе это не пройдет.
Она оглядела орлиным взором весь класс и произнесла:
– Наш отряд решил объявить тебе бойкот. С сегодняшнего дня мы с тобой
не разговариваем. Ты нам не товарищ.
– Все со мной не разговаривают? – Я посмотрел на Семку.
Семка отвернулся.
– Все, – отрезал Ленька Александров.
На первом уроке со мной никто не разговаривал, на переменке тоже, на
втором уроке в мою сторону никто даже не глянул, на второй переменке на мои
вопросы не отвечали, на третьем уроке – тоже, на большой переменке – целых
15 минут! – со мной никто не перекинулся словечком, на четвертой переменке
бойкот продолжался.
После пятого урока я мрачно произнес:
– Пойти утопиться, что ли!.. А что еще остается человеку?
И, еле переставляя ноги, поплелся по коридору.
Я ОБЪЯВЛЯЮ ГОЛОДОВКУ
Конечно, топиться я и не думал. Я отправился в кино. Со вчерашнего дня
во всех кинотеатрах шел фильм "Парижские тайны".
По городу были расклеены голубые афиши. С афиш улыбался широкоплечий
парень. От его ударов во все стороны разлетались типы с мрачными
физиономиями.
Разве можно было не пойти на такой фильм? Легче в школу не пойти...
Кино мне понравилось. Здорово дерется этот маркиз. Надо будет мне
потренироваться. Бокс в жизни пригодится.
Занятый такими мыслями, я брел по улице. И ничего не замечал. Вдруг на
меня налетел и чуть не сшиб с ног Семка.
– Ты что правила уличного движения нарушаешь? – рассердился я.
– Ты жив? – у Семки дрожали руки, дрожал портфель, а лицо было таким
испуганным, будто он только что побывал в пасти у льва и лишь чудом
вырвался.
– Интересно, почему я должен умереть? – удивленно спросил я.
– Да нет, конечно, – обрадовался Семка. – Я побегу, скажу ребятам. А то
они думают, что ты... – Семка нервно хихикнул, – утопился. Ищут тебя...
– Обожди. – Я схватил Семку за руку. – Ищут, говоришь?
– Да, – торопливо закивал Семка, – уже и дома были. А ты где шатался? В
кино сидел?
Я ничего не ответил, потому что я размышлял. Мысли одна за другой
появлялись в моей голове, они перебивали друг дружку и не давали
сосредоточиться: "А что, если я... Нет, лучше так... А может – наоборот?"
Наконец я решился.
– Ну, прощай, – задумчиво произнес я.
– Ты к-куда? – у Семки задергались губы.
Я молча повернулся и быстро зашагал не в ту сторону, где был мой дом, а
в противоположную. Я свернул направо около разноцветного, словно попугай, газетного киоска. И когда я оказался за стеной дома и Семка потерял меня из
виду, я припустил со всех ног.
Не знаю, как вы, но я люблю дворы в микрорайонах. Здесь очень легко
скрыться от любой погони. Дома все на одно лицо, дворов полно, в общем -
ищи-свищи.
В один из таких дворов я и шмыгнул. Из-за стены детсада выглянул. Как я
и предполагал, Семка крался за мной. Но мой быстрый рывок сбил его с толку.
Семка недоуменно оглядывался, он не мог понять, куда я исчез.
Я, довольный, улыбнулся. Дал подзатыльника малышу, который слишком ко
мне приглядывался, и потопал домой.
В нашем районе почти все дома были деревянные. Летом на улицах зеленела
трава, а зимой снег заваливал дома по самую макушку. И тогда все жители
выходили и расчищали дорожки к колонкам. В общем, как в деревне, хотя всего
в двух шагах от шумного, сверкающего проспекта. Только три новых, в семь
этажей, дома возвышались над нашим районом. Ночью они были похожи на большие
корабли, которые пристали отдохнуть на пару минут и скоро снимутся с якорей.
Я с мамой жил в доме посредине, в 27 "а". А были еще 27 просто и 27
"б".
Осторожно, чтобы меня никто не заметил, я пробрался по лестнице на
чердак. На чердаке, за котельной трубой, было наше с Семкой место. О нем
никто, кроме нас, не знал. Там я растянулся на старом рыжем диване. Он был
такой старый, что даже пружины у него не скрипели.
Надо было обдумать то, что произошло.
Кстати, о чердаках. Раньше, когда мы еще жили в деревянном доме, там
был отличный чердак. Мы с Семкой забирались туда во всех случаях, когда надо
было обмозговать что-нибудь очень важное и секретное.
Но потом наш дом снесли. Приехал бульдозер, и дома как не бывало, а с
ним и чердака. И мы с мамой переехали в этот самый 27 "а", на чердаке
которого я сейчас все это вспоминаю.
Помню, мама ходила по нашей квартире, под собой ног не чуя, всплескивала руками, гладила стены, открывала краны. А я стоял мрачный, как
скульптура в парке. Ну разве могут быть в таком доме чердаки?
Тут к нам ворвался Семка. Семка, то есть его родители, тоже получили
квартиру в нашем доме.
– Идем, – сказал Семка.
Я неохотно вышел на площадку.
– Чего тебе?
Мой друг произнес только одно слово:
– Чердак.
Мы помчались наверх. Оказалось, что в 27 "а" чердак все-таки был.
Огромный и совсем пустой. Только крыша низковата, но тут уж ничего не
поделаешь, мы были рады и такому.
Когда я вернулся с чердака, мама не переставая ходила по комнате.
– Я так довольна! Я так рада! – Она обернулась ко мне: – А тебе как?
Нравится?
Я улыбнулся:
– Очень.
Вскоре чердак завалили всяким хламом, потому что сараев во дворе не
было. Но нам с Семкой удалось отгородить себе местечко за котельной трубой.
Когда нас ждала какая-нибудь неприятность, мы забирались сюда. Тут мы были
уверены в своей полной безопасности.
– Я так и знал, что ты здесь. – Семкина ликующая физиономия ухмылялась.
Он подкрался так осторожно, что я его не заметил.
– Чего ж ты не притащил с собой весь класс? – зло спросил я.
– Ты не злись, – примирительно сказал Семка. – Есть хочешь?
Он вытянул из прозрачного мешочка все, что принес с собой. Семка был
человек щедрый и притащил уйму всякой пищи: кусок сыра, колбасу с белыми
горошинами жира и еще горячие, в румяной корочке котлеты. Если откусить, подумал я, корочка наверняка захрустит.
Я проглотил слюну: вспомнил, что не обедал.
– Сколько времени?
– Часов восемь. Да ты ешь, – Семка подвинул к самому моему носу
котлеты.
Я гордо помотал головой:
– Я объявляю голодовку.
Семкино лицо вытянулось.
– В знак протеста против бойкота, – добавил я.
Семка глядел на меня с изумлением и восторгом.
– Ну, вот что, – сказал я. – Ты сейчас уйдешь отсюда и, если ты мне
друг...
– Но твоя мать беспокоится, наверно, – перебил меня Семка.
– ...и если ты мне друг, ты никому не скажешь, где я, – решительно
закончил я.
Опечаленный, Семка ушел, и я остался один. Только тут я почувствовал, как мне обидно, что со мной так поступают ребята. Даже разговаривать не
хотят, как будто я им враг.
Ну, ладно, я вас проучу. Отвернулись от человека, а человек пошел и
утопился.
Я представил, какая заметка появится в газете:
Смерть из-за равнодушия
Вчера трагически погиб ученик 6-го класса "А" 13-й школы Валерий
Коробухин. Смерть явилась результатом преступного равнодушия к судьбе
мальчика. Под внешней веселостью и беззаботностью коллектив не разглядел его
нежной, чуткой, легко ранимой души...
Растроганный, что у меня, оказывается, такая нежная душа, я не заметил, как и заснул. Проснулся оттого, что продрог. Я вскочил и – раз, два, три, четыре – стал делать зарядку. Выглянул в чердачное окошко, – на улице была
кромешная темень. Наверное, часа два ночи.
Я спустился с чердака. Долго мялся около своей двери, боясь позвонить.
Мама открыла сразу, как будто она простояла там, за дверью, все время, пока я томился на чердаке. Она схватила меня за руку и втащила в комнату. Я
никогда не думал, что мама такая сильная. Потом она начала меня целовать, а
слезы ее капали мне на лицо и даже за шиворот.
– Где ты пропадал, бездельник! – закричала мама. – Тут все с ума
сходят, а он болтается невесть где. Ребята и Лидия Ивановна раз десять
приходили уже. Голоден, наверное, как бездомный пес?
Мама снова стала такой, какой была всегда, – суетливой и озабоченной.
Она загремела кастрюльками – принялась разогревать обед. От борща шел такой
аппетитный запах, что я решил: "Голодовку надо кончать". Кстати, котлеты у
мамы были не хуже Семкиных, так что я ничего не потерял. Только волчий
аппетит приобрел.
Поев, я разложил кресло-кровать и растянулся во всю длину. Укрылся
одеялом и сразу согрелся.
Все-таки это здорово – спать в своей постели, а не на чердаке.
МОГЛО СЛУЧИТЬСЯ «ТАКО-О-Е»!
Когда я появился в классе, меня встретили удивленные и радостные лица.
Кто-то даже крикнул: "Ура! Коробухин вернулся!"
Если бы еще цветы да оркестр, это было бы похоже на встречу человека, первым побывавшего на Луне.
– Извините меня, ребята, – сказал я, и голос у меня дрожал, а на глазах
навертывались слезы.
Ребята были растроганы:
– Да брось ты!
– Да что ты!
– Ерунда все это!
Они и вправду обрадовались моему возвращению. Хорошие ребята!
Галка Новожилова попробовала было произнести очередную нотацию, она уже
откашлялась, но ее остановила Светка Никитина:
– Не надо, с человеком могло тако-о-е случиться.
На лице у добродушной Светки было выражение ужаса, она произнесла слово
"тако-о-е" таким свистящим шепотом, что даже я подумал: а ведь и правда
могло случиться "тако-о-е".
Еле сдерживая слезы, я сел за парту.
На уроке я вполне овладел своими чувствами. И когда на переменке ребята
пристали с расспросами, меня понесло. Во время рассказа я косился на Семку -
выдаст или нет? Но Семка глядел на меня восторженными глазами, как будто это
не он торчал со мной вчера на чердаке, а кто-то другой.
– Ушел я тогда из класса и пошел куда глаза глядят, – начал я былинным
слогом историю о том, как я топился. – Сам не заметил, как добрался до
речки. Разделся, а холод собачий... Но я, конечно, ничего не чувствую, сами
понимаете, что у меня на душе!
Влез в воду, а она жжется. Вот, думаю, разве можно утопиться в такой
холодной воде? Не везет мне что-то.
Доплыл до середины, сложил руки по швам и – "солдатиком" на дно. Только
коснулся ногами песка, как меня вытолкнуло на поверхность.
Я вздохнул, крикнул: "Вот черт!" – и снова пошел на дно. Но меня
почему-то еще быстрее вынесло на поверхность.
Глянул я на берег, а там какая-то женщина бегает в цветастом платке -
когда я пришел топиться, она белье полоскала. Бегает и кричит:
– Ой, тонет парень, ой, никак выплыть не может!
Вот чудеса, подумал я, сразу двое топятся! Интересно, из-за чего тот
парень, про которого она кричит, в реку полез? Может, ему тоже бойкот
объявили? И снова пошел на дно...
Но тут прозвенел звонок, вошла Аделаида Васильевна, "англичанка", и
ребята разбежались по своим партам.
Следующая переменка была длинная, и тут уже я мог дать себе волю, тем
более, что сорок пять минут урока я не потратил даром – рассказ сочинил на
славу.
– Так вот, – продолжал я, когда ребята снова окружили меня, – вынырнул
я еще раз. Глядь, a на берегу рядом с женщиной солдат появился. Сапоги уже
сбрасывает. А женщина приговаривает ему:
– Вынырнет, крикнет что-то и опять на дно. Сил у него, наверное, не
хватает. Ты быстрей, солдатик, а то утонет парень.
Тут до меня, наконец, и дошло, что это обо мне тетенька плачется. Это
я, выходит, не умею плавать? Я, чемпион 6-го "А"?!
Я возмутился и закричал:
– Да я получше вас обоих плавать могу! Смотрите!
И как пошел кролем! А солдат мне кричит:
– Ты, парень, лучше на спину ляг, силы экономь!
– Я и на спине могу, пожалуйста! – крикнул я.
Тут солдат разделся и бросился в воду. Плавал он здорово, потом я
узнал, что у него первый разряд. Я – от него, он – за мной. Наконец оба
добрались до берега.
Тетенька нам дала полотенце. Мы растерлись.
Вот так мне и не удалось утопиться.
Ребята молчали.
– Слушай, – вдруг сказал Семка, – а ведь тебе надо было камень на шею
привязать.
– Правильно, камень, – загудели ребята.
– Камень – это идея, – сказал я. – Вы знаете, ребята, очень я был
расстроен, не подумал про камень. Но следующий раз я без камня и не полезу
топиться. Это очень хорошая идея. Спасибо тебе, Сема. – И я свирепо глянул
на Семку.
– Не надо, – закричали ребята и весело захохотали.
На радостях, что все так хорошо кончилось – я не утопился и снова
подружился с ребятами, – я сделал стойку на учительском столе. Это был мой
коронный номер, никто у нас в классе, кроме меня, его не умел делать. И как
раз в этот момент к нам вошла Екатерина Моисеевна – наш директор. Я заметил
ее краем глаза.
– Атас! – зашумели ребята.
Я спрыгнул на пол и сказал:
– Я могу и больше простоять.
– Это я знаю, – сказала Екатерина Моисеевна. – Пойдем, Валерий, поговорим.
– Пожалуйста, – вежливо согласился я. – Но только не надолго, у нас
сейчас контрольная по русскому языку.
– Хорошо, – улыбнулась директор.
И мы пошли в ее кабинет.
«ТРИ БОГАТЫРЯ»
Екатерина Моисеевна была маленькая и полная, и поэтому ходила медленно
и при каждом шаге вздыхала.
Мы с ней вместе начали подъем по лестнице. Она сделает шаг, вздохнет, еще шаг и еще вздох. Я мог бы за это время, пока мы поднимались, уже десять
раз туда и назад сбегать. Ну, если не десять, то пять во всяком случае.
И почему только Екатерина Моисеевна сделала свой кабинет на четвертом
этаже? Ей удобнее было бы на первом. А может, она нарочно, чтобы
физкультурой заниматься и сбросить лишний вес?
Я только хотел спросить у Екатерины Моисеевны, правда ли, что она
устроила свой кабинет на четвертом этаже, чтобы тренироваться, как она
сказала:
– Ну что мне с тобой делать, Валерий? – И опять вздохнула.
Я тоже вздохнул и подумал: а что со мной и вправду делать?
Сверху по лестнице с шумом и криком сбегали ребята. Не долетев двух
метров до меня и директора, они вдруг начинали идти спокойно и неторопливо, как будто им было лет по восемьдесят, не меньше. Ребята говорили:
"Здравствуйте, Екатерина Моисеевна", – а потом неслись с прежней скоростью и
с прежним шумом.
– Ну, так что мне с тобой делать? – снова спросила директор, когда мы
уселись в ее кабинете – она в кресло, а я на стул.
Я бывал в этом кабинете не раз и все хорошо помню, а поэтому не стал
разглядывать "Трех богатырей" – огромную картину, висевшую на стене, прямо