Текст книги "Наше море"

Автор книги: Владимир Дубровский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)

Поднявшись на мостик, Стешенко вызывает фельдшера Терещенко.

– Как раненые?

– Корниенко плох.

– Примите все меры. В базе, как только придем, ему сделают операцию.

В кают– компанию, превращенную на время боя в лазарет, где лежит тяжело раненный Корниенко, осторожно входит, сняв фуражку, комендор Коклюхин, он тоже ранен, но держится на ногах. Нерешительно остановившись у дверей, он смотрит на своего друга, неподвижно лежащего, желтого, забинтованного. И Корниенко, словно почувствовав его взгляд, медленно поворачивает голову. [101]

– Я умру, наверное, Николай… – тихо говорит он. – Напиши обо мне родным…

Коклюхин пытается успокоить друга, но тот отрицательно качает головой и закрывает глаза.

В кают– компанию возвращается фельдшер Терещенко и, увидев Коклюхина, просит не беспокоить раненого. Коклюхин, бледный, с непокрытой головой, выходит на верхнюю палубу. Мимо него на мостик медленно поднимается главный старшина Лаушкин. Лицо и руки его перемазаны тавотом и исцарапаны до крови. Китель в нескольких местах разорван и обгорел, но держится Лаушкин бодро. Он просит у командира разрешения легководолазу Заворотинскому спуститься за борт и осмотреть пробоину.

– Только как можно быстрей, а то «юнкерсы» снова могут налететь, – отвечает Стешенко.

Захватив с собой инструменты и обвязавшись тросом, Заворотинский спускается за борт. На корабле слышны удары по стальным листам корпуса, скрежет металла. Время тянется медленно. Транспорт и тральщик «Гарпун» уже еле видны на горизонте.

«Успеем ли?» – думает Стешенко. Он чувствует, что снова могут налететь самолеты противника, а наших истребителей нет: они прикрывают транспорт.

– Скоро ли? – спрашивают друг друга матросы, и каждый из них хочет хоть чем-нибудь помочь работающему за бортом.

Как всегда неожиданно, в небе появляются черные точки. Сигнальщик старшина Кравченко докладывает:

– Самолеты!

– Вижу! – отвечает Стешенко и звонками дает сигнал боевой тревоги.

Комендоры быстро занимают свои места у пушек. Боцман, свесившись за борт, торопит водолаза.

Самолеты с ревом приближаются к кораблю. В это время из воды показывается голова в шлеме. Матросы помогают водолазу подняться на палубу. Обессиленный, он опускается на прогретую солнцем железную палубу. Лужи поблескивая соляром, расплываются вокруг него.

Самолеты уже близко. Но теперь все видят, что это истребители прикрытия. Быстрые как молнии, они проносятся над кораблем.

– Свои! – докладывает сигнальщик. [102]

– Хорошо, – весело отвечает Стешенко. Он выслушивает доклад водолаза и отдает приказание укрепить переборки в отсеках, соседних с тем, в котором пробоина.

Бегом, не держась за поручни, на мостик поднимается дежурный радист. Он вручает командиру корабля радиограмму.

«Для усиления конвоя, – читает Стешенко, – выходят из базы сторожевые корабли «Шторм» и «Шквал», морской буксир «Петраш». Сообщите, сколько человек спасли со сторожевого катера 041. Начштаба базы».

«Вот так дела, – думает Стешенко, – был катер – и нет катера, потопили».

В переговорной трубе раздается свисток. Лаушкин докладывает из машинного отделения, что на разбитом щите сделаны сростки электропроводки, и просит разрешения запустить дизель.

– Добро, давайте! – громко отвечает Стешенко.

– На-ка, почитай, – говорит он, протягивая бланк радиограммы появившемуся на мостике Воронцову, а сам в это время переводит рукоятки телеграфа до отказа вперед и назад. – В штабе базы уже беспокоятся о нас, – вполголоса говорит он замполиту.

– Да, досталось сегодня, – тихо отвечает Воронцов. – Корниенко очень плох. Сокол уже умер. Раненых у нас 24 человека. Дай-ка я отвечу на радиограмму и попрошу заодно, чтобы медики в базе были на «товсь».

Стешенко утвердительно кивает ему. Все мысли его заняты сейчас тем, как будет вести себя корабль на ходу.

Наконец он слышит знакомый шум дизеля и переводит рукоятки телеграфа на «малый вперед». Корабль вздрагивает и медленно набирает ход. Стешенко доволен: корабль, послушный его руке, снова обретает жизнь, снова движется вперед.

Стешенко смотрит на изуродованный мостик. Уцелела тумба компаса, и в котелке, как прежде, колышется магнитная стрелка. Гудят дизели, и их энергия передается винтам и динамомашине. Железный корпус корабля снова ожил и вздрагивает, как человек.

Оторвавшись от дымовой завесы и описав кривую, корабль выходит на чистую воду. В воздухе еще держится горький запах дымовых шашек и сгоревшего пороха. Отчетливо видны пулевые выбоины и вмятины на мостике и на железной палубе, следы потеков грязной воды и рыжие [103] пятна обгоревшей краски на корабельных надстройках.

На море штиль, горячо греет солнце, а тральщик «Мина», теперь грузный и неуклюжий, чуть кренясь на правый борт, с залитой водою кормой, продолжает идти малым ходом, держась ближе к берегу.

Стешенко не отходит от компаса и передает команды матросу, стоящему возле открытого люка румпельного отделения. Тот репетует приказания командира рулевому Стасюну. Старшина стоит у ручного штурвала в полузатопленном отсеке по грудь в воде. А штурман Хомяков, помогая командиру, ведет прокладку.

Вечером, когда яркие краски на море меркнут и предметы приобретают мягкие и расплывчатые очертания, тральщик «Мина» входит в знакомую гавань Туапсе. Обогнув узкий волнолом с башенкой маяка, корабль направляется к причальной стенке. Ее очистили от других судов, чтобы дать место тральщику.

На берегу Стешенко видит группу офицеров, врачей и санитарную машину из госпиталя.

«Скорей бы ошвартоваться!» – думает он, машинально переводя рукоятку телеграфа на «стоп».

Швартовы поданы, еще раз звякнул телеграф, и корабль замер у стенки.

Стешенко медленно спускается с мостика на палубу, подходит к носилкам и целует Корниенко.

На корабле приспущен флаг. Колышутся по узким сходням накрытые белой простыней носилки с телом Григория Корниенко.

Только сейчас Стешенко чувствует, как устал.

Но на этом злоключения не заканчиваются. Как только затихают дизели, корма тральщика потихоньку начинает погружаться. Тральщик приходится выводить носом на берег, вызывать портовую аварийную команду, откачивать воду и подводить кессоны.

В наступающих вечерних сумерках на причале появляется начальник конвойной службы капитан 2 ранга Нестеров, он сообщает Стешенко, что транспорт «Интернационал» с грузом доставлен в Геленджик вовремя и благополучно.

Темная южная ночь опускается на пирсы и причалы порта, а в воздухе все еще гудят истребители, прикрывая стоянку кораблей. [104]

Глава восьмая.

Перед штормом

Ночь светлая, лунная, река кажется неподвижной и застывшей. Тихо. Изредка булькнет вода – это у подмытого правого берега осыпались комочки земли или свалилась сонная лягушка. Где-то недалеко, наверное в ближайшем селении, лениво лают собаки да порою доносится одинокая песня.

Медленно плывут лунные блики по реке, чудится, плывет и наша плавбаза, плывут бледные, как кувшинки, звезды, и кажется, перегнувшись через борт, их можно достать рукой. Мягкие тени окутывают деревья на берегу, и белые пятна лунного света лежат на траве, словно она облита молоком.

Ночь уже на исходе. И вдруг в бледное небо вонзается холодный луч прожектора, с ним скрещивается другой, потом они мечутся, догоняя друг друга, а по реке сначала еле слышно, потом все нарастая, приближается рокот моторов. С рассветом набегает предутренний свежий ветерок. Он шевелит кроны деревьев, сгоняя с них тихую дремоту, и становятся отчетливо видны корпуса военных кораблей, приткнувшихся у берега. А рокот моторов все приближается. Из ходовой рубки на палубу выходит оперативный дежурный флагманский связист капитан-лейтенант Сесин. Это немолодой моряк, бывший подводник, награжденный еще до войны орденом Ленина. Ему уже известно, что это с моря возвращаются наши сторожевые катера, [105] Сесин терпеливо ожидает, пока они ошвартуются, а командиры явятся на плавбазу с докладами. Человек, остающийся на берегу, всегда с нетерпением ждет возвращения с моря своих товарищей. С чем они пришли: с победой над врагом или с приспущенным флагом и пробоинами в борту?

Ведь редко выдается такая спокойная ночь даже на затерянной среди лесов своенравной реке.

На корабле, несмотря на раннее утро, постепенно все приходит в движение. Уже беспокоятся с приходом катеров флагманский врач Гелеква и флагманский механик инженер-капитан 2 ранга Самарин. В каюте начальника штаба Студеничникова горит свет и все время хлопает входная дверь. Начальник штаба, как всегда, много и энергично работает и держит в боевом напряжении весь штаб.

Сторожевые катера возвращаются с моря после конвоирования транспортов. У одного разбита бомбой корма, у другого изуродован мостик. Около стоянки катеров появляются санитары с носилками.

4 июня 1943 года на базовом тральщике «Мина» был праздничный день. Контр-адмирал Фадеев вручил морякам ордена и медали.

Бригадная газета «За Родину» в этот день писала:

«Тральщик «Мина» участвовал в героической обороне Севастополя. Огнем своих пушек отражал декабрьское наступление немцев. Тральщик «Мина» обстреливал побережье Крыма, занятое противником в районе Феодосии, участвовал в набеговой операции на коммуникации противника и вместе с тральщиком «Арсений Расскин» потопил сторожевой катер и транспорт противника. В феврале этого года тральщик «Мина» в тяжелой обстановке перевозил и высаживал десантные войска в районе Станичка. Совсем недавно тральщик самоотверженно дрался с «юнкерсами» и «мессершмиттами», спасая груженый транспорт «Интернационал». Несмотря на прямое попадание бомбы, на наличие двухсот пятидесяти пробоин в борту, тральщик остался в строю. Моряки сохранили корабль и привели его своим ходом в базу».

В этот день на реке стояли, развернувшись по течению, тральщики и сторожевые катера. Ветер трепал вымпелы и флаги расцвечивания. Впервые за время войны спустили с кораблей шлюпки и устроили гонки, [106] После вручения орденов на верхней палубе состоялся праздничный обед. Поднимали стаканы с темным кавказским вином за тех, кто сидел за столом, сверкая и звеня орденами и медалями, и за тех, кто в море. Вспоминали друзей, так и не вернувшихся с моря или лежащих в сырой земле.

Был награжден в этот день и старшина 1-й статьи Коклюхин. И хотя лучился на солнце тоненькими золотыми нитями орден Отечественной войны и густое вино было налито в стаканы, заскучал Коклюхин. Спустился незаметно в кубрик и достал свою заветную тетрадь, в которую записывал самые сокровенные мысли. Хранил он ее подальше от взоров бойких друзей, ибо и сам полагал, что не матросское это дело писать дневники. И когда спрашивали любознательные дружки: «Что ты, Саша, все пишешь?», он отвечал: «Письмо девушке», и те деликатно отходили.

Коклюхин открыл страницу своих недавних записей. «22 мая в бою с врагами погиб, заслонив своей грудью командира, мой друг Гриша Корниенко, – читал Коклюхин. – Золотые глаза его закрылись. Прощай, дорогой друг! Я отомщу за тебя. Ни один снаряд не пролетит мимо. Если буду жив, поеду после войны к твоим родным. Расскажу о тебе…»

«Сегодня, в воскресенье, – дописывал Коклюхин, – получил я орден за тот боевой поход, где мы вместе бились с Гришей в последний раз. Слышно, чайки кричат над водой, волны плещутся у иллюминатора, матросы песни поют на баке, а Гриши нет…»

Вечером того же дня в кают-компании базы собрались офицеры. Теперь для нас плавбазой служил большой многопалубный пароход «Очаков» – с удобными каютами, обширной кают-компанией, камбузом, баней и прочими удобствами. На плавбазе снова появилось расписание мест за столом, традиционное «прошу к столу», белые салфетки и компот на третье.

По вечерам свободные от службы офицеры слушали по радио музыку, вспоминали Москву, Большой театр. В кают-компании стояло пианино, и штурман Чугуенко часто садился на круглый вертящийся стул и исполнял незамысловатые марши и вальсы.

В этот вечер слушали музыку из балета «Лебединое [107] озеро», пили чай, и временами казалось, будто и нет войны. Флагманский врач Гелеква пришел в кают-компанию с раскрытой книгой Сергеева-Ценского «Севастопольская страда». Гелеква – старый коммунист, секретарь штабной партийной организации.

– Замечательная книга! Читал, кацо? – обращается он к Чугуенко. Тот торопливо допивает чай. Каждый вечер он теперь занят: фашистские подлодки поставили минные банки на подходах к Поти и на фарватере к реке Хопи. Надо тралить и подходы к Батуми, откуда танкерами вывозится нефть. Поэтому нужно срочно и минеру, и штурману подготовиться к тралению, разработать всю документацию. Приходится работать и по ночам.

– Читал, читал! – быстро говорит Чугуенко, а по тону его можно понять, что ему сейчас не до чтения. – Я прекрасно понимаю, куда ты клонишь. В те далекие времена кто владел Севастополем, тот был и хозяином на Черном море. Но сейчас положение совсем иное, чем в Крымскую войну. Там сейчас, как ты знаешь, сидят фашисты, а наши корабли плавают как хозяева по Черному морю!

В кают– компании становится тихо. Мне вспоминается осенний вечер в Севастополе. Солнце садилось в огненные облака, на море лениво перекатывались волны. И я ощущал свежее дыхание моря и ранней осени, запах пожухлых виноградных листьев на Приморском бульваре. Спешил запоздалый баркас рыбаков с колечками дыма над трубой, скользила яхта в розовом убранстве косых парусов, белели бочки на северном рейде, и чайки с жалобным писком падали за корму кораблей, медленно выходивших из гавани в море…

Махнув рукой, Чугуенко уходит.

Флагманский химик Бондаренко, небольшого роста, флегматичный человек с черными, очень длинными волосами, обращается к Гелекве:

– Давай, Епифан Иванович, лучше в шахматы сыграем!

Бондаренко – сильнейший игрок в бригаде, и те, кто не раз терпел поражение в поединке с ним, переделали известные стихи Некрасова, объясняя талантливую игру химика избытком свободного времени:

Кому живется весело, вольготно на флотах? Начальнику химической, инструктору физической. [108]

– Ну что ж, начнем, пожалуй! – Гелеква делает первый ход. – А куда же исчезает по вечерам наш флагманский штурман и минер? – спрашивает он Бондаренко.

– Работы много, Епифан Иванович, и операторам, и минерам. Скоро до нас доберутся, – отвечает тот.

Шахматная партия, как всегда, когда играют Бондаренко и Гелеква, приобретает острый характер.

Бондаренко делает новый ход и объявляет:

– Шах!

– Да? Что-то ты больно торопишься, дорогой! – быстро говорит Гелеква, обдумывая очередной ход.

А у Бондаренко действительно выигрышное положение. Услыхав, что партия сильнейших игроков принимает острый характер, к ним подсаживаются и остальные офицеры.

Офицеры играют, время от времени перебрасываясь отдельными, незначительными словами. А я думаю о их нелегкой службе. За последнее время действия фашистов усилились. Они перебросили на Черное море еще шесть подводных лодок. Базировались подводные лодки и торпедные катера на Ялту и Феодосию и действовали главным образом на подходах Геленджик – Туапсе – Сухуми. Увеличивалась на Черном море и минная опасность.

Нашим кораблям приходилось все время проводить контрольное траление фарватеров, участвовать в конвоях и боях с фашистскими самолетами. Поэтому кораблей у нас часто не хватало, а тем, кто оставался в строю, все больше приходилось находиться в море. Главной силой противника мы до сих пор считали авиацию, но теперь давали о себе знать и подводные лодки.

15 июня 1943 года базовый тральщик «Защитник» был послан на усиление охранения транспорта «Стахановец» из Туапсе в Батуми.

Был солнечный, ясный день, на море полный штиль, небо чистое и глубокое.

В этот день командира корабля Михайлова на борту не было, он лежал после ранения в госпитале. Должность его исполнял старший лейтенант Гусаков. Время перевалило за полдень, на корабле шла обычная, походная, размеренная жизнь. Тральщик проходил уже мимо знакомого мыса Кодор, когда в 15 часов 19 минут на мостик поступил с юта доклад: [109]

– Справа 110° вижу на воде белый круг!

Пока рассматривали в бинокль, что это за «белый круг», последовал сильнейший взрыв в районе кормового кубрика. Он потряс весь корабль. Корма оторвалась по прожекторный мостик и затонула. Никто из находившихся на ходовом мостике не видел ни перископа, ни следа торпеды, ориентируясь по которому можно было уклониться.

Осталась на плаву носовая часть корабля, но радиостанцию разрушили и передать о случившемся было невозможно.

По команде помощника командира корабля старшего лейтенанта Чешева спустили на воду две шлюпки, но одна из них была увлечена водоворотом тонущей кормы, перевернулась и исчезла.

На палубе в носовой части корабля, еще державшейся на плаву, минер корабля лейтенант Лопатко командовал:

– Буи! Буи тральные сбрасывать на воду! Сброшены были деревянные сходни. Личный состав

вел себя мужественно, хотя ясно было, что при таком повреждении носовая часть корабля долго не продержится. Через разрушенные переборки с гулом поступала вода, корабль все больше кренился и ложился на правый борт. Продержался он на плаву всего 5 – 7 минут, а затем перевернулся и затонул. В воде оказалось тридцать семь человек. Они связывали попарно тральные буи, обладавшие большой плавучестью, и держались на них.

Через одну-две минуты после гибели корабля из воды показалась рубка фашистской подлодки, продержалась в таком положении несколько минут и, видно опасаясь нашей авиации, погрузилась.

Одна– единственная шлюпка, где находился старшина 2-й статьи Прокопенко с шестью матросами, быстро удалялась к берегу. На воде оставалось еще тридцать человек. Если взять всех в шлюпку, она может перевернуться и затонуть, и тогда никто не узнает, где погиб корабль и находятся оставшиеся в живых, поэтому надо было как можно быстрее сообщить на берег, чтобы выслали помощь. Старшина решил лично сообщить на берег.

Только в 22 часа 17 минут подошли к Сухумскому маяку и оттуда по телефону доложили о происшедшей катастрофе старморначу Сухуми полковнику Дацишину.

На помощь вышли торпедные катера, а с рассветом – авиация.

Глава девятая.

Дерзкий десант

Фадеев вошел в кают-компанию, как всегда оживленный, нетерпеливый. Быстро оглядев собравшихся на совещание офицеров, он тихо спросил заместителя по политической части капитана 1 ранга Кадушкина:

– Начнем, Федор Тимофеевич? – Тот утвердительно кивнул головой, и Фадеев обратился к офицерам: – Мы накануне больших событий на суше и на море, в которых нашим кораблям предстоит принять самое непосредственное участие. Хочу вкратце напомнить вам о том, что произошло за последние месяцы у нас на Черном море.

Фадеев рассказал о том, что после Сталинградской битвы, изменившей весь ход войны, немцы на Северном Кавказе под натиском наших войск отступают.

В феврале Черноморский флот высадил под Новороссийском, в районе Станичка, десант автоматчиков Цезаря Куникова. Войска Красной Армии расширили этот плацдарм и создали угрозу правому флангу немецкой обороны. Не продвинулись немцы и у цементных заводов, а Новороссийск как порт использовать они так и не смогли. Немцы перешли к обороне, создав сильно укрепленную, так называемую Голубую линию. Своими флангами она упирается в Азовское и Черное моря.

Черноморский флот ведет ожесточенные бои с авиацией, торпедными катерами и подводными лодками противника. Авиация по-прежнему является главной ударной [111] силой немцев, с помощью которой они хотят добиться победы на море. Сейчас к этому добавились и подводные лодки. Наши тральщики и сторожевые катера с боями проводят транспорты вдоль Кавказского побережья ближе к линии фронта.

– В ближайшее время предстоят решительные наступательные действия на суше и на море, – продолжал Фадеев. – Нам надо подготовить людей и корабли. Каждый флагманский специалист отвечает за подготовку своих боевых частей. Надо всячески выкраивать время и уделять боевой учебе больше внимания. К проверке состояния материальной части кораблей, машин и артиллерии, связи и штурманского дела приступить немедленно, но не поднимая никакого шума и без лишних разговоров.

Вот, кажется, и все. Подробные указания по боевым частям вам даст начальник штаба! – закончил контр-адмирал. – Федор Тимофеевич, ты будешь говорить? – спросил он замполита.

Капитан 1 ранга Кадушкин поднялся во весь свой огромный рост. Настроение у него отличное, говорит он бодрым, веселым голосом:

– Нам надо, товарищи командиры, воевать на море так, как наши товарищи воюют на суше! Кавказ мы должны полностью освободить от фашистов. Сейчас у всех у нас после Сталинграда одно стремление: только вперед на разгром врага!

Я смотрел на товарищей, с которыми вместе прошел трудные годы войны. Это были уже не те люди, которых я знал в первые дни и месяцы войны. Мужество и горечь Севастополя, упорство в боях за Кавказ сплотили и закалили, сделали нас более сильными и стойкими.

Я вспомнил, с какой верой в победу входили мы в 1943 год. Сталинград! Бой у Южной Озерейки, высадка десанта у Станички! Это было началом полного изгнания врага с территории Северного Кавказа.

На плечах офицеров и матросов поблескивают теперь флотские – черные с золотом – погоны, почти у каждого на груди ордена и медали. Соленый ветер треплет новые гвардейские – цвета пламени и дыма – ленточки матросских бескозырок.

Все понимали, что пришла уже пора решительных наступательных операций по окончательному изгнанию немцев с Северного Кавказа, а затем и из Крыма, [112] Фадеев достал портсигар и закурил. Начался непринужденный разговор.

Обернувшись к замполиту Кадушкину, Фадеев сказал:

– Видишь, Федор Тимофеевич, какие дела получаются! У нас раньше на флоте считали: кто много покачался на волнах да хлебнул соленой водички – тот и хороший моряк! А сейчас этого недостаточно. И хотя идет война, учиться 7надо непрерывно, каждый день, – уже обращаясь ко всем, сказал Фадеев. – Море неучей и лентяев не любит! Есть такая народная пословица: «Учиться – все равно что грести против течения: только перестанешь – и тебя погонит назад». Бросил весла – и снесло.

Контр– адмирал Фадеев поднялся из-за стола, давая этим понять, что разговор окончен и офицеры могут быть свободны.

Большую работу проделали в этот период штабы флота и соединений. За закрытой дверью с табличкой «Вход воспрещен» разрабатывались планы дерзких нападений на коммуникации противника десантов прямо в занятый противником порт.

Мне вспоминаются бессонные ночи, проведенные в поисках неожиданных для противника решений. Эти решения должны быть основаны на точном расчете своих сил и средств, на знании противника – его психологии, тактики и возможностей.

За планами операций и схемами боя офицер-оператор должен видеть живых людей, которые будут выполнять его замысел. Конечно, нельзя предусмотреть всего, что может случиться, но каждое решение надо примерить сто раз – и ни разу не ошибиться. А как будешь потом переживать все подробности боя, когда начнется осуществление того, что было до сих пор лишь на бумаге, сколько прибавится за это время седых волос на висках, а сердце начнет давать перебои! Ведь каждый оператор мечтает о том, чтобы разработанный им план принес победу с минимальными потерями.

Оперативная работа, как и всякая творческая работа, требует от человека напряжения всех его духовных и физических сил, колоссальной энергии. К сожалению, мало кто знает людей, которые за закрытой дверью и занавешенными иллюминаторами разрабатывали оперативные планы, о мастерстве таких операторов-черноморцев, как [113] контр-адмиралы И. Нестеров, К. Мельников и Ю. Ковель.

Для десанта готовили людей и корабли, но место высадки командование хранило в глубокой тайне. Пытались даже дезинформировать противника. Подготовка велась якобы для высадки десанта в районе Южная Озерейка. Так, была даже издана ложная директива и приняты меры, чтобы она стала известна противнику.

По предложению начальника политотдела 18-й армии Л. И. Брежнева в сухопутные части были направлены группы моряков для проведения агитационной работы и обмена опытом. В эти группы входили герои обороны Одессы и Севастополя, высадки десантов в Феодосию и Керчь, Южную Озерейку и Мысхако.

Была развернута устная и печатная агитация, выпускались специальные брошюры и листки. Большую помощь в этой работе оказывали писатели и журналисты – Сергей Борзенко, Анатолий Луначарский и многие другие.

Утром 9 сентября ветер утих. Спокойное море лежало у каменистых берегов бухты Геленджик, лишь чуть заметная мертвая зыбь поднималась до деревянных настилов пристаней и вновь опускалась, обнажая просмоленные сваи с наростами ракушек и молодого зеленого мха. Море еще тяжело дышало после вчерашнего шторма, но уже весело светило солнце и тихо шелестели на деревьях поблекшие, тронутые желтизной листья.

Стоя на длинном деревянном пирсе, капитан-лейтенант Глухов в который раз удивлялся этой стойкости деревьев на побережье Черного моря: уж иногда и седой иней покроет всю землю, а деревья по-прежнему неохотно сбрасывают свою листву.

Вот уже несколько дней сторожевые катера 1-го дивизиона Глухова находились в бухте Геленджик – они готовились к десантной операции. Глухову, как командиру отряда кораблей, были известны замыслы командования.

Перед войсками Северо-Кавказского фронта и Черноморским флотом, которым командовал тогда вице-адмирал Л. А. Владимирский, стояла задача ликвидировать таманскую группировку противника и не допустить ее эвакуации в Крым.

Главным препятствием для наших войск по-прежнему являлся оборонительный рубеж противника – Голубая [114] линия. Объектом главного удара избран был наиболее сильный опорный пункт обороны врага – Новороссийск. Этот город являлся как бы ключом ко всей вражеской обороне.

Для выполнения этой задачи командующий Северо-Кавказским фронтом силами 18-й армии наносил внезапный удар: западной группой войск со стороны Мысхако и восточной из района цементного завода «Октябрь», а Черноморский флот высаживал десант непосредственно в порт и на побережье Цемесской бухты.

Накануне ночью Глухов шел вместе с командирами отрядов Масалкиным и Державиным.

Ночь была светлая, лунная. По каменистой узкой тропинке они молча взбирались на гору. Ветер гнал сухие листья. Стояла такая тишина, что было слышно, как сорвавшийся из-под ног камень покатился с шумом вниз, сбивая на своем пути другие, и Глухов ждал, когда они булькнут, падая в воду. Но море было далеко.

– Не умеют моряки по суше топать! Вот посмотрите, как старшина-разведчик идет, – показывая на шагавшего впереди по тропинке человека, пошутил сопровождавший моряков армейский офицер.

– Ну-ну, приходилось и нам по горам ходить! – улыбнувшись, ответил Глухов и вспомнил, как осенью 1942 года он вместе с группой раненых уходил от фашистов по горным тропинкам из кисловодского госпиталя.

Когда поднялись на вершину, где был устроен наблюдательный пункт, потянуло предутренним студеным холодком. Моря не было еще видно, только чуть слышно шумел прибой и далеко-далеко, у Мысхако, полыхали белые зарницы. Цемесская бухта, куда были направлены стереотрубы и бинокли, была погружена во мрак и тишину: ни одного прожекторного луча или ракеты, ни одного артиллерийского выстрела.

Пока размещались и устраивались поудобней, а затем слушали сообщение старшины-разведчика, ходившего прошлой ночью на резиновой шлюпке к восточному молу, наступил рассвет.

Щедрые солнечные лучи сразу прогнали ночную угрюмую сосредоточенность. Люди ожили, стали веселее, энергичнее. Но внизу, там, где в глубине Цемесской бухты лежал Новороссийск, еще несколько минут держалась белесая мгла. Потом и она рассеялась. Глухов в сильную [115] стереотрубу видел длинные, идущие от обоих берегов молы. Они блестели от утренней росы и казались черной дугой замка, закрывающего вход в знакомую гавань. На молах медленно двигались темные фигуры. Там были передовые доты и пулеметные точки противника.

– Вот где ключ к десантной операции, – сказал Глухов, обращаясь к стоящему рядом капитан-лейтенанту Масалкину.

Тот ответил задумчиво:

– Н-да, нам бы только проскочить эти ворота…

И они продолжали внимательно вглядываться в темный далекий и, казалось, мертвый город. Тревожно забилось сердце, когда в поле стереотрубы за узкими молами появилась голубая полоска гавани, черточки многочисленных пирсов и пристаней и, наконец, сам город. Серые здания с пустыми дырами окон, разрушенные портовые постройки.

Глухов, Державин и Масалкин, зная уже, в каком районе и у каких пристаней им сегодня ночью придется высаживать десант, выискивали и узнавали эти пирсы среди множества других пристаней по известным только им одним приметам.

Глухов разыскал слева в углу Лесную пристань. От нее к центру шли – в обратном порядке – пятая, четвертая, третья, вторая и первая пристани. Над ними возвышался огромный полуразрушенный элеватор, а дальше на берегу – железнодорожный вокзал и клуб.

У причалов притаились угрюмые вражеские доты и броневые колпаки, а у самого уреза воды – ржавые противодесантные ежи и железные сваи. Все побережье бухты окутано колючей проволокой, утыкано пулеметными гнездами – и через все это надо пройти, высадить десант во что бы то ни стало.

Штурм Новороссийска

Стоя у края пирса, Глухов глядел на успокаивающееся море и думал, что сегодня выход в десантную операцию, наверное, состоится. Вчера норд-остовый ветер усилился до штормового, и операцию пришлось на сутки отложить.

Он не заметил, как бесшумная мертвая зыбь поднялась до настила, растеклась по доскам, заливая ему ботинки. [116]

– Что, Дмитрий Андреевич, гадаешь, какая к вечеру будет погода? Ну уж нынче метеорологи клялись, что хорошая! – вывел его из задумчивости голос замполита Косидлова.

Глухов молча улыбнулся. Между ним и замполитом давно уже установились добрые отношения, которые затем перешли в ровную, спокойную дружбу и помогали им в трудных боевых делах. Первое время, когда вместо полкового комиссара Моисеева Глухову пришлось работать с Косидловым, смущало то, что Косидлов слишком молод. Он совсем не был похож на старого коммуниста Моисеева, сурового балтийского матроса, бравшего Зимний дворец в 1917 году, к которому Глухов относился с уважением и доверием ученика к учителю. У Моисеева он многому научился. Но они быстро нашли общий язык с Косидловым. Этому способствовал и открытый, общительный характер нового замполита, и то, что, почти всю свою службу пробыв на катерах в морском пограничном отряде, он, как и Глухов, полюбил и эти небольшие корабли, и людей, плавающих на них.

Косидлов сообщил Глухову, что недавно закончилось совещание замполитов десантных отрядов.