Текст книги "Наше море"

Автор книги: Владимир Дубровский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц)

И все– таки наибольшую опасность в эти дни представляли подводные лодки фашистов. Они все чаще стали появляться на наших коммуникациях. А сохранить наш наливной и транспортный флот было очень важно. Надежность конвоирования -вот что стало главным для моряков.

Гитлеровцы знали, что на советских кораблях, как и раньше в русском флоте, в обеденный час горнист трубит сигнал, свистят боцманские дудки: «Команде обедать!» Только очередная вахта остается на боевых постах и у механизмов.

Поэтому не раз уже «мессеры» пытались в обеденный час со стороны солнца выходить в атаку на наши корабли. Но и на кораблях давно знали этот прием противника. Над конвоем ходили наши истребители.

В полдень Глухов сверял часы по радиосигналу. В это время на мостик поспешно поднялся помощник командира катера и подал ему бланк раскодированной телеграммы. Глухов быстро прочел ее и протянул мне. В ней командир конвоя оповещал, что вчера вечером подводная лодка противника всплыла и обстреляла поезд, проходивший у самой кромки побережья. В телеграмме сообщались координаты стрелявшей подлодки.

Помощник не уходил с мостика, и Глухов, взглянув на него, спросил:

– Где это?

– Через полчаса мы будем в том районе, – ответил тот, развертывая рулон карты. [85]

– Подлодка, конечно, попытается атаковать конвой, – сказал Глухов. – Надо уже сейчас сбрасывать глубинные бомбы, чтобы загнать ее поглубже под воду и не дать поднять перископ. Или, – подумав, продолжал он, – или, наоборот, сбросив глубинные бомбы, мы оповестим подлодку: «Идем, гремим – атакуйте нас!»

Со сторожевого корабля передали семафор: «Усилить наблюдение за морем, выставить добавочную вахту! При обнаружении подводной лодки противника атаковать самостоятельно. Командир конвоя Ратнер». Глухов был доволен, что командовал конвоем Ратнер. До сих пор при проводке конвоя он не потерял ни одного транспорта. Ратнер подходил к решению этой задачи творчески. В каждом конвое он продумывал маршрут и систему охранения и умело решал эту сложную операцию.

Глухов отрепетовал приказание на сторожевые катера. Танкер и корабли «Шторм» и «Мина», все время меняя курс, шли противолодочным зигзагом.

На кораблях и на танкере все находившиеся на верхней палубе напряженно следили за поверхностью моря. Сжимая наушники, акустики выслушивали шумы подводных глубин. Море дышало, двигалось, равномерно гудели винты танкера, звенели винты катеров, еще какие-то неясные шорохи, шумы наполняли наушники. Нужно было большое искусство, чтобы в этой путанице звуков уловить движение подводной лодки противника.

– Перископ! – вдруг вскрикнул замполит Косидлов, стоявший у штурманской рубки, показывая рукой в сторону берега. Все находившиеся на мостике бросились к правому борту. Головка перископа, блеснув на солнце, исчезла под водой.

– Атаковать подлодку! – приказал Глухов, обращаясь к командиру катера Баженову.

– Право на борт! – скомандовал Баженов. Задрожала палуба корабля, брызги веером рассыпались по корме.

– Бомбы товсь! Сбросить бомбы! Правая! Левая! Жестко хлестнули по ногам разрывы в воде. Но среди взбаламученных гребней вдруг появилась белая шапка пены, и след прозрачных пузырьков быстро, словно ножом разрезая воду, побежал к танкеру.

Глухов понял, что подлодка успела выстрелить, более того, он знал, что сама торпеда уже идет где-то впереди навстречу танкеру, заполненному до краев горючим, а [86] след торпеды отстает от нее, пока воздушные пузырьки поднимаются на поверхность.

Командир подлодки схитрил, атаковал от берега, где его менее всего ожидали, но танкер шел противолодочным зигзагом. И торпеда, оставляя за собой расходящуюся раструбом пенистую дорожку, прошла мимо цели.

Как сорвавшиеся со старта бегуны, катера, находившиеся по правому борту танкера, бросились к месту, где была подводная лодка. На белую шапку воздуха от выстрела торпеды полетели глубинные бомбы, закипела, забурлила вода. Восьмая бомба дала сильный взрыв и высокий всплеск. На поверхности воды расплылось сизое пятно соляра, что служило признаком попадания бомбы, но Глухов не был уверен, что это так. Командиры вражеских подводных лодок не раз уже применяли такой метод: выпускали из цистерны порцию соляра и даже выбрасывали деревянные обрезки, а сами в это время уходили в другое место.

– Поднять сигнал «Стоп», – сказал Глухов, обращаясь к командиру катера Баженову, – и дайте в сторону ушедших самолетов ракету!

Два катера, отрепетовав сигнал, выключили моторы, прослушивая подводную лодку.

– Дмитрий Андреевич! Бомбить, надо немедленно бомбить! Иначе мы упустим подводную лодку, – быстро поднимаясь на мостик, горячо говорил Косидлов. Темные вьющиеся волосы его выбились из-под фуражки, голубые глаза возбужденно блестели.

Глухову нравилась настойчивость Косидлова, он знал, что замполит изучает штурманское и артиллерийское дело, учится управлять сторожевым катером.

– Минуточку, Александр Григорьевич! Сейчас подводную лодку держат акустики.

– Слышу подводную лодку! – доложил корабельный акустик. – Курсовой угол шестьдесят!

Глухов вполголоса, словно боясь спугнуть подлодку, скомандовал:

– Продолжать выслушивать!

Акустик тотчас доложил, что слышимость пропала. Как только Глухов плавно перевел ручку машинного телеграфа на «малый вперед», лодка включила двигатель. Глухов стопорил ход, лодка тоже выключала электромоторы, глубины были небольшие, и, возможно, она ложилась [87] на грунт. Началась опасная и сложная борьба. А танкер с кораблями охранения в это время, прибавив скорость, уходил от злополучного места.

– Тут, Александр Григорьевич, дело такое. Можно и лодку не утопить, и танкер прозевать. А нам надо довести его в порт в целости и сохранности, как-никак сотни тонн горючего!

В это время из штурманской рубки вышел помощник командира. Он доложил Глухову:

– Командир конвоя приказал оставить на месте возможного потопления подлодки один катер. Остальным продолжать движение!

– Вот и хорошо, – сказал Глухов. – Сейчас прилетят самолеты и займутся подлодкой, а нам надо догонять танкер.

На том месте, где залегла подводная лодка, оставили сторожевой катер, он бросил буек и ходил вокруг, прислушиваясь. А остальные катера снова заняли свои места в строю. Они шли вместе с тральщиками в голове, по бортам и по корме танкера, создавая пояс охранения.

Оставшийся катер был еще хорошо виден, когда над кораблями конвоя прошло на малой высоте два морских самолета.

– Наши летающие лодки! – доложил сигнальщик. Белые самолеты покачали крылом и ушли к катеру. И Глухов, и все находившиеся на мостике наблюдали

за самолетами. Летающие лодки снизились, и сейчас же огромные белые всплески воды поднялись в воздух.

Конвой быстро уходил вперед, и вскоре знойная дымка над морем скрыла и водяные столбы взрывов, и звенящие в небе самолеты.

Перед наступлением ночи, когда к конвою присоединился оставленный у подлодки катер, корабли по одному втянулись в закрытую военную гавань Туапсе. На берегу уже были приготовлены приемные шланги для перекачки с танкера горючего, а на рейде стояли транспорты, готовые идти на юг, откуда только что пришли корабли. Глухов, посмотрев на транспорты, сказал Косидлову:

– Вот увидишь, Александр Григорьевич, не придется нашим хлопцам сегодня отдохнуть. Чует мое сердце, что нас часика через два снова пошлют в конвой.

– Ну это мы еще посмотрим, – ответил Косидлов. – Я знаю, здесь на берегу есть такое место, где можно и

кинокартину показать. Давай, Дмитрий Андреевич, пришвартуем катера к этим деревянным пирсам, – показал он на пологий берег бухты. – От них ближе к базе, и электричество там есть, и колонка с пресной водой. Я здесь стоял как-то до войны с пограничными катерами.

Глухов тоже не раз бывал в этом порту, знал все причалы и предпочел бы рассредоточить катера поодиночке по всему берегу от бетонного волнолома до стенки. Так безопаснее на случай воздушного налета. Но на этот раз он решил: надо дать матросам отдохнуть, а в случае воздушного налета катера отойдут на рейд.

Один за другим швартовались катера к длинному деревянному причалу. Косидлов приказал матросам быстрее тащить с катера на берег кинопередвижку. Фильм показывали в пустом железном пакгаузе. Перед началом сеанса Глухов сообщил, что обнаруженную катерами подлодку атаковали самолеты, сбросив противолодочные авиабомбы, и сейчас в штабе базы уточняют, потоплена она или нет.

Матросы весело аплодировали этому сообщению, лишь Косидлов был недоволен.

– Жаль, упустили такую возможность, – ворчал он. – Ведь сами могли бы добить эту лодку!

– Наша главная задача была – сохранить танкер с горючим. Мы это выполнили! – возразил Глухов. – А самолеты с высоты скорее разглядели подлодку. Вода там чистая, прозрачная.

Застрекотал киноаппарат. Матросы, в который раз! с увлечением смотрели фильм. Василий Иванович Чапаев вышел на крыльцо поговорить с народом, и комиссар хитро спрашивал его:

«А ты, Василь Иванович, за какой Интернационал? За Второй или за Третий?» А Чапаев тоже ловко ему отвечал: «Я за тот, за который товарищ Ленин!».

И тут ворвался зычный голос посыльного:

– Капитан-лейтенанту Глухову и командирам катеров явиться в штаб базы!

Глухов наклонился к Косидлову:

– Оставайся здесь за старшего. В случае тревоги – людей на катера и действуй по обстановке.

В штабе базы Глухова встретил начальник штаба базы капитан 2 ранга Куделя. Бывший подводник, он не [89] так давно перешел на штабную работу и скучал по кораблям.

Как Глухов и предполагал, сторожевые катера ночью снова посылали конвоировать транспорт, но теперь уже в обратном направлении – в Поти. Сторожевой корабль «Шторм» и тральщик «Мина» оставались с танкером.

Закончив инструктаж командиров катеров, Куделя спросил у Глухова, закуривая трубку:

– Может, чайку выпьем по стаканчику, а? У меня и лимон есть. А главное – чай-то какой! Посмотри!

Он подошел к потайному шкафчику в стене и достал с полки металлическую коробочку. Там, завернутый в станиолевую бумагу, лежал темный, с густым запахом, байховый чай. Глухов взял открытую коробку, понюхал со значительным видом и улыбнулся. Он знал пристрастие Кудели к этому напитку и похвалил чай. А чай и в самом деле был чудесный.

Куделя, заметив, что напал на знатока, спрашивал:

– Чуешь? Это «Букет Абхазии». Чай настолько чуткий, что вбирает в себя все запахи. Придете вы, катерники, с моря и принесете с собой запахи соленого моря – чай будет морем припахивать; зайдут в комнату рыбаки – рыбой будет отдавать. Аромат и крепость такие, что выпьешь два стакана – и до утра работай, ночи не заметишь. Чудесная штука! Эй, вестовой, иди-ка сюда, милый!

Но Глухову не пришлось попробовать чудесный напиток. Из соседней комнаты с надписью на двери «Оперативный дежурный» быстро вышел офицер, с повязкой на рукаве и доложил:

– К базе приближаются самолеты противника. Разрешите объявить воздушную тревогу!

– Да, да! – быстро подтвердил Куделя, и тотчас завыли сирены на кораблях и береговых постах.

Темное небо бороздили белые лучи прожекторов. Стреляли вынесенные на горы зенитные батареи. Бежать к катерам было далеко. «Дернул же меня черт, – думал Глухов, – поставить их у этих пирсов».

Два «юнкерса» прорвались через огневую завесу, и на рейд обрушились бомбы, вздымая воду. На берегу, возле пакгаузов, взметнулось пламя. Глухов теперь ясно видел, что пожар вспыхнул там, где стояли его корабли.

– Быстрее! Быстрее! – кричал он командирам. Горела [90] деревянная пристань, и за дымом катеров не было видно. Лишь изредка сквозь пламя и дым проглядывали верхушки мачт.

Деревянный настил, пропитанный бензином и маслом, трещал и горел. У прыгнувшего было в огонь лейтенанта Баженова затлелась фуражка и обгорели брюки, пожарные вытащили его и облили водой.

– Ну что ж, хлопцы, пошли вплавь! – сказал Глухов. Вынув из внутреннего кармана партийный билет, он положил его в фуражку, нахлобучил ее на голову и, бросившись в воду, поплыл в обход горящей пристани. С ним плыли и командиры катеров.

Когда Глухов поднялся на палубу катера, моторы уже работали. Катера один за другим отходили на рейд. На мостике возле телеграфа стояли помощник командира катера и замполит Косидлов.

От пожара на рейде стало светло, видны были огромные транспорты, поднимающие якоря и готовые к выходу в море.

– Хлопотливый нынче выдался день, – сказал Глухов Косидлову, поднявшись на мостик. – Даже искупаться пришлось. Ну что ж, опять идем в море!

Глава седьмая.

Под флагом корабля

Над заснеженными хребтами Кавказских гор поднялось ослепительное солнце. Заблестело и заискрилось спокойно лежащее у берегов темно-зеленое море, и сразу отчетливо стали видны мачты и корпуса кораблей, идущих вдоль берега. Утро было солнечное, веселое, бодрое. Командир тральщика «Мина» капитан-лейтенант Стешенко, стоя на ходовом мостике корабля, улыбался каким-то своим мыслям, подставляя лицо теплым лучам солнца. Жмурясь, он спокойно поглядывал то на круглые корабельные часы на мостике, то на идущий в голове отряда кораблей тральщик «Гарпун», на котором находился командир конвоя.

Вчера таким же солнечным утром Василий Константинович Стешенко, весело напевая, умывался у себя в каюте, когда в дверь постучали, вошел сигнальщик Корниенко.

– Вам семафор из штаба базы! – доложил он, улыбаясь.

– Ты почему такой веселый сегодня? – спросил Стешенко, вытирая полотенцем руки и не замечая того, что и сам он улыбается. – Что там такое? Давай-ка посмотрим! – И Стешеико влажной еще рукой развернул бланк семафора.

Оперативный дежурный передавал приказание: корабль изготовить к походу, а командиру явиться на инструктаж в штаб.

– Ну вот и славно! – проговорил Стешенко, прочитав [92] семафор. – В море идем, Корниенко, а то застоялись в базе, уже и днище ракушками обросло!

Стешенко, конечно, шутил, в базе они – стояли всего лишь одну ночь, вернувшись из трудного похода.

Инструктаж конвойных кораблей проводил начальник штаба базы капитан 2 ранга Куделя. Он никогда не повышал голоса, но то, что приказывал, всегда было обоснованно, охотно и безоговорочно выполнялось подчиненными.

Куделя сообщил, что для авиации, дислоцирующейся в Геленджике, срочно требуются бомбы. Ими загружали сейчас в порту транспорт «Интернационал». К вечеру погрузка должна быть закончена. Так как в районе Геленджика после наступления темноты рыщут немецкие торпедные катера, а днем налетают самолеты, конвой лучше отправить перед рассветом, с тем расчетом чтобы днем он шел возле высокого берега. В случае нападения самолетов противника командир конвоя должен не допустить их к транспорту и немедленно вызвать истребители; транспорту же следует, насколько позволяют глубины, прижиматься к берегу под защиту своих батарей.

– Обстановка сложная, но авиационные бомбы нужно доставить любой ценой! – заключил Куделя.

Командиром конвоя был назначен сослуживец Стешенко командир тральщика «Гарпун» Григорий Петрович Кокка, стройный молодой офицер, человек осторожный и предусмотрительный.

Стоя на мостике корабля, Стешенко думал о задаче, которая была ему поставлена. Упругий бег корабля, солнечные зайчики, отражавшиеся от котелка компаса, и свежий ветерок, шевеливший пристопоренный уже для подъема корабельный флаг, – все создавало приподнятое настроение.

Полчаса назад, когда корабли проходили мимо бухты Джубга, был замечен немецкий самолет-разведчик. Пролетая высоко в небе, он держался в стороне, но, безусловно, следил за движением конвоя.

– Корниенко! – сказал Стешенко сигнальщику, стоявшему на правом крыле мостика. – Сегодня на вахте надо смотреть особенно зорко. Вражеские самолеты могут каждую минуту свалиться на корабль.

Стешенко полюбил этого рослого белокурого матроса – лучшего сигнальщика. Не один поход они вместе [93] провели на мостике, и не раз выручали тральщик зоркие глаза матроса Григория Корниенко. Всевидящие «глаза корабля» – так называли его все.

В прошлом походе, после боя у берегов противника, Стешенко дал сигнальщику Корниенко рекомендацию для вступления в партию.

– Самолеты противника на норд-весте! Курсовой угол… высота… – доложил сигнальщик Корниенко.

Стешенко повернулся к борту и поднял к глазам бинокль.

В голубом прозрачном небе были видны увеличенные в несколько раз биноклем характерные силуэты «юнкерсов».

– Поднять сигнал: «Самолеты противника на норд-весте», – скомандовал Стешенко и объявил боевую тревогу.

– Семнадцать «юнкерсов» и семь «мессершмиттов», – доложил Корниенко.

Самолеты стремительно приближались к конвою.

Отряд кораблей растянулся. В голове шел «Гарпун», в кильватер ему транспорт «Интернационал», а по корме сторожевой катер 041. Тральщик «Мина» прикрывал транспорт с моря.

Почти одновременно все корабли открыли заградительный огонь, а «Интернационал» отвернул и направился к высокому обрывистому берегу.

Чистое, безоблачное небо покрылось черными вспышками разрывов; казалось, ни один самолет не пройдет через стену огня. Но вот, пикируя с большой высоты, прорвал завесу вражеский «юнкерс», и бомбы с воем и свистом полетели на корабли.

Стешенко увидел, как взметнулось пламя на транспорте и белое облако окутало корму.

«Что там случилось? – забеспокоился Стешенко. – Ведь трюмы транспорта загружены авиационными бомбами!»

Но «Интернационалу» повезло. Позже Стешенко узнал, что пятидесятикилограммовая бомба угодила в чугунный кнехт и взорвалась на верхней палубе. Осколки повредили паровую магистраль и подожгли деревянную палубу. Груз, запрятанный в трюмах, уцелел.

Тральщик «Мина» сосредоточенно и упорно вел огонь по атакующим самолетам. Часто били зенитные автоматы, [94] от резких залпов корабельных пушек сотрясался мостик.

По корме тральщика, ближе к транспорту, Стешенко увидел сторожевой катер 041. Вместе с «Гарпуном» катер, прикрывая транспорт, вел артиллерийский огонь по самолетам противника.

– С левого борта самолет! – громко доложил Корниенко и тут же: – Бомбы оторвались!

– Право на борт! – быстро скомандовал Стешенко. Корабль накренился, описывая циркуляцию, когда

Корниенко снова доложил:

– Прямо по носу самолет! – И вслед за этим снова: – Оторвались!

– Прямо руль! – скомандовал Стешенко и быстро перевел рукоятки машинного телеграфа еще раз на «полный вперед».

Корабль не успел закончить маневр, и бомбы взорвались по левому борту, поднимая фонтаны воды. Раскаленные осколки со звоном ударили по железной палубе корабля. Загорелся полубак, дым валил из иллюминатора радиорубки. Горели деревянная обшивка и масляная краска на надстройках. Стешенко задыхался от дыма и смрада.

От осколков бомб досталось всем, кто находился на верхней палубе. У 37-мм автомата старший краснофлотец Василий Михайлович Старушко был тяжело ранен, но продолжал вести огонь. Командир отделения пулеметчиков старшина 1-й статьи Семен Чомо был ранен в кисть правой руки и предплечье, но не оставил боевой пост. Получил ранение и оставался на своем боевом посту и командир 100-мм орудия старшина 1-й статьи Коклюхин. Смертельно был ранен у пулемета ДШК матрос Карпенко, подбежавшему на помощь товарищу он успел сказать: «Сообщите родным домой, что я честно погиб за Родину. Отомстите немцам!»

В это время поступил доклад механика корабля старшего инженер-лейтенанта Николая Григорьевича Соловья:

– Надводная пробоина в машинном отсеке. Осколками разбит распределительный щит электроэнергии левой машины, повреждена гидромуфта правой.

– Спокойно, – ответил механику Стешенко, – приводите в порядок дизели. [95]

«Юнкерсы» снова пошли в атаку на корабль. Еще громче загрохотали пушки, быстро-быстро, захлебываясь, били зенитные автоматы.

И вдруг все заглушил пронзительный свист. Корабль встряхнуло. Падая, Стешенко больно ударился о тумбу телеграфа. С недоумением он увидел под ногами корабельные часы, сорванные с переборки, и рулевого Стасюна, упавшего на палубу.

«Попадание», – мгновенно подумал Стешенко и тотчас понял, что корабль совсем потерял ход. Заглохли дизели, погас свет на приборах. Под ногами хрустели осколки стекол. Бросилось в глаза залитое кровью лицо дальномерщика Борисенко. Наверное, ударился при взрыве о стальной корпус дальномера. Что же происходит на корме корабля, там, где взорвалась бомба? С мостика Стешенко увидел на палубе сорванную с кильблоков и разбитую шлюпку, почерневшую и изуродованную трубу корабля.

«Только бы удержать корабль на плаву», – подумал Стешенко, и в это время поступил доклад механика:

– Прямое попадание в тральную кладовую. Бомба пробила днище и взорвалась под кораблем. Пожар в кормовом кубрике!

Соловей был тяжело ранен в правую руку, но продолжал руководить борьбой за живучесть корабля.

Стешенко старался сохранить спокойствие. Он знал, что сейчас, когда все матросы и офицеры смотрели на него, ожидая приказаний, это необходимо, как никогда.

– Аварийная тревога, – спокойно объявил Стешенко.

На этот раз повреждения были большими. Вода хлынула через пробоину и затопила тральную, коридор гребных валов, машинное отделение и продовольственные кладовые. Главный двигатель вышел из строя. Повреждены были* и 100-мм пушка, и 37-мм автомат, и оба пулемета. Пожар вспыхнул с новой силой, горела краска на переборке так, что казалось, горело железо. А все водоотливные средства вышли из строя.

Но экипаж самоотверженно боролся с огнем и поступавшей через пробоины водой.

Матросы бросились заделывать пробоины, сбивали пламя пожара чехлами, доставали воду из-за борта. Электроэнергии не было, и механизмы не работали. Кок Фавзиев [96] вместе со строевым матросом вытащили из камбуза бак с приготовленной нищей и выплеснули в огонь.

Стешенко не видел, что одновременно бомбы были сброшены и на сторожевой катер 041. Командир катера маневрировал, но уклониться не смог. Две бомбы попали в катер, и он почти мгновенно затонул.

Тральщик «Гарпун», подошедший к месту гибели, спас только шестерых человек. Погиб командир катера старший лейтенант Михаил Петрович Ляный и его помощник лейтенант Евгений Михайлович Мазов. По палубе тральщика «Мина» с обожженными руками бежал в лазарет моторист Ставничук. У кормовой пушки он неожиданно остановился. На палубе лежал тяжело раненный матрос Сокол. Он зажимал руками живот, разорванный осколком. Открытые глаза его были устремлены в небо, где с воем метались самолеты. Ставничук остановился и наклонился над раненым матросом. Сокол глазами показал на грот-мачту.

Ставничук взглянул на мачту и увидел, что флага нет. Корабль вздрагивал от залпов и разрывов, все больше кренился и оседал в воду. Черный дым вырвался из кормового кубрика.

Сокол хотел что-то сказать, но Ставничук уже бежал, скользя по наклонной палубе, к ходовому мостику. Обожженные руки нестерпимо болели, и он не мог держаться за поручни.

Голый гафель, где раньше был флаг, теперь заметили |~ все, кто находился на верхней палубе.

«На мачте нет флага!» – мгновенно пронеслось по кораблю.

На какие– то доли минуты зенитными автоматами был потерян темп стрельбы. К прожекторной площадке уже бежал по скользкой палубе замполит Николай Васильевич Воронцов.

– Флаг… сбит противником, – запыхавшись, доложил Ставничук командиру. Стешенко поднял голову и посмотрел на грот-мачту, а старшина-сигнальщик уже выхватил из ячейки запасной кормовой флаг.

– Быстро поднять флаг! – скомандовал Стешенко и передал свернутое полотнище Ставничуку. Тот бережно прижал его к груди и сбежал с мостика.

Корабль еще больше накренился на правый борт. Зловеще шумела вода в полузатопленном отсеке. Стреляные гильзы подпрыгивали и скатывались за борт. Тяжелая тральная вьюшка, сорванная с фундамента, скользила по наклонной палубе.

Матрос Ставничук появился на прожекторном мостике. Обожженными пальцами он поймал оборванный фал, и над кораблем вновь затрепетал бело-синий флаг.

И снова в бешеном темпе захлопали зенитные автоматы и корабельные пушки, быстрее забегали матросы, тушившие пожар.

А на неподвижный, полузатопленный корабль, резко снизившись, мчались в атаку «мессершмитты». Тяжелый рев самолетов заглушил гул орудийной стрельбы.

– «Мессершмитты» идут на нас! – громко доложил Корниенко.

Командир только что отошел от переговорной трубы и стоял возле телеграфа.

Черная тень самолета закрыла солнце, рев моторов сотрясал воздух.

– Берегись! – закричал Корниенко. Он бросился вперед и закрыл своим телом Стешенко. Поток звенящих пуль и осколков обрушился на мостик, и Корниенко, подогнув колени, упал на палубу. Ему оторвало левую руку, он потерял сознание. «Убит или еще жив? – пронеслось в сознании Стешенко. – Надо его спасти во что бы то ни стало!»

– Фельдшера на мостик! – приказал Стешенко рулевому Стасюну и тут же скомандовал развернуть стволы пушек навстречу очередной волне атакующих самолетов. Бой продолжался.

Самолеты снова ревели над палубой, содрогался корпус корабля, вся корма окуталась дымом. Огромные серые клубы его постепенно заволакивали корабль. Стешенко стоял у тумбы компаса, высоко подняв голову; его черные волосы блестели на солнце, взрывной волной снесло фуражку, но он не замечал этого. И прежде чем корабль закрыло дымом, он успел увидеть откуда-то появившийся «як» и струю пламени и дыма от падавшего в воду «мессершмитта».

По трапу поднялся замполит Воронцов. Он уже знал, что произошло на мостике, и, подойдя к фельдшеру Терещенко, о чем-то заговорил с ним. Тяжело раненного Корниенко отнесли в кают-компанию, где был устроен лазарет, Стешенко увидел замполита.

– Механик тяжело ранен. Ранен и командир отделения мотористов Анатолий Барычев, но продолжает работать. Вся надежда теперь на старшину Лаушкина, – сообщил он Воронцову. – Он говорит, что левый дизель скоро можно будет запустить, а вот рулевое управление совершенно вышло из строя.

– Идите-ка, штурман, вместе со старшиной в румпельное отделение, – сказал Стешенко, обращаясь к старшему лейтенанту Ивану Авдеевичу Хомякову, – будем переходить на ручное управление!

Стешенко говорил громко, не замечая того, что наступила тишина, только где-то высоко в небе гудели самолеты.

– Это «яки» взяли немцев в работу. Пойдем, Василий Константинович, посмотрим, что творится на корабле, – обратился Воронцов к Стешенко.

Замполит, как всегда в трудные минуты, был рядом со Стешенко. От него исходили спокойствие и уверенность.

– Помощника, старшего лейтенанта Сотникова на мостик! – отдал распоряжение Стешенко. – Пойдем, комиссар! – обратился он к Воронцову.

Стешенко первым сбежал по трапу вниз. Этот осмотр корабля был для Стешенко своеобразной разрядкой после напряженных минут, проведенных на мостике.

– Дымовые шашки за борт, – на ходу приказал он, – но главное – нам надо заделать пробоину и попробовать идти своим ходом.

Они уже спустились вниз на железную рубчатую палубу и подошли к пробоине. На юте слышался звонкий голос боцмана, старшины 1-й статьи Ткача, он вместе с матросами сбрасывал за борт шипящие дымовые шашки. Звенели удары молотков по железу, журчала в отсеке вода. Черной раной зияла пробоина. Стальные листы палубы были разорваны и вогнуты острыми краями внутрь, все опалено огнем.

Из клубов дыма появился штурман Хомяков. Он сообщил, что можно перейти на ручное управление, хотя в отсеке еще много воды. Здесь же, на палубе, главстаршина Лаушкин доложил:

– Пожар потушен, воду откачиваем, крен корабля уменьшается. [99]

Матросы повеселели, увидев, что командир спокойно ходит по палубе, громко отдает приказания, ободряет. Крепла уверенность в том, что дело обстоит не так уж плохо.

С моря донесся глухой шум дизелей, это подошел тральщик «Гарпун». Послышался усиленный мегафоном голос командира конвоя:

– На мостике! Жив ли командир? В каком состоянии корабль? Можете идти или нужен буксир?

Тральщик стоял по-прежнему с креном на правый борт. Клубы дыма еще стелились по воде, закрывая корму, но мачты уже очистились и было видно, как на гафеле развевается флаг.

– Ну вот еще! Зачем нам буксир! – искренне огорчился Стешенко и громко, так что услышали на верхней палубе, скомандовал на мостик: – Помощник! Передайте командиру конвоя семафор: «Имею пробоину в днище корабля. Исправляю повреждение, буду следовать своим ходом».

– Добро. Я иду с транспортом по назначению! – ответили с «Гарпуна», и шум дизелей тральщика стал удаляться.

Решение следовать своим ходом принесло Стешенко уверенность и спокойствие.

– Помнишь, Николай Васильевич, – сказал Стешенко, – как лидер «Ташкент» в июне 1942 года, возвращаясь из Севастополя, выдержал девяносто шесть налетов авиации, был засыпан бомбами. Он получил несколько пробоин в корпусе, принял до тысячи тонн воды, но остался на плаву.

– И с этим делом мы справимся! – подтвердил Воронцов.

– Спустись-ка ты, Николай Васильевич, в машину, – подумав, решил Стешенко, обращаясь к замполиту, – посмотри, как у Лаушкина идут дела. Пора уж и двигатель запускать.

Стешенко не без основания возлагал большие надежды на главного старшину Лаушкина. До призыва на флот Анатолий Лаушкин работал техником на севастопольском Морском заводе и участвовал в ремонте тральщика «Мина». Он знал на корабле каждый шпангоут и каждую заклепку.

Воронцов по узкому трапу спустился в машинное отделение. [100]

А Стешенко» стоя возле пробоины, мучительно размышлял. Казалось, он был удовлетворен тем, что налет авиации отбит, корабль на плаву и транспорт цел. Но в то же время что-то его беспокоило. Словно была его вина в том, что корабль получил почти смертельную пробоину, что несколько человек опасно ранены, а он вот стоит невредимый, без единой царапины. Он подумал о людях, которые сейчас находятся в глубоких артиллерийских погребах, в машинном отделении. В наступившей темноте они слышат, как вкрадчиво журчит вода, просачиваясь сквозь поврежденные переборки, чувствуют крен корабля, но не покидают своего поста.

Стешенко знал своих людей, с которыми бок о бок сражался уже не первый год. Он любил их, ибо каждый человек был замечательным специалистом на своем посту, а все вместе они составляли спаянный коллектив.

«И вот я отказался от буксира, чтобы не задерживать транспорт, – размышлял Стешенко. – А что, если корабль не дотянет до базы и затонет? Найдутся люди, которые скажут, что я поступил опрометчиво. «На суше умных много, когда на море беда», – припоминается ему финская поговорка. – И все-таки, все-таки корабль надо во что бы то ни стало сохранить и довести своим ходом в базу».

Тральщик «Мина» – первый корабль, которым Стешенко самостоятельно командует, самый красивый и дорогой для него корабль.

Ветер относит дым, и Стешенко видит чуть зарябившее море и транспорт, идущий вдоль берега в охранении тральщика «Гарпун», но сторожевого катера почему-то нигде не видно.