Текст книги "Бегемот"

Автор книги: Владимир Дяченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц)

Владимир Дяченко
Бегемот

Часть первая

Сергей Петрович

1

Поезд, на котором должны были ехать Лилечка, жена Сергея Петровича, и Верочка, дочь Сергея Петровича, отходил в два часа ночи. Следующий за ним поезд отходил спустя час и сорок две минуты. Сергей Петрович должен был проводить на вокзал жену и дочь, а сам, после, как говорил жене, собирался отправиться к отцу, на охоту.

Сергею Петровичу не спалось – он лежал на своём супружеском ложе, прислушивался к ровному дыханию спящей жены, уткнувшейся лицом в его плечо, и смотрел на будильник, тикавший на подоконнике под разросшимся в горшке столетником.

Где-то далеко залаяла собака. Послышались шаги: кто-то шёл по улице, приближаясь к дому Сергея Петровича. Из душной августовской ночи в спальню залетел ветерок, принёс с собой запах свежескошенной травы…

Мысли Сергея Петровича внезапно приобрели какую-то особую живость: ему вдруг отчего-то захотелось рассказать кому-нибудь о себе, и тут же он подумал, что куда интереснее было бы самому услышать, как кто-то другой рассказал бы о нём кому-то третьему, да так, чтобы он сам, Сергей Петрович, мог подслушать этот рассказ… И Сергей Петрович тут же, закрыв глаза, взялся представлять себе, как этот кто-то другой, но знающий его жизнь и мысли так же хорошо, как и он сам, рассказал бы о нем кому-то третьему, и с чего бы он, этот другой, начал.

Так как сам Сергей Петрович хорошо знал, с чего бы начал рассказ он сам, то и тот, другой, тоже, недолго думая, начал рассказывать кому-то третьему историю Сергея Петровича, не забывая, конечно, и о том, что и сам Сергей Петрович слушает его и в случае чего, подправит или оборвёт.

«Давным-давно… десять лет назад… в городок… ну, скажем, в городок Н. приехали муж и жена – учитель биологии Сергей Петрович Жилин и учительница русского языка и литературы Лилия Феоктистовна Жилина, – сказал рассказчик. – Сергей Петрович был на пять лет старше Лилечки и поступил в институт, уже повидав жизнь, Лилечка же поступила в институт сразу после школы. И вот такой, вчерашней школьницей, худенькой девочкой в больших роговых очках с толстыми стёклами и увидел её впервые Сергей Петрович. Сама Лилечка любила вспоминать, как подруги завистливо говорили ей тогда, завидев «её Сережу»: «Лилька, смотри, вон твоя красотища ненаглядная идёт!» Лилечка и сама не стеснялась сказать ему: «Какой ты у меня красивый, Сережа!»

Надо сказать, что Сергей Петрович и сам знал о себе, что он красив: и потому что часто слышал об этом от других, и потому что зеркало, в которое он любил частенько заглядеться на себя, подтверждало, что эти другие не врут. Высокий, широкоплечий, русый, голубоглазый он, как говорили все вокруг, совсем был не парой для серенькой во всём, кроме больших роговых очков и умных, серьёзных глаз, Лилечке.

В Сергея Петровича, как говорила ему сама Лилечка, были влюблены все её институтские подруги. Да и сам Сергей Петрович знал об этом не понаслышке, а, так сказать, из самых первых рук. С некоторыми владелицами этих самых первых рук Лилечка из-за этого даже перессорилась, а помирилась уже только после свадьбы. Хотя, как говорила сама Лилечка, стать женой Сергея Петровича, «она даже и не думала, а вышло всё как-то само собой». И любила повторять при каждом удобном случае: «Если уж сама генеральская дочка Мальвина Кузнецова со своими шубами и бриллиантами на моего Серёженьку клюнула, то мне, сиротинушке казанской, и вовсе грех было отказываться от такого счастья…»

Мальвина Кузнецова училась вместе с Лиличкой в одной группе. Как говорила Сергею Петровичу сама Лилечка, «Мальвине даже позавидовать нельзя, потому что небожителям не завидуют», а Мальвина, которую каждое утро привозил в институт на отцовской машине шофер, была в глазах Лилечки, да и не только в её глазах, именно таким небожителем.

Трудно объяснить причины невероятного, но невероятное в тот весенний вечер случилось – первая красавица и модница всего института, генеральская дочка Мальвина Кузнецова без приглашения (никому бы и в голову не пришло пригласить её в общежитие) неожиданно появилась на дне рождения своей однокурсницы Веры Ройфе, поразив своей новой шиншилловой шубкой, своим новым чёрным шелковым платьем и своими бриллиантами в тот вечер в общежитии всех его обитателей: от вахтёрши до самой именинницы. В тот весенний вечер Мальвина наравне со всеми пила водку, закусывала водку жареной картошкой, а потом даже сама пригласила на танец Сергея Петровича Жилина.

Впоследствии Лилечка уверяла всех, что она своими глазами видела, как Мальвина, танцуя, целовала в губы «её Серёженьку». Было ли это на самом деле так или это только померещилось пившей водку наравне со всеми худенькой Лилечке, выяснить так и не удалось. У Мальвины не спросишь, а Сергей Петрович в ответ на расспросы только улыбался и говорил то ли в шутку, то ли всерьёз, что Лилечка все эти «Мальвинины поцелуи» сама выдумала только для того, чтобы его на себе женить.

Лилечка сама потом рассказывала подружкам (а уже через подружек и по очень коротким тропкам добежало это и до самого Сергея Петровича), что она, после случившихся прямо на её глазах поцелуев, поговорила с Сергеем так решительно, что даже сама такой решительности от себя не ожидала и говорила такие слова, которые никогда прежде не говорила. Какие такие безотказные слова сказала Лилечка Сергею Петровичу, никому из её подружек выяснить так и не удалось, но как бы там ни было, а в тот же вечер Сергей Петрович при всех предложил Лилечке свои и руку, и сердце, которые она, как говорил сам Сергей Петрович, «проглотила сырыми, без масла и без соли».

Потом, уже после свадьбы, Лилечка не раз хвасталась, что «сама Мальвина Кузнецова до сих пор по уши влюблена в моего Серёжу», но этим её словам, конечно, никто не верил, и над Лиличкой даже подсмеивались.

2

С самых первых дней работы в Н. Сергей Петрович и Лилечка обнаружили, что в их школе трепетно хранились и передавались из поколения в поколение традиции, как говорила Лилечка, «устного школьного творчества».

Самой живой частью этого «творчества» было придумывание прозвищ учителям. Эти прозвища, придуманные учениками, легко перекочёвывали из школьных классов и коридоров в учительскую и зачастую, сами учителя за глаза, а то и в глаза, называли друг друга этими прозвищами.

Например, учитель математики, в миру Игорь Валерьевич Тетерук, учительствовал под именем Гомотетий, а историчка Инна Николаевна, в девичестве Паршина, школой была перекрещена в Парашу. Узнав об этом, и о том, что к славному имени Прасковья это её прозвище не имеет никакого отношения, Инна Николаевна даже сменила свою девичью фамилию Паршина на фамилию мужа Медведева. Но и это, и даже то, что к этому времени вся школа уже знала от директорской секретарши Леночки, что по паспорту Инна Николаевна была вовсе не Инной, а Энгельсиной, не переменило её участи, и она, по-прежнему как и была, так и оставалась Парашей.

К Сергею Петровичу и Лилечке школьники пытались приклеить самые разные прозвища, но все они были словно одолжённые, словно снятые с чужого плеча: например, фамилию Сергея Петровича – Жилин, – переделали в Жилу, а Сергея Петровича и Лиличку вместе называли и Две Жилы, и Жила Первая и Жила Вторая, и Жила Большая и Жила Маленькая, и даже Жил и Жила.

Но потом, вопреки всем ожиданиям Лилечки (а по её мнению прозвище должно было быть коротким и удобным в употреблении) и тогда, когда уже казалось, что они так и останутся до конца школьных дней своих просто Сергеем Петровичем и Лилией Феоктистовной, к ним вдруг намертво пристали неожиданные и даже странные прозвища. Дело в том, что и Сергей Петрович и Лилечка на уроках часто рассказывали своим ученикам о своей студенческой, а то, для примера, и семейной жизни. И сами того не замечая, говорили друг о друге чаще и больше, чем это, видимо, допускал строгий устав школьного племени; слишком уж часто они повторяли «моя жена Лилечка» и «мой муж Сергей Петрович». Первые и не совсем удачные изыскания учеников вылились в то, что Сергея Петровича стали называть Лилией Феоктистовной и даже просто Лиличкой, а Лилию Феоктистовну – Сергеем Петровичем. Однако пытливая школьная мысль на этом не остановилась, а остановилась на следующем: вскоре все, и даже за глаза учителя, стали называть Сергея Петровича «Мояженалилечка», а Лилию Феоктистовну «Моймужсергейпетрович».

Теперь можно было и в учительской, и в укромных уголках школьного двора, где тайком курили старшеклассники, и в классной тишине услышать: «А Моймужсергейпетрович сказала…» или (это одна восьмиклассница, вздыхая, шептала другой, задумавшись над контрольной): «Мояженалилечка совсем на меня внимания не обращает… А я, кажется, в него влюбилась…»

И ученики, и учителя никогда не путались, называя Сергея Петровича Моейженойлиличкой, а Лилию Феоктистовну Моимужемсергеемпетровичем, а вот родители бывали поначалу весьма озадачены, когда их дети рассказывали им об учительнице русского языка и литературы по имени Моймужсергейпетрович и об учителе биологии по имени Мояженалилечка.

Когда об этих своих прозвищах узнали Сергей Петрович и Лилечка, они были приятно удивлены друг другом и даже иногда сами в шутку стали называть так друг друга; как они сами говорили, «лучше уж быть Моейженойлиличкой, чем Гомотетием и Моиммужемсергеемпетровичем, чем Парашей…»

Заканчивая описание первого учебного года, надо сказать, что Сергей Петрович в школе прижился легко, Лилечка же иногда даже плакала в учительской и говорила мужу сквозь слёзы, протирая вышитым платочком свои запотевшие очки: «Сережа, я не знаю, что мне делать, я не могу справиться с этими неразумными хазарами… Да, Сережа, я согласна, да, скифы мы, да азиаты мы, но не до такой же степени! Я ведь в конце концов, не цербер, я учитель…». Сергей Петрович, как мог, утешал Лиличку, готовил ей в учительской сладкий чай, давал дельные советы. Самые же отъявленные хулиганы, с которыми Лилечка не могла справиться сама, после того как с ними один на один, «по-мужски, серьёзно», поговорил Сергей Петрович, стали, как сказала Лилечка, «скромнее в своих желаньях».

Так что первый учебный год закончился вполне благополучно: Лилечка больше в учительской не плакала…

3

Следующий учебный год начался беспокойно, вся школа была взбудоражена – завуч, учительница английского языка, старейший работник школы Серафима Бенционовна Голенькая уходила на пенсию.

Казалось бы, что лучшего объекта для «устного школьного творчества», чем фамилия старейшего работника школы и быть не может. Но почему-то и теперь, как и много лет назад, уже десятки поколений школьников называли Серафиму Бенционовну Голенькую просто Пенсионовной, так же, как прозвали её её первые ученики ещё тогда, когда ей было всего двадцать два года, и она только-только, и как она сама говорила, «совсем девчонкой», пришла в школу. И вот теперь, спустя почти сорок лет Пенсионовна, она же Голенькая Серафима Бенционовна, словно подтверждая прозорливость своих первых учеников, готовилась уйти на пенсию.

Педколлектив школы гадал, кто будет завучем после Пенсионовны – Гомотетий, Параша или Мояженалилечка? Столько уже об этом было говорено – переговорено, что, в конце концов, договорились до того, что уже никто не мог об этом говорить, потому что надоело; но перед тем, как надоело окончательно, окончательно же и решили, что, если здраво рассудить, то только Сергею Петровичу завучем и бывать. И на то были свои резоны и резоны непреодолимые. Параше женский коллектив не мог простить того, что она женщина, а Гомотетий не вызывал симпатий в женском коллективе, потому что всегда был весь с головы до ног перепачкан мелом – казалось, что даже попади он прямо сейчас из бани в учительскую, то и тогда и руки его, и лицо, и волосы уже будут в мелу.

Провожать Голенькую на пенсию приехал сам начальник городского отдела народного образования Зот Филиппович Охапкин. Был он то, что называется «неладно скроен, да крепко сшит», обладал громовым басом и каким-то таким особенным выражением лица, что всегда казалось, что он только что одним махом опрокинул в себя стакан водки и теперь ищет, поглядывая вокруг себя тяжёлыми маслеными глазами, чем бы ему сейчас закусить.

У Зота Филипповича было не одно прозвище, а множество, и все они отчего-то употреблялись только вместе с его отчеством, словно без отчества никто и не мог представить себе начальника городского отдела народного образования. Его называли и Дзотом Филипповичем, и Азотом Филипповичем, и Йодом Филипповичем, и Кзотом Филипповичем, а некоторые, как-то по-особенному улыбаясь, называли его Котом Филипповичем.

Речь Зота Филипповича, как и всегда, была длинной и проникновенной, а закончил он свою речь в этот раз как-то особенно задушевно, удивив и растрогав всех своим глубоким знанием предмета:

– Пришла ты ко мне в эту школу, в эти стены, Серафима Бенционовна, почти сорок лет назад простой учительницей… А я тогда был в этой школе простым директором… А теперь уходишь ты от нас, Серафима Бенционовна, на пенсию уже завучем… Но как пришла ты ко мне голенькой Серафимой Бенционовной Голенькой, так и уходишь ты от нас всё такой же голенькой, только теперь Серафимой Пенсионовной Голенькой…

И хотя сразу все и не поняли всю глубину мысли Зота Филипповича, и даже саму мысль не сразу поняли, сама Серафима Бенционовна торопливо раздышалась, словно набирающий ход паровоз, и даже заплакала. А когда все поняли, что же сказал Зот Филиппович, то тут же все засмеялись и принялись с удовольствием расковыривать старую рану: говорить о тяжёлом и неблагодарном труде учителя, о чём и всегда так любили поговорить. Н-да, Зота Филипповича любили все…

Как и полагается большому мастеру интриги, Зот Филиппович не преминул поговорить с глазу на глаз со всеми претендентами на освободившееся место завуча – с Гомотетием, с Парашей и, конечно же, с Моейженойлиличкой. Оттого что именно с Сергеем Петровичем Зот Филиппович говорил долго, шутил и даже жал руку в присутствии всех в учительской, а потом, приобняв за талию, первым повел на беседу в директорский кабинет, где, как знали все, на столе уже стояли приготовленные для Зота Филипповича водка и закуска, все и решили, что дело уже в шляпе.

В кабинете Зот Филиппович долго и добродушно говорил с Сергеем Петровичем: расспрашивал его о жене, о работе, о школе, обещал даже похлопотать о квартире и даже выпил с ним водки. Сергей Петрович отвечал ему уже как будущий завуч, давал дельные советы, говорил умно, просто, «держался почтительно, но без придыханий», как потом он сам рассказывал об этом Лилечке.

– Я бы хотел с вашей женой тоже поговорить, с Лилией Феоктистовной, вы не возражаете? – спросил на прощание Сергея Петровича Зот Филиппович.

– Нет, конечно…

– Ну тогда, Сергей Петрович, скажите Лилии Феоктистовне, пусть зайдёт ко мне после Гомотетия и Параши… извините, после Игоря Валерьевича и Энгельсины Николаевны… – Зот Филиппович подмигнул Сергею Петровичу и одним махом опрокинул в себя рюмку водки.

Сергей Петрович вышел из директорского кабинета счастливый и гордый. Лилечка со своим вечным вязанием в руках ожидала мужа в коридоре.

– Ну, как? – спросила она шёпотом. – Ну, как?

– Всё хорошо, моя родная… Сейчас всё тебе расскажу… – тоже шёпотом ответил ей Сергей Петрович и тут же сказал жене о просьбе Зота Филипповича.

На ковёр к Зоту Филипповичу после Сергея Петровича ходили и Гомотетий и Параша. Лилечка, перед тем как самой отправится к начальнику городского отдела народного образования, прошептала на ухо мужу, что, как она заметила, и Гомотетий и Параша пробыли у Зота Филипповича куда меньше, чем он сам.

Сама же Лилечка пробыла в директорском кабинете почти целый час. Сергей Петрович в это время в компании Гомотетия и Параши громко говорил и громко смеялся, словно намекая им на свою победу.

Лилечка вышла из директорского кабинета раскрасневшаяся, весёлая, со своим вечным вязанием в руках, бросилась мужу на шею, поцеловала мягкими пьяными губами. «Неужели она вязала во время разговора с Зотом Филипповичем? – подумал Сергей Петрович. – Это нехорошо… Надо ей сказать, что это нехорошо…» Следом за нею в коридоре показался и сам Зот Филиппович. Увидев, что Лилечка висит на шее Сергея Петровича, Зот Филиппович ему снова заговорщицки подмигнул.

– Он что-то обо мне говорил? – спросил жену Сергей Петрович.

– Нет, ничего… А что тут говорить? Он мне рассказал, что когда он только пришёл в школу, у него на уроках тоже и ноги подкашивались, и коленки дрожали, и зубы стучали, всё точь-в-точь как у меня… – смеялась Лилечка. – Видимо ему донесли, что я плакала в учительской… Наверное, Параша или Гомотетий…

– Ну, скоро я им покажу… – пообещал жене Сергей Петрович. – А обо мне он что говорил?

– Сказал, что «ваш муж, Лилия Феоктистовна, очень красивый мужчина… и учитель хороший»… А ещё он знает, что тебя в школе называют Мояженалилечка, а меня Моймужсергейпетрович… – и Лилечка снова засмеялась.

– А о квартире он с тобой говорил? – наклонившись к самому Лилечкиному уху, спросил Сергей Петрович.

– Нет, о квартире не говорил… Знаешь, мне его так жалко стало… Он мне сказал, что вот только, кажется, в школу пришёл, а, оказывается, и на пенсию уже пора… Прямо как Серафиме Пенсионовне… Так жалко мне его… Он, кажется, алкоголик… А ещё он сказал, что заменить его некем, и вот так мне смешно подмигнул… – и Лилечка показала Сергею Петровичу, как ей подмигнул Зот Филиппович.

– А что это может значить?

– Как что? А то, что Мояженалилечка непременно будет завучем… Обязательно будет…

В тот вечер по дороге домой они купили бутылку шампанского и коробку конфет. Хотели купить любимый ими «Тузик», но «Тузика» не нашли и купили «Белочку». Весь вечер они целовались, влюблено смотрели друг на друга, и каждый весело думал о том, что ему по-настоящему повезло в жизни. Впереди им не мерещилось миражом, а отчётливо виделось их будущее: счастливое, хорошее их будущее. Лилечка уже называла мужа «мой любимый завуч Сергей Петрович», а он в шутку командовал ею. И ещё он с удовольствием прикладывал ухо к животу жены, прислушивался и говорил кому-то:

– Слышишь, твой папа – завуч…

Это был один из счастливейших вечеров в их жизни.

4

Наступило утро: ясное, весёлое, солнечное.

В школе Сергея Петровича и Лилечку первым встретил Гомотетий (хотя уроки ещё не начинались, он был уже весь, с ног до головы, перепачкан мелом).

– Ну, что ж, поздравляю… Поздравляю… – Гомотетий кивнул им, отчего вокруг его головы тут же образовалось целое облачко меловой пыли, и, так и не подняв на Сергея Петровича и Лилечку глаз, пожал им обоим руки. – Поздравляю вас, Сергей Петрович, с назначеньицем…

Казалось, Гомотетий ещё что-то хотел им сказать, он даже скривил для этого свои припудренные мелом губы, но, видимо, тут же позабыв для чего он эти свои губы скривил, сказал только:

– Ну, да… Извините… Извините… – Гомотетий задумчиво заглянул в лица Сергея Петровича и Лилечки, отвернулся от них и побрёл, задевая плечом стену, вглубь залитого утренним солнцем школьного коридора.

Сергей Петрович и Лилечка, не сговариваясь, показали друг другу свои перепачканные мелом ладони, и, смеясь, наперегонки бросились наверх на третий этаж в учительскую, одновременно подбежали к доске приказов и вместе, вслух, прочитали, что новым завучем назначена Лилия Феоктистовна Жилина.

Поначалу они решили, что это просто ошибка, но секретарша директрисы Леночка, удивлённо пожав плечами, сказала, что никакой ошибки нет, что приказ напечатан совершенно правильно. Раскрасневшаяся Лилечка прошептала Сергею Петровичу, что она сейчас же пойдёт к директрисе и откажется от должности завуча или даже напишет заявление и совсем уйдёт из школы. И хотя Сергей Петрович пытался всем своим видом показать Лилечке, что он искренне рад её назначению, говорил, что никакой разницы нет, кто из них займёт это место, про себя к своему стыду он думал, что не может такого быть, чтобы Лилечка, а не он, или хотя бы Гомотетий или Параша, стала завучем.

Когда Лилечка вышла из кабинета директрисы со своим вечным вязанием в руках, Сергей Петрович сразу же догадался по густому румянцу на её щеках, что от должности она не отказалась и заявления не написала.

В тот же день Сергей Петрович сам написал заявление об уходе и, хотя директриса просила его не спешить с решением, не бросать свои классы и доработать до зимних каникул, ушёл из школы.

Всю ночь до самого утра Сергей Петрович не спал и всё думал, правильно ли он поступил, написав своё заявление, и правильно ли поступила Лилечка, согласившись стать завучем. На вопрос же, который он сам себе задавал: почему же не его, не Гомотетия или даже Парашу назначили завучем, а именно Лилечку, он сам же себе и ответил так – с Лилечкой было удобнее и директрисе и Зоту Филипповичу; а вот о том, почему же удобнее было именно с Лилечкой, а не с ним, с Гомотетием или Парашей, он и думать не хотел, потому что, что ж тут думать, когда – удобнее.

Под утро Сергей Петрович окончательно решил, что Лилечка как раз поступила правильно, а вот сам он написал своё заявление по глупости, и первое, что нужно теперь сделать ему самому, так это утром поговорить с Лилечкой, извиниться перед ней, потом пойти в школу, извиниться перед директрисой, забрать у неё своё заявление и жить дальше, радуясь тому, что именно его жену, а не Гомотетия или Парашу, назначили завучем.

Но когда утро наступило, так уж как-то вышло (Сергей Петрович и сам не знал как), что и с Лилечкой он не поговорил, и заявление своё не забрал, а только ещё больше на всех обиделся за свои ночные мысли.

Несмотря на то что Сергея Петровича не раз, и даже не два, просили вернуться в школу и Лилечка и директриса, Сергей Петрович каждый раз отказывался и, так как другого места учителя биологии для него в Н. не нашлось, пошёл работать учителем труда и домоводства в одну из окраинных городских школ.

А всего-то через месяц после назначения Лилечки завучем, неожиданно для Сергея Петровича, им дали двухкомнатную квартиру.

И хотя и переезд, и хлопотливые радости новоселья отвлекли их и снова сблизили, Сергей Петрович про себя всё ещё надеялся, что вот-вот и Зоту Филипповичу станет совершенно ясно, что Лилечка не может справиться с обязанностями завуча, и Зот Филиппович, одумавшись, разжалует её в простую учительницу, а сам ещё будет просить Сергея Петровича вернуться и занять её место.

Но проходил месяц за месяцем, а ничего подобного не случалось. По слухам, доходившим до слуха Сергея Петровича, Лилечка со всеми обязанностями завуча справлялась неожиданно легко и бойко, как бы без труда. Многие даже восхищались мудростью и прозорливостью Зота Филипповича, разглядевшего в молодой учительнице талант завуча, хотя поговаривали и о том, что назначение Лилечки было решено заранее самой директрисой и совершенно без участия Зота Филипповича, на что некоторые улыбались и называли Зота Филипповича Котом Филипповичем.

Вскоре все заметили приятную полноту, а затем и недвусмысленную округлость талии завуча школы № 37 Лилии Феоктистовны Жилиной. Разговоров об этом – и о приятной полноте, и о недвусмысленной округлости – было много, и как потом по топтаным – перетоптанным тропкам добежало до самой Лилечки, а от неё и к Сергею Петровичу, дело дошло даже до того, что учительница истории Параша вместе с учителем математики Гомотетием при всех в учительской подсчитывали времена и сроки, а, подсчитав, сказали вслух то, что у многих и так уже давно вертелось на языке: «Наша скромница Лилечка Феоктистовна преподленько скрыла от директрисы и от самого Зота Филипповича своё интересное положение, а то бы не видать ей места завуча как своих ушей».

Начала нового учебного года с большими надеждами ожидали и Параша, и Гомотетий, и даже сам Сергей Петрович, но когда новый учебный год наступил, завуч Лилия Феоктистовна, как и раньше, всё с тем же своим вечным вязанием в руках, приступила к исполнению своих обязанностей, словно и не жила теперь на свете Верочка Сергеевна Жилина»…