Текст книги "Хроники Израиля: Кому нужны герои. Книга вторая"

Автор книги: Владимир Фромер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц)

«Давай отжиматься на руках, – говорил он провинившемуся солдату. – Отожмешься больше, чем я, – будешь прощен».

Манела знал, что его ненавидят. Однажды на рассвете выстроил свою роту. Велел зарядить автоматы. Сказал с едва ощутимой ноткой презрения в голосе: «Если вы меня ненавидите, то застрелите сейчас, когда я стою к вам лицом. Я не хочу, чтобы кто-то из вас выстрелил мне в спину…»

Манела был идеальным командиром по тем временам. Считалось, что идеальный командир – это человек без нервов, не проявляющий никаких чувств. Для солдат – он полубог. Ему не жарко летом. Не холодно зимой. Он не знает усталости. Не ведает страха. Он ест не в офицерской столовой, а со своими бойцами. Но в стороне от них.

Таким был Манела.

Учения его роты максимально приближались к боевым условиям. Парашютисты стреляли боевыми патронами. Швыряли гранаты. Манела заставлял их преодолевать чувство страха. Потом, в бою, им было легче, чем другим. Со временем парашютисты научились ценить своего командира, которому едва исполнилось двадцать лет.

13 ноября 1966 года полк парашютистов атаковал базу террористов в иорданской деревне Самоа. Командир полка подполковник Прессбургер вспоминает: «Бой был тяжелый. Лейтенант Гади Манела находился при мне для особых поручений. С небольшой возвышенности, занятой мною, чтобы не терять из виду фланги, я наблюдал за ротой парашютистов, штурмующей дома, в которых засели террористы. Командир атакующей роты не видел, как метрах в двухстах от него противник накапливает силы для контратаки. Но я видел. Парашютистов нужно было срочно отозвать, и я послал гонца. Он не вернулся. Террористы держали под плотным огнем все подходы к месту сражения. Когда был убит мой второй посыльный, я сказал: „Гади…“

Манела кивнул и ринулся вперед, навстречу постукивающим пулеметам. Через две минуты рота отошла назад».

За битву при Караме Манела был награжден знаком отличия за доблесть. Чтобы засечь расположение вражеских огневых точек, Манела вывел свой бронетранспортер на открытую местность. Машина, слитая в единое целое с опытным водителем, волчком вертелась под ураганным огнем. А Манела, глядя на разрывы то слева, то справа, бормотал одобрительно: «Так, так. Отлично». Раненный в плечо, он отказался покинуть поле боя.

Не все были от него в восторге. Он не ужился с командиром батальона Хаимом Гиорой, у которого командовал ротой.

Однажды во время учебно-тренировочного похода Гиора решил сделать привал. Манела счел это признаком слабости.

– Парашютисты – не бабы, – сказал он своему командиру. – Они не нуждаются в твоих поблажках.

– Ты мне не будешь указывать, – резко ответил Гиора. – Твое мнение меня не интересует. Ты здесь для того, чтобы выполнять мои приказы.

Манела побледнел. Через две недели он ушел из этой части.

* * *

И сегодня парашютисты не последние в военной иерархии. Но потускнел окружавший их ореол, и они уже давно не определяют исход сражений. Времена изменились. Исход сегодняшних войн больше зависит от электроники, чем от героизма.

К тому же парашютисты познали горечь поражений. Во времена Манелы они не ведали неудач. Такие формулировки, как «невыполненное задание» и «проигранное сражение» были им чужды. Не знали они и критики. Считалось, что все операции парашютистов безупречны, хотя, конечно, и тогда допускались просчеты и ошибки. Сражение в Караме, например, палестинцы считают своей победой.

В те времена парашютисты пользовались гораздо большей самостоятельностью. Командир роты был наделен почти не ограниченной властью. Он мог закончить учения с пятью убитыми. Это было в порядке вещей. Мог выйти утром из палатки и открыть огонь из «шмайссера» по птичкам, мешавшим ему спать своим чириканьем. Никто бы не удивился. В бою командир полагался лишь на свою интуицию.

Он побеждал – его хвалили. Он терял половину людей – его все равно хвалили. Капитаны были тогда основным стержнем, на котором держалась армия. Вера солдат в своих командиров граничила с фанатизмом. Не выполнить приказ командира было столь же немыслимо, как перейти на сторону врага.

* * *

Рассказывает бывший парашютист Зеэв Цаль, товарищ Гади: «Он выделялся среди других командиров. Это правда. Но белой вороной Гади не был. Он мог себе многое позволить, потому что как солдат не знал себе равных. Не случайно именно ему суждено было стать одним из символов своей эпохи. Армия была его домом, всей его жизнью.

Освободившись после действительной службы, он и не думал оставаться в киббуце. Но он был гордый. Сам не хотел навязываться. Сидел и ждал, когда его позовут. И его позвали. Не кто-нибудь, а Рафуль. Военная карьера Гади была обеспечена. За несколько дней до того, как он погиб, было решено послать его на высшие командные курсы во Францию. Не судьба…» Зеэв Цаль хмурится, замолкает и вдруг расплывается в широкой улыбке. «Знаете, как Гади отнесся бы к интифаде? Он бы сказал: „Дайте мне неделю сроку, и арабы даже слово это забудут“».

* * *

Кладбище в киббуце Тель-Ицхак ничем не напоминает наводящие унылую тоску «города мертвых» в центральных районах страны. Здесь много зелени, и даже солнце не жалит с неутолимой яростью, а лениво щурится сквозь густую зеленую листву. Разросшиеся деревья стоят у могил, как на страже.

Здесь часто можно увидеть маленькую старую женщину, почти ослепшую от пролитых слез, и ее седого морщинистого спутника с очками-оглоблями на длинном носу. Это родители Гади. Давид и Гана Манела. Они живут воспоминаниями, и память их сохранила мельчайшие подробности рокового дня.

Давид: «В ту пятницу я работал на нашей фабрике в Петах-Тикве. Вдруг появился секретарь киббуца. Друг нашей семьи. Было в его лице что-то такое, что я сразу все понял. Мы вышли в молчании. Сели в машину. Он сказал: „Гади погиб. Дай я поведу“. – „Нет“, – ответил я.

Мы приехали в киббуц, где на остановке уже ждала медсестра. Втроем мы отправились в детский сад, где работала Гана.

Я сказал ей, что Гади ранен.

– Где он? – закричала Гана. – Я поеду к нему.

Мы пошли домой, и там я открыл ей правду…»

Гана: «Я вопила, как дикий зверь. Хотела выпрыгнуть в окно. В четыре часа приехал Рафуль с женой. Он так любил Гади. На его похоронах Рафуль плакал. Я это видела своими глазами. Ну и что? Я плачу уже четверть века. Только этого никто не видит».

После смерти Гади Рафуль написал его родителям: «Он был лучшим из лучших. Такого офицера, как он, никогда не было, и больше не будет. Ему суждено стать примером для последующих поколений».

Когда Рафаэль Эйтан стал начальником генштаба, он повесил в своем кабинете фотографию Гади Манелы. Многие уже не знали, кто это, но стеснялись спросить командующего.

СОЛНЦЕ В КРОВИ

Защита Элазара

2 сентября 1973 года в Каире состоялась тайная встреча руководителей Египта, Сирии и Иордании. Король Хусейн впервые узнал о плане «А-Шрара» («Искра»), предусматривающем войну против Израиля на двух фронтах. Не торопясь, подумав, согласился король вступить в войну, если Сирия и Египет обеспечат его армию «воздушным зонтом». Своих ВВС у короля не было. И Асад, и Садат знали, что требование это невыполнимо. Но иорданский легион мог сковать хоть какую-то часть израильских сил и помочь тем самым Сирии в тяжелой борьбе на Голанах. Большего от Иордании не требовалось. Короля не уведомили о дате начала войны. Эту тайну знали лишь два человека: Садат и Асад.

– Мы с президентом Сирии должны еще уточнить некоторые детали, – с улыбкой сказал Садат иорданскому гостю. Хусейн нахмурился. Это нарушение этикета. Но выхода не было, и он откланялся.

Проводив Хусейна, Садат и Асад вышли на увитую зеленью террасу президентского дворца. С не видимого отсюда пруда тянуло приятной свежестью. Президенты уселись в мягкие кресла и несколько минут молчали.

– Насер чувствовал себя хорошо лишь в окружении посредственностей, – думал Асад, глядя на грубые черты лица Садата, – поэтому он и сделал его вице-президентом. Бог мой, до чего же вульгарны манеры этого человека. Сколько пафоса и театральной крикливости!

Садат, словно прочитав его мысли, с казал, улыбаясь:

– Мы с вами терпеть друг друга не можем, г-н президент. Вас воротит от моих манер, моей демократичности, моего вида. Я не выношу вашего снобизма. Но сегодня это не имеет никакого значения, потому что от нас с вами зависит будущее арабской нации. Сейчас мы с вами уточним последние детали предстоящей кампании.

– Я внимательно слушаю, г-н президент, – любезно произнес Асад.

Садат продолжил:

– Мы уже решили, что синхронно атакуем Израиль 6 октября, в еврейский День покаяния, когда вся жизнь у них замирает. Это даст нам огромное преимущество и увеличит шансы на победу. Мы с вами должны договориться о максимальной координации действий на двух фронтах. И не забывайте, г-н президент, что наши военные задачи четко ограничены. На первом этапе вы должны захватить Голанские высоты и прорваться к Тивериадскому озеру. Мы же форсируем канал и захватим плацдармы на его восточном берегу…

– А на втором этапе, – подхватил Асад, – сирийские войска скатятся с гор, сметая все на своем пути. Мы уничтожим их поселения, их города. Начнется расплата за все!

– Я реалист, и я суеверен, – усмехнулся Садат. – Не будем загадывать так далеко. Но только помните: если вы обрушитесь на их поселения, от вашего Дамаска ничего не останется. Второй этап мы должны тщательно подготовить, опираясь на систему политического давления и стратегического маневрирования. После мощного внезапного удара мы перейдем к длительной войне на истощение, основанной на нашем подавляющем превосходстве в материальных ресурсах.

– Да поможет нам Аллах, – сказал Асад, впервые взглянув на своего собеседника с некоторой симпатией.

* * *

В ночь с 5-го на 6 октября начальника генерального штаба Давида Элазара разбудил телефонный звонок. Прежде чем снять трубку, Дадо взглянул на часы. 4.30 утра. На проводе начальник военной разведки генерал-майор Эли Заира.

– Дадо, – сказал он тихо, – нам стало известно, что Египет и Сирия начнут сегодня войну. Время – 18.00.

Одеваясь, Дадо позвонил командующему ВВС Бени Пеледу.

– Война на пороге, – проинформировал он коротко. – Когда авиация будет в полной боевой готовности?

– В 13.00.

– Будь готов к нанесению превентивного удара в это время.

Дадо сел в машину. Звезды уже исчезли с низкого бледно-серого неба. В пять утра Дадо, как всегда спокойный и сосредоточенный, открыл заседание генштаба. В тяжелом молчании выслушали старшие офицеры его лаконичное сообщение.

– Приказ о всеобщей мобилизации может подписать лишь министр обороны, – с видимым сожалением сказал Дадо. И добавил: – У нас дефицит времени. Все резервисты, принадлежащие к ВВС, должны быть мобилизованы немедленно. Я сам улажу этот вопрос с Даяном.

Через полчаса Дадо вошел в кабинет министра обороны. Моше Даян, маленький, сухой, поднялся ему навстречу, и Дадо вдруг заметил, как сильно сдал этот человек за последние годы.

– Что у нас на Голанах? – сразу спросил Даян.

– Плохо, – ответил Дадо. – Четыре с половиной тысячи солдат и 180 танков. Через несколько часов сирийцы обрушатся на них десятикратно превосходящими силами.

– А что в Синае?

– И того хуже. На линии Бар-Лева у нас всего 600 человек и 240 танков… Я требую немедленной мобилизации всех резервистов и разрешения нанести превентивный удар.

– Я против, – резко бросил Даян. – А если войны не будет? Ты представляешь, как мир отнесется к нашей всеобщей мобилизации? Нас обвинят в подготовке агрессии. Достаточно мобилизовать два бронетанковых полка для усиления наших позиций в Синае и на Голанах. – Даян встал и молча прошелся по кабинету. Потом повернулся к своему начальнику генштаба.

– Дадо, – сказал он мягко, – неужели наши регулярные части не смогут сдержать их при поддержке авиации? Ну, так будем вести оборонительные бои на первом этапе.

«Что случилось с этим человеком? – мелькнуло в голове у Дадо. – Неужели это Даян, славившийся своей бесстрашной решимостью?»

Начальник генштаба сделал протестующий жест.

– Регулярные войска не выдержат удара даже при самой интенсивной поддержке ВВС. Я настаиваю на тотальной мобилизации и превентивной атаке, – сказал он холодно.

Даян вдруг сник. Сгорбившись, он несколько секунд молчал. Потом поднял голову.

– О превентивном ударе забудь, – сухо произнес министр обороны. – Можешь мобилизовать 50 тысяч человек и ни солдатом больше.

– Я требую, чтобы моя точка зрения была доведена до сведения премьер-министра, – возвысил голос Дадо.

– Сейчас мы пойдем к Голде, – устало ответил Даян. – Ты сам скажешь ей все, что считаешь нужным.

Голда колебалась. Но, привыкшая слепо полагаться на компетентность национального героя, поддержала точку зрения Даяна. Драгоценное время было упущено… К тому же война началась не в шесть часов вечера, как было запланировано, а в два часа дня. Произошло это по требованию президента Египта, опасавшегося, что еврейская смекалка спутает арабам карты. И если бы Голда предоставила своему главнокомандующему свободу действий, то картина войны была бы совсем иной. Но так уж получилось, что Израиль, отказавшись по политическим соображениям от нанесения упреждающего удара, предоставил арабам возможность задействовать советскую военную доктрину.

Израильский генштаб, всячески прокручивая варианты будущей войны, исходил именно из того, что арабы будут следовать шаблонам этой доктрины, основанной на мощной артподготовке с последующим массированным наступлением всех родов войск под прикрытием «воздушного зонта». В генштабе не сомневались, что профессиональное превосходство израильской армии позволит ей завладеть инициативой уже на начальном этапе военных действий.

Согласно оценкам экспертов, Израиль располагал лучшей авиацией в мире. Ее ударная мощь определялась отличной подготовкой летного состава и усилиями специалистов, постоянно трудившихся над усовершенствованием и без того превосходных истребителей-бомбардировщиков, на которые израильское правительство не жалело средств. И все же гордостью израильских ВВС был технический персонал, обслуживавший самолеты, как гоночные машины, по графику, уплотненному до невероятного предела. Всего семь минут нужно было израильским механикам для того, чтобы подготовить к новому вылету самолет, только что вернувшийся с боевого задания. Отметим, что арабскому обслуживающему персоналу требовалось для этой же цели не менее трех часов. Благодаря такому профессионализму мощь израильской авиации фактически удваивалась. Один и тот же самолет мог в течение одного часа дважды атаковать противника – и на Голанах, и в районе Суэцкого канала.

В израильском генштабе были убеждены, что такая авиация в состоянии сдержать напор врага до тех пор, пока армия не завершит мобилизацию резервистов.

Израильское командование не учло лишь одного: советский генералитет расценивал предстоящие на Ближнем Востоке баталии как генеральную репетицию третьей мировой войны. В Москве желали на практике убедиться, насколько эффективна система ПВО, которой предстоит парализовать воздушную мощь НАТО. Поэтому Сирия и Египет получили ракетные установки новейшего типа, не имевшие аналогов в противовоздушной обороне Запада. Таких ракет не имели даже страны Варшавского договора.

Более того, в обстановке строжайшей секретности советские специалисты на протяжении нескольких лет обучали арабов обслуживанию сложной ракетной системы. И лишь этот персонал из всех арабских боевых частей оказался на уровне поставленных войной задач. Двое суток египетские и сирийские ракетчики не только успешно сражались с израильскими ВВС, но и причинили им существенные потери. Ракетному зонту и обязаны арабы своим кратковременным успехом в первые дни войны.

* * *

В полной синхронизации с наступлением египтян сирийцы атаковали по всему фронту, бросив в бой 1200 танков и более 45 тысяч солдат. Казалось, что две противостоящие им дивизии будут раздавлены, сметены с лица земли в считанные минуты. На Голанах сирийцев встретила всего лишь горстка людей. Но это были лучшие из лучших.

Дивизия Дана Ленера удержала позиции в южной части Голанских высот. Извергающие пламя стальные редуты отчаянно сражались, заставляя танковые колонны устремляться в ущелья-ловушки, где они подрывались на минах и гибли под ударами с земли и с воздуха. Трое суток дивизия Ленера удерживала рубежи в нечеловеческих условиях. А на четвертый день, после подхода израильских резервистов, сирийская танковая армада, наступавшая на южном участке Голанских высот, перестала существовать.

Дивизия Ленера ринулась в контратаку, оставив позади сотни дымящихся остовов сирийских танков.

В северном же секторе Голан седьмую дивизию Януша Бен-Галя ждали более тяжкие испытания.

Удары сирийского танкового клина расшатали израильские позиции, и противник устремился в образовавшиеся бреши к Тивериадскому озеру. Сирийцы рвались вперед под прикрытием воздушного зонта, созданного советскими ракетами типа «Сам-2» и «Сам-3».

Сирийские бронетанковые дивизии прорвали фронт в северном секторе двумя колоннами. Свыше шестисот боевых машин, настоящий стальной поток, докатились до бывшей демаркационной линии, откуда уже видна извивающаяся лента реки Иордан.

Израильские ВВС почти ничем не могли помочь сухопутным силам в первый день войны. Вынужденные сражаться с самой совершенной в мире ракетной системой ПВО, они несли большие потери. К тому же с воздуха сирийские танки трудно отличимы от израильских.

В два часа ночи в штаб ВВС прибыл Моше Даян. На нем лица не было. Офицеры слышали, как он сказал командующему:

– Бени, оставь Египет. В Синае у нас есть возможности для стратегического маневрирования. Переведи авиацию на север. Там – ужасно. Некому остановить их…

В тот же час на Суэцком канале египетское наступление развивалось в точном соответствии с советской военной доктриной. После артподготовки и воздушной бомбардировки израильских укреплений египетские войска переправились через канал на сотнях надувных лодок и плотов. С помощью брандспойтов пробили бреши в высоких земляных насыпях, создав проходы для танков и тяжелого оборудования. С лихорадочной поспешностью наводились понтонные мосты. Вскоре бункера на линии канала подверглись массированной атаке. Израильские бойцы с ужасом смотрели на наступавших египтян, поражаясь их многочисленности.

– Где наши танки? – спрашивали они. – Где авиация?

Большинство бункеров линии Бар-Лева пали уже в первые часы египетского наступления. Израильские самолеты непрерывно атаковали наведенные мосты. Им удалось замедлить переправу, но их потери от ракет класса «земля-воздух» продолжали расти.

Осажденные умоляли о помощи. И Дадо бросил в контратаку танковый полк, находившийся на второй линии обороны. Командовал им подполковник Асаф Ягури. Его задача заключалась в том, чтобы прорваться к бункерам и укрепить решимость их защитников, сражаться до конца. С тяжелым сердцем отдал главнокомандующий этот приказ. Он знал, что египетская пехота, оснащенная новейшим противотанковым оружием, на этот раз не побежит от одного вида наступающих танков. Но выхода у него не было.

Танки Ягури, мчавшиеся вперед, как на учениях, попали под убийственный град противотанковых ракет и снарядов. Египетские пехотинцы, укрывшиеся в песчаных барханах, были неуязвимы. И они в упор расстреляли израильские танки из базук и наплечных ракет. Наступившие сумерки набросили завесу жалости на это побоище… Полк был полностью уничтожен. Подполковник Ягури взят в плен.

Спустя 24 часа после начала египетского наступления на восточном берегу канала уже находились три египетские дивизии и более шестисот танков.

Только теперь Дадо узнал о падении израильской цитадели на горе Хермон. Сирийские десантники, высадившиеся с вертолетов, с ходу ворвались в считавшиеся неприступными израильские бункеры и перебили почти весь захваченный врасплох гарнизон.

В руки сирийцев попало ценнейшее электронное оборудование. Тут же, как из-под земли, возникли советские военные специалисты, отобрали наиболее ценные приборы и вывезли в срочном порядке. Часть оборудования бойцы бригады Голани, отбившие потом Хермон, нашли уже упакованным, подготовленным к отправке в Советский Союз.

Но главнокомандующего в тот момент Хермон волновал мало. Положение на Голанах по-прежнему отчаянное. Немногие израильские танки на северном участке сведены в стальной кулак. К счастью, сирийцы вместо того, чтобы обойти его и скатиться вниз на беззащитные израильские поселения, атакуют в лоб, рассчитывая на свое десятикратное численное превосходство. Бои продолжаются и ночью. Десятки пылающих сирийских танков хорошо освещают местность.

А утром взошло солнце – тусклый холодный шар в багровой дымке. «Я поднял голову и увидел солнце в крови, – вспоминает один из участников битвы на Голанах. – Злое, враждебное, сулящее беду. Но тут же я увидел великое множество подбитых вражеских танков. И изумился: – неужели это сделали мы…»

Все решают минуты. Нет времени формировать танковые соединения из резервистов. По мере укомплектования экипажей израильские танки идут из района Хайфского залива своим ходом. Карабкаются вверх по склонам, спешат на поле боя, прикрывают бреши. Успеют ли они переломить ход сражения?

В бункер командующего прилетел с Южного фронта Даян.

– Что ты можешь дать Шмулику Гонену? – спросил он Дадо. – Ему очень тяжело.

– Ничего, – твердо ответил Дадо. – Все самолеты задействованы сейчас на Голанах. Там сирийцы прорывают линию фронта.

Даяна трудно узнать. Он осунулся. На щеках лихорадочный румянец. Потускнел живой блеск его единственного глаза. Хуже всего, что он впал в депрессию и заражает своим настроением окружающих.

– Положение очень серьезное, – сказал он. – Это война за Третий Храм. Может быть, стоит добиваться через Соединенные Штаты прекращения огня?

Дадо взглянул на министра обороны чуть ли не с жалостью. И ответил:

– Находясь в плохом положении, нельзя просить прекращения огня.

К счастью, командует не Даян. А у Давида Элазара стальные нервы. Армия – это щит, ограждающий Израиль, и Дадо не выпустит его из рук.

* * *

Наполеон уподоблял хорошего полководца квадрату, в котором основание и высота всегда равны. Основание – это мужество и решимость. Высота – ум и интеллект. Если решимость сильнее интеллекта, полководец увлечется и будет разбит. Если же интеллект доминирует над мужеством и решимостью, то полководец будет избегать риска, предпочтет пассивное ведение войны и, в конце концов, потерпит поражение.

Офицеры, способности которых соответствуют жесткой формуле наполеоновского квадрата, и становятся генералами израильской армии. Чтобы сделать в Израиле такую карьеру, мало обычных человеческих качеств. Таких, как отвага, воля, интеллект, способность повиноваться, быстрота реакции, умение анализировать и оценивать множество факторов в их совокупности. Лишь сочетание всех этих качеств в строгой пропорции позволяет очень немногим надеть генеральский мундир, ничем не отличающийся по внешнему виду от формы рядового военнослужащего.

Их очень мало, таких людей. Но это элита. От них в случае войны зависит судьба Израиля. Сняв после тридцати лет службы военную форму, они становятся директорами крупных фирм и промышленных концернов, занимаются бизнесом или политикой. И обычно эти люди с умом и талантом добиваются многого и на гражданском поприще. Если только не умирают от инфарктов, являющихся следствием убийственного ритма жизни и огромной ответственности, лежавшей на их плечах столько лет.

Давид Элазар, обладавший вышеперечисленными качествами в не меньшей степени, чем его предшественники, выделяется среди них своей трагической судьбой.

27 лет не снимал мундира. Участвовал во всех войнах. Был ранен. В Шестидневную войну командовал Северным фронтом, разгромил сирийцев и захватил Голанские высоты. Но тогда его задачи были строго ограничены, и чужая воля предопределяла его решения.

В войну Судного дня над ним не было никого, кроме Господа. Ни на секунду не мог он расслабиться, чтобы дать отдых измученным нервам и клокочущему мозгу. И он до конца оставался сгустком энергии, заряжавшим волевым импульсом все окружение. В течение всей войны Дадо спал не более двух часов в сутки. Лишь сваренный по особому рецепту, густой, как нефть, кофе поддерживал его силы. Адъютант главнокомандующего всегда имел при себе термос с этим допингом. Никто не знал, когда он успевал приготовить его.

Все, кто видели Давида Элазара в те дни, отмечают его спокойствие и особого рода просветленность, присущую обычно тем, кто приблизился к грани, отделяющей жизнь от смерти.

Руководя военными действиями на двух фронтах из командного бункера, Дадо мгновенно разбирался в потоке сообщений, поступавших с обоих фронтов, далеко не всегда достоверных, иногда просто искажающих истинную картину происходящего. Приходилось руководствоваться интуицией. Она редко подводила его, позволяла видеть на порядок дальше других. Он не поддавался отчаянию, не впадал в эйфорию. Кто-то из генералов сравнил его с ракетой, несущейся прямо к цели, не снижая высоты, не меняя скорости.

Своим командирам, принявшим на себя удар на Голанских высотах, Дадо сказал:

– Помните лишь одно: они сломаются, если не сломаетесь вы.

В Синае, чтобы выиграть время, Дадо прибег к тактике боксера на ринге. Немногочисленные израильские танки находились в постоянном движении. Маневрировали, продвигались вперед и снова отступали. Эта танцевальная стратегия завораживала египетское командование, сбивала с толку.

Наступление Брена 8 октября было первой серьезной попыткой израильского командования перехватить инициативу в Синае.

План Дадо отличался простой и целенаправленной расплывчатостью по известному наполеоновскому принципу: «Главное – начать, а там видно будет».

Дивизии Брена приказано нанести отвлекающий удар с севера на юг с целью прорыва к Суэцкому каналу в районе дислокации Второй египетской армии. Брену, по сути, отведена роль подсадной утки, но таковы жестокие законы войны…

Дадо знал, что перелом в войне обеспечат полки Шарона. Им суждено переправиться в Африку, уничтожить египетские ракеты, ставшие для израильских ВВС сущим кошмаром, блокировать Вторую египетскую армию и открыть дорогу на Каир.

С Шароном у Дадо издавна сложились весьма напряженные личные отношения. Как человек Дадо его не выносил. Но как главнокомандующий он без колебаний поручил Арику операцию, от которой зависел исход войны.

Тучи сизой пыли поднялись в воздух, дрожащий от рева моторов, шлейфами потянулись за танками Брена, устремившимися навстречу своей судьбе.

Вначале все шло, как надо. Израильские танки стремительно неслись, уничтожая египетские моторизованные соединения, пытавшиеся преградить им путь. Казалось, египтяне ошеломлены. Их сопротивление слабело. Несколько танков прорвались к самому каналу.

Брен связался по рации с Гоненом и отчеканил:

– Шмуэль, я выхожу к их понтонному мосту.

Командующий Южным фронтом генерал-майор Гонен не спал уже несколько суток. Глаза воспалились. Лицо посерело. Он сразу поверил в успех Брена. У него появилось чувство, словно долгожданный свет забрезжил вдруг в конце туннеля.

– Ты меня слышишь? – кричал Гонен весь во власти нервного возбуждения. – Захвати их мосты и переходи на ту сторону. – Ты понял приказ?

– Понял, – ответил Брен, но не было уверенности в его голосе. В штабе Гонена ликовали. Кто-то послал Дадо донесение о том, что небольшие силы Брена уже форсировали канал. Дадо получил это сообщение, находясь на заседании узкого кабинета Голды. Лицо его осталось бесстрастным.

– Я должен выйти, – сказал он премьер-министру и поспешил к телефону. Он-то знал, что ничем не может помочь сейчас Брену.

С тяжелым сердцем связался с Гоненом. И услышал надломленный голос, в котором не осталось и тени недавней эйфории.

– Дадо, – сказал Гонен, – у Брена проблемы. Я хочу двинуть ему на выручку дивизию Шарона, но Арик отказывается выполнять мои приказы.

– У Шарона своя задача, – ответил Дадо. И после затянувшейся паузы произнес: – И у Брена тоже.

Брен растерялся. Он не понимал, как можно форсировать канал без воздушного прикрытия. Но приказ есть приказ…

Танки Брена уже выходили к воде, когда попали под адский огонь. Снаряды, ракеты, все, что у них было, обрушили египтяне на наступающие танки. Сначала восемь танков вспыхнули, как вязанки хвороста. Затем еще пять. Брен начал медленно откатываться назад. А египтяне продолжали наращивать давление на измученные израильские силы. Бой стих лишь с наступлением сумерек. Обе стороны понесли большие потери. Но Брен отброшен, и теперь уже в египетском штабе воцарилась эйфория.

Настал час Сирии платить по предъявленным счетам. Подоспевшие резервисты разгромили сирийские бронетанковые войска, а заодно и посланную им на помощь иракскую дивизию. Отступление сирийцев превратилось в беспорядочное бегство. Израильские силы перешли границу и остановились в тридцати километрах от Дамаска. Деморализованная сирийская армия не могла продолжать войну.

Из Дамаска в Каир полетели истерические депеши, требующие срочной помощи. Президент Садат и сам понимал, что египетская армия не может больше отсиживаться за ракетным заслоном. В Синае сосредоточены 1200 египетских танков, 14 ракетных батарей. Пора выложить на стол все козыри.

И египтяне вышли наконец из-под ракетного прикрытия. Сотни египетских танков наступали вдоль всего канала. Пять раз они пытались прорвать линию фронта. На Синайском полуострове развернулось самое большое танковое сражение со времени битвы на Курской дуге.

Египетское командование действовало бездарно. Ему не удалось собрать в кулак имевшуюся в его распоряжении огневую мощь. Профессиональный уровень египетских танкистов тоже оказался невысоким. Лишь в одном месте, в районе Бир-Гафгафы, египтяне сумели удалиться на двадцать километров от канала. Но они не вернулись назад.

К двум часам дня наступление противника свернулось, заглохло. В этот день египетские бронетанковые войска потеряли триста танков, а израильские – десять.

– Теперь можно приступить к форсированию канала, – подвел итог Дадо. – Они стали такими, как прежде. И мы тоже.

Дивизия Шарона вклинилась в узкий шов между Второй и Третьей армиями и переправилась в Африку, стремительно развивая наступление. Ракетные позиции египтян уничтожены, Третья армия охвачена железным кольцом. Израильская авиация, получившая свободу действий, завершила разгром противника.

* * *

Не ошибки, а достижения являются мерилом человеческих свершений во всех сферах деятельности. Были и у Дадо просчеты, но, в целом, Войну Судного дня он провел на высоком профессиональном уровне. Выдержав первый удар, израильское командование перехватило инициативу, навязало арабам молниеносную войну и блестяще выиграло ее.