Текст книги "Хроники Израиля: Кому нужны герои. Книга вторая"

Автор книги: Владимир Фромер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 18 страниц)

Френкель требовал ускорить судебное разбирательство, но министр юстиции решил не спешить.

«Париж боится реакции Гитлера. Что будет, если присяжные оправдают вашего клиента?» – писал он Френкелю.

1 сентября 1939 года немецкие дивизии вторглись в Польшу. Гершель решил пойти добровольцем во французскую армию.

«Если я в чем-то виноват перед Францией, то хочу кровью искупить свою вину», – написал он военному министру, но не получил ответа.

Моторизованные дивизии вермахта подавили польское сопротивление в считанные дни. Длинные руки нацистов настигали семью Гриншпан, но она бежала в Россию и спаслась. Гершель об этом не узнал…

Раздраконив Польшу, Гитлер обрушился на Францию всей мощью своей военной машины. Франция пала. Гершеля перевели в тюрьму в Бордо. Через город откатывались к Парижу остатки разбитой французской армии. Двигался на запад поток беженцев. Однажды утром его вызвал начальник тюрьмы, пожилой видавший виды служака.

– Слушай, парень, – сказал он, – через пару дней Бордо займут немцы. Ты знаешь, что тебя ждет?

Гершель молчал.

– У тебя нет даже судимости, – возвысил голос начальник и положил руку на плечо узника. – Да и что ты сделал? Убил одного из грязных бошей, терзающих сегодня Францию? Ты свободен…

Ворота тюрьмы раскрылись. Гершель очутился на незнакомых улицах чужого, враждебного города. У него не было пристанища, и он не нашел людей, у которых мог бы попросить помощи. И он голодал. Нищенствовать не позволяла гордость.

Две недели скитался Гершель среди чужих людей. Он видел, как вступала в Бордо немецкая армия, и понимал, что мир гибнет. Так имело ли смысл бороться?

И Гершель вернулся в тюрьму.

– Ну что ж, – сказал начальник. – Я сделал для тебя все, что мог, и умываю руки. – Уже выходя из камеры, он вспомнил, кто до него произнес эти слова, и остановился. – Все же я запишу тебя под другим именем, – пробормотал он, – авось, пронесет.

Не пронесло… Нацисты потребовали выдачи Гриншпана, и правительство Виши быстро его разыскало.

В июле 1940 года Гриншпан был передан в руки гестапо и отправлен в концлагерь Заксенхаузен.

Его содержали в сносных условиях. Не били. Кормили. Геббельс носился с идеей показательного процесса.

– Мой фюрер, – докладывал он Гитлеру, – вместе с Гриншпаном мы посадим на скамью подсудимых мировое еврейство и докажем, что убийца фон Рата был его орудием.

Гитлер согласился.

К Гриншпану стали относиться лучше, и однажды в его камеру вошел человек в костюме и галстуке. Узник вскрикнул и бросился к нему. Это был адвокат Моро Джефри, помощник Френкеля.

– Слушай внимательно, – сказал гость, – у нас мало времени. Я все продумал. Мы создадим железную линию защиты, о которую разобьется любая их версия. Ты будешь утверждать, что фон Рат был гомосексуалистом, находившимся с тобой в интимной связи. Ты взялся за пистолет, чтобы отомстить ему за измену.

– Нет, – сказал Гриншпан.

– Подумай, – настаивал адвокат. – Это твой единственный шанс.

Вошел охранник. Свидание кончилось. Моро Джефри, вопреки желанию клиента, изложил в письменном виде версию, которой намерена была придерживаться защита на предстоящем процессе, и отправил ее Геббельсу.

Министр пропаганды прочел и побледнел. После евреев Гитлер больше всего на свете ненавидел гомосексуалистов. Но не доложить фюреру о версии адвоката Геббельс не мог. И опасения его оправдались. Гитлер впал в бешенство.

– Ты что, хочешь превратить Германию в посмешище? – вопил он. – Не исключаю, что фон Рат был извращенцем. Знаю я этих аристократических ублюдков. Но он – национальный герой!

– Может, проведем закрытый процесс? – заикнулся было Геббельс.

– Тогда зачем он вообще нужен? – спросил фюрер и посоветовал своему переутомившемуся, по-видимому, министру отдохнуть.

Процесса не было.

Что случилось дальше с Гриншпаном, так и осталось тайной.

Замучили его палачи, чтобы утолить жажду мести?

Отправили его в крематорий вместе с другими несчастными?

Точно известно, что в 1944 году Гриншпан был еще жив.

В июне 1960 года немецкий суд официально сообщил, что Гриншпан умер 8 мая 1945 года.

После войны родители Гершеля и его брат Мордехай поселились в Израиле. Еще долго семья верила, что Гершель жив, и искала его.

А жизнь не останавливалась.

Родители давно умерли.

Мордехай женился на Ривке.

Родились дочери Эдит и Малка, выросшие под портретом легендарного дяди в Неве-Авивим.

Мордехая разбил паралич.

Как-то так случилось, что Израиль забыл про Гершеля Гриншпана, в одиночестве выступившего против империи зла.

До сих пор в стране нет ни одной улицы его имени.

В канун пятидесятой годовщины Хрустальной ночи в маленькой квартире Гриншпанов появились корреспонденты американского телевидения, жизнерадостные энергичные парни.

– Вас увидит вся Америка, – бодро пообещал один из них, наводя телеобъектив на сморщенного неподвижного старичка в инвалидной коляске.

Мордехай смотрел куда-то в пространство и молчал. Молчал…

КИТАЙСКИЙ ГЕНЕРАЛ МОШЕ КОЭН

Дверь в комнату бесшумно отворилась. На пороге возник китаец с бесстрастным лицом, в серой наглухо застегнутой косоворотке.

– Прошу прощения, Мо-Кон, – сказал он на безупречном английском, – но господин хочет видеть тебя.

Человек, удобно устроившийся на кушетке с толстым фолиантом в руках, тотчас же поднялся во весь свой внушительный рост и непроизвольным движением поправил пояс с двумя кольтами. Молча кивнул, и китаец исчез так же бесшумно, как и появился. Тот, кого назвали Мо-Коном, прошел по длинному коридору и открыл дверь, обитую толстым войлоком. Он очутился в просторном кабинете, где было много света, массивный письменный стол, несколько стульев. Ему навстречу встал сухощавый пожилой китаец, обменялся с ним рукопожатием по-европейски и жестом предложил сесть. Это был доктор Сунь Ят-сен, создатель и вождь Китайской республики, основатель партии Гоминдан, выступавшей за революционное обновление полуфеодальной страны.

Шел 1924 год. Китай в очередной раз переживал трудный период своей истории. Япония захватила ряд китайских портов и навязала Пекину неравноправные торговые договоры. В Китае хозяйничали иностранцы. Его раздирали на части милитаристские клики, грабившие и разорявшие страну. Еще осенью 1917 года Сунь Ят-сен создал в Кантоне революционное республиканское правительство. В апреле 1921 года он был провозглашен президентом Республики южных провинций Китая.

К 1924 году в стране сложились два центра, два правительства. Власть пекинского руководства распространялась на территорию неопределенных очертаний, менявшуюся в зависимости от того, какие генералы поддерживали Пекин в тот или иной период. Правительство Сунь Ят-сена контролировало всю территорию южного Китая. В стране назревала гражданская война.

– Морис, – сказал президент человеку, смотревшему на него со спокойным дружелюбием, – я хочу поручить тебе дело исключительной важности. Если кто-то и может его выполнить, так только ты.

Морис, или Моше Коэн, как в действительности звали нашего героя, поблагодарил за комплимент наклоном головы. Президент продолжал:

– Пекинская клика Цао Куня готовит наступление против революционных провинций, – Сунь Ят-сен подошел к расцвеченной всеми цветами радуги карте, висевшей в углу. Юг был окрашен в красный цвет.

– Они нанесут удар здесь, – показал президент, – из района, где сконцентрирована их единственная боеспособная армия генерала Лао Баня.

Президент вернулся к столу и положил тонкую сухую руку на плечо собеседника.

– Нам не выдержать удара, Морис, – сказал он тихо, – и тебе это хорошо известно.

– Нам нужно еще полгода, доктор Сунь, и у нас будет вполне боеспособная армия, – ответил Коэн.

– Эти полгода я и хочу вырвать у судьбы, – живо подхватил президент. – И у нас есть шанс.

Сунь Ят-сен понизил голос:

– Мне стало известно, что генерал Лао Бань готов перейти на нашу сторону. Он ждет моего эмиссара, и этим эмиссаром будешь ты. Я не могу отправить ему послание. Даже с тобой. Это слишком опасно. Но ты скажешь ему все, что нужно.

Моше Коэн поднял глаза.

– Все ясно, доктор. Когда я должен ехать?

Президент ответил:

– Желательно сегодня.

* * *

Коэн шел к станции напрямик через небольшую рощу. Несмолкаемо шумели верхушки деревьев, как провода высокого напряжения. Было тихо. Еще мерцали звезды, бесконечные и ненужные на уже начавшем сереть небе. Роща кончилась. Потянулись огороды и маленькие хижины. Пахло сеном, овощами и еще чем-то странным и приторным.

Коэн чувствовал себя неловко без пистолетов, но их пришлось оставить. Когда он садился в поезд, отправлявшийся в Пекин через мятежные провинции, в голове его уже созрел план действий.

Основная трудность заключалась в том, чтобы добраться до генерала, не называя себя, не открывая раньше времени тайны своей миссии. Для этого нужно быть человеком, перед которым открываются все двери. Коэн решил стать торговцем оружия, одним из тех авантюристов, которые поставляли «швейные машинки» (пулеметы) всем воюющим сторонам. В случае удачной сделки они становились миллионерами, но эти люди обычно продолжали свою опасную работу «из любви к искусству», и, рано или поздно, их расстреливали.

На пекинском базаре он с трудом продирался сквозь ряды, заваленные пестрыми китайскими тканями и коврами с волшебно разноцветными узорами, медленно шел вдоль прилавков с сизыми мясными тушами, над которыми роились омерзительные зеленые мухи; его хватали за полы полунагие нищие, покрытые грязными язвами с засохшими струпьями. Наконец Коэн толкнул дверь в лавчонку, отозвавшуюся противным дребезжащим звуком, пробрался к прилавку сквозь рухлядь, сваленную на полу.

– Что угодно господину? – почтительно спросил китаец в засаленном халате.

– Ли Куна, – отрывисто бросил Коэн. Испуг и удивление метнулись в глазах китайца.

– Его нет.

– А где он?

– Не знаю…

Коэн протянул руку, взял китайца за горло и сжал пальцы. Потом ослабил хватку. Китаец с минуту жадно ловил ртом воздух, ставший внезапно таким необходимым. Отдышавшись, сказал жалобно: – Ну зачем же так, господин? Пройдемте…

Они спустились куда-то вниз по шатким деревянным ступенькам и оказались в похожей на контору комнате. Высокий, неправдоподобно худой китаец тревожно всмотрелся в лицо гостя, вскрикнул «Мо-Кон!» – и склонился до самой земли.

– Ты еще не забыл, что я спас тебе жизнь? – улыбнулся Коэн.

– Разве такое забудешь, господин? – ответил Ли Кун, и его глазки превратились в совсем маленькие щелочки.

После традиционного угощения началась беседа. – «Швейные машинки» я готов продать только генералу Лао Баню, и ты устроишь мне с ним встречу, – закончил Коэн.

– Я все сделаю, господин, хоть это и трудно, – закивал головой Ли Кун.

Коэн шел по пустынным улицам. Огромный полумесяц покачивался в черноте неба. Краем глаза он заметил крадущиеся за ним тени и ускорил шаги. Резко свернул в переулок и прижался к шершавой стенке. Два силуэта выросли прямо перед ним, и Коэн нанес два сухих и точных удара, от которых преследователи разлетелись в стороны, как кегли. Очнулись они через полчаса, обогащенные представлением о силе кулака этого человека.

А вот и нужный ему дом. Два китайца с автоматами обыскали Коэна и ввели его в ярко освещенную комнату, покрытую персидским ковром. За столом сидел человек в военной форме, лысый, с круглым, как тыква, лицом. Сразу возникла трудность. Генерал не говорил по-английски. В комнате четверо вооруженных людей. Один из них переводчик.

– Ты продаешь «швейные машинки»? – спросил Лао Бань. Коэн кивнул и высунул из кармана кончик конверта так, чтобы его мог видеть только генерал. Лао Бань понял и жестом выслал всех из комнаты. «Как же говорить без переводчика?» – мелькнула мысль. Коэн произнес два слова: «Доктор Сунь Ят-сен». В глазах генерала появились и исчезли золотистые искорки.

– Дер нейм из Мойше? – остро спросил он на идише. От неожиданности Коэн чуть не упал со стула. Оказалось, что генерал долгие годы учился в Берлине, где жил в еврейской семье и приобрел весьма солидные познания в еврейском языке.

Всю ночь они беседовали на идише, степенно, как два бруклинских еврея. Выяснилось, что генерал хочет перейти к Сунь Ят-сену, но не может увлечь за собой войска.

– Тогда командуйте ими еще полгода, – попросил Коэн, – и за это время под любым предлогом не начинайте наступления против нас. Через полгода нам это будет уже неважно.

– Гут, – ответил генерал и вдруг засмеялся.

Когда Коэн доложил Сунь Ят-сену о выполненной миссии, китайский вождь молча достал из ящика письменного стола какую-то бумагу и протянул ему. Коэн прочел и побледнел. Это был приказ о присвоении Моше-Аврааму Коэну звания генерала Китайской республиканской армии.

Из всех многочисленных военных советников и специалистов, действовавших в тот период в Китае, самым популярным был Моше Коэн. Его имя окружал ореол легенды. Флегматичные китайцы не скрывали изумления, рассказывая о его подвигах. Он считался мистической личностью. И друзья, и враги верили, что он заговорен от пуль. Десятки раз Коэн шел по трупам. Вокруг стонали раненые, хрипели умирающие. Он же выходил из самого пекла без царапины. Его называли «генерал с двумя пистолетами», «некоронованный император», «человек, творящий чудеса».

Это он создал Китайскую республиканскую армию и двадцать лет сражался под знаменем Гоминдана. Он был другом, доверенным лицом, военным советником и телохранителем Сунь Ят-сена. Жизнь вождя была в безопасности, когда рядом с ним находился этот спокойный человек с двумя кольтами на поясе.

* * *

Моше Коэн был сыном бедных еврейских эмигрантов из Польши, осевших после долгих мытарств в Лондоне. Родился он 3 августа 1889 года. И отец, и мать были глубоко верующими людьми. Отец, столяр-краснодеревщик, почти не имел заказов, и семья с трудом сводила концы с концами. Но зато он был уважаемым в еврейской общине человеком, старостой местной синагоги. А вот сын Мойше, его первенец, чуть не с пеленок оказался овцой, портящей все стадо. Мальчик не проявлял никакого интереса к Торе, не хотел учиться, приводил отца в отчаяние. Целыми днями Мойше пропадал на улицах среди таких же сорванцов, как он сам. Маленькие лондонские пролетарии объединялись в шайки, занимавшиеся мелким воровством и проказами. Сверстники уважали Мойше за ловкость и силу, и он всегда верховодил.

Он любил эту жизнь и этот город с узкими кривыми улочками и сырыми туманами, часто сливающимися в сумрачное облако, по утрам искрящееся от солнечных лучей.

Мальчик вырос. Природные способности помогли ему хорошо окончить школу при минимальной трате усилий. Он продолжал вести праздный образ жизни, перебиваясь случайными заработками, хотя уже чувствовал в себе странную силу и знал, что ей, как темному семени, предстоит прорасти в его душе и управлять его мыслями и поступками.

В 16 лет он стал боксером. Это была одна из тех случайностей, которые определяют человеческую жизнь.

В воскресное утро на Трафальгарской площади к нему пристали трое лондонских кокни. День только начинался, но они успели уже основательно нагрузиться темным, маслянистым, будоражащим кровь ирландским. Это были битюги, аляповато одетые, с бычьими шеями, украшенными пышными галстуками, с подбородками, напоминавшими носок поношенного солдатского ботинка. Для полноты жизни им не хватало только острых ощущений.

– Эй, парень, – окликнул один из них шедшего своей дорогой Коэна. Он остановился. Они медленно приблизились. – Да это сын Коэна-жида, – сказал тот, кто был поменьше ростом, но с цепкими обезьяньими руками. – Ты, парень, спешишь в синагогу? – спросил он издевательским тоном. Коэн не стал вступать в пререкания. Мгновенно ударил в солнечное сплетение и, когда обидчик согнулся, достал его косым ударом в челюсть. Его спутники, на секунду остолбеневшие от неожиданности, бросились в схватку. Их кулаки так и мелькали в воздухе. Коэн вертелся, нырял под удары и, не переставая, молотил мелькающие перед ним потные хари. Это продолжалось до тех пор, пока не раздался повелительный окрик:

– Ну, хватит!

Драка прекратилась. Коэн оглянулся. Рядом с ним стоял элегантно одетый человек лет сорока пяти с обрюзгшим надменным лицом.

– Да ты, парень, рожден для бокса, – сказал он с чуть заметным иностранным акцентом. Потом перевел взгляд на его противников и засмеялся:

– Здорово ты отделал этих горилл.

Это был Курт Ланге, бывший боксер-профессионал, а ныне преуспевающий менеджер и тренер.

– Мальчик, – произнес Ланге, – я сделаю из тебя чемпиона.

Ланге сдержал слово. Начался взлет боксерской карьеры Коэна. У него была превосходная реакция, широкая грудная клетка и выносливость. Через два года он стал чемпионом Лондона… и бросил ринг.

Однажды отец сказал: «Сынок, тут тебе не место. Каменные джунгли не для тебя. Я ведь понимаю, почему ты не стал хорошим евреем. Тебе нужен простор. Поезжай в Канаду. Там у моего друга большое ранчо. Я уже написал ему. Он тебя ждет. Сюда ведь ты всегда сможешь вернуться…»

И Коэн уехал.

Среди канадских ковбоев он сразу почувствовал, что эта жизнь создана для него. Стал прекрасным наездником. Коровы слушались его, как дрессированные собачки. Он приобрел два кольта и научился стрелять так, что мог выступать в цирке. Года через два Коэн был уже хозяином собственного ранчо.

Его потрясла природа Канады, ее просторы. Леса, напоминающие неведомую планету, миллионы массивных, необъятных, стремящихся ввысь деревьев, озера, пенящиеся от рыбы. Он был уверен, что никогда не оставит эту страну…

Ранчо Коэна находилось в нескольких милях от городка Саснатаун, и он туда часто наведывался – и по делам, и чтобы отдохнуть, пообедать в китайском ресторане, сыграть в покер. Он был мастером этой игры, требующей выдержки и крепких нервов. В ресторане «Пекин» его хорошо знали. Хозяин, начинающий полнеть китаец с миндалевидными глазами, приветливо улыбался, кланялся ему без всякого подобострастия и сам обслуживал его столик, что считалось большой честью.

Ему нравились китайцы своим трудолюбием, чувством собственного достоинства, которое он в них инстинктивно угадывал. Но они жили в своем мире – древнем, таинственном, непостижимом.

Однажды, когда Коэн отдавал дань китайскому кулинарному искусству, в ресторан вошел человек с помятым лицом и сизым носом. Посетитель подошел к стойке и сказал хрипло: «Виски». Невозмутимый китаец налил ему полный стакан. Он опрокинул его и сразу выхватил револьвер.

– А теперь, китаеза, выручку. Да живо!

Одним прыжком Коэн очутился с ним рядом и секунду помедлил, дав грабителю возможность вскинуть оружие. Но дальше действовал молниеносно. Его левая сработала, и любитель крепких напитков рухнул, как от удара обухом.

– Господин Мо-Кон, – улыбаясь, сказал ему хозяин Ли Ван, – наша благодарность столь же безгранична, как и ваше мужество.

С тех пор в этом ресторане его встречали, как полубога. Ли Ван стал его другом. Коэн даже был принят в тайное братство китайцев «Тунг», чего не удостаивался еще ни один иностранец.

В 1911 году Канаду посетил доктор Сунь Ят-сен, вождь китайского национального движения.

– Доктор Сунь – великий человек, – сказал Коэну Ли Ван, – с ним связаны все наши надежды.

Два месяца Сунь Ят-сен провел в Канаде, собирая средства на дело национальной революции. Коэн, ставший его гидом и телохранителем, следовал за вождем, как тень, с двумя неизменными кольтами. Пожилой уже китаец, взваливший на себя огромное бремя, и молодой еврей, сильный и ловкий, как хищный зверь, сразу почувствовали друг к другу симпатию, крепнувшую с каждым днем. Мудрый китаец сразу понял, что его канадский друг обладает не только рыцарским характером, но и врожденным интеллектом. По ночам они долго беседовали. Загадочный Китай становился Коэну все ближе и понятнее.

Когда наступило время расставания, Сунь Ят-сен сказал новому другу:

– Морис, нам нужно оружие. Наши связи еще не налажены. Денег у нас мало, а врагов много. Чтобы победить, мы должны воевать. Нам необходимо все, что стреляет.

– Сделаю, что могу, – пообещал Коэн.

Через некоторое время он приобрел на свои средства 500 винтовок и 200 пистолетов. Ли Ван отправил драгоценный груз в Кантон.

* * *

Прошло уже семь лет с тех пор, как Коэн покинул Англию. Все чаще он с нежностью вспоминал отца и мать, которым причинил столько огорчений. «Пора увидеть отчий дом», – сказал он себе.

Лондон, конечно, встретил его дождями и туманами. Отец, мать, сестры приветствовали «заблудшую овцу» с радостной сердечностью, хоть он давно уже был отрезанным ломтем.

– Сынок, – сказал ему отец, – ты живешь своей, непонятной нам жизнью. Тут уж ничего не поделаешь. У меня же к тебе одна-единственная просьба. Когда ты захочешь создать семью, то женись на еврейке.

– Согласен, отец, – весело ответил Коэн, – но при одном условии. Я теперь человек состоятельный и хочу купить вам приличный дом.

Отец растерянно помолчал и согласился.

Началась Первая мировая война. Коэн явился на мобилизационный пункт.

– Господин Коэн, – сказал ему пожилой полковник, – мы знаем, что у вас прекрасные связи с китайцами. Мы формируем полк из китайских добровольцев и хотим, чтобы вы приняли над ним командование. Вам будет присвоено звание лейтенанта.

Коэн согласился. И пожалел об этом. Его китайцев использовали на подсобных работах и даже не думали отправлять на фронт. Он стал добиваться перевода в действующую армию.

– Хорошо, – сказали ему, – но на фронт вы пойдете рядовым.

И он пошел. Прямо в мясорубку под Верденом.

Газовые атаки. Пулеметы, косящие все живое. Колючая проволока, на которой, как тряпки, повисли тела его товарищей. Размытые окопы со ржавой водой.

Он был награжден за храбрость. Произведен в сержанты.

Осенью 1918 года, когда немцы перешли в последнее свое наступление, Коэн был ранен осколком в голову.

Война кончилась.

В госпитале он получил теплую телеграмму от Сунь Ят-сена. Дома, в Канаде, его уже ждало письмо китайского вождя: «Дорогой Морис, – писал доктор Сунь, – Китай нуждается в твоих услугах, а я в том, чтобы рядом со мной был человек, которому можно было бы полностью доверять».

И он поехал в Китай. Стал правой рукой Сунь Ят-сена. Он знал, что у президента много врагов, боялся за его жизнь и берег его, как мог. Сунь Ят-сен, как многие китайцы, был фаталистом и совсем не заботился о своей безопасности.

Однажды президент посетил в больнице раненых гоминдановцев. Он шел от кровати к кровати, ободряя и утешая. Коэн заметил, что лежащий в углу китаец пристально следит за президентом злыми глазами. Когда Сунь Ят-сен подошел к койке этого человека, тот неуловимо быстрым движением сунул руку под подушку и выхватил пистолет. Кольты Коэна как бы сами прыгнули ему в руки и дважды вздрогнули от отдачи. Оружие предателя со стуком упало на пол…

В 1925 году, когда Коэн был занят подготовкой спецотрядов республиканской армии, ему сообщили о смерти Сунь Ят-сена. Это был самый черный день в его жизни.

После смерти вождя Коэн провел в Китае еще пятнадцать лет. Он хотел осуществить все, о чем мечтал доктор. И созданная Коэном армия многое для этого сделала. Дивизия, которой командовал генерал Mo-Кун, трижды останавливала наступление японских войск.

Своих бойцов он научил не бояться ни черта, ни дьявола. Они поднимались в атаку с японским победным кличем «банзай», неизменно ошеломляя противника. «Сила японцев, – учил Коэн своих солдат, – в железной дисциплине, превосходной выучке и в презрении к смерти. Вы победите, если превзойдете их во всем этом».

В 1935 году японцы предложили ему миллион долларов за переход на их сторону. Он послал их подальше…

Коэн был гордым евреем, никогда не забывавшим о своем происхождении. В 30-х годах он часто бывал в Европе по делам, связанным с приобретением оружия для сражающейся республиканской армии. В немногое остававшееся у него свободное время он встречался с сионистскими лидерами и живо интересовался событиями в подмандатной Палестине.

Однажды он целый вечер провел в Лондоне с доктором Хаимом Вейцманом.

– Как жаль, что ваши блестящие способности и энергия тратятся на чуждое евреям дело, – сказал ему человек, ставший через 18 лет первым президентом Израиля.

– Вот потому, что вы так думаете, я и не с вами, – ответил Коэн.

В 1942 году счастье изменило ему. Японцы, используя огромное превосходство в силах, при поддержке авиации прорвали фронт под Гонконгом. Дивизия Коэна была смята и отброшена. Его штаб окружили. Коэн попытался поднять своих людей в контратаку, но лишь четыре человека бросились за своим командиром, бежавшим прямо под пули.

Легендарный генерал Mo-Кун был взят в плен.

В японском генштабе Коэна встретили, как самурая. Ему предложили пост губернатора одной из завоеванных китайских провинций. Коэн улыбнулся.

– Вы ведь уже знаете, что меня нельзя купить, – сказал он допрашивавшим его офицерам.

– Мы уважаем ваши убеждения, генерал, – ответил ему японский полковник и с поклоном проводил пленника до самых дверей, где ждал конвой.

Коэн был отправлен в концентрационный лагерь на Яве, где из десяти военнопленных выживал только один. Могучий организм выдержал, и он дождался освобождения осенью 1944 года.

В Китай Коэн уже не вернулся. Там не было больше ни старых друзей, ни бойцов, которыми он когда-то командовал.

Наступило время сдержать данное отцу обещание. Коэн поехал в Канаду, вновь поселился на своем ранчо. Женился на девушке из хорошей еврейской семьи. Но какая-то сила по-прежнему влекла его на Восток. В 1956 году Коэн с семьей поселился в Гонконге. В 60-е годы он побывал в Пекине, где был принят Мао Цзэ-дуном, хорошо знавшим его в тот период, когда Гоминдан еще сотрудничал с коммунистами. Коэн посоветовал китайскому руководителю помириться с Чан Кай-ши, но Мао лишь усмехнулся в ответ на такую наивность.

Генерал Мо-Кон вернулся в Гонконг, и там закончилась его жизнь.