Текст книги "Бегемот"

Автор книги: Владимир Дяченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)

11

Любовь Довостребования пришла в класс Сергея Петровича позже остальных: в конце сентября в 8 «А» появилась новенькая.

Вся школа, словно сговорившись, и за глаза и даже в глаза стала называть её не иначе как Любка-Бегемот, пропустив мимо ушей необычную фамилию новенькой.

Сам же Сергей Петрович, впервые увидев Любовь Довостребования, сразу же вспомнил Снегурочку Любочку, когда-то слеплённую им для Верочки: казалось, что кто-то, шутки ради, нарядил Снегурочку Любочку школьницей и отправил учиться в школу.

Сергей Петрович однажды заметил за собой, что ему хочется спокойно и внимательно разглядеть лицо Любы Довостребования; но стоило ему только поднять на неё свои глаза, он опускал их, не в силах выдержать её взгляд. Почему-то так всегда получалось, что как только он смотрел на Любочку, то и она сразу же смотрела на него, а сам он словно слеп от её глаз, и поэтому всё не мог разглядеть её хорошенько.

Но как-то раз Сергею Петровичу всё-таки пришлось заглянуть в Любины глаза и увидеть, что эти глаза были серыми и какими-то необыкновенно яркими.

А вышло всё так: как-то раз ученицы класса, в котором училась Любовь Довостребования, показывали Сергею Петровичу на уроке домоводства своё домашнее задание – сшитые ими платья.

Когда очередь дошла до Любы, Сергей Петрович взял из её рук её шитье – чёрное длинное платье – и развернул его.

– Любка себе саван пошила… – сказал кто-то в классе.

– Сергей Петрович, а вам чёрное к лицу… – добавил другой голос.

В классе засмеялись.

– Довостребования, это ты сама шила? – Сергей Петрович поднял голову, посмотрел на Любу, но так, чтобы не встретиться с ней глазами.

– Сама, Сергей Петрович, – сказала Люба и, как заметил краем глаза Сергей Петрович, покраснела.

Сергей Петрович ещё раз придирчиво осмотрел и перещупал каждый шов на Любином платье и сказал:

– Золотые у тебя руки, Люба…

В ответ Люба задышала часто и даже как-то зло, словно была чем-то обижена.

– Сергей Петрович, можно я выйду? – попросила Люба.

– Люба, если надо, то, конечно, иди…

Сергей Петрович услышал, что в классе снова засмеялись. Люба, встав из-за парты, подошла к Сергею Петровичу, вырвала из его рук своё платье, и сама неожиданно так быстро заглянула в его глаза, что Сергей Петрович сам не успел отвести своих глаз и вот тут-то и увидел, да ещё и вблизи, Любины серые яркие глаза. Когда Люба, вышла из класса, кто-то ей вслед сказал:

– У-у! Какой у нас Бегемот нежный… Да из её платья можно всему классу платьев нашить… Ещё и вам, Сергей Петрович, на рубашку хватит…

После этого происшествия Сергей Петрович стал замечать, что думает о Любе всё чаще, что чем бы он ни занимался, его мысли по какой-то раньше ему неизвестной, но очень коротенькой тропке тут же пробирались к ней. И заметив это, он заметил и то, что думает о Любе всегда и, быть может, с той самой первой минуты, когда её увидел и сравнил со Снегурочкой Любочкой. И как только он это заметил, он заметил и то, что даже если ему и пытаться не думать о Любе, то из этого всё равно ничего не выйдет, потому что и думать-то ему больше не о чем.

Однажды в учительской, во время большой перемены, зашёл разговор о новенькой, и Сергей Петрович узнал, что Люба успела прославиться на всю школу тем, что на дух не выносила учительской похвалы, тогда как к учительским замечаниям относилась совершенно равнодушно.

– Знаете, Сергей Петрович, – сказала историчка Мария Казимировна. – Я совсем не понимаю эту девочку! И как она только на свете живёт? Она же во всём видит только подвох, даже похвалу воспринимает, как насмешку…

– Я совершенно с вами согласна, Мария Казимировна, это, конечно же, ненормально, – вступила в разговор завуч Полина Митрофановна. – Это совершенно ненормально… Она всегда смотрит на всех, а особенно на Сергея Петровича так, словно хочет убить… Сергей Петрович, вы согласны со мной, что это ненормально?

– Да, да, безусловно… Я с вами полностью согласен… Но вот что я хочу сказать… – Сергей Петрович задумался. – Мне кажется, что тот, кто может по-настоящему ненавидеть, тот может и по-настоящему любить… Может быть и Люба, эта девочка, сможет когда-нибудь полюбить по-настоящему… Мне кажется, Люба будет удивительной женой… Она отдаст любимому человеку, своему мужу, всю себя целиком, она будет верна ему до последней капли крови… Мне даже кажется, что она на самом деле нежный и трогательный человек… Как цветок… Как бутон… Она ещё распустится, вот увидите… – Сергей Петрович замолчал, заметив, что Полина Митрофановна поджала губы и, приподняв бровь, удивлённо смотрит на него поверх очков.

– Ну уж нет, Сергей Петрович, я думаю, будет лучше, если этот ваш бутон всё-таки не распустится окончательно. Куда же ей ещё распускаться? Ей бы, наоборот, собраться нужно, а не распускать свои нервы. Она же не одна на свете живёт. Что же это такое, я вхожу в класс и боюсь на неё посмотреть? Что это такое, по-вашему? А чтобы отдать всю себя целиком, до последней капли крови, своему мужу только для того, чтобы сохранить ему верность, как вы изволили выразиться, Сергей Петрович, – тут Полина Митрофановна как-то особенно презрительно скривила губы, – то его нужно, во-первых, ещё иметь, этого мужа, а, во-вторых, этот муж ещё должен быть достоин не только последней, но хотя бы первой капли крови, которую бы я за него отдала…

Сергею Петрович было совершенно неинтересно, отдаст Полина Митрофановна или не отдаст всю себя целиком, до последней капли своей крови, своему мужу (тем более что и мужа-то у Полины Митрофановны отродясь не было), и он было совсем уж собрался благоразумно стушеваться из учительской, но не удержался и сказал:

– Пройдёт время и она похудеет, девочки в её возрасте часто бывают толстыми…

При этих своих словах Сергей Петрович увидел, как по лицам Марии Казимировны и Полины Митрофановны поползли какие-то особенно язвительные улыбки, словно Сергей Петрович сказал сейчас что-то особенно весёлое. И снова он собрался было стушеваться из учительской, но все-таки договорил:

– Полина Митрофановна, вы просто никогда не заглядывали в ее глаза… У Любы Довостребования совершенно удивительные глаза: серые, яркие, умные… Я таких глаз никогда и ни у кого за всю свою жизнь не видел… Да только за одни эти её глаза в неё можно по уши влюбиться…

При этих своих словах Сергей Петрович увидел, как улыбки Марии Казимировны и Полины Митрофановы совсем расползлись по их лицам, и что они смотрят не на него, а мимо него, на что-то, что находилось за его спиной; Сергей Петрович оглянулся: в дверях учительской стояла Любовь Довостребования в обнимку с целой охапкой настенных карт и смотрела на него своими серыми, яркими, умными глазами. Затем Люба посмотрела на Марию Казимировну и спросила:

– Мария Казимировна, в какой кабинет нести карты, в 8 или 9?

Сказав это, Люба вдруг побледнела, закрыла свои яркие серые глаза и вместе с охапкой карт упала на пол.

Когда Люба пришла в себя, Мария Казимировна и Полина Митрофановна отвели её в школьный медпункт, где, после недолгих расспросов, выяснилось, что Люба, пытаясь похудеть, вот уже три дня ничего не ела, и с ней случился, как сказала школьная медсестра, «самый обычный голодный обморок».

При встречах с Любой Сергей Петрович, как и раньше, старательно избегал её взгляда, но теперь ему казалось, именно казалось, потому что он не смел, как и раньше, открыто заглянуть в её глаза, что теперь в её серых ярких глазах, если бы он смог заглянуть в них, он увидел бы не ненависть, как раньше, а что-то новое, что-то такое, отчего сердце его билось бы то чаще, то замирало бы от страха.

Никто, кроме самого Сергея Петровича, не замечал этих новых глаз Любки-Бегемота. И уж, конечно, никто и представить себе не мог, чем все эти новые Любины глаза вскоре закончатся.

12

На открытие бассейна в спорткомплекс школы-интерната съехались все отцы города Н. и Н-ской области, все спортивные начальники и начальнички, все местные спортивные знаменитости; приехал и сам знаменитый олимпийский чемпион Кувшинников со своей супругой, одетой в длинную, до пят, серебристую шубу.

Первым говорил красивые слова о новом спортивном комплексе и, конечно же, о героине дня – о Лилии Феоктистовне Жилиной – новый начальник городского отдела народного образования Всеволод Всеславович Ласточкин. После него говорил красивые слова и бывший начальник городского отдела народного образования Зот Филиппович Охапкин: в своей речи он, с удовольствием посматривая на виновницу торжества Лилию Феоктистовну, назвал открытие бассейна «нашей олимпиадой», сам бассейн – «нашей олимпийской надеждой», а Лилию Феоктистовну – даже «нашей олимпийской богиней».

После Охапкина выступала и сама «наша олимпийская богиня». Сама же «богиня», как про себя отметил Сергей Петрович, была уже сильно навеселе, и была так возбуждена происходящим, что даже и выступать вышла со своим вечным вязанием в руках, так что Зоту Филипповичу даже пришлось забрать из её рук это её вязание под добродушный хохоток на трибунах бассейна, заполненных учениками и учителями городских школ.

Дождавшись, когда торжественная часть покатилась к своему концу, Сергей Петрович решил, что пора – и взял да и смылся домой. И надо сказать, что смылся он вовремя, потому что неизвестно, чтобы ещё случилось в бассейне, останься он там.

Надо добавить, что смылся Сергей Петрович из бассейна не столько от скуки, сколько оттого, что в бассейне он ежеминутно натыкался глазами на взгляды Любы Довостребования, нарядившейся по случаю праздника в своё огромное чёрное платье; в руках она держала охапку алых роз и была, как показалось Сергею Петровичу, настроена весьма решительно; и вот как раз от этой-то Любиной решительности Сергей Петрович и смылся домой в первую очередь. Но об этом чуть позже.

В этот торжественный день Лилечка вернулась домой неожиданно рано, была неожиданно трезвой и неожиданно для Сергея Петровича и Верочки так бурно разрыдалась на кухне, что напугала и самого Сергея Петровича и Верочку. Пришлось Сергею Петровичу поить Лиличку каплями валерьянки… – рассказчик обречённо вздохнул, но тут же торопливо прибавил: – Будем придерживаться только фактов… И только по порядку… Как выяснил после долгих расспросов Сергей Петрович, случилось всё так: видимо, как раз в ту минуту, когда он уже выходил из спорткомплекса на чистый морозный воздух, а Лилечка заканчивала свою речь, с десятиметровой вышки для прыжков, на которую когда-то поднимался и сам Сергей Петрович, в бассейн то ли прыгнула, то ли упала Любовь Довостребования.

Следом за этим последовала не менее эксцентрическая сцена: сам олимпийский чемпион Кувшинников, скинув с себя пиджак и сорвав галстук, бросился в воду спасать Любу и неожиданно сам стал на глазах у всех тонуть (как потом выяснилось, у него случился сердечный приступ). Спасать Кувшинникова бросился новый начальник городского отдела народного образования Всеволод Всеславович Ласточкин. А затем и ещё много всякого народу бросилось в воду на помощь…

Вскоре и Любу и Кувшинникова вытащили из бассейна: лицо Любы были залито кровью и именно на крови Любы Кувшинников, попытавшись подняться, и поскользнулся, и упал так неудачно, что, ударившись головой о скамейку, разбил себе свою олимпийскую голову.

Ещё Сергей Петрович узнал от Лилечки, что женой Кувшинникова была Мальвина Кузнецова; да-да, та самая Мальвина Кузнецова, с которой Сергей Петрович когда-то танцевал в общежитии. Ещё Сергей Петрович узнал от Лилечки, что Кувшинников приехал на открытие бассейна уже изрядно пьяным, и что Мальвина сама сказала Лилечке о муже: «Эта свинья уже умудрилась где-то назюзюкаться…»; от себя Лилечка прибавила, что когда Кувшинников полез в воду, Мальвина «взяла да и уехала домой» и, может быть, «даже и до сих пор ничего не знает, что случилось с её мужем».

При этих словах Сергей Петрович вспомнил о чёрной сверкающей лаком машине, которая чуть было не сбила его, когда он шёл по скользкой, обледенелой дороге к автобусной остановке.

Сергей Петрович не без любопытства узнал и то, что скорая помощь отвезла и Любу и Кувшинникова в городскую больницу, и то, что на голову Кувшинникова наложили двенадцать швов и то, что Люба пришла в себя, и чувствует себя весьма неплохо.

Когда же Сергей Петрович (он иногда и сам удивлялся своей наивности) спросил Лиличку, отчего же она так расстроена, если и Люба и Кувшинников живы, Лилечка посмотрела на мужа такими выразительными глазами, что сам Сергей Петрович устыдился своего вопроса, ещё не успев сообразить, чего же ему следует стыдиться. Лилечка тут же принялась объяснять Сергею Петровичу, что из-за «этого ЧП» её завтра же непременно снимут с должности, что ей уже даже намекнули на вопиющие нарушения правил техники безопасности, да ещё и на то, что, возможно, это был не несчастный случай, а попытка самоубийства школьницы, а поэтому этого дела так просто не замнут. Лилечка снова разревелась и рассказала ещё и том, что на банкет после соревнований, а соревнования, несмотря ни на что, прошли до конца, и даже удались, не пришли ни главный прокурор города, ни начальник милиции, да и все остальные вскоре улизнули, сославшись на дела…

Сергей Петрович захотел было успокоить Лиличку, сказать, что с должности её не снимут, тем более что Люба не утонула и что с ней всё в порядке, хотел сказать и ещё что-нибудь хорошее, но передумал и пошёл спать.

Всю ночь он пролежал в своём спальном мешке в коридоре, думая о том, что случилось вчера. А вчера с ним случилось вот что: после урока, когда все школьницы уже вышли из класса, а сам Сергей Петрович заполнял классный журнал, Люба Довостребования подошла к нему и сказала:

– Сергей Петрович, я люблю вас!

– Довостребования, я оценил твой юмор… Я даже не побоюсь сказать, твой искромётный юмор… – ответил Сергей Петрович, не поднимая глаз на Любу.

– Вы мне не верите? – удивленно спросила Люба. – Я вас люблю с той самой минуты, когда я вас впервые увидела.

– Люба, не паясничай.

– Я не паясничаю… – упавшим голосом сказала Люба. – Вот увидите, Сергей Петрович, я заслужу вашу любовь!

После этих слов, Люба вдруг неожиданно быстро наклонилась и поцеловала руку Сергея Петровича. Сергей же Петрович так быстро отдёрнул от Любиных губ свою руку, словно его руку целовала не восьмиклассница, а жалила змея, вскочил и крикнул:

– Довостребования, вон из класса!

Сейчас же, ворочаясь в своём спальном мешке, Сергей Петрович и так и эдак рассматривал вчерашнюю сцену и всё думал о том, правильно ли он вчера поступил, и связана ли эта вчерашняя сцена со сценой сегодняшней, случившейся в бассейне. Он всё подыскивал для вчерашней Любы какие-то другие слова, и сейчас ему уже казалось, что если бы Люба ещё раз призналась ему в любви, он бы непременно сказал ей что-нибудь хорошее вместо того, что он сказал вчера.

13

Всё утро Сергей Петрович ждал, что вот-вот и он узнает, что Лилечку сняли с должности; в школе нашлось бы немало людей, кто с удовольствием принёс бы ему эту новость. Но никто эту новость ему не принёс, зато принесли другую: его вызывала к себе в кабинет директриса Анжелика Александровна.

Анжелика Александровна предложила Сергею Петровичу чаю, спросила, что он сам думает о том, что вчера случилось с Любой.

– Анжелика Александровна, – сказал Сергей Петрович, – я, конечно, виноват, но вчера у меня в бассейне так разболелась голова, что мне пришлось уйти немного раньше… И поэтому я, собственно, ничего и не знаю, что вчера случилось… Говорят, что Люба упала в бассейн… Это всё, что я знаю… Но, наверное, вы об этом и без меня знаете…

– Знаю, – сказала Анжелика Александровна. – Я знаю… Но я бы хотела узнать и ваше мнение… И чтобы это не было для вас секретом, я хочу, чтобы и вы знали, что я уже со многими об этом говорила… Ведь вы же понимаете, когда в школе такое происходит…

– Что происходит? – спросил Сергей Петрович.

– Вот и я хочу узнать, что… – улыбнулась Анжелика Александровна. – Сергей Петрович, вы не обижайтесь, но я хотела бы задать вам несколько вопросов… Может быть, даже несколько щекотливых вопросов…

– Пожалуйста, задавайте, Анжелика Александровна, – ответил Сергей Петрович.

– Сергей Петрович, скажите мне… я хочу быть откровенной с вами… скажите… между вами и Любой Довостребования не было каких-либо особых отношений? Ну… Вы меня понимаете?

– Нет, я вас не понимаю, – Сергей Петрович улыбнулся. – О каких это таких особых отношениях, Анжелика Александровна, вы говорите?

– Сергей Петрович, не обижайтесь… – улыбнулась ему в ответ Анжелика Александровна и вдруг покраснела. – Сергей Петрович, вы высокий, красивый мужчина, у вас есть жена, умная красивая женщина… А Люба, ну, как бы это сказать, Люба… Ну, вы сами понимаете, Сергей Петрович, что я хочу сказать… Мне, конечно, трудно представить, чтобы с вашей стороны были по отношению к Любе предприняты, так сказать, ну… Тем более что Люба ваша ученица… Тем более что и я вас давно уже знаю… Вы не подумайте, Сергей Петрович, я сама бы до такого никогда не додумалась… Но я знаю, что однажды в учительской вы сказали о Любе такие странные слова. Вы сказали, что у неё красивые серые глаза… Что в неё можно влюбиться только за эти её серые глаза… И что всё это вы сказали в присутствии самой Любы… Это правда?

– Анжелика Александровна, я могу даже сказать вам, кто вам это сказал – улыбнулся Сергей Петрович. – Это Полина Митрофановна и Мария Казимировна… И я не вижу в своих словах ничего странного.

– Сергей Петрович, сейчас не имеет значения, кто именно это мне сказал… И ещё мне сказали, что вы говорили что-то о последней капле крови, которую Люба должна будет отдать своему любимому человеку, за то, что он на ней женится. И то, что вы говорили об этой последней капле крови при Любе… Это тоже правда? И что сразу после этих ваших слов она потеряла сознание и упала на пол прямо в учительской? Это всё правда?

– Да, Анжелика Александровна, это всё правда… – рассмеялся Сергей Петрович. – Всё от первого до последнего слова правда… В своё оправдание я могу сказать только одно: я не знал, что в учительской за моей спиной стояла Люба, а вот Полина Митрофановна и Мария Казимировна знали об этом, но меня не остановили. А обморок Любы, насколько я знаю, случился не от моих слов, а от голода. Вы можете об этом спросить у нашей медсестры.

– А зачем вы всё это говорили в учительской, Сергей Петрович?

– Анжелика Александровна… Я это говорил, потому что хотел защитить Любу и ещё потому, что хотел досадить Полине Митрофановне и Марии Казимировне.

– А что же они такое вам сделали, что вы им решили досадить, Сергей Петрович?

– Они говорили, что Люба не совсем нормальна. Они почему-то решили, что замкнутость Любы – это ненормальность. А поэтому я и сказал, что у Любы очень красивые серые глаза. Вы меня понимаете? Я им сказал, что в её возрасте девочки часто бывают толстыми, а потом с годами меняются. И ещё я сказал им, что у неё обязательно будет семья, муж и дети, и что она ещё будет счастлива…

– А вы сами как думаете, Сергей Петрович, эти ваши слова Люба могла как-то так истолковать, что это подтолкнуло её на прыжок с вышки?

– Анжелика Александровна, я не совсем вас понимаю…

– Я хочу сказать, что вы своими словами дали ей надежду, а потом эту надежду у неё отобрали… Вы понимаете меня, Сергей Петрович?

– Я, Анжелика Александровна, Любе ничего не давал и ничего у неё не отнимал. А почему вы тогда не спрашиваете меня, не подавал ли я надежду Кувшинникову? И не отобрал ли я её у него назад? Ведь он, кажется, разбил себе в бассейне голову… Может, это он из-за каких-то моих слов её разбил?

– Не паясничайте, Сергей Петрович! Всё совсем не так весело, как вам кажется… Скажите мне… Вы часто оставались с Любой наедине? – как-то сильно покраснев и как-то странно улыбаясь, и глядя куда-то в сторону, спросила Анжелика Александровна.

Разговор, как показалось Сергею Петровичу, пошёл совсем бестолковый: Анжелика Александровна, заходя с разных сторон, по многу раз спрашивала его об одном и том же, а он по многу раз на её вопросы отвечал одно и то же, не понимая, зачем она его об этом спрашивает. Сергей Петрович говорил, что он ни разу в своей жизни не оставался один на один с Любой ни в школе, ни за пределами школы, а поэтому и не мог с ней ни о чём говорить с глазу на глаз, а поэтому и не было между ними совершенно никаких, ни школьных, ни внешкольных, ни классных, ни внеклассных, ни ещё каких-либо внеурочных особых отношений, и ни особых отношений тоже не было, а сам всё вспоминал о том, как Люба признавалась ему в любви и о том, как он сам мечтал, бросив и жену свою Лиличку и доченьку Верочку, жениться на Любе и зажить с ней новой спокойной и счастливой жизнью.

– Если вы мне не верите, то можете расспросить учителей и школьников, и я уверен, что они скажут вам то же, что и я, – сказал Сергей Петрович, – что они не видели нас с Любой вместе ни за пределами школы, ни в самой школе, что один на один я с ней никогда не оставался… Почему, в конце концов, вы меня об этом спрашиваете, спросите лучше у самой Любы?

– Так вы думаете, Сергей Петрович, – спросила Анжелика Александровна, – что это не было попыткой самоубийства?

– Ну, откуда же я знаю…

– А вот мама Любы, Сергей Петрович, Светлана Николаевна, сегодня утром она приходила ко мне… И она сказала, что Люба была в вас влюблена. Вы знали об этом?

– Нет, не знал. Видимо, Люба это хорошо скрывала. Вы можете и у Полины Митрофановны и у Марии Казимировны спросить, они вам скажут, что Люба смотрела на меня, как на всех – с ненавистью, как на врага.

– А вот мама Любы говорит, что её дочь влюбилась в вас, Сергей Петрович, в первый же день, когда пришла в нашу школу. И ещё её мама говорит, что Люба ей много о вас рассказывала, что Люба даже фотографию вашу повесила над своей кроватью.

– Я об этом ничего не знаю. Я ей свою фотографию не дарил, Анжелика Александровна.

– А о том, что Люба вам призналась в своих чувствах, вы тоже, Сергей Петрович, ничего не знаете?

– Нет, не знаю…

– А о том, что в ответ на её признание вы ей сказали: «Люба, выйди вон из класса», вы тоже ничего знаете?

– Нет, не знаю…

– Сергей Петрович… Ну, зачем же вы так… В конце концов, если вы не знали, как вам из этой ситуации выпутаться, пришли бы ко мне, мы бы с вами вдвоём подумали, посоветовались… Зачем же вы так ответили девочке? Вы же учитель… А мама Любы сказала, что Люба после своего объяснения с вами, проплакала всю ночь…

– Анжелика Александровна… – Сергей Петрович поднялся. – Если я буду к вам бегать с каждой запиской, в которой мне объясняются в любви мои ученицы и советоваться, то что же я тогда за учитель? Да и вам тогда некогда будет работать…

– Ах, вот даже как?

– Ну, вы же сами сказали, что я высокий, красивый мужчина… И что вам, как женщине, многое понятно…

– Сергей Петрович, не ловите меня на слове. Я такого не говорила… Неужели вы не понимаете, что произошло? И что могло бы произойти, если бы, не дай бог, Люба покалечила себя или погибла? Вы знаете, как это называется? У меня, Сергей Петрович, мама была судьёй и там, у них, у юристов, это называется «доведением до самоубийства»… Вы не имели права Любе так отвечать. Вы должны были найти другие слова. Вы должны были предвидеть, чем это могло закончиться…

– Анжелика Александровна, я не знаю, с чего это вы вдруг так раскуролесились, но я в словах Любы услышал только насмешку над собой. И если вы её получше расспросите, то вы ещё узнаете и о том, что я ей сказал не только «пошла вон», но и чтобы она не паясничала. А вы, я вам скажу, Анжелика Александровна, вы всё-таки не следователь, и не судья, а пока ещё только директор школы и могли бы не тянуть всю эту канитель, а сказать мне прямо о том, что вам известно…

– А почему, Сергей Петрович, вы в таком тоне со мной разговариваете?

– А как ещё я могу с вами разговаривать? Почему тогда вам в голову не приходит, что, быть может, сейчас вы меня самого тоже доводите до самоубийства? Почему вам не приходит в голову, что и Люба меня могла довести до самоубийства своим признанием в любви? А что если бы не она, а я прыгнул с вышки в бассейн? Что бы вы тогда сказали? Вы бы сказали, что я просто идиот! А я бы говорил вам: нет, Анжелика Александровна, я не идиот, это Люба во всём виновата, это она мне призналась в любви, а я расплакался и прыгнул с вышки вниз. А если бы я покалечился или убился, вы бы Любу тоже обвинили в том, что она меня довела до самоубийства? – кричал Сергей Петрович. – Вот вы же, Анжелика Александровна, вы же не выпрыгнули из окна своего директорского кабинета, когда я вам вернул ваши ключи. А почему? И ещё я вам скажу, Анжелика Александровна, что у Любы действительно такие красивые глаза, что только в одни эти её глаза можно влюбиться. И я действительно думаю, что Люба будет счастлива… Потому что Люба умеет любить, а вот вы… вы, Анжелика Александровна…

– Сергей Петрович, подите вон… – вдруг сказала Анжелика Александровна.

– Анжелика Александровна, вы – дура! – сказал Сергей Петрович и, громко хлопнув дверью, вышел из кабинета.

Уже выходя из директорского кабинета, Сергей Петрович, пожалел, что сказал Анжелике Александре «дура» и даже хотел вернуться, чтобы извиниться, но не вернулся.

А вечером, когда Лилечка пришла домой, Сергей Петрович узнал, что никто её не уволил, но что недоброжелатели снова заговорили о том, что Лилечка чья-то племянница, только теперь уже ссылались не на Зота Филипповича, а говорили, поднимая палец к небу: «Берите выше»… Всё это Лилечка узнала из «совершенно надёжных источников», из которых она узнала и о том, что «жирная дура» восьмиклассница Любовь Довостребования призналась в любви Сергею Петровичу и что все несчастья самой Лилечки, как оказалось, имеют источник в её собственном муже. А когда Лилечка спросила Сергея Петровича о «каких-то внешкольных отношениях» между ним и Любой Довостребования, припомнила ему о «последней капле крови» и разрыдалась, он обозвал жену дурой, о чём тут же пожалел, и, хлопнув дверью, отправился гулять по морозным осенним улицам под лёгким весёлым снежком.

Ноги сами привели его в городскую больницу, в которой находилась Люба, он пошатался под больничными окнами, а когда замёрз, пошёл ночевать в школьную мастерскую; в мастерской было так холодно, что Сергей Петрович так и не смог уснуть и уже без всяких мыслей в голове проворочался с боку на бок на своём верстаке до самого утра. А утром от школьников он узнал, что на улице стоит настоящая зима – ночью температура опустилась до минус двадцати.