Текст книги "Здравствуй, Валерка! (сборник)"

Автор книги: Владимир Машков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)

– Не знаю, – сказал я. – Наверно, клоуном.

– А я хочу стать космонавткой, – улыбнулась Галка.

– Ты – космонавткой? – Я был поражен.

– Я очень люблю звезды, – тихо сказала Галка. – Я хотела бы побывать на

всех звездах... До свидания, я уже дома. Спасибо тебе за плащ.

Тут она что-то вспомнила и снова помрачнела.

Назавтра Галка не отходила от вешалки. И мне никак не удавалось

добраться до ее пальто. Но после третьего урока ее на минутку позвала

вожатая Кира, и я положил в карман огненно-алого, уже сухого пальто новое

письмо.

Прости меня, но я не смог прийти. У меня заболела мама. Я вызывал врача

и бегал за лекарством в аптеку. Ты, наверное, ждала меня? Вчера была ужасная

гроза. Я примчался, когда она кончилась, но тебя не встретил.

Мальчик из 6 "Б"

Галкина сияющая физиономия на следующей переменке рассказала мне, что

она письмо прочла и очень обрадовалась.

На некоторое время я развязался с личными делами и можно было заняться

общественными.

По всем показателям мой теперешний класс шел хорошо, но не было у него

тимуровской работы. А без тимуровской работы первого места нам не видать.

Так и сказал Витька Мелюх, наш председатель совета отряда.

Каждую переменку ребята придумывали, над кем бы взять шефство. Всех

соседних стариков и старушек уже разобрали другие классы.

– А если снова пойти к Красовскому? – предложил Витька.

– Я же был у него, – зашумел Мишка Зайцев. – Такого вредного старикана

поискать только надо. Я к нему: "Давайте мы возьмем над вами шефство". А он

мне: "Вон отсюда, воришка". Он подумал, что яблоки я у него хочу стащить.

Нет, к нему никак не стоит идти.

– А может попробуем? – вяло предложил Мелюх.

– Бесполезно, – ответил Зайцев.

– А если Коробухина послать? – вмешался в разговор Толька Дашкевич. -

Он парень веселый, любого заговорит. А так – что делать? Без тимуровской

работы нам первого места не видать.

Я как раз в это время списывал упражнение и краем уха слышал все, что

говорили ребята. Когда назвали мою фамилию, я приподнял голову.

– Не сумеет Коробухин, – лениво протянул Мелюх, – ничего у него не

получится.

– Получится, – неожиданно для самого себя сказал я. – Давайте адрес

вашего старичка. Завтра же он будет здесь.

МЫ С ЧАПАЕМ ЛЕТИМ В АТАКУ

После уроков за мной увязался долговязый Мишка Зайцев.

– Так ты пойдешь к этому деду? – спросил Мишка.

– Пойду, а что?

– Я тебе не советую. – Мишка выжидательно молчал.

Я знал, что он сейчас сам все расскажет, и не задавал ему больше

вопросов.

– У него собака во дворе – волкодав, – выпалил Мишка.

Я с интересом слушал.

– А дома на стене висит двустволка, вот, – запугивал меня Мишка.

– Я иду к нему как официальный представитель, а не за яблоками лезу.

Тем более, что яблок сейчас нету, – отрезал я.

– А он не разбирается, – горячился Мишка. – Он сразу спускает с цепи

собаку и бежит в дом за двустволкой.

Я обдумывал услышанное. Мишка понял, что я колеблюсь, и решил меня

добить:

– Я тебя предупреждаю. Укусит тебя бешеная собака, месяц будут колоть.

Мишка решил, что я уже раскаиваюсь, и повернул к себе домой.

– Ты знаешь, куда уколы от бешенства делают? – крикнул он уже издалека.

Я кивнул. Я знал, куда делают уколы от бешенства. Но когда меня

предостерегают: "Не иди, впереди яма, провалишься", – я всегда иду. И обычно

оказывается, что никакой ямы и в помине нету и вообще все это враки. А еще в

словах Мишки меня многое настораживало. С чего бы ему так обо мне

заботиться? Нет, тут что-то не так.

Пообедав, я отправился к вредному старику в гости.

Мне представлялось, что живет он в мрачном, с наглухо закрытыми

ставнями особняке, за двухметровым забором. А по двору прогуливается

пружинистой походкой хищника волкодав.

Но дом старика оказался совсем не мрачным, а желтеньким, словно птичий

домик. Надписи "Осторожно, злая собака" на калитке не было. Вот, подумал я, скрывает дед собаку.

Я толкнул калитку, она была не заперта. Входить боялся и крикнул на

весь двор: "Здравствуйте!"

Молчание. Собака не лает. Я сделал шаг, второй, и еще громче заорал:

– Здравствуйте!

Тишина. Тогда я смелее начал продвигаться вперед. Шел я крадучись, то и

дело оглядывался.

И вдруг:

– Стой! Куда идешь?

Я глянул в ту сторону, откуда раздался окрик. На скамеечке сидел старик

– седой ежик волос, седые щеточки бровей, а лицо румяное, совсем молодое. Он

чистил ружье.

– Ну? – пробасил старик.

Я не отвечал – не отрываясь глядел на ружье. Это была настоящая

охотничья двустволка. Наконец я опомнился.

– Здравствуйте! – поклонился я.

– Здравствуй. Чего явился?

Голос старика был грозен. Я сразу вспомнил все, что говорил мне о нем

Мишка Зайцев. Вот дурак, опять ввязался в историю! Но надо выкручиваться.

Размышлять некогда.

– Нашпионерскийотрядпроситвасрассказатькакимвыбылигероемвгражданскую-

войну! – Я выпалил эту длинную фразу на одном дыхании.

– Врешь, ха-ха! А может, и не врешь? А чего ж ты крался по двору, словно воришка? – Старик прищурился.

– А чего у вас воровать? – спокойно сказал я. – Яблок еще нету.

Старик захохотал, и седые щеточки бровей запрыгали над веселыми

глазами.

– Истинная правда. А осенью заявишься ко мне?

Я дипломатично промолчал. Старик насупился.

– Вот молодежь пошла. Ты зайди ко мне и попроси яблок. Разве я тебе не

дам – и антоновки дам, и аппорта не пожалею. А то лезут напролом, ветки

ломают, кроме вреда, никакой пользы не приносят. Ну, садись, что ли, гостем

будешь. – Дедушка подвинулся, и я сел рядом с ним на скамейку.

– Вот осенью прошлой один, вроде тебя, тоже всякое говорил: и "наш

пионерский отряд", и "мы будем рады", и все такое прочее. А когда я

отлучился, чтобы самоварчик поставить, чайком гостя дорогого попотчевать, он, такой-сякой гость дорогой, в это время яблоню – самую мою любимую -

вчистую обобрал. И был таков.

Я сразу сообразил, что дедушка на Мишку жаловался. Ага! Так вот где

собака зарыта! Вот почему Мишка так обо мне заботился! Ну, погоди, подумал

я. Ты свое получишь – и за меня, и за дедушку.

Я весело улыбнулся старику.

– Я никогда и ни к кому в сады не лазил.

– Правда? – ухмыльнулся дед. – Это хорошо. Ты ко мне не лазай, потому

что я тебе от души целую корзину преподнесу. – Старик наклонился к самому

моему уху. – И какой это ты парень, что ни разу в чужие сады не лазил?

Дед подмигнул. Он мне стал нравиться.

– Так, значит, хотите услышать, каким я был в гражданскую войну?

– Очень хотим, – сказал я. – Как вы на конях неслись и беляков на всем

скаку рубали? – Я начал размахивать руками, показывая, как рубают беляков.

– В пехоте я был, парень. Вернее, в артиллерии. А входила наша

артиллерия в Чапаевскую дивизию. – Седые щеточки бровей гордо топорщились

над ставшими вдруг молодыми глазами.

Я даже ахнул.

– Вы видели Чапаева?

Старик негодующе фыркнул.

– Василия Иваныча? Почти каждый день видел – и в бою видел, тяжелом, горячем, и за столом с ним сидел, и как поет слышал.

Уже поздно вечером, попив чаю с медом, я ушел от хлебосольного Афанасия

Михайловича. Старик вышел на крыльцо проводить. И я наконец решился.

– А где ваша собака, Афанасий Михайлович?

Старик задумчиво покрутил свои пышные брови, как некоторые крутят усы.

– Нет у меня собаки. А без собаки на охоте, сам понимаешь, как без

ружья. Друзья обещают добыть породистого щенка...

Ночью мне снилось, как летят бесшумно на конях всадники. А впереди всех

– сам Чапаев, а рядом – Афанасий Михайлович. Только он очень молодой. А

брови еще черные, смоляные, и на меня похож!

А всадники все ближе. Но это же я рядом с Чапаевым! Ура!

Утром в школе меня окружили ребята.

– Ну, как?

– Отличный старик, – сказал я. – И совсем не вредный. Сегодня после

уроков он придет к нам. Готовьтесь к встрече.

– Молодец, Валерий, – пожал мне руку Витька Мелюх, – отлично справился

с поручением. А в 6 "А" говорили, что ты разгильдяй.

Я махнул рукой. Что обо мне хорошего могут сказать в моем бывшем

классе? Ничего, конечно.

Мишка Зайцев старался не попадаться мне на глаза, а как только звенел

звонок, тихонько исчезал из класса первым.

Но после четвертого урока я его все-таки настиг в коридоре и прижал к

стенке.

– Надо тебе что-то предпринять, Мишка, – сказал я озабоченно.

– А что такое? – струхнул Мишка.

– Старик знает, что ты в нашем классе учишься. Я, говорит, с ним

расправлюсь, с этим ворюгой.

– А что мне делать?

– Уйти с последнего урока, другого выхода нет.

– Хорошо, – сказал Мишка. – Уйду.

И он убежал с последнего урока, за что ему потом хорошо нагорело.

Я не люблю, когда меня хотят обдурить. Я сам, кого хочешь, обдурить

могу. Вот так.

ГАЛКА ВЫРАБАТЫВАЕТ ХАРАКТЕР

Афанасий Михайлович пришел к нам в гости, как и обещал, и наговорил

столько интересного, что ребята были в восторге. А потом мы стали ходить к

нему по очереди, помогали по хозяйству. Меня он встречал как старого друга:

"Спасибо тебе, Валерий, с такими хорошими ребятами познакомил".

После того как мой теперешний класс взял шефство над чапаевцем, мы

сразу же обошли мой бывший класс и уверенно метили на первое место в школе.

Мои бывшие одноклассники негодовали. Ленька Александров грозился

поколотить меня. А добрейшая Светка Никитина сказала, что такой подлости она

от меня не ожидала.

Вот чепуха получается, недоумевал я. Сами из кожи вон лезли, чтобы меня

исправить и переделать, а тут, когда я перековался, на меня же и

набросились.

Только Галку Новожилову это совсем не интересовало. Каждую переменку

она бежала в раздевалку и рылась в карманах своего алого пальто, искала

новое письмо и не находила. Потому что я не знал, о чем ей писать.

По-прежнему, хотя я и был уже в другом классе, ко мне приходила Ира.

Она открывала дверь и обыкновенно спрашивала:

– Как твоя глаукома?

– Немножко колет, – охал я.

– Может, вызвать "скорую"? – На Ириных губах появлялась улыбка.

– Да нет, не стоит, – подумав, говорил я.

И мы хохотали, открывали учебники и начинали заниматься.

Ира очень много знала. Иногда мне казалось, что она знает столько, сколько наши учителя.

Ира рассказывала мне о великих ученых, о том, как они совершали свои

открытия и как, не страшась смерти, работали и работали. А некоторые знали, что скоро умрут, знали, что смертельно больны, и все равно сидели днем и

ночью в лабораториях.

Моим любимым ученым стал Альберт Эйнштейн. Может потому, что он был еще

и веселым человеком. Какие он сделал открытия, Ира объяснить не сумела, но

сказала: "Эйнштейн – величайший физик XX века".

Но самым удивительным было то, что я исправил свои двойки. Одна за

другой я разделался с ними. И было это не очень трудно. Конечно, Ира на меня

крепко наседала. Но все-таки это я исправил двойки, а не она.

Но сегодня у меня был вид человека, потерявшего лотерейный билет, который выиграл "Волгу". Говоря попросту, я был не в своей тарелке.

– Ты очень невнимателен, – сказала Ира. – Так нельзя учить уроки.

– Послушай, – перебил я Иру, – если девчонка влюбилась в мальчишку, а

он нет, то что делать?

Ирино лицо густо покраснело. Под моим взглядом она опустила голову.

– Не знаю, – тихо сказала она.

– У тебя нет опыта? – спросил я.

– У меня нет опыта, – так же тихо ответила Ира.

Я начал расхаживать по комнате. Мне всегда легче думалось, когда я

двигался, размахивал руками, даже разговаривал сам с собой.

– Я пойду. – Ира встала и сложила книжки. – Все равно сегодня не

позанимаемся.

– До свидания, – сказал я, и Ира ушла.

Что же придумать? Я повалился на тахту. Если Ира, которая знает все на

свете, этого не знает, то что делать?

Больше я не мог морочить голову Галке. Мне иногда становилось ее жалко.

Сперва я хотел ей отомстить, а тут заварилась такая каша, – как ее одному

расхлебать?

Наконец я решился. Я взял ручку и сочинил новое письмо. Оно было самым

коротким и самым энергичным.

Я решил тебе все рассказать. Приходи в наш класс в 8 часов вечера.

Мальчик из 6 "Б"

В половине восьмого я прошмыгнул мимо бренчащей ключами тети Шуры в 6

"Б".

В классе была необычная тишина. Никто не бегал по партам, не хлопал

крышками. Парты отдыхали от нас, ребят. У них был мертвый час.

Дверь заскрипела, и вошла Галка. Света я не зажигал, и поэтому она меня

не видела.

– Здесь есть кто-нибудь? – спросила Галка, и у нее задрожал голос.

– Это я, – сказал я и подошел к выключателю.

Свет залил класс, парты проснулись, а Галка вскрикнула:

– Коробухин, что ты здесь делаешь?

– Это я писал тебе письма, – выпалил я.

Галка зажмурила глаза, она не хотела верить.

– Это я, я засовывал их в карман твоего пальто. Я ждал тебя тогда, в

парке.

– Зачем ты это делал? – наконец спросила Галка.

– Я думал, что все ребята и ты ко мне плохо относятся. Мне просто

грустно было без всех вас. И мне хотелось, чтобы вы поняли, какой я был.

Ох, и люблю я произносить монологи, как будто я не Валерка Коробухин, а

артист Смоктуновский в роли Гамлета.

В этот момент дверь отворила тетя Шура.

– Что вы тут, полуночники, свет жжете? Вы знаете, сколько на новые

деньги киловатт стоит? Целых четыре копейки.

Тетя Шура в шутку замахнулась на нас щеткой. Ловко увернувшись, мы

побежали по коридору.

Когда мы выскочили из школы, Галка уже хохотала. Она тряхнула косами и

спросила:

– Это было происшествие? Я очень люблю происшествия.

– Это пустяк, – хмыкнул я. – Со мной бывали настоящие происшествия.

Хочешь, расскажу?

– А я сразу догадалась, что это ты мне написал. Помнишь, когда ты

пришел в парк? Ой, и гроза была... Если б не твой плащ...

Я открыл рот от изумления. Я думал, что обвел Галку вокруг пальца, а

она, оказывается, все знала! Да нет, это она сейчас притворяется, что все

знала. Чего бы она тогда удивлялась, застав меня в классе?..

А Галка все говорила, и голос у нее был не такой, как на собраниях и на

всяких проработках, а нормальный, человеческий, и даже приятный.

– Помнишь, ты мне обещал лампочку из фонаря достать? – вдруг сказала

Галка.

– Лампочку? – переспросил я. – Пожалуйста. Бежим?

Бежим.

Мы полетели на всех парусах. Запыхавшись, мы добежали до ворот парка. К

счастью, никого в это время поблизости не оказалось.

Я начал карабкаться на столб. Галка стояла внизу и тихонько повизгивала

от страха.

На вершине столба я снял плафон, открутил лампочку, снова поставил

плафон на место и быстро, на одних ногах, соскользнул вниз.

Галка прошептала:

– Я боюсь. Бежим.

И мы снова понеслись по улице.

Но даже тогда, когда я бегу, мысли не оставляют в покое мою голову. Вы

хотите знать, о чем я думал?

Я думал о том, что лампочки я, случалось, выкручивал и раньше. Но

никогда я не мог представить, что буду заниматься таким делом вдвоем с

Галкой. С Галкой Новожиловой – самой примерной, самой активной девчонкой во

всей нашей школе.

СЕМКА СТОИТ КАК ЛЕВ

Первенство дружины по футболу разыгрывалось между пятыми, шестыми и

седьмыми классами. Играли мы по олимпийской системе, с выбыванием. Наша

команда одерживала победу за победой.

Я играл неплохо. Я и сам удивлялся, откуда у меня появилась такая

скорость, как я научился бить одинаково сильно и правой и левой ногой.

Отлично шла команда и моего бывшего класса.

В финале мы должны были встретиться в решающем матче. Он был назначен

на завтра.

А сегодня на переменке прибежал Мишка Зайцев – рот до ушей – и

хихикает.

– Ребята, в 6 "А" паника. Колька Игнатов отказывается стоять в воротах.

Говорит, я боюсь Коробухина.

– Меня? – оживился я.

– Да, а если Колька не будет стоять в воротах, победа нам обеспечена.

Все хором завопили: "Ура!" Один я не ликовал. Колька всегда был

труслив. Если бы ему побольше храбрости, он мог бы стать хорошим вратарем.

Интересно, кто заменит Кольку?

На следующей переменке тот же Мишка чуть не лопался от хохота.

– Ой, ребята, держите меня! Знаете, кто у них будет стоять в воротах?

Семка Паперно.

Все захохотали, даже я улыбнулся. В нашей команде Семка был вечным

запасным. Иногда играл в защите, играл, правда, настырно, но чего-то ему не

хватало. А в воротах я Семку ни разу не видел.

– А знаете, почему они его поставили? – давился от хохота Мишка. -

Потому что он твой друг. – Мишка, ухмыляясь, поглядел на меня. – И хорошо

знает все твои привычки.

И Мишка снова залился хохотом.

Вечером мне не хотелось идти во двор. Я знал, что обязательно там

встречу Семку. А что я скажу ему?

Но все-таки я спустился во двор. И, конечно, сразу наткнулся на Семку.

– Привет, – сказал Семка.

– Привет. – Я пожал ему руку.

– Как жизнь? – спросил Семка.

– Ничего, – сказал я.

Потом мы замолчали. Я поддел ногой камешек. Камешек шлепнулся метров за

двенадцать, почти у самой стены соседнего дома. Семка внимательно проследил

за его полетом.

– Слушай, – я почесал нос, – зачем ты согласился стать в ворота? Ты

же... не сумеешь.

– Сумею, – твердо сказал Семка. – Я стоял в воротах летом, когда был в

пионерском лагере.

– И сколько пропустил?

– Пять, – улыбнулся Семка, – но мы выиграли. Было 7:5 в нашу пользу.

Я подумал: неплохо, что хоть раз он стоял в воротах.

– Слушай, – сказал Семка, – завтра будем играть честно.

– Конечно, – кивнул я.

– Забудем, что мы друзья.

– Забудем, – повторил я.

– Ты бей как можно сильнее, – сказал Семка.

– Хорошо, я буду бить что есть силы. Я тебе обещаю.

– Хорошо. – Семка улыбнулся. – До завтра.

– Пока, Сема. – Я тоже улыбнулся. – Держись завтра.

Такого матча еще не помнила история школьного спорта. Десятки

болельщиков столпились у белой черты, за которой начиналось поле стадиона.

Полем его можно было назвать условно, потому что на нем не росло ни

травинки.

Матч начался бешеными атаками нашей команды. Мы буквально прижали мой

бывший класс к воротам.

Я, потом Мишка Зайцев, Толька Дашкевич с пяти метров расстреливали

ворота, в которых второй раз в жизни стоял Семка. Но Семка делал

невозможное. Он бросался в ноги, перехватывал передачи, ложился на мяч...

Ободренные тем, что их ворота непробиваемы, ребята из моего бывшего

класса стали все чаще врываться на нашу штрафную площадку. Мне приходилось

отходить на защиту. Но гола все не было.

– Что творится с Семкой? – спрашивали у меня ребята в перерыве.

– Не знаю, – сказал я. – Он второй раз в жизни стоит в воротах.

– Ему надо бить повыше, – сказал Зайцев. – Он маленький и высокие мячи

не возьмет.

– Я подумал об этом, – кивнул я. И я представил, как мы забьем гол в

ворота Семки, и мне стало жаль Семку и всех ребят. Почему так получается, что я делаю все шиворот-навыворот?! И сейчас вот играю против своих. Кошмар

какой-то.

И вот второй тайм. Я прорываюсь по своему краю, навешиваю мяч на

штрафную. Там его перехватывает Мишка и бьет в верхний угол. Семка кончиками

пальцев достает до мяча, мяч ударяется в штангу, и защитники отбивают его

подальше от своих ворот.

"Чуть-чуть выше, – думаю я, – и Семка не возьмет".

Я обвожу одного защитника, второго, бью, но мяч попадает в лицо Леньке

Александрову, который бросается мне наперерез.

Болельщики хохочут. Ребята из моего бывшего класса свистят. Они думают, что я нарочно залепил по Ленькиной физиономии. А у меня случайно вышло. Я

совсем не хотел, он сам налетел на мяч.

Ленька тоже решил, что я нарочно ударил его мячом по лицу. Я вижу, как

он злится, и слышу его шепот:

– Подожди, Коробухин!

Я снова влетаю с мячом на штрафную и тут же шлепаюсь на землю и

растягиваюсь во весь рост. Ленька подставил мне подножку. Болельщики

свистят, шумят.

Физрук ставит мяч на 11-метровую отметку.

– Ты будешь бить? – тяжело дышит Зайцев.

– Лучше ты, – говорю я. – Он меня по ноге ударил.

Мишка разбегается, бьет, и Семка, конечно, пропускает мяч. Мишка бил в

правую верхнюю девятку, а чудеса не могли долго продолжаться.

Ребята из моего бывшего класса рвутся к нашим воротам. Мы защищаемся

отчаянно. Гремит финальный свисток. Ура! Победа!

Я вижу, как ребята из моего бывшего класса пожимают руку Семке, хлопают

его по плечу. Но Семка уныло повесил голову и не смотрит никому в глаза.

– Ты здорово стоял, – говорю я ему, когда мы идем домой. – Просто

потрясающе.

– Я должен был взять пенальти. – Семка хмурится.

– И Яшин иногда пропускает, – утешаю я своего друга.

– Я бы его взял, если бы ты бил, – упрямо твердит Семка.

– Может быть, – неуверенно отвечаю я.

– Точно взял бы, – оживляется Семка. – Я и правда знаю твои привычки.

– Слушай, – говорю я. – Приходи на чердак вечером. Поговорим.

– Приду, – обещает Семка.

– Только не расстраивайся, – говорю я, и Семка улыбается: ладно, мол, чего там...

В СЕРЕДИНЕ ДВАДЦАТОГО ВЕКА...

– Тебя все просто ненавидят. – Семка откинулся на спинку дивана и

смотрит куда-то в сторону.

– Неужели все? – Я слегка улыбаюсь.

Семка поправляет себя:

– Не все, конечно. Я и Ира, мы всегда за тебя! И еще Новожилова. Что с

ней произошло – непонятно. "Надо вернуть его к нам. Мы не сумели

использовать его энергию!" – Семка показывает, как решительно Галка

произносит эти слова.

Мы оба улыбаемся. Мы сидим снова на чердаке, там, где любим бывать

всегда одни.

– А что тут непонятного? – говорю я. – Нет ничего непонятного. Просто

она осознала свои ошибки.

– Особенно Ленька кипит. Ты чего ему смазал по физиономии?

– Я же не нарочно. Сам подлез под удар.

– Сильный матч был, – цокает Семка.

– Блеск, а не матч, – восхищаюсь я.

– Скоро лето, – мечтательно тянет Семка.

– Хорошее время, – подтягиваю я.

– Поныряем...

– Поплаваем...

– Позагораем... – облизывая губы, перечисляем мы все удовольствия, которые нас ждут.

Шум, голоса во дворе заставляют нас подняться и подойти к чердачному

окну.

Во дворе собрались, кажется, все жильцы нашего дома. Но в какой они

странной одежде. У майора – Ириного отца – на дюжих плечах не сходится

старый китель без погон. Моя мама в рабочем халатике. Семкины родители в

старых, потертых костюмах.

В центре всей этой живописной группы "погорельцев" выделяется высокая

худая женщина в цветастом платье. Она энергично размахивает руками, во всей

ее фигуре решительность. Она сейчас похожа на полководца, ведущего войска в

бой. Все почтительно слушают ее и согласно кивают головами. Это Ирина мама, наш домком.

– Вспомнил, – шлепает себя по лбу Семка. – Сегодня субботник. Забор

будем ставить.

– Зачем? – удивляюсь я.

– Чтобы отгородиться от соседних домов, – объясняет Семка. – А то, понимаешь, устроили у нас проходной двор. – Семка уже говорит не своими

словами, а словами своего папы.

– Ну их... – махнул я рукой на толпу жильцов, которые уже пришли в

движение и разбрелись кто куда. Откровенно говоря, мне совсем не хотелось

работать, и я, как всегда, начал придумывать "благородные" причины, чтобы

открутиться. – В наше время, в середине XX века, века спутников и синх...

ну, этих самых... тронов, – и ставить заборы!.. Наш дом отгородится забором, соседний, поглядев, сделает то же самое, потом и другие. Что же получится?

Лабиринт, а не двор. А где мы в футбол будем играть? Где Генка модели свои

будет испытывать?

Я расходился все больше и больше.

С тех пор, как нашим домовым комитетом стала управлять Ирина мама, субботники накатывались на наш дом, как морские волны, один за другим.

Сначала мы очищали чердак, потом взялись за подвалы, потом снесли помойку, и

два раза в день к нам сейчас приезжает машина с веселым шофером...

Самое удивительное, что жильцы нашего дома с охотой работают на

субботниках. Почти все они – люди умственного труда (так, кажется, это

называется). Их хлебом не корми, а дай поковырять землю лопатой или

приколотить пару гвоздей молоточком.

– Ты прав, – наконец сказал Семка. – Это же просто бессмыслица -

строить заборы в наше время.

– Конечно, – обрадовался я Семкиной поддержке.

Нам надоело торчать на чердаке, и мы тихонько спустились вниз. Наши

шаги гулко отдавались в пустом подъезде. Мы вышли во двор и хотели улизнуть, но нас заметила Ирина мама.

– Идите сюда, молодые люди, – позвала она.

Когда мы с опущенными головами приблизились к ней, Ирина мама

приказала:

– Будете доски перетаскивать вон от той кучи к мужчинам, которые столбы

ставят. – И подтолкнула нас в спины.

– Мы лучше будочки станем строить. – Я твердо посмотрел Ириной маме в

глаза.

– Какие-такие будочки? – Ее густые черные брови выгнулись, как два

вопросительных знака.

– Для собак, – охотно объяснил я. – Поставим будочки вдоль забора, в

каждую будочку посадим собачку, табличку прицепим: "Осторожно, злая собака".

И тогда никто не посмеет к нам и носа показать.

Два вопросительных знака стали двумя восклицательными.

– Я давно слышала, что ты лоботряс и разгильдяй. Но меня Ира пыталась

убедить в обратном. Теперь я понимаю, кто ты такой. Вы можете идти на все

четыре стороны.

Мы повернули, довольные, но тут нас увидела моя мама и сказала, что, когда все работают, мы тоже должны помочь. Маме я не мог отказать, и мы с

Семкой начали перетаскивать доски.

Рыли ямы и ставили столбы майор, отец Иры, дядя Кузьма, токарь на

пенсии, и очкастый, с длинными волосами кандидат наук Иван Васильевич. Им

помогали две полные женщины из пятого подъезда.

Мужчины работали молча. Изредка перебрасывались одним-двумя словечками.

Зато женщины в основном разговаривали.

– Ох и устала же я, – вздыхала одна. – Яму вырыла, и уже поясница ноет.

А в сорок первом под Москвой тысячу таких ям выроешь, а вечером еще в

очереди настоишься...

– Самолеты над тобой кружатся, бомбы воют, взрывы, а ты ничего не

боишься и роешь окопы, роешь, – продолжала вторая. – А сейчас мальчишки

бросили доски, и я уже вздрогнула.

Это про нас. Мы с Семкой только что притащили новую партию досок.

– Эй, пацаны, поосторожнее! – не глядя на нас, говорит дядя Кузьма. -

Это вам не футбол, а доски.

Дяде Кузьме я не перечу. Все ребята в нашем двора уважают дядю Кузьму.

Когда-то он был знаменитым токарем, его портреты печатали в газетах, а один

раз дядю Кузьму даже показывали в кино.

На субботниках дядя Кузьма был главным активистом. Даже Ирина мама его

слушалась. Мы постояли немного и посмотрели, как он работает. У него все

получалось очень ловко. Он ставил доску к доске и двумя ударами молотка

загонял гвоздь в столб.

– Как миленький пошел, – подмигивал дядя Кузьма Ивану Васильевичу. Тот

тоже, наверно, подмигивал, но из-за очков ничего не было видно.

К вечеру забор прямой линией отгородил наш двор от других домов.

Довольные своей работой, жильцы расходились по квартирам. Дядя Кузьма весь

светился от радости. Наконец-то после месяцев сидения у телевизора и скучных

прогулок по парку ему подвернулась работенка, где он смог показать свое

умение.

Простились и мы с Семкой. Я сказал своему другу шепотом:

– Надо придумать что-то с забором.

– Ага, – согласился Семка. – Это же стыд – в середине двадцатого

века...

– Тихо, – прервал я Семку. – Пока.

ВСЕ ДОВОЛЬНЫ, КРОМЕ...

Утром я так и не придумал, что сделать с забором. А в школе мне было не

до забора. События развивались с космической быстротой. Совет дружины

присвоил нашему классу первое место в школе. За что? Там было много пунктов, за что. Одним из пунктов был я. Я был, кажется, 12-м или 13-м пунктом.

Вот он, этот пунктик. "За то, что ребята не побоялись взять на

перевоспитание трудного ученика Коробухина, от которого отказался 6 "А", вовлекли его в общественную работу и помогли ему исправить все двойки".

Ребята из моего теперешнего класса ликовали.

А Витька Мелюх крикнул:

– Давайте его качать!

Не успел я опомниться, как меня схватили и подбросили к потолку. Я

опустился на сильные руки Мишки Зайцева, Тольки Дашкевича и других ребят. Я

и не думал вырываться. Гордо и молча я летал от пола к потолку под дружные

крики:

– Ура! Да здравствует Коробухин!

Если говорить честно, я люблю славу. Я люблю, чтобы на меня все

обращали внимание и шептали за моей спиной: "Это тот самый, ну который... В

общем – Коробухин". Я люблю входить в школу и видеть, как почтительно

расступаются передо мной малыши. Еще бы, сам Коробухин шествует!

Все переменки я ходил задумчивый и гордо нес бремя своей славы, пока не

налетел на Иру.

Я вежливо поклонился ей.

– Как поживаете, графиня?

Но у Иры не было настроения шутить.

– Почему ты не сказал никому, что я и другие ребята из нашего класса

тебе помогали?

– Не все ли равно, – примирительно сказал я. – Все помогали. Ты, конечно, больше всех.

– И потом, как ты разговаривал с моей мамой? – гневно сказала Ира. Ее

глаза метали молнии.

– Нормально разговаривал, а что?

– Нормально? – Ира вся клокотала. – Так вот, больше я с тобой не

разговариваю и не занимаюсь. Все. Хватит с меня. – Она четко повернулась и

зацокала каблучками в свой класс.

Я уныло смотрел ей вслед. Вот девчонки, думал я, вредные существа. Если

у тебя хорошее настроение, они его обязательно испортят. Не могут без этого

жить.

Ну и что, если я не сказал никому, что двойки я исправил благодаря Ире?

Сам-то я хорошо это знаю. Ах, она захотела, чтоб все ее хвалили: "Смотрите, какая она молодчина, перевоспитала хулигана Коробухина".

Мрачный, я шел домой вместе с Семкой.

– Так что мы сделаем с забором? – спросил я у моего друга.

– Может, не стоит, Валерка? – жалобно сказал Семка. – Как они все

работали! И дядя Кузьма, и...

– Но в середине двадцатого века...

– Ясно, – вздохнул Семка. – Но только я ничего не придумал.

Молча мы дотащились до нашего дома. И тут я сообразил, что надо делать.

– Сема, видишь?

Я показал на экскаватор, который работал прямо за нашим забором. Там на

пустыре копали котлован для нового дома. И землю экскаваторщик сваливал в

разные стороны. Забор ему здорово мешал.

– Ну и что? – спросил Семка.

– Сейчас все поймешь.

Мы перелезли через забор и стали перед экскаваторщиком. Он как раз

выключил свою машину и копался в моторе.

– Вот, наверно, домина будет, – затянул я и подтолкнул Семку.

– Этажей пятнадцать, а может, и больше, – вторил мне Семка. Он был

отличный парень, мой друг, и все понимал с полуслова.

– Человеку надо копать котлован, а тут забор мешает, – продолжал я, хитро глядя на экскаваторщика.

– Землю некуда девать, – поддержал меня Семка.

– Совсем некуда, – вступил в разговор экскаваторщик. Он был очень

высокий, как и его машина. – Крутишься, будто в малогабаритной квартире.

– Мы только что были в домкоме, – соврал я, честно глядя парню в глаза.

– Домком сказала, пусть ломает забор, если другого выхода нет.

– Ну нет же выхода, – развел руками экскаваторщик. – Вы же сами видите.

Мы кивнули.

– Ну, спасибо, ребята, – белозубая улыбка засияла на лице

экскаваторщика. – Теперь и норму вытяну.

Он влез в машину, а мы отправились на чердак. По лестнице мы взбежали

стремглав и прильнули к окну.

Экскаватор торжественно нес ковш, набитый землей и какими-то

железяками. Вот он замер прямо над забором. Ковш раскрыл свою пасть, и забор

застонал под ударами земли и камней. Но выстоял. После второго захода он

покосился. Третий и четвертый ковши его добили.

Пока это увидели жильцы, пока они сообщили Ириной маме, большая часть