Текст книги "Воспоминания (1915–1917). Том 3"

Автор книги: Владимир Джунковский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 56 страниц) [доступный отрывок для чтения: 20 страниц]

«17 сентября 1916 г. № 104.

Действующая армия

Милостивый государь Евгений Николаевич!

Благодарю Вас сердечно за Ваше подробное интересное письмо от 6 сего сентября. Читая его, мне показалось, что мы с Вами давно знакомы и уже обменивались мнениями не раз. Постараюсь ответить Вам насколько удастся подробно на Ваше письмо.

Все, что Вы пишите о первых Ваших разговорах с инспектором Казаковым меня нисколько не удивляет, т. к. в этом сказался как характер его, так и его вообще отношение к делу; правда А. Н. Реформатский его держал всегда далеко от дела и как бы сторонился его, относился к нему с опаской, если так можно выразиться. Я от души рад, что первые Ваши шаги, которые были особенно трудны – переговоры с инспектором и первой конференции педагогического комитета – прошли у вас с таким успехом.

Сердечно Вас благодарю за то, что Вы так правильно отнеслись к заявлению преподавателя Зернова относительно возбужденного им вопроса о прибавках, выработанных совершенно незаконно комиссией, избранной педагогическим комитетом. Выход из этого положения необходимо найти, и я уверен, что Вы его найдете, буду ожидать от Вас отдельное о сем письмо.

Во всяком случае, допускать в педагогическом комитете разработку вопроса их не касающегося – очень скользкий путь и надо стремиться эти попытки парализовать. Должен Вам сказать, что тот же педагогический комитет, вернее, собрание преподавателей, хотели обсуждать вопрос о заместителе директора, когда А. Н. Реформатский объявил весной о своем уходе. Преподаватели повели дело через протоиерея Диомидова, который просил С. М. Долгова разрешения собрать преподавателей и произвести как бы выборы, наметить кандидата в директоры. При этом о. Диомидов уверял, что преподаватели волнуются этим вопросом и т. д. С. М. Долгов заявил, что т. к. это не входит в компетенцию педагогического комитета, то без моего разрешения таких обсуждений быть не может. Получив такое известие от С. М. Долгова и при этом еще письмо от и Диомидова, я тотчас ответил этому последнему депешей, что советую преподавателям заниматься спокойно своим делом, не уклоняясь в сторону, что выборы директора и его назначение предусмотрено уставом, от которого я не отступлю и потому нахожу излишним всякие собрания преподавателей по этому поводу, которые поведут только к разгару страстей, что каждый должен заниматься своим делом, а не чужим.

Что я вполне понимаю, что они заинтересованы в назначении преемника А. Н. Реформатскому, но что они могут быть спокойны, что заместитель его будет лицо достойное академии и что я, как попечитель, считаю себя ответственным в данном случае. О. Диомидов был очень смущен моим ответом и сказал С. М. Долгову, что он не решается передать его преподавателям. Я ответил, что перерешать своего мнения не буду. Тем и кончилось. После этого меня завалили анонимами самого неприличного свойства. К моей радости со дня Вашего избрания я ни одного анонима больше не получил. Рассказал я Вам так все подробно, чтобы осветить Вам настроение преподавательского кружка, вернее некоторой его и, думаю, меньшей части.

Уход профессора Петрова это большое событие в жизни академии, он многое для нее сделал и сумел заинтересовывать молодежь. Пишу ему письмо с выражением сожаления. Ф. Ф. Нелидов – это очень преклонного возраста человек, он кажется одинокий, и потому вопрос о пенсии не такой острый. Я все сделал со своей стороны и лично просил в канцелярии прошений и у товарища министра финансов Кузьминского[325]325
  …Кузьминский Владимир Васильевич (1863 – после 1918), товарищ министра финансов (1914–1917). В годы Первой мировой войны – председатель Межведомственной комиссии при министерстве финансов по сверхсметным кредитам на надобности военного времени (1914–1917).


[Закрыть], которые мне обещали все сделать.

Замещение о. Диомидова очень серьезный вопрос, и я очень рад, что Вы беседовали по сему поводу с профессором Кузнецовым. На счет Вашей поездки в Петроград – конечно, Вы можете смело отложить до Рождества. Относительно постепенного обновления педагогического персонала мы переговорим с Вами лично. На счет учебного плана я совершенно с Вами согласен. Мне казалось в нем что-то не так, но мне трудно было вмешиваться в детали и мало всегда было времени разобраться. Это все, конечно, можно будет незаметно изменить, а такие абсурды как переэкзаменовки по чистописанию и рисованию – это прямо курьез, я этого не подозревал. Насчет немецкого языка необходимо было бы теперь же изменить в пользу русского. То же самое подумать и о наставниках классных – немцах.

Моя поддержка будет всегда Вам оказана по всем вопросам, затронутым Вами, которым я всей душой сочувствую. Вот, кажется, ответил Вам на все вопросы Вашего письма. Пришлю Вам прошение Землякова[326]326
  …Земляков Александр Герасимович, в 1916 – личный почетный гражданин, служащий Конторы двора великой княгини Елизаветы Федоровны.


[Закрыть], будьте добры исполнить его ходатайство, я его хорошо знаю по старой моей службе в Москве и в подобных случаях я всегда шел навстречу. Правда, мальчик много пропустил, но я уверен, быстро догонит. Получил я печальное известие, что Л. П. Княжевич[327]327
  …Княжевич Лидия Павловна, (урожд. Родственная,? – 1945), супруга Княжевича А. А., скончалась в эмиграции в США. Дима – Княжевич Дмитрий Александрович, сын Княжевича А. А.


[Закрыть] сильно хворает и вернулась из Крыма совсем больная. Как мне жаль ее, это такая дивная умная сердечная женщина, выдающаяся. Пожалуйста, если увидите ее, передайте ей от меня мой сердечнейший привет.

Итак до свидания, шлю Вам пожелания успеха и сил. Душевно Вам преданный и уважающий Вас

В. Джунковский».

Письмо к Лагорио, управлявшему учебным отделом министерства торговли и промышленности:

«25 сентября 1916 г. № 113.

Действующая армия,

штаб 7-й Сибирской стрелковой дивизии

Глубокоуважаемый Александр Евгеньевич!

Посылаю Вам при официальном письме копию послужного списка магистра уголовного права и доцента Московского коммерческого института надворного совета Ефимова, который мною утвержден директором академии с 16 августа с.г. и очень прошу Вас не отказать в Вашем добром содействии к ускорению его назначения Высочайшим приказом. Я не совсем в этом уверен, но мне кажется, что назначение как V класса должно пройти в Высочайшем приказе. В уставе академии об этом не говорится.

Из протокола общего Собрания общества любителей коммерческих знаний Вы усмотрите как произошли выборы Е. Н. Ефимова. Я очень надеюсь, что Вы одобрите мой выбор и что мой кандидат, прошедший так блистательно на выборах, будет иметь поддержку в министерстве в Вашем лице. Я думаю, что назначение Е. Н. Ефимова послужит к украшению академии, т. к. это прекраснейший педагог, отличный администратор, глубоко верующий человек и человек порядка. Ввиду всего этого и когда он к Вам явится, чтобы представиться и Вы его ближе узнаете, я уверен что он найдет в Вас сочувствие своей деятельности в качестве директора.

Теперь позвольте обратиться к Вам с просьбой не отказать ускорить награждение орденом Св. Владимира 3-й степени бывшего директора Реформатского. Представление о нем было мною послано при письме к министру от 28 сентября 1915 года за № 34 и до сих пор нет никакого результата. Если Вы прикажете навести справки и уведомите меня, то я буду Вам крайне признателен. По поводу награждения протоиерея Диомидова и его пенсии я тоже не имел никакого ответа и просил уже сестру мою заехать к Вам и узнать о положении дела. Мне так трудно следить за всеми этими делами из Действующей армии, а между тем – это мелочи, но имеющие в жизни академии большое значение.

В ожидании Вашего любезного ответа остаюсь искренно преданный Вам и уважающий Вас

В. Джунковский.

Извините что пишу чернильным карандашом, которым мы ведем всю официальную переписку на позиции, а не чернилами».

Письмо Е. Н. Ефимова:

«г. Москва. 27–28 сентября 1916 г.

Ваше превосходительство,

милостивый государь Владимир Федорович!

Ваше письмо от 17-го сентября я получил в момент тяжелых переживаний; поделиться ими откровенно мне было не с кем, так как С. М. Долгов в данный момент на Кавказе. Ваше письмо неожиданно оказалось тем собеседником и советчиком, который придал мне уверенность, а с нею вернулось и спокойствие.

Острым вопросом не только в академии, но вообще в педагогической среде является вопрос об увеличении содержания в связи с дороговизной. 21-го сентября на конференции педагогического комитета этот вопрос был поднят и у нас. Я отклонил обсуждение его в официальном заседании. Исчерпав же повестку, я закрыл заседание, после которого состоялось частное совещание педагогов по этому вопросу. На нем было решено обратиться к совету с просьбой о добавочном вознаграждении, желательный номер которого пока не установлен, но намечался в пределах 30–40 %.

Конечно, там, где дело касается материальных вопросов, там необходимо должна оказаться и проявиться худшая сторона человеческого существа. Это – естественно. Об этих моментах совещания позвольте мне не сообщать Вам. Единственное, против чего я счел необходимым выступить – это взгляд, который мыслит школу, отношения педагогов и совета академии по аналогии с доходным предприятием с отношениями рабочих и капиталистов. Мое возражение, указание на необходимость считаться с ресурсами школы, которые, кстати, являются достоянием полной гласности, и полное молчание по вопросу, какой выход со своей стороны я предложу Совету, естественно, вызвало предположение, что я, как директор, против добавочных ассигнований и, следовательно, не сочувствую своим преподавателям в их тяжелом положении, так как все хорошо знают, что остатки от бюджета, если они будут, то небольшие. Тяжесть моего положения заключалось в том, что не возражать я не мог, но я не мог и излагать своих планов, хотя и сознавал, что мое молчание будет использовано против меня. Посвящать же в свои планы не хочу и не буду, так как мне очень хотелось бы, чтобы инициатива перешла в руки Совета.

Позвольте изложить свой план Вам. Я исхожу из той мысли, что выход, т. е. прибавка к вознаграждению преподавателей, а она безусловно необходима, должен стоять в связи с пересмотром бюджета, который бы обезопасил запасной капитал Академии, который в последнее время сильно тает. Вот почему я проделал большую работу, и мои расчеты, в пределах возможного человеческого предвидения, подтверждает целесообразность моего плана, как мне кажется. В ответ на эти спорадические просьбы об улучшении и временных прибавках совету, мне казалось бы, следовало произвести коренную реформу в смысле повышения нормы оплаты годового часа с 75 руб. до 100 руб., т. е. на 25 руб. для общеобразовательных предметов, составляющих главную основу учебного плана; для специальных предметов, оплачивающихся 150 руб. за годовой час и таких предметов, как пение, гимнастика, танцы, оплачивающихся 75 руб. – существующая норма может быть оставлена как достаточная. Но так как дороговизна тяжело отзывается и на этой группе, то ей может быть выдано по 25 р. на урок, как временная мера, в качестве прибавки на дороговизну. Первый расход выразится в сумме – 16825 – второй в 3175 руб., а всего 20 000.

В прошлом году единовременная выдача достигла 13 с лишним тысяч, в текущем году такая выдача будет превосходить 20000, и нет надежды, что условия жизни, даже в случае окончания войны, быстро изменится к лучшему и добавочные ассигнования не потребуются и не потребуются даже в большом размере. Таким образом, моя мера обойдется не дороже, а дешевле совету в тот период, когда он вынужден будет выдавать добавочные вознаграждения по случаю дороговизны. А между тем характер ее значительней – это уже реформа, которая вызовет сочувствие и у большинства педагогов (недовольные конечно всегда найдутся) и у общества, реформа, предпринятая по инициативе Совета и направленная к коренному улучшению положения преподавателей. Эта реформа даст возможность привлечь в Академию хороших преподавателей, так как уже теперь ни один порядочный преподаватель не идет на 75 руб., и даже частные гимназии платят таким преподавателям 100 и даже 130 руб. за годовой час. Наконец, после ряда единовременных, и больших притом, выдач Совет вынужден будет повысить норму оплаты, так как уже теперь она низка благодаря реформам графа Игнатьева. Но это будет запоздалая реформа, которая никого не удовлетворит.

Но, возразят, моя мера навсегда увеличивает расход академии на 16825 руб. Между тем единовременная выдача удобна тем, что с прекращением дороговизны прекратятся и выдачи. Я только что говорил, что такая надежда проблематична. Тем не менее верно то, что для этого расхода должен быть найден источник. Таких источников два: возвышение платы за ученье и увеличение составов классов. О той и другой мере подумывал уже Совет. Плата за ученье теперь – 100 руб. младшие приготовительные; 150 – старшие и до IV класса; 200 – V–VI; 250 – VII и VIII. Я предполагал бы уравнять приготовительные классы, т. е. 150 руб. I–IV уравнять с V и VI, т. е. по 200 р., VII и VIII оставить 250.

Кстати сказать, все учебные заведения Москвы уже подняли плату в указанном размере. Такое повышение даст в год лишнего 26 950, т. е. с излишком покроет расход, вызываемый проектируемой мною мерой. Что же касается состава классов, то теперь он выражается от 20 до 39. Такой роскоши – слабого наполнения классов – не позволяет себе ни одно учебное заведение. Норма министерства 40 человек в классе. Если мы доведем до этой нормы, то плата за ученье выразится в сумме 182 000 против нынешних 127 490, т. е. при равенстве всех прочих условий реформа не только покроется, но останется и излишек, который ослабит нашу зависимость от выдачи из «Взаимного кредита», составляющей ахиллесову пяту бюджета академии. Мною составлен уже в грубых цифрах бюджет на 1917/18 и произведены все расчеты. К сожалению, я не могу здесь излагать их с подробностью. Когда приедет С. М. Долгов, я изложу их ему, а здесь я ограничился лишь суммарными цифрами, чтобы убедить Вас, что в моем плане нет ничего фантастического.

Таким образом предполагаемая мною мера должна идти об руку с 1) увеличением платы за ученье, 2) с увеличением состава классов. Но есть третье сопутствующее условие, крайне необходимое, – обновление преподавательского состава, которое сделало бы возможным улучшить преподавание и тем привлечь учеников. Я уже достаточно ознакомился с ним и вижу, что он не только далек от идеала, но далеко ниже среднего уровня. Моментами меня охватывает тоска – в такие моменты мне так хотелось бы поговорить с Вами, чтобы упрочить свою надежду на лучшее будущее в этом отношении.

До меня дошли слухи, что в академии бывают случаи касательства к уму ребенка, к чубу. Верно ли это? – не знаю, но судя по типам преподавателей – возможно. Но, если даже это и неверно, то тревога у меня возникла и освободиться от нее я не могу. Есть пока единственное средство, прибегнуть к которому я и прошу Вашего позволения – это создать при академии родительскую организацию по примеру и образцу министерства народного просвещения. Теперь такая организация существует везде, так что академия представляет немного неловкое исключение. Этой осенью, когда происходили выборы родительских комитетов в гимназиях министерства народного просвещения, ко мне обращались и некоторые преподаватели и родители с вопросом: а что же у нас? Следовательно, вопрос этот назрел.

Я десять лет работал с родительской организацией и хорошо знаю и ее достоинства, и ее недостатки. И думаю, что в академию она внесет свежую струю: контроль родителей заставит подтянуться многих преподавателей, я буду располагать более богатыми данными о работе в классе и данными от объектов учения. Я полагал бы, что этот вопрос нужно было бы поставить в педагогическом комитете, но решение его, как и утверждение положения об организации, должно через Совет поступить к Вам, так как это вопрос об организации школы. Поэтому даже отрицательное отношение большинства педагогического комитета не может иметь решающего значения для введения родительской организации.

Кроме неизбежности такого введения, по ходу вещей есть еще один мотив за родительскую организацию. Я надеюсь путем нее оживить интерес купеческих кругов к академии и тем расширить просветительные задачи и средства академии. Об одной такой задаче, выдвинутой самой жизнью, я прилагаю вырезку из «Утра России». Если Вы ничего не имеете против идеи родительской организации при Академии, то позвольте мне поставить этот вопрос для обсуждения и разработки в момент, когда я найду это удобным.

Позвольте сказать несколько слов об инспекторе Казакове. Я не льстил себя надеждой, что после сдачи первого свидания все пойдет гладко, и очень интересовался, какова будет линия его поведения. Первое время он буквально ничего не делал в качестве инспектора и вел себя так, как будто все заботы и тревоги жизни Академии его не касаются. Я не мог согласиться с этим и указал ему в специальной беседе на необходимость и его обязанность более активно относиться к функциям инспектора – быть в коридоре ближе к ученикам и надзирателям и предусмотрительно относиться ко всему, что может нарушить правильный ход школьной жизни. Совершенно беззастенчиво он уверял меня, что он все делает.

После этой беседы его линию поведения я мог бы формулировать как итальянскую забастовку: в коридор он идет тогда, когда я там и тогда, когда он должен идти на урок, т. е. идя для порядка в одном месте, он создает беспорядок в другом конце, так как класс остается без преподавателя и задерживает этим другого надзирателя, который также должен идти в класс и т. д. Перевирает далее мои распоряжения и тем создает замешательство, сеет недовольство, и недовольных группирует и организует, а вся его фигура выражает угнетенного и угнетаемого. Пока мне удавалось парализовать его все ходы, но моменты, как, например, переживаемый, когда подымаются страсти, недовольство и т. д., выносят эту фигуру на авансцену и придают ей значительность. Об этом я позволяю себе писать Вам, так как все необходимые преобразования и в особенности смена преподавателей в будущем, с какой стороны подойти, упираются в это звено.

Вы указываете на необходимость теперь же изменить число часов немецкого языка. Но сделать это бесконечно трудно, не нарушая работы очень сложной наладившейся машины. А главное, этот вопрос нужно было бы решать в связи и с наблюдателями-немцами и с другими языками и вообще с вопросом о положении немецкого языка в академии. Именно этот вопрос ставится и жизнью и заинтересованными в академии. Если до сих пор наша экономическая жизнь и хозяйственная политика ориентировалась в направлении Германии, то в будущем она, бесспорно, будет ориентироваться в направлении Франции и Англии, и не представлялось ли бы желательным усилить преподавание не только русского, но и французского и английского за счет немецкого, предоставив изучать последний желающим. Иначе говоря – сделать немецкий язык факультативным. При таком условии мы облегчили бы и учебный план и пошли бы навстречу назревающей потребности. О ней я заключаю не только из априорных соображений, но и из бесед, которые я вел не раз и по его инициативе с членом Общества любителей коммерческих знаний Смирновым, который решительно, как и многие в обществе, настроен против обязательности немецкого языка и горячо стоит за английский, который у нас имеет только 15 часов. Все мои симпатии, признаюсь, лежат на последнем решении вопроса, именно, необязательности немецкого языка, и, если позволите, я подробно разовью и обосную свои предположения в специальном письме.

Из постановлений последней конференции позволю себе сообщить одно – это замену в VII и VIII классах «соколиной» гимнастики[328]328
  …«соколиной» гимнастики – или «сокольской», система гимнастического воспитания, возникшая в середине XIX в. в Чехии. Для сокольской гимнастики характерна статичность, прямолинейность, резкость движений, условность поз и положений. Сокольская гимнастика была популярной в начале XX века и вновь возродилась в 1920-х гг. в среде русской эмиграции.


[Закрыть] военным строем. В прошлом году военный строй был введен по распоряжению министерства. В этом году распоряжение не было подтверждено, и в академии автоматически прекратилось обучение военному строю и также автоматически на его место стала соколиная гимнастика. С самого начала года ко мне стали поступать жалобы и самого преподавателя, и классного надзирателя, и нового инспектора на то, что дело идет плохо (условий много). Тогда я решил предложить педагогическому комитету заменить часы гимнастики военным строем. Мои мотивы таковы: опыт прошлого года и академии, и других школ показал превосходное дисциплинирующее значение военного строя, конечно, в условиях переживаемого момента, но эти условия не изменились и теперь; распоряжения министерства, правда, нет, но оно каждый момент может быть, и мы его можем встретить тогда готовыми и с большим успехом выполнить поставленные нам задания. Наконец, по всему ходу вещей трудно предположить, что нашим юношам VIII класса не придется принять участие в военных событиях. Педагогический комитет согласился со мной и решил ввести военный строй взамен «соколиной» гимнастики, так что с будущего понедельника начнутся эти уроки для VII и VIII классов. Пишу Вам об этом потому, что доложить Совету я буду иметь возможность только в средине октября, т. е. post factum.

Все Ваши письма и пакеты я передал по назначению. Был в средине августа у Круглого. Он принял меня холодно, не узнал, хотя я знаком с ним по институту, сразу же начал говорить о ненормальных отношениях с А. Н. Реформатским. Я ответил, что я и приехал к нему, чтобы установить нормальные, добрые отношения с ним, как представителем учебного округа. Проводил он меня радостно с восклицанием, «отныне, ну, отныне»… Что нужно разуметь дальше, – не знаю. Думаю, что нужно дополнить это восклицание «все по-хорошему». А там, кто его знает, хотя на днях получил от него поклон.

Михеев принят. С Княжевичами я виделся после их возвращения из Крыма. Дима – блестящий лицеист. Александр Антонович[329]329
  …Княжевич Александр Антонович (1869 – после 1917), камергер, статский советник. В 1913–1916 гг. чиновник особых поручений при московском генерал-губернаторе.


[Закрыть] осунулся и похудел – болел в Крыму. Лидия Павловна была очень оживлена, и болезни я не заметил, хотя ее глаза стали еще больше и одухотворенней, чем прежде. Все они, и только они, слушали мой рассказ о перипетиях моего вступления в директорство. Недели две тому назад ждал их к себе, но свидание не состоялось именно за болезнью Лидии Павловны. Но теперь она поправилась, по крайней мере, подходит к телефону, так как Ваш привет я передал ей по телефону.

Очень беспокоюсь, что я утомляю Вас своими длинными письмами, а потому позвольте поблагодарить Вас за последнее письмо, которое пришло, как нельзя, вовремя и засвидетельствовать Вам свое глубокое уважение и преданность.

Евгений Ефимов

Р. S. Прилагаю письмо профессора П. П. Петрова».

Мой ответ:

«6 октября 1916 г. № 117.

Действующая армия.

Глубокоуважаемый Евгений Николаевич,

Сейчас получил Ваше интересное письмо от 28 сентября, очень благодарю Вас за него. Вы затронули в нем все вопросы, которые и меня сильно волнуют теперь и волновали до сих пор. Спасибо, что так откровенно хорошо обо всем написали. Конечно, при том что происходит теперь в Москве вообще со спекуляциями, с общей дороговизной вопрос об увеличении содержания является крайне насущным. Вы прекрасно сделали, что дали возможность обсудить этот вопрос в частном совещании после заседания. Этим Вы дали вылиться страстям, что и отчасти удовлетворило педагогов. Совершенно правильно Вы поступили, скрыв свои намерения и желая, чтобы Совет проявил инициативу от себя. Этот Ваш взгляд поможет жизни академии встать на правильный путь, с которого она часто сворачивала и тем делала ошибки.

С Вашим планом я не могу не согласиться, т. к. он жизнен. Выдавая единовременные прибавки, как в прошлом году, я нахожу нежелательным, а провести реформу в том виде, как Вы пишете – будет иметь значение и даже очень большое, и я весьма сочувствую этому. Заранее можно сказать, что жизнь и с прекращением войны будет все дорожать.

Меры, о которых Вы пишете, – для отыскания источника, из какого мог бы быть произведен расход – я совершенно одобряю. Увеличение платы, при той массе имеющихся стипендий в академии для неимущих, не будет обременительно в большинстве случаев, и не повлияет на уменьшение учеников. Увеличение числа учеников в классах до 40 возможно. В этом сокращении учеников в классах – моя вина, я стремился к тому, чтобы было в классах не более 30-ти. Но я охотно уступаю перед неизбежностью. Надо выбирать из двух зол то, что подсказывает жизнь.

Обновление преподавательского персонала – это настолько серьезно и настолько необходимо, что об этом надо очень подумать и постараться поскорее это провести. Меня всегда смущал низкий уровень этого персонала, и я ужасался, посещая иногда классы. Мало кто оставлял во мне удовлетворяющее впечатление. Относительно касательства к чубу, я не слышал ни от кого. Может быть, это если и было, то давно, но при мне я ни разу ни от кого и намека на это не слышал. Относительно родительских организаций – удовлетворит ли это? Правда, что я с постановкой их теперь мало знаком, но родительские организации, которые я помню в годы волнений, они подливали масло в огонь, но не успокаивали. Теперь, конечно, другое время и по мысли они, конечно, симпатичны. Обсудите это с С. М. Долговым. Свежую струю, конечно, родительская организация внесет, а это будет важно. Я настолько Вам доверяю, что если это выработается, то пойду навстречу. Итак действуйте. От инспектора Казакова я другого и не ожидаю, он весь вылился в своих неуместных поступках.

Относительно немецкого языка, немцев-наставников необходимо решить вопрос так или иначе, но надо коренным образом заняться этим, и к Новому году изменить это неправильное положение дела в академии, ставшее сейчас совершенно ненормальным. Уничтожение обязательности языка сразу поставит дело на другую точку. Не знаю, как это, т. е. насколько коммерческие науки связаны с немецким языком. Замену «соколиной» гимнастики – военным строем приветствую всей душой.

Очень рад, что Вы были у Круглого, он безобидный человек, у него есть маленькая мания величия, но он добрый в душе. А. Н. Реформатский, прикрываясь мной, взял с ним неверный тон, и это многое тормозило даже тогда, когда я был у власти и со мной все министерство торговли считалось, сейчас же, когда министерство торговли не боится, то дело труднее, не надо натягивать струн. При добрых отношениях всегда можно все сделать.

Надеюсь, в начале ноября быть в Москве и с Вами свидеться обо всем же переговорить. Мне обещали 3-х недельный отпуск.

Шлю Вам привет. Душевно преданный Вам,

В. Джунковский».

Мое письмо С. М. Долгову:

«14 октября 1916 г. № 120.

Действующая армия,

штаб 8-й Сибирской стрелковой дивизии

Глубокоуважаемый Сергей Михайлович!

Приветствую Вас с возвращением, надеюсь, что Вы хорошо провели время, отдохнули и нравственно и физически. Во время Вашего отсутствия я был в переписке с Е. Н. Ефимовым, который посвятит Вас во все возбужденные и обсуждавшиеся вопросы. Сегодня я получил представление к очередным наградам и немного смутился, совет представлял Грунера[330]330
  …Грунер Арвид Федорович (? – 1917), в 1916 – преподаватель Московской практической академии коммерческих наук.


[Закрыть] и Вильтона[331]331
  …Вильтон Александр Альфредович, в 1916 – статский советник, преподаватель Московской практической академии коммерческих наук.


[Закрыть], оба немцы. Неужели никого из русских нельзя представить, никто не подходит. Не откажите, пожалуйста, познакомиться с этим делом и переговорить и с Ефимовым, а пока я задержу дальнейшее движение.

Я очень радуюсь скоро с Вами свидеться, надеюсь, что мне дадут отпуск в конце октября и тогда в ноябре я побываю в Москве и можно будет обо многом побеседовать. Очень этому радуюсь. Шлю Вам привет.

Душевно преданный Вам В. Джунковский».

Ответ С. М. Долгова:

«г. Москва. 16 октября 1916 г.

Ваше превосходительство,

глубокоуважаемый Владимир Феодорович!

Я имел удовольствие получить Ваше письмо от 14 октября и очень благодарю Вас за внимание. Не могу сказать, что за время отпуска я набрался сил, т. к. накопленное в смысле укрепления сил очень скоро пришлось растратить по возвращении в Москву, накопившиеся за мое отсутствие дела сразу нахлынули на меня и требуют опять усиленной работы. Первым пошел на очередь наиболее трудно разрешимый вопрос об улучшении положения преподавательского и прочего персонала академии. Сегодня уже была у меня депутация из 5 учителей, подавших за подписью всех, кроме директора, прошение об увеличении содержания по крайней мере на 30 %, начиная с 15 авг. с/г. Я уже был предупрежден об этом Е. Н. Ефимовым тотчас по моем приезде, как я и высказал депутации, Совет задавался уже давно и не раз этим вопросом и сейчас занят рассмотрением того, что и в каких размерах может быть сделано для удовлетворения несомненной нужды просителей.

Боюсь, что единственный путь для этого – увеличение платы за учение. Обыкновенно повышение учебной платы считалось противным делу просвещения и вредным, как могущее вызвать отлив учеников, но при существующих исключительных обстоятельствах, когда все так страшно дорожает, эта мера, может быть, и не будет иметь дурных последствий, являясь вместе с тем единственным за отсутствием других ресурсов.

Относительно представления к очередным наградам Грунера и Вильтона я должен сказать, что Вильтон не немец, а несомненный англичанин, а Грунер будто бы латыш и очень давно служит в академии; из русских же, по словам Е. Н., некого представить за неистечением срока.

Могу только искренно порадоваться и за академию, и за себя, если действительно состоится, наконец, Ваш приезд в Москву в начале ноября. К тому времени, надеюсь, будет уже выработан нами проект для представления на утверждение членов О. Л. К. 3., и собрание их может состояться под Вашим председательством. В этом приятном ожидании и остаюсь глубоуважающий и искренно преданный

С. Долгов».

Письма Е. Н. Ефимова:

«г. Москва. 21–23 октября 1916 г.

Ваше превосходительство,

милостивый государь Владимир Федорович!

Ради Бога простите мне мое долгое молчание: на Ваше письмо, полученное мною 10-го октября я отвечаю только сегодня, т. е. через десять дней, но у меня не было времени, достаточного чтобы сосредоточиться на письме, в которое я привык уже и чувствую потребность вкладывать так много своего «я». Ограничиваться же формальными к Вам письмами я уже не могу.

Приехал С. М. Долгов, и этому я очень рад, так как получил возможность установить взаимодействие с Советом академии, так необходимое в данный острый момент, когда приходится тщательно обдумывать направление внутренней школьной политики. Единственным человеком, с которым я делился своими заботами и волнениями, был не член совета, но член Общества – Н. К. Смирнов. С ним я познакомился у С. М. Долгова в период предварительных еще переговоров. Обмен педагогическими взглядами показал, что мы близки друг к другу, и, естественно, нас потянуло друг к другу. От обедни в академической церкви он заходил ко мне, и мы подолгу беседовали с ним и чем дальше, тем откровенней и продуктивней, так как он сам воспитанник академии, в ней учит и своего сына. Знает академию, любит ее, я бы сказал, – горит за нее. Вот он-то и заменял мне Совет в отсутствие С. М., тем более, что он оказался близким последнему. Теперь вернулся С.М. и я не чувствую себя таким одиноким. Я виделся уже с ним, передал ему все свои изыскания по бюджету и сегодня вели с ним долгий бюджетный разговор по вопросу о реформе, о которой я Вам писал. Принципиальных возражений против моего проекта у него нет, он изучал мои данные и как будто проникается моей мыслью. Я не только не тороплю, но, наоборот, советую оттянуть немножко, несмотря на поданную уже петицию, во-первых, потому, что в Петрограде работает междуведомственная комиссия над вопросом о помощи со стороны государственного казначейства не только общественным, но и частным коммерческим училищам, во-вторых, для того, чтобы он глубже проникся идеей реформы и составил бы свой собственный взгляд, в-третьих, чтобы на торопливость ответил спокойным и продуманным решением. К чему он придет, не знаю, но пока мы условились, что на ближайшем заседании Совета он доложит петицию преподавателей, но обмен мнений по поводу нее он перенесет в частное совещание Совета.

Знакомясь с бюджетом, я конечно не мог изучить его глубоко, так как для этого нужно, чтобы бюджет прошел перед глазами в осуществлении, я же работаю в академии только 2 месяца. Но я обратил внимание на одну статью расхода – это оплата оценочного сбора (около 700 руб.). Между тем по уставу академия освобождена от городских повинностей. Я произвел юридические изыскания по этому вопросу, беседовал приватно с членом Управы (Н. Н. Авиновым[332]332
  …Авинов Николай Николаевич, в 1916 – профессор Московского коммерческого института.


[Закрыть] – моим коллегой по Коммерческому институту) и убедился, что у совета есть большие шансы не только освободиться в будущем от этого расхода, но и вернуть уплаченные за 10 лет. Я сообщил об этом С. М. и предложил совету возбудить дело (в административном порядке и свои услуги по юридической разработке вопроса. Я очень извинялся пред С. М., прошу прощения теперь и у Вас, так как я врываюсь в хозяйственную часть, не входящую в мою компетенцию, но я просто хочу оказать помощь Совету, раз я могу ее оказать.

Другой бюджетный вопрос, на который я обратил внимание, – следующий. Есть у Академии капитал имени Зосимы[333]333
  …капитал имени Зосимы – имеется в виду капитал в размере 20 тысяч рублей, который пожертвовал в 1810 году при основании Московской практической академии Зосима Зой Павлович (1757–1827), русский дворянин, коллекционер и меценат.


[Закрыть], завещанный последним для обеспечения преподавания новогреческого языка. Этот капитал возрос теперь до 18000 руб. Два раза Академия возбуждала ходатайство пред правительством о перечислении этого капитала к капиталам Академии, мотивируя незначительно численностью лиц, желающих изучать ново-греческий язык. И оба раза неудачно и, на мой взгляд, вполне правильно поступало правительство, отклоняя ходатайство, так как оно аннулировало волю завещателя, священную по нашему законодательству. Мне казалось бы, что следовало бы повторить ходатайство, но в иной формулировке: сохраняя имя капитала, его назначение – преподавание новогреческого языка – просить остаток за покрытием расходов (около 200 руб.) по этому преподаванию (ок. 500 руб. ежегодных причислять не к капиталу, рост которого бесполезен и для академии и для новогреческого языка, а к оборотным средствам академии. Мне казалось бы, что такое ходатайство могло бы увенчаться успехом.

Еще один бюджетный и отчасти принципиальный вопрос. Академия из своих средств оплачивает преподавание армянского Закона Божия, армянского языка и лютеранского Закона Божия. Может быть, когда был пансион, это и имело основание, но теперь, по соотношению различных вероисповеданий учащихся, такого основания нет и создается привилегированное положение двух религий и чуждого языка. Почему преподавать лютеранский Закон Божий и не преподавать католический, англиканский, старообрядческий? Кстати сказать, я получил заявление одного отца-латыша с просьбой освободить его сына от лютеранского Закона Божьего, так как последний преподается не на русском, а на немецком языке, которым его сын слабо владеет. Я освободил его, получив согласие пастора. Но и мне казалось бы, что вообще заботу о религиозном воспитании детей инославных вероисповеданий следовало бы предоставить родителям. Кроме сбережения (ок. 700 руб. ежегодных) такая постановка вопроса соответствовала бы более принципу равенства.

Обо всем этом я сообщил С. М. Позвольте оставить пока бюджет, который для меня в значительной еще мере terra incognita[334]334
  Terra incognita – неизвестная земля.


[Закрыть] – я обратил внимание на те его стороны, которые бросились в глаза, другие требуют еще разработки.

Что касается внутренней школьной работы, то атмосфера здесь очень и очень не легкая. Я, как педагог и администратор, выяснил, и все, а их большинство, кто привык смотреть на академию как на «кормление», почувствовал в себе тревогу, не настал ли этому порядку конец? Хотя я и не давал повод к таким тревогам, но самочувствие их не обманывает. Такое самочувствие представляет благоприятную почву для организаторской работы, которая и ведется настойчиво и неуклонно. Moe молчание по поводу прибавки преподавателям дало основание пустить лозунг – «директор против прибавки».

Наблюдая очень частое удаление учеников из класса преподавателем, так называемый «выгон из классов» по очень несерьезным поводам, повальную постановку учеников у стены – «в угол» и притом совершенно механически, когда ученик сам молча и при полном молчании преподавателя становится у стены на весь урок, я счел нужным побеседовать с одной преподавательницей (немкой), именно побеседовать в слишком даже мягкой форме, пущен был другой лозунг – «директор делает замечания». Однажды дети 1-го класса массой встретили меня с поднятыми руками. Когда я спросил, в чем дело, они стали говорить, что преподаватель обругал их товарища подлецом за то, что тот не снял фуражки в трамвае, не зная, что он преподаватель в академии (этот преподаватель, действительно, не преподает в их классе). Я их успокоил, прошел день (праздник), и только тогда осторожно выяснил обстоятельства дела. Оказалось все этой правдой и притом тяжелой правдой. В беседе с этим преподавателем он подтвердил эти факты и мне с трудом удалось убедить его, что такая брань не допустима. При других условиях я тотчас предложил бы ему подать в отставку, я же ограничился лишь просьбой не делать этого впредь. Но моему акту был придан другой характер – «директор раздувает историю». Преподаватель этот – Ковалев.

Я очень прошу Вас не смотреть на мое сообщение как на основание для проявления власти попечителя, а лишь как на иллюстрацию нравов академии и уровня педагогического персонала. Я пришел к твердому убеждению, что без обновления этого персонала никакая органическая работа в академии не возможна. Я буду счастлив Вашему приезду, чтобы обо всем переговорить и наметить план действий. Вот почему мне казалось, что внести в эту атмосферу немного гласности через родительскую организацию было бы хорошо. Бюджетные вопросы не дали мне возможности побеседовать на эту тему с С. М. Долговым, но я воспользуюсь первым удобным случаем, чтобы это сделать. Позвольте мне здесь горячо поблагодарить Вас за доверие ко мне: оно меня окрыляет, но вместе с тем и обостряет сознание ответственности за все, что я делаю. Ставя вопрос о введении родительской организации, я не перестаю придумывать доводы за и против него в связи со всеми своеобразными условиями, в каких живет академия и мне кажется, что доводов за в значительной мере больше.

С. М. Долгов передал мне Ваш вопрос, чем объясняется представление к ордену Грунера и Вильтона. Последний – англичанин: я успел познакомиться с его преподаванием и высоко ценю его. Когда я решал вопрос о Грунере, то предо мной действительно встала мысль о его происхождении, но я поборол ее. Мое национальное чувство глубоко задето властвованием немецкого в академии, но ведь это – целая система, с нею и нужно бороться, а не с отдельной личностью, делать ответственной систему, а не личность за систему. Может быть, я ошибаюсь с точки зрения принятых обыкновений награждения орденами, но совершенно откровенно признаюсь, что с этим я имею дело первый раз в жизни. Но ошибку сделал я и очень прошу извинения за нее.

Что касается немецкого языка, то в данный момент я, с одной стороны, зондирую почву в среде Общества любителей коммерческих знаний, с другой – пропагандирую там мысль об ослаблении немецкого языка. Признаюсь, мне бы хотелось, чтобы инициатива была бы заявлена оттуда как непосредственно заинтересованных в школе. Здесь опять могла бы помочь родительская организация. Ваш приезд в Москву сделает возможным решение и этого больного вопроса.

Был у меня с ответным визитом Круглый, полный благожелательности. Он почему-то радуется, что я – юрист. В Москве, кажется, также относятся благожелательно и тоже довольны, что я – юрист. Эти сведения я имею от своего нового помощника, который ездил туда отчасти по своим делам, отчасти по моему поручению. Самым важным вопросом был вопрос о порядке утверждения штатных преподавателей. По уставу – это всецело Ваша прерогатива, но я встретил случаи направления в министерство, несогласные с уставом. В министерстве согласились, что это принадлежит всецело попечителю академии, охотно отступаются спокойные, что мною, как юристом, не будут допущены отступления от закона. Мною отправлен отчет о манкировках, составленный инспектором Казаковым по установившемуся параграфу, он не передает действительной жизни школы. Наболевшее место – манкировки старших классов. С ними я борюсь с первых же шагов, но здесь приходится иметь дело с психологией, воспитанной десятилетиями. Справиться с нею сразу нельзя, хотя кое-что удалось уже сделать, а именно родилось сознание, что делать это теперь не просто и не так легко.

Разрешите мне коснуться отчетов специально в особом письме, а теперь засвидетельствовать глубокое уважение и искреннюю преданность

Евгений Ефимов».

В первых числах ноября мне удалось получить 3-х недельный отпуск, что дало мне возможность побывать и в Москве, чтобы посетить академию и познакомиться с новым директором. Он произвел на меня очень хорошее впечатление своей прямотой, честностью; с ним было легко говорить, т. к. каждое его слово звучало искренностью, в беседе же с Реформатским я этой искренности никогда не чувствовал, и это всегда бывало очень тяжело.