Текст книги "Командир"

Автор книги: Владимир Поселягин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц)

– Все! Приехали!

В ответ я быстро приказал:

– Суриков, Молчунов, покинуть танк с личным оружием. Ребята, попробуйте захватить целую машину, мы с Истоминым вас прикроем, пока немцы не пришли в себя.

Старшина с радистом со всей возможной скоростью покинули танк через нижний аварийный люк. И броском, под свист пуль, преодолели расстояние до штабного бронетранспортера, стоявшего недалеко.

– Бронебойный! – крикнул я Истомину. И, наведя на появившийся из-за крайнего дома бронетранспортер с зенитным пулеметом, выстрелил.

– Осколочные! Все! Подряд! – От стрельбы мы были оглохшие, поэтому приходилось кричать, чтобы быть услышанным.

Посылая снаряд за снарядом в уцелевшие штабные машины, я вызвал пожар на одной из них. После чего, развернув башню, открыл огонь из пулемета по мелькавшим между техникой солдатам противника. Вдруг один из грузовиков с натянутым на кузов тентом отлетел в сторону, и предо мной оказался немецкий танк со своей короткой пушкой.

– Бронебойный! – тут же заорал я, чуть повернув башню, благо она была повернута в нужную сторону.

Мой выстрел был первый, немец не успел довернуть пушку в нашу сторону, что и решило исход схватки. От удара болванки почти в упор башня «тройки» сползла на корму, а потом свалилась на землю. Продолжая поливать немецкую пехоту из пулемета, я приказал Истомину готовиться к эвакуации из машины, вместе с раненым.

– Понял, командир. В стволе бронебойный.

– Знаю. Всем покинуть машину!

Справа от танка тихо урчал на малых оборотах подогнанный Сурковым бронетранспортер. Выпустив по немцам последний диск и выстрелив болванкой по двигателю стоящей без башни тройки, я быстро покинул машину через нижний люк и, стреляя из автомата по пехотинцам, запрыгнул через боковую дверцу внутрь бронетранспортера. Истомин вместе с раненым Осокиным уже находились там. Не дожидаясь пока я закрою дверцу, Суриков, дав газу, рванул вперед. Рыча и подпрыгивая на кочках и ямах, бронетранспортер мчался на максимальной скорости к выезду из села. Посмотрев на перекошенное от боли лицо Осокина, – тряска не так полезна для раненых, как мягкая койка, – я, высунувшись над бортом, открыл огонь по мелькавшим тут и там немцам.

Вдруг Суриков заорал:

– А-а-а! Су…и! – После чего под нашей машиной раздался взрыв, и бронетранспортер перевернулся.

Меня выкинуло из кузова. Так и не выпустив автомат, я, оглушенный, перекувыркнулся через голову, распластавшись на земле, и попытался справиться с головокружением. Наставив автомат на мелькавшие перед глазами человеческие фигурки, открыл огонь. Автомат, выдав короткую очередь на три патрона, заткнулся. Я потянулся за последним магазином, чтобы перезарядить оружие, но кто-то выбил его у меня. Последнее, что помню – опускавшийся на лицо окованный металлом приклад немецкого карабина.

Пробуждение было тяжелым. С трудом смог открыть только один склеенный чем-то глаз, после чего посмотрел вверх. Судя по всему, я лежал на спине в каком-то сарае, перед глазами были балка и стропила, обшитые досками. Чувствовал я себя весьма хреново, как и любой человек, получивший контузию. Попытка глубоко вздохнуть привела к тому, что я закашлялся и после щелчка в голове вдруг стал слышать звуки. Справа раздалось шуршание соломы, и я понял, что сам лежу на ней. Перед глазами показалась голова Молчунова, перевязанная разорванной нижней рубахой.

– Товарищ капитан, вы очнулись! – Он попытался улыбнуться разбитыми губами. Два синяка под глазами симметрично располагались на его избитом лице.

– Помоги подняться, – прохрипел я пересохшим ртом.

Подхватив меня под мышки, Молчунов с трудом помог мне усесться, привалив спиной к стенке сарая. Дотронувшись до головы, я понял, что у меня такая же повязка, как и у радиста. Видимо, удар прикладом не прошел даром.

– Дывы, Фома Ильич, командыр проснулысь.

– Ну и что, Мыкола? Все равно немцы нас за комуняк принимают, несмотря на добровольную сдачу… – Справа сидели двое в форме красноармейцев и криво улыбались, глядя на меня.

Посмотрев на радиста, я спросил:

– Что за чмошники?

– Кто, товарищ капитан? Извините, не понял!

– Эти двое, кто такие?

– А, предатели, к немцам переметнулись. Сдались, а те их в сарае заперли, вот и злобствуют. Один вроде украинец, другой наш, русский, судя по говору – из Рязани.

Так как мы оба были контужены, то говорили громко. Предатели, с интересом прислушивающиеся к нашему разговору, недовольно заворчали.

– Ниче, и на нашей улице будет праздник. У немцев порядок. Попили нашей кровушки, хватит. Поступим к ним на службу – возьмем свое. Все, что у отца советы забрали, все вернем.

Слушать этот бред мне быстро надоело, и я спросил у Молчунова:

– Остальные где? – Радист молча показал глазами в угол. Повернув голову, я увидел двоих в комбинезонах. Лиц различить не смог, поэтому спросил: – Кто?

– Истомин. Его придавило кузовом, когда перевернулся бронетранспортер.

– Жаль парня. С остальными что?

– Немцы злыми были. Осокину еще и руку сломали, когда ногами били. Старшина до сих пор в сознание не пришел. Врач, когда нас осматривал, сказал, что у него контузия; когда старшина очнется, он не знает.

– Что за врач? Из наших?

– Да, товарищ капитан, военнопленный.

– Эти давно здесь?

– Когда нас принесли, они уже были.

Наши громкие переговоры были услышаны часовым. Дверь со скрипом открылась, и в сарай вошли три немца. Один из них был офицером СС в звании штандартенфюрера. Ого, целый полковник нас посетил. С интересом осмотрев меня, он сказал солдатам на немецком языке:

– Офицера ко мне в кабинет, – и вышел наружу.

Послышался звук запускаемого двигателя, машина, шурша покрышками, удалилась. Странно, что я не расслышал шум двигателя подъехавшей машины; наверное, на заглушенном моторе прикатились, вот и не слышал.

– Вставай, русская свинья.

Меня подхватили под локти и волоком вытащили из сарая. Как ни странно, обращались со мной довольно прилично. Держа за плечи, терпеливо ждали, когда у меня закончится головокружение. Откуда-то справа подошел невысокий худощавый мужчина лет сорока, в нашей форме и грязном когда-то белом халате, с медицинским чемоданчиком. За ним следовал немецкий солдат.

– Ну что же они вас так резко подняли. Осторожно нужно. Осторожно. – Открыв чемоданчик, он достал пузырек с прозрачной жидкостью и, смочив марлю, ткнул ее мне под нос.

От запаха нашатыря меня чуть не стошнило, но голова просветлела. Убедившись, что я более или менее в порядке, врач кивнул немцам. Те осторожно повели меня по улице, направляясь в сторону площади, где меня подбили. Идя по улице, я с удовлетворением смотрел на раздавленную и уничтоженную технику. Немцы, почувствовав мое настроение, больно сжали руки. По улице ходили солдаты и местные жители. Вдруг откуда-то справа выскочила старуха со злым лицом и заорала, что я уничтожил ее огород и разнес весь двор. Нагнувшись, она зачерпнула свежую коровью лепешку и швырнула ее в меня. Попала. Коровьи экскременты потекли по лицу. Немецким солдатам, державшим меня, это не понравилось, им тоже досталось. Поэтому они стали гнать ее от меня, не отпуская рук. Сразу обнаружилось, что конвоиров больше, чем я думал. Со спины показались еще два солдата и стали шугать старуху. Но та, вырвавшись, успела подбежать ко мне и плюнуть в лицо. Увернуться я не смог из-за державших меня солдат. Это им, похоже, понравилось, но старуху они все-таки отогнали. Постаравшись вытереть лицо о плечи, я продолжал идти вместе с конвоирами к площади. Бабка двигалась в отдалении, не переставая выкрикивать угрозы и оскорбления, я пристально посмотрел на нее, стараясь запомнить, и продолжил осматривать проделанную нами работу.

Из-за кунга «Опель-Блица» показался корпус моего танка. Уже не моего. Около него суетилось несколько ремонтников, восстанавливая гусеницу. Черт, надо было хоть гранату кинуть вовнутрь, чтобы он никому не достался. Хотя там оставалось очень мало снарядов для детонации. Подходя к дверям трехэтажного здания, в окна которого я выпустил несколько бронебойных снарядов, обернулся, бросив последний взгляд на свой бывший танк.

В кабинет я так и зашел с испачканным коровьим гов…м лицом. Штандартенфюрер с улыбкой наблюдал, как меня сажают на стул, и знаком отпустил конвоиров. Достав из великолепного портсигара папиросу, штандартенфюрер закурил. После чего спросил на плохом русском:

– Ну как вам гостеприимство местных жителей?

– Так себе. Оставляет желать лучшего, – ответил я на немецком языке, что заставило немца удивленно приподнять брови.

– О, ваше произношение великолепно. Для русского просто отлично!

– О, герр штандартенфюрер, вы мне льстите. Позвольте представиться. Вацлав Швед, служу в полку «Бранденбург». В шве моих галифе вы найдете мой опознавательный знак. В эту группу окруженцев попал совершенно случайно. Позвольте рассказать вам после того, как ваши солдаты достанут код. Сам, извините, не могу, все тело болит.

Разговор со штандартенфюрером затянулся почти на час после того, как его адъютант ушел пробивать опознавательный код. Мне даже принесли воды в тазике и полотенце, чтобы я мог умыться. Врать мне оказалось привычно. Только сложно было накладывать на недавние события. Поверил он мне или нет, но слушал внимательно. После допроса меня отвели обратно в сарай.

Пройдя в угол, где находились мои бойцы, сел рядом с радистом. Улыбнувшись, глядя на его синюшное лицо, тихо спросил, наклонившись к уху:

– Как у вас тут?

– «Пока все хорошо», – сказал индюк, направляясь за хозяйкой к колоде. – Кивнув на угол и криво улыбнувшись, радист добавил: – Когда вы ушли, эти двое пытались права качать, но я их послал.

– Старшина не очнулся?

– Нет, но Осокин пришел в себя!

– Да? Потом подойду. Есть возможность уйти отсюда. Будь наготове.

– Понял, – так же тихо сказал радист, его глаза радостно блеснули.

Пройдя к Осокину, спросил у бойца:

– Как себя чувствуешь, боец?

– Рука болит, товарищ капитан. Невезучая она у меня. То пуля, то перелом.

– Ничего, выберемся, сдадим тебя на руки красавицам медсестрам, будешь спать на белоснежной простыне и кушать кашу с маслом.

– Хорошо бы, товарищ капитан.

– Спи, сон полезен.

Еще почти час мы с Молчуновым общались, склонив головы друг к другу, под подозрительными взглядами соседей. Вот что странно, я точно получил контузию, а сейчас ее почти нет. Так, легкий шум в ушах, чего не скажешь про радиста. Речь его изредка начинала заплетаться, нормальный слух так и не вернулся. Я еще тогда заметил, когда сожгли мой первый танк, что пришел в себя после контузии довольно быстро. Странно все это… Отправив радиста отсыпаться, сам лег рядом и, прикрыв веки, начал прокручивать в памяти наш разговор с штандартенфюрером.

* * *

«Я буду вас называть вашим настоящим званием, гауптман. Кстати, какое у вас звание в разведке?

– Лейтенант Абвера, герр штандартенфюрер.

– Хорошо, лейтенант. Расскажите, что произошло с вами за последние два дня?»

Мой так называемый рассказ длился почти час, хотя я и старался врать правдоподобнее, вставляя ключевые моменты, происшедшие за это время. Например, командиром моей «тридцатьчетверки» был погибший рядовой Истомин, являющийся в действительности сотрудником НКВД. Повезло, что в танке на четыре человека экипажа нас оказалось пятеро. Я же за все время боя пролежал на днище танка, притворяясь сильно контуженным. Потому как являюсь честным солдатом Рейха и в своих стрелять не желал. Офицер проглотил эту ложь не моргнув и глазом. Поняв, что о нападении на оба лагеря я ничего не знаю, сразу потерял ко мне интерес. Почему-то его интересовало именно нападение на лагерь военнопленных, уничтоженная нами техника в селе его особенно не волновала. Дальше допрос быстро закончился.

* * *

Нас так и не накормили, и, хмуро вздохнув, я стал устраиваться спать. Сейчас я самый боеспособный из нас четверых. Еще через полчаса очнулся старшина.

– Ну что, Федя, как себя чувствуешь?

– Непонятно, товарищ капитан, – ответил старшина и начал ощупывать себя руками.

– О, слышишь уже хорошо.

Как ни странно, старшина был в более приличной форме, чем я думал. Походив по сараю туда-сюда, он лег рядом с нами, и мы с радистом начали посвящать его в наш план, получивший его полное одобрение. Закрыв со старшиной радиста своими телами от взглядов предателей, лежавших в противоположном углу сарая, мы позволили ему и дальше раскачивать длинный гвоздь, забитый в стену.

Толчок в плечо разбудил меня. Открыв глаза, я увидел темный силуэт склонившегося надо мной человека. Определив по торчавшим вихрам, что это старшина, спросил свистящим шепотом:

– Что? Рано же еще.

Действительно было еще рано. Сквозь щель было видно встающую луну.

– Товарищ капитан, там за стенкой кто-то шебуршится.

Мне в руку лег стержень из холодного металла. Ощупав его, понял, что это гвоздь двухсотка, все-таки вытащенный радистом из доски. Хозяева использовали его как крючок для упряжи. Вставая, я зашуршал соломой и замер на миг. Со стороны двух предателей продолжал раздаваться храп. Выйдя на середину сарая, я весь превратился в слух, слева встал старшина. Было тихо, только слышны шаги часового, ходившего около двери. Вдруг снаружи послышалось поскуливание.

– Чертова собака, пшла вон! – послышался крик часового на немецком. Послышался удар, и громкий визг обиженной собаки стал удаляться.

В углу зашевелился один из предателей и, привстав, стал прислушиваться к смеху часового. Я подбежал и футбольным ударом в голову оглушил первого. Потом навалился на второго, спавшего рядом, сжал его гортань и с силой вдавил ее. Послышался сип и бульканье из поврежденного горла. Сжав кулак, ударил его в висок. Предатель замер, только из горла продолжало доноситься бульканье. Повернувшись к первому, понял, что добивать уже не требуется. Старшина закончил за меня. Быстро подойдя к двери, встал рядом со старшиной и тоже стал прислушиваться к происходящему снаружи. Судя по всему, часовой так ничего и не услышал и продолжал ходить недалеко от двери. Найдя довольно большую щель размером в пару сантиметров, я смог разглядеть охранника. Хорошо освещаемый луной часовой повернулся к нам боком и, остановившись, замер. Постояв так минуту, продолжил хождение от одного угла сарая до другого. Расстояние для броска было нормальное, только вот просунуть руку наружу и метнуть гвоздь не получится из-за малого размера щели. Знаками показав старшине ложиться отдыхать, я вернулся на свое место и, прижав губы к уху старшины, тихо сказал:

– Уходим на рассвете.

Кивком показав, что понял, старшина отодвинулся и, замерев, стал издавать легкое похрапывание. Восхитившись мастерством старшины так подделывать звуки спящего человека, я стал обдумывать, как уложить часового. Ладно, как говорится, утро вечера мудренее.

Старшина разбудил меня за час до рассвета. Тихо сказав мне на ухо, что караул только что сменился, тенью скользнул к двери и замер, прислушиваясь.

Встав и потянувшись, я подошел к щели и посмотрел на нового часового. В отличие от прошлого, этот был вооружен карабином. Чтобы его завалить, у меня был только один выход. Отойдя от щели на пару метров, я остановился и начал разрабатывать кисти рук и пальцы, возвращая им чувствительность. Был только один шанс из тысячи, что у меня получится. Проснувшиеся бойцы с надеждой смотрели на мои приготовления. Достав гвоздь, я осмотрел его. Нормально, остро заточен, уже хорошо. Подкинул его на ладони, примериваясь к броску.

В немецком лагере Шведа готовили на совесть, так что я надеялся на его моторную память. Сделав несколько тренировочных движений рукой, стал ждать. Сердце в груди вдруг стало громко бухать, странно, я раньше был совершенно спокоен, а тут напал мандраж. Несколько раз глубоко вздохнув, смог успокоиться. Снова приготовившись, я внимательно смотрел на часового, обрисованного луной, сквозь многочисленные щели. И как только в нужной мне щели появился его силуэт, метнул гвоздь. Остро заточенный стержень вылетел сквозь дыру и, пролетев три метра, воткнулся острием в висок часовому. С тихим стуком и бряканьем амуниции тело караульного упало.

– Давай начинай, – прошипел я в сторону бойцов.

Старшина с радистом стали отрывать плохо прибитую доску, обнаруженную радистом в процессе осмотра сарая. Плохо было то, что она находилась прямо у дверей, а значит, под наблюдением часового. Стоящий рядом с ними Осокин сквозь щели наблюдал за улицей.

– Готово, товарищ капитан, отошла, – услышал я тихий шепот старшины и, отодвинув его в сторону, с трудом протиснулся наружу.

Я быстро подбежал к часовому и подхватил его карабин, соскользнувший с плеча во время падения. Открыв затвор, проверил, есть ли патрон в стволе. Держа оружие наготове, стал осматриваться, было тихо, село спало. Посмотрев в сторону леса, увидел едва заметное просветление на горизонте.

– Федя, сними с него амуницию, быстро.

Я стоял рядом со старшиной, возящимся с застежками ремней, слушал тихую ругань радиста, помогавшего Осокину протиснуться сквозь проделанную щель.

– Товарищ капитан, он живой, – тихо воскликнул старшина.

Наклонившись над часовым, я понял, что гвоздь вошел в висок всего на сантиметр, и ударом оглушил его. Достав из чехла штык-нож, я спокойно вогнал его под ребра часового. Теперь уж точно труп.

– Держите, товарищ капитан, – сказал старшина, протягивая мне немецкую разгрузку.

Отдав карабин радисту, я стал быстро надевать ее на себя, при этом скомандовав старшине еще и снять с убитого сапоги – у радиста сапоги давно каши просили, да и у старшины были не лучше. Застегнул ремень на поясе, стал накидывать на плечи ремешки, только отрегулировать их под себя в темноте у меня не получилось. Отдав бойцам две обнаруженные гранаты, так называемые «колотушки», тихо двинулся к окраине села, держась тени заборов. Осторожно проскользнув мимо еще двух часовых, мы попали на площадь, которую охраняли аж трое фрицев. Крепко сжимая цевье карабина, я тихо перемещался, прячась в тени раздавленных и уцелевших машин. Видно, немцы не все успели эвакуировать из села. Стоящая особняком легковушка привлекла мое внимание. Судя по обводам, это был плавающий вездеход. Кивком указав на него Сурикову, знаками показал, что хочу забрать его, не обращая внимания на заметно округлившиеся глаза бойцов, уже хорошо различимых в рассеивающейся темноте. Снова, уже сердитым жестом, показал на машину. С одной стороны от часовых ее прикрывал здоровенный трейлер, зачем-то оказавшийся на улицах села. С другой – борт грузовика с раздавленной нами кабиной.

Показав жестами, что ее надо толкать, посадил за руль Осокина. Ничего, и с одной рукой можно баранку крутить. Сняв машину с ручника и поставив на нейтралку, удалось с трудом сдвинуть ее с места. Тихо шелестя покрышками, машина под управлением Осокина въехала в узкий проулок. Дотолкав ее, сколько хватало сил, мы остановились в тени большой яблони, склонившей свои ветви над проулком. Приказав Сурикову осмотреть машину, можно ли ее использовать или нет, велел остальным отдыхать. Осокина поставил следить за обстановкой как самого неуставшего.

– Товарищ капитан, не заводится, придется напрямую соединять.

Голос старшины вывел меня из раздумий; кивнув ему, велел:

– Работай, только быстро. Молчунов, помоги ему.

– Есть, товарищ капитан.

Во блин, даже в плену не забывали о субординации. Рассвело, но старшина с радистом продолжали возиться под капотом машины. Поселение потихоньку просыпалось: невдалеке мычали коровы, были слышны щелчки кнутов.

Вдруг раздался звук запускаемого стартера. Захлопнув капот с закрепленной на нем запаской, старшина прыгнул за руль машины. Радист с Осокиным сели на заднее сиденье, я же расселся на переднем, поставив карабин прикладом на пол.

– Давай неторопливо езжай. Как будто мы свои, а вот если начнут стрелять, то дави педаль газа до предела. Понял?

– Да, товарищ капитан. Понял.

– Ну тогда трогай!

Тихо работающий на малых оборотах двигатель негромко взвыл, когда старшина дал газу. Проехав проулок до конца, мы выехали на луг с пасущимися на нем коровами. Из села крестьяне все вели и вели новых коров. Наблюдая эту картину, я удивлялся все больше и больше. Какого хрена немцы их не отобрали, не реквизировали. Вдруг сзади взлетели две ракеты; определив по месту взлета то, где находился наш тюремный сарай, понял – побег обнаружили. Приказав старшине прибавить немного газу, попросил Осокина, стонавшего от болей в руке при каждом подпрыгивании машины, потерпеть.

Подпрыгивающая на кочках машина выскочила на дорогу, и, довернув, старшина попылил по ней, что заставило меня заорать:

– Куда! Там посты, давай напрямик, по полю!

Сползя юзом в неглубокий кювет, машина, громко ревя на больших оборотах, рванула дальше по полю со сгоревшим урожаем. Мы держали путь на далекий лес, видневшийся километрах в пяти от нас. Воспользовавшись тем, что уже рассвело, я стал нормально застегивать немецкую разгрузку. Как только закончил, мне в лицо вдруг попала пригоршня земли. Старшина с матом стал крутить баранку, заставляя машину делать зигзаги. Пристав, я закрутил головой и заметил на горизонте башню танка. Судя по покачиванию, он двигался на нас, стреляя на ходу. Присмотревшись, узнал T-II, ну-ну, попробуй на ходу попасть в движущуюся машину. Видимо, немецкий командир-танкист это понял, потому что я увидел, как башня танка замерла и на конце тоненького ствола появились огоньки.

– Стой! – заорал я старшине.

Наводчик наверняка целился по ходу движения машины, но разрывы снарядов произошли метрах в семидесяти от нас. Видимо, искривление поля в этом месте, не позволявшее полностью видеть нас, спасло и на этот раз. Из-за этого искривления мы ехали как бы в низине, и немецкие танкисты видели только наши головы, как и мы только башню их танка, выделявшуюся на фоне сгоревшего поля. Но было понятно, что как только они поднимутся повыше на этот мелкий холм, то ехать нам недолго. Пригнувшись под пролетевшей над головой пулеметной очередью, я сказал старшине, который уже набрал приличную скорость:

– Федя, до леса надо доехать на максимальной скорости. Через минуту мы будем на его прицеле. Так что гони. Гони! – И повернувшись к сидящим сзади, велел Осокину, уже закатывающему глаза на бледном лице: – Терпи, Осокин. Терпи! Будем гнать на полную.

Уловив слабый кивок, посмотрел на шлейф пыли и пепла, тянувшийся за нами. Теперь понятно, как немцы засекли нас. Я повернулся к старшине, который, по-моему, уже выжал из машины все, что смог. Еще минуты три, и мы уйдем из зоны прямого выстрела.

Обернувшись к преследующему нас танку, стал всматриваться в заметно отставшего немца. Его уже было видно полностью. И только сейчас я заметил десант, сидящий на его броне и как раз спрыгивающий с остановившегося танка.

– Уходи в сторону! – тут же заорал я.

От стрелявшего танка до нас было уже километра два, что затрудняло стрельбу, но врезающиеся в землю снаряды заметно нервировали нас. Машина вырывалась из сплошных разрывов и скрылась от внимания немецких танкистов за деревьями леса.

Приказав старшине сбросить скорость и внимательно смотреть за дорогой, прокладываемой по опушке леса, я стал вспоминать стрельбу немцев. Странно, такое впечатление, что по нам стрелял не танк, а мелкокалиберная зенитная пушка. Вроде тех, что мы расстреляли на въезде в село. В то, что немецкие танкисты из пушки T-II смогут стрелять таким темпом, я не верил. У T-II в обойме только по десять снарядов, а по нам прошлись очередью не меньше тридцати. Видно, были еще подобные танки, которых я не заметил.

С хрустом продираясь через заросли мелкого кустарника, машина, ревя двигателем, выехала на небольшую поляну. Велев старшине остановиться, я приказал:

– Пятиминутный передых. Федя, насколько мы удалились от села?

– Километров двадцать будет, товарищ капитан!

Да, если считать, что тот лесок мы проскочили насквозь за пять минут и по новому полю минут через двадцать въехали уже в настоящий лес, то где-то так и выходило.

– Осмотри машину на наличие повреждений. После того ада, из которого мы вырвались, наверняка появились пробоины. – Повернувшись к пассажирам сзади, спросил: – Как вы?

– Осокин сознание потерял минут десять назад, товарищ капитан. Почти сразу, как въехали в лес.

– Ясно, осмотри его. А я вокруг пробегусь.

Сделав круг по лесу и обнаружив заросшую лесную дорогу, которой давно никто не пользовался, я вернулся к машине. Старшина с радистом возились с Осокиным. Оказывается, езда под огнем не прошла даром, довольно крупный осколок впился рядовому в бок, и сейчас мои бойцы пытались помочь раненому. Старшина как раз разрывал белую ткань, обнаруженную в багажнике отделения, и стал обматывать Осокина этим импровизированным бинтом.

Держа карабин наготове, я отслеживал обстановку вокруг, слушая бормотание старшины, обследовавшего ранение Осокина. Не знаю, как он смог с такой раной доехать с нами сюда, но мы помочь ничем не могли, кроме как наложить повязку. Слишком много крови потерял Осокин. Через несколько минут, так и не приходя в сознание, он умер. Закрыв Осокину глаза, услышал всхлипывающие звуки сбоку. Повернувшись к радисту, закрывшему лицо ладонями, мягко сказал, положив руку на сотрясавшееся в рыданиях плечо:

– Он умер, Саша. Его уже не вернешь. Но мы отомстим за него немцам. Ты слышишь, Саш? Отомстим! – Мой голос по мере разговора все повышался и повышался. – Немцы запомнят этот день на всю жизнь! – И обратился к стоящему рядом старшине: – Пора ехать. Погоня может быть близко. Парня похороним позже. Кстати, как машина?

– Да что ей будет, железке! – махнул рукой старшина. – Радиатор пробит. Я залепил его смолой, обнаруженной в багажнике, и долил из канистры с водой. Удивительно, но колеса целые, ни одно не пробито. Еще есть полная с бензином. Эх, таких парней потеряли. Истомин, Осокин, а я ведь даже не знал, откуда они.

– Федя, пора ехать, – мягко напомнил я.

– Да, товарищ капитан, сейчас, – ответил старшина, опустив голову, как будто прощаясь. Встряхнувшись, он сел за руль и спросил, куда ехать.

Радист снова сел рядом с телом Осокина. Крепко держа карабин, я показывал старшине, как выехать на заброшенную дорогу.

Теперь было понятно, почему дорога заброшена. Видно, ремонтировать разрушенный старенький деревянный мостик никто не стал, и дорога умерла. Обойдя молоденькую березу, растущую прямо на дороге, я подошел к обрыву и посмотрел вниз на небольшую речушку, несущую свои воды мимо нас вниз по течению. Гнилые пеньки свай черными обломками зубов торчали из воды.

– Не объехать, товарищ капитан, – уверенно произнес отошедший от вездехода старшина.

– У нас плавающая машина. Не забыл?

– Забыл, – кивнул старшина, – только у нас весь корпус в дырках, потонем ведь.

– Тут восемнадцать метров, успеем! Но это потом. У тебя смола осталась? Которой ты чуть не каждый километр радиатор чинишь?

– Да, товарищ капитан, осталась. Только не понимаю, зачем она была нужна немцам.

– Забей. Ладно, ты дыры заделай в корпусе, а мы с Молчуновым пока Осокина похороним. Лопата в багажнике?

– Да, товарищ капитан, сейчас дам.

Получив от старшины лопату, я стал выбирать место для могилы. Подошедший радист показал на небольшой склон у речушки с красивыми берегами.

– Осокину тут бы понравилось, товарищ капитан.

Кивнув в ответ, направился к понравившемуся месту.

Лопата легко входила в мягкий песчаный грунт. И то, что поблизости не росло деревьев, сильно помогало нам.

Пыхтя, бойцы принесли тело Осокина. Накрыв его голову найденной старой курткой водителя, сказали несколько прощальных слов, после чего, бросив по горсти земли, стали по очереди засыпать могилу. Радист приготовил крест, сделанный им, пока я копал яму. Напоследок я разрядил карабин и, передергивая затвор, три раза нажал на спусковой крючок, отдавая дань уважения погибшему танкисту. И мы оставили одинокий холмик с крестом, на котором радист вырезал штык-ножом: «Красноармеец Осокин, танкист, погиб смертью храбрых при штурме села Высокое. 19.07.1941».

Речушка была маленькая, но удивительно глубокая, колеса потеряли сцепление с дном почти сразу же, как только въехали в воду. Посмотрев на дно машины, я заметил прибывавшую воду. Я бы не сказал, что она прибывала быстро, но дно уже покрыла. На середине речки двигатель стал работать с перебоями и, когда осталось меньше трех метров, окончательно заглох.

– Быстро покидаем машину! – крикнул я, вскакивая и перебираясь на капот.

М-да, об устойчивости машины я и забыл. Поэтому, с трудом удержав равновесие, прыгнул на берег, все-таки черпнув сапогами воду. Выбравшись, обернулся и смотрел, как умные бойцы подгребли руками к берегу и спокойно выбрались. Хмыкнув, сказал, что они молодцы. Прихватив из полузатонувшей машины то, что могло пригодиться, и определившись по солнцу, мы направились к Днепру.

Снова услышав бурчание желудка, только выругался. Последний раз ели мы вчера, перед боем.

Вдруг я услышал шум справа по ходу нашего движения. Повернувшись к старшине, тоже прислушивающемуся к звукам, в недоумении приподнял бровь. На радиста я даже не посмотрел, с контузией он плохо слышал, и поэтому тихие звуки, раздающиеся невдалеке, просто не мог услышать.

– Плачет кто-то, товарищ капитан, – тихо сказал старшина.

Мне тоже так показалось, поэтому показав знаками, чтобы следовали за мной, направился в сторону источника шума. Обернувшись, улыбнулся: воины в походе. Старшина сжимает в одной руке штык-нож от карабина, во второй гранату. Радист, крепко держа черенок лопаты, следует замыкающим, последняя граната у него за пазухой – вон рукоятка виднеется. Отодвинув мешающую ветку в сторону, прислушался. Действительно плач. Определив по звуку направление, пошел в ту сторону, слегка шурша высокой сухой травой и держа наготове карабин. Последние метры мы преодолели ползком. Выглянув из-за дерева, я увидел двух девушек в нашей форме.

Внимательно осмотревшись, увидел и того, по ком они плакали. Лежал он боком, звания я его не видел, но то, что командир – точно. Немногочисленные бинты, которыми он был перевязан, указывали на то, что командир был ранен. Поднявшись на ноги, я еще раз осмотрелся, больше никого на полянке не было. Отдав карабин старшине, вышел на открытое пространство из-под деревьев и был наконец замечен девушками.

– Ой, вы кто? – воскликнула одна из них, заметив меня.

Подойдя поближе, я представился, глядя на лежащего полковника с летными петлицами.

– Капитан Михайлов, бывший командир механизированной группы. Умер? – спросил я, кивнув на полковника.

– Да. Ой, не смотрите на нас!

Тактично отвернувшись, все равно бойцы страхуют, я терпеливо ждал, пока девушки не приведут себя в порядок. Когда они наконец закончили, спросил: