Текст книги "Бегемот"

Автор книги: Владимир Дяченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)

8

Сергей Петрович, конечно же, понимал, он даже улыбнулся самому себе, так он хорошо это понимал, что жизнь людей похожа одна на другую, словно буквы в книгах. Но сейчас ему очень уж хотелось, чтобы его жизнь была чем-то необычным, или пусть хотя бы и буквой, но в каком-то очень хорошем, печальном и светлом слове. Чтобы тот, кто услышал это слово, именно кто-то, из тех, других, а не он сам, до слёз задумался бы о горькой и печальной судьбе Сергея Петровича Жилина.

Сергею Петровичу сейчас хотелось, чтобы ему про него рассказывали так, чтобы от этого рассказа в его груди было светло и от этого света в груди хотелось бы плакать, чтобы сердце куда-то спешило и рвалось, как собака с поводка.

А получалось всё как-то не так: совсем просто и неинтересно, словно тот, про кого рассказывали, жил какой-то бестолковой, глупой и ненужной жизнью, и был слишком таким же, как все; хотя он не был таким же, как все, потому что он был он, а все были другие.

И только сам Сергей Петрович Жилин захотел погрустить о своей жизни, только он стал чувствовать в своей груди этот печальный свет, только к глазам его подступили эти первые, тёплые, согретые жалостью и любовью к самому себе слёзы, как рассказчик, словно он только и ждал того, что Сергей Петрович захочет продолжения, тут же заговорил:

«Сергей Петрович шёл среди высоких, красных стволами сосен по новенькому блестящему асфальту, ведущему к Лилечкиной школе, и вспоминал, и даже с удовольствием вспоминал зимние милые подробности: как в позапрошлом феврале, когда он впервые попал сюда, он сбивал лопатой со ступенек лёд, таскал уголь, топил печь, как чинил чайник, как заваривал чёрный душистый чай, как он утешал Лиличку, и какой она тогда казалась ему беззащитной в своём пуховом платке, в телогрейке и валенках.

Сергей Петрович от избытка сил иногда даже принимался бежать вприпрыжку, что-то насвистывал себе под нос, несколько раз запустил придорожной шишкой в слишком уж любопытную белку, которая преследовала его от самой автобусной остановки и даже, совсем развеселившись, во весь голос пропел сначала тенором:

Как соловей о розе поет ночном саду,

Вам говорил я в прозе, на песню перейду…

А потом и басом:

На воздушном океане без руля и без ветрил

Тихо плавают в тумане хоры стройные светил…

Причиной же такого весёлого настроения Сергея Петровича было то, что учитель биологии Александр Иванович Сорокин (он работал с Сергеем Петровичем в одной школе), попросил его замолвить за него словечко перед Лиличкой о месте учителя биологии в её школе-интернате.

Если бы Александр Иванович Сорокин перешёл в Лилечкину школу, сам Сергей Петрович занял бы освободившееся место учителя биологии в своей школе, и больше не прозябал там в учителях труда и домоводства. Именно поэтому Сергей Петрович так охотно и взялся за это протежирование.

Когда Лилечка в ответ на его просьбу ответила ему: «Я подумаю…», Сергей Петрович тут же представил себе себя на месте Лилечки и представил, как бы он сам просто и без всякой дипломатии ответил ей: «Да, Лиля, конечно же, возьму, пусть приходит…» И тут же Сергей Петрович сам пришёл к той мысли, что более правильно поступила сама Лилечка, а не он, если бы он оказался на её месте. «Может быть, именно поэтому она и директор, что умеет так серьёзно и умно сказать: «Я подумаю…», а я просто учитель труда и домоводства», – подумал Сергей Петрович и снова запустил в любопытную белку шишкой.

Ещё издали Сергей Петрович увидел Лилечку – она стояла возле клумбы с розами, прямо перед входом в центральный школьный корпус, сверкающий свежевымытыми окнами.

Рядом с Лилечкой стоял высокий мужчина: его Сергей Петрович узнал сразу: это был знаменитый спортсмен-олимпиец, сам Кувшинников. Сергей Петрович удивился тому, что знаменитый Кувшинников в жизни оказался не так уж и высок ростом и не так уж и широк в плечах– во всяком случае, сам Сергей Петрович и ростом был не ниже, и в плечах не уже.

Рядом с Кувшинниковым стоял Зот Филиппович и Сергей Петрович с удовольствием отметил, что Зот Филиппович был ростом с Лиличку – его голова едва доставала плеча Кувшинникова.

Остальную компанию Сергей Петрович не знал: это были мужчины особой чиновничьей породы с бледными рыхлыми лицами, такими бледными и такими рыхлыми, что вполне могли бы соперничать и в бледности, и в рыхлости с бледностью и рыхлостью разваренного кочана цветной капусты.

Сама Лилечка была одета в красное шелковое платье, в руках она держала своё вечное вязание – Сергей Петрович даже улыбнулся от удовольствия видеть свою жену и подумал: «Ну что она за ребёнок, сколько раз говорил ей, что нехорошо со спицами в руках с людьми разговаривать, ты же всё-таки директор школы…».

Сергей Петрович уже было совсем подошёл к жене, но, заметив настойчивые знаки, которые Лилечка подавала ему незаметно для остальных, остановился.

Теперь он стоял поодаль, ожидая, что Лилечка сама его позовёт и даже, может быть, познакомит с Кувшинниковым или что Зот Филиппович захочет поговорить с ним. Пока Сергей Петрович ждал, сама Лилечка о чём-то, весело смеясь, говорила с мужчинами, а потом села в машину вместе с Зотом Филипповичем и Кувшинниковым и уехала, даже не глянув в сторону мужа.

Раздался школьный звонок – и вскоре вокруг Сергея Петровича загалдела весёлая нарядная толпа школьников.

Сергей Петрович, хоть он и сам себе не смог бы объяснить, что было нехорошего в случившемся, знал, что случилось что-то нехорошее, и это что-то нехорошее как бы перечеркнуло что-то в его жизни. В нём вновь зашевелились прежние недобрые чувства к жене, и хоть он уверял себя, и, кажется, даже искренне уверял, что он рад успехам жены, но всё равно отчего-то было тошно, словно он по какому-то необъяснимому побуждению, добровольно, живьём съел какую-то гадость, ну, таракана, например, или крысу, а мучился оттого, что сам теперь не понимал, для чего он это сделал; противно было не столько оттого, что он съел такую гадость, сколько оттого, что он съел эту гадость без принуждения и даже охотно съел.

А вечером случился между Сергеем Петровичем и Лилечкой словно бы уже и «совсем пустяк», о котором можно было бы и не вспоминать, если бы он не был той последней каплей, которая переполнила чашу…»

Тут рассказчик, которого с увлечением слушал Сергей Петрович, запнулся и, видимо, стал думать, что же за чашу переполнила эта последняя капля. И пока рассказчик об этом думал, задумался об этом и сам Сергей Петрович: «Чашу терпения? Или, может быть, чашу нетерпения? Или чашу зависти? Или чашу несбывшихся надежд? Или чашу разочарования в себе?» Сам Сергей Петрович совсем запутался и теперь ждал, что же скажет сейчас рассказчик. Но и тот тоже молчал… Так они и молчали вместе, пока рассказчик, наконец, не вздохнул и не продолжил свой рассказ:

«И тут произошло то, что могло бы и совсем не произойти. Сергей Петрович, хотя он уже и понимал, а ещё более чувствовал, что не надо напоминать сегодня жене о просьбе своего коллеги Александра Ивановича Сорокина, всё же напомнил. И узнал, что Лилечка уже пообещала взять на работу учителем биологии другого.

Тут-то и вышла не совсем красивая семейная сцена. На все упрёки Сергея Петровича Лилечка отвечала, что поступить по-другому она не могла, что этот новый учитель – Иван Иванович Балакин, которого она и в глаза ещё не видела, – племянник самого Зота Филипповича, и что её просил об этом своём племяннике сам Зот Филиппович. Говорила, что «не всегда она всё может упомнить», и что ей «сейчас не до таких мелочей», что у неё «есть дела и поважнее», как бы намекая, что если бы сам Сергей Петрович был так же занят, как и она, то и он бы не придал «этому пустяку» никакого значения.

К концу разговора Сергей Петрович всё чаще стал ловить себя на мысли, что смотрит на жену словно не своими, а чьими-то чужими, равнодушными, посторонними глазами; ему иногда даже приходилось напоминать себе, что вот эта женщина, Лилечка, его жена.

9

Теперь Сергею Петровичу в каждой улыбке жены, в каждом её слове виделось её желание оскорбить его и унизить. По ночам Сергей Петрович полюбил думать о том, что именно благодаря ему Лилечка сумела «сделать карьеру». Эту мысль он трогал как больной зуб, до сладкой боли расшатывал её из стороны в сторону. Он совсем заболел этой мыслью, она воспаляла и раздражала остальные мысли в его голове, и ему уже даже казалось, что и в том, что он сам работал учителем труда, была виновата Лилечка, что это она предала его. Хотя в чём именно заключалось это предательство, не совсем понятно было даже и самому Сергею Петровичу.

В конце концов эти мысли заставили Сергея Петровича отречься от супружеского ложа, и отправили «опального мужа», как называла его Лилечка, в добровольное изгнание в прихожую, в тёплый и удобный пуховой спальный мешок. Со временем Сергей Петрович стал находить в своём новом положении «оскорблённого и униженного» даже приятное, казался самому себе даже мучеником за правду, смиренно сносящим удары мачехи-судьбы.

Однажды ночью Сергей Петрович проснулся с какой-то особенно ясной головой; он часто в последнее время просыпался среди ночи и уже не мог уснуть до утра. Вот и на этот раз, когда Сергей Петрович понял, что ему уже не уснуть, он принялся глядеть в потолок, думать о Лилечке, смотреть на неё чужими посторонними глазами. Но вскоре ему это надоело, потому что ничего нового Сергей Петрович придумать не мог, а на Лиличку он уже до того насмотрелся чужими глазами, что ничего нового он тоже уже не надеялся в ней разглядеть.

И тогда Сергею Петровичу захотелось посмотреть чужими глазами на самого себя, на свою жизнь, на свои мысли. Он посмотрел на себя глазами Лилечки, и вдруг понял, как ей было стыдно и больно, когда он, вместо того, чтобы порадоваться вместе с ней её назначению завучем, написал заявление об уходе, словно это её назначение было для него чем-то обидным. Сергей Петрович увидел, что в новой школе он так и не прижился, что коллеги-учителя с ним, всегда держащимся особняком, обращались с прохладцей и даже свысока, потому что думали, что и сам он относится к ним с пренебрежением и тоже свысока. Теперь он ясно видел, что и в том, что он сейчас работает учителем труда, и в том, что он спит не на супружеском ложе, а в спальном мешке в коридоре, виноват не кто-нибудь, а он сам.

Теперь он совершенно новыми глазами смотрел на своих учениц, на то, что они на уроках подсовывали ему записки с объяснениями в любви. И видел то, что видели эти девочки, когда смотрели на него: он видел, что многое из того, что он представлял себе насмешкой, было просто первым, хорошим, искренним девичьим чувством. Теперь ему казалось и странным, и смешным, что раньше, ещё минуту назад, он казался себе почти стариком и думал, что все его неудачи и удачи Лилечки так обезобразили его лицо, что всем вокруг это уродство видно…

Сергей Петрович был так окрылён и воодушевлён увиденным, что додумался даже до мысли, что «отныне всё в его жизни будет зависеть только от него самого и теперь у него начнётся совершенно иная жизнь». Что подтолкнуло Сергея Петровича к таким мыслям, сказать сложно, хотя справедливости ради надо заметить, что и не только Сергею Петровичу, но и многим людям, хотя бы и раз в жизни, а такие мысли являются бессонными ночами.

Уснуть Сергей Петрович уже не мог: он встал, приготовил завтрак для Лилечки и Верочки, потом приготовил обед и даже собрался испечь пирог с луком и яйцами, как наступило утро. Его совсем не расстроило даже и то, что Лилечка проспала, а поэтому увела Верочку в детский сад, так и не позавтракав. Не расстроило его и то, что она, в ответ на его улыбку, пробурчала:

– Что это ты с утра такой весёлый? И что тебе не спится? Всю ночь шатался по квартире, как домовой, спать не давал…

Этим утром в школу Сергей Петрович пришёл раньше обычного, весёлый и лёгкий душой, и видел в лицах встречных коллег, что и они рады ему. Войдя в учительскую, он услышал, как завуч Полина Митрофановна, преподававшая в старших классах физику, сказала Савелию Андреевичу, учителю английского языка:

– Вы же понимаете, Савелий Андреевич, что если бы не наш Кот Филиппыч, никогда ей не стать директором школы… Вы же сами знаете, что наш Кот Филиппыч не за красивые глаза её директором назначил…

– Нет, Полина Митрофановна, именно за красивые глаза… – засмеялся в ответ Савелий Андреевич. – Именно за красивые глаза…

– Уж кто-кто, а я нашего Кота Филипповича хорошо знаю… – сказала Полина Митрофановна и осеклась, увидев глаза Сергея Петровича.

Но он и так уже всё понял, недаром так ясна сегодня была его голова.

Теперь он иначе смотрел на назначения Лилечки и завучем, и директором, и на какое-то особое покровительственное отношение к ней Зота Филипповича на протяжении всех этих лет он тоже смотрел иначе: на всё это теперь Сергей Петрович смотрел по-другому. Он вспоминал все чёрточки в прошлом и если чему и удивлялся, так это тому, что он раньше не видел того, что, как теперь, он понимал, никто и не пытался от него тогда скрыть.

Он вспомнил, с какой улыбкой Зот Филиппович попросил его пригласить к нему в директорский кабинет Лиличку, с каким раскрасневшимся и смущённым лицом вышла тогда Лилечка из кабинета, как она бросилась ему на шею, словно только для того, чтобы он не разглядел её глаз; он вспоминал её слова о том, что «уже всё решено» и как она тогда говорила ему эти слова: «Мояженалилечка непременно станет и завучем, и директором…». Теперь ему в этих словах слышался даже слишком ясный и простой смысл, но не тот, что он слышал раньше, а другой.

Всё теперь было так, словно Сергею Петровичу показывали один и тот же фокус, а он всё пытался разгадать тайну этого фокуса. И сам фокус казался ему загадочным, и фокусник тоже казался недоступным и загадочным; но когда Сергей Петрович вдруг разгадал этот фокус, то и фокус оказался копеечным и сам фокусник оказался самым зауряднейшим человеком. Теперь в том, что он видел раньше, уже никак нельзя было, даже стараясь, увидеть фокус, до того всё было шито белыми нитками.

Теперь Сергей Петрович с удивлением и улыбкой смотрел на самого себя, на того самого себя, кто ещё вчера совершенно серьёзно, не понимая причин столь быстрого возвышения по службе жены, отыскивал ответ на мучивший его вопрос, объясняя его для себя и так и эдак.

Сергей Петрович теперь был уверен в том, что все вокруг знают о Зоте Филипповиче и Лилечке; поэтому он каждый раз вздрагивал, когда при нём Зота Филипповича называли Котом Филипповичем, и тут же всматривался в лица окружающих и разыскивал в них спрятанные от него улыбки.

А вокруг, казалось, только и говорили о том, что в Лилечкиной школе вот-вот будет открыт современный спортивный комплекс с бассейном, что именно благодаря титаническим усилиям самого Зота Филипповича действительно чудесным образом появились деньги на строительство этого спорткомплекса.

Поговаривали даже, что «может быть, после того как сам Зот Филиппович уйдёт на пенсию, то на его место придёт… Лилия Феоктистовна… только это только между нами…» Высказывалась иногда и такая, даже несколько эксцентрическая мысль, что Лилия Феоктистовна, дескать, «была директором от Бога», что она, дескать, даже «родилась не как все, от мамки в роддоме, а родилась каким-то чудесным образом прямо в директорском кабинете и сразу же директором школы».

Когда при Сергее Петровиче велись подобные разговоры, он слышал, как в нём, скрипя, сжимается какая-то унылая, печальная пружина; пружина эта скрипела о том, что никогда бы не стала Лилечка ни завучем, ни тем более, директором, если бы не её «дружеские отношения» с Зотом Филипповичем.

10

С того дня, когда Сергей Петрович невольно подслушал в учительской разговор Полины Митрофановны и Савелия Андреевича, незаметно пробежал целый год.

Для Лилечки этот год выдался полным трудов – налаживалась жизнь новой школы, собирался новый коллектив учителей; завершение спорткомплекса шло к концу, да так торопливо шло, что уже была даже назначена и дата торжественного его открытия.

Жизнь же Сергея Петровича в этот год как-то так съёжилась, что, кажется, и говорить-то о том, что произошло за этот год в его жизни и нечего, разве только то, что Верочка стала первоклассницей…

Если сравнить жизнь человека с дорогой, а самого человека с бродягой, волочащимся по этой дороге, то вполне можно было бы сказать, что Сергей Петрович в этот год своей жизни обречённо упал в дорожную пыль и даже, кажется, не собирался из неё подниматься. Заметив эту слабость своего питомца, не вовремя и безвольно упавшего на дороге своей жизни и безжизненно лежащего на ней, судьба Сергея Петровича, видимо, желая оказать ему услугу ободрения, перевернула его на спину, заглянула в его потухшие глаза и с каким-то даже наслаждением саданула ему в нос кулаком, да так, что из его носа тут же хлынула кровь…

Так или почти так мог бы рассказать о себе и сам Сергей Петрович, если бы взялся рассказывать о том, как он однажды, подняв глаза на класс, увидел перед собой сидящую за последней партой ученицу восьмого класса Любовь Довостребования…»

Сергей Петрович торопливо прикусил себе язык, да так, что и рассказчик, поморщившись от боли, умолк: об ученице восьмого класса Любови Довостребования Сергей Петрович сейчас слушать не хотел.

Видимо, укушенный язык так болел во рту рассказчика, что тот, в отместку за свой язык, отпрыгнул в своём рассказе на год назад и вдруг принялся наворачивать о жизни Сергея Петровича такие подробности, без которых, как казалось самому Сергею Петровичу, вполне можно было бы и дальше прожить:

«Так вот: с того самого дня, когда Сергей Петрович невольно подслушал в учительской разговор Полины Митрофановны и Савелия Андреевича, прошёл целый год. Жизнь Сергея Петровича как-то так съёжилась, что, собственно, и говорить-то о том, что произошло за этот год в его жизни нечего, разве только то, о чём сказано ещё не было: после услышанного им в учительской разговора, Сергей Петрович принялся следить за своей женой Лиличкой, стремясь отыскать в её жизни такие какие-то улики, которые бы подтвердили его догадки о том, что жена его Лилечка всей своей стремительной карьерой была обязана именно начальнику городского отдела народного образования Зоту Филипповичу Охапкину…

Но вышло так, что никаких «таких каких-то улик» он выявить не смог, а вот Лилечка-то как раз и выявила, что Сергей Петрович за ней следит, вследствие чего он и был вынужден стремительно перебраться вместе со своим спальным мешком из привычного и обжитого им коридора в школьную мастерскую: так что почти целый год Сергей Петрович проспал на столярном верстаке, а вовсе не в коридоре своей квартиры; а домой, проведать Верочку, наведывался изредка и только в отсутствие Лилечки.

И кто знает, сколько бы ещё ночей довелось провести Сергею Петровичу в школьной мастерской, если бы однажды утром, задолго до начала уроков, когда Сергей Петрович, едва проснувшись, разминал свои затёкшие за ночь на школьном верстаке члены, в мастерскую без стука не вошла директор школы Анжелика Александровна.

Сергей Петрович стоял перед ней растрёпанный, босоногий, в своём синем учительском халате, едва прикрывающем его нагое тело, – Анжелика Александровна даже покраснела до корней волос и так больше и не подняла на Сергея Петровича своих милых зелёных глаз до конца разговора, а только то и делала, что разглядывала то носки своих сверкающих лаковых туфелек.

Надо сказать, что сама Анжелика Александровна была человеком образцовой аккуратности (без излишней чопорности и сухости), а потому и сегодня утром по дороге в школу (надо сказать и об этом) Анжелика Александровна, как должное, поймала на себе взгляды нескольких встречных мужчин, выбравших именно её из множества окружающих любого мужчину предметов, как нечто такое, что заслуживало их особенное внимание. Да, Анжелика Александровна ценила мужские взгляды и даже, так сказать, собрала из них прелюбопытнейшую коллекцию, но о жизни Анжелики Александровны и о ее коллекции позже, а, скорее всего, – никогда…

– Сергей Петрович… – наконец сказала Анжелика Александровна, глядя на свои туфли. – Вы же не ребёнок… Вы сами всё должны понимать… Я догадываюсь, что у вас не складывается семейная жизнь, но, Сергей Петрович, ведь от этого же не должны страдать дети, мы ведь с вами всё-таки работаем в школе… У многих наших учителей не складывается семейная жизнь, но ведь из этого не следует, что мы все должны жить в школьной мастерской и спать на верстаке… – тут взгляд Анжелики Александровны направился к верстаку, на котором блином лежал спальный мешок Сергей Петровича. – Вы только представьте себе, что вышло бы, если бы я тоже ночевала в своём кабинете, и все учителя тоже ночевали бы в своих классах… Это была бы уже не школа, это была бы ночлежка какая-то… У меня, Сергей Петрович, тоже не складывается семейная жизнь, но я ведь держусь… Хотя мне, может быть, тоже хотелось бы иногда заночевать вот здесь, в этой мастерской, прямо на этом верстаке…

Сергей Петрович посмотрел на Анжелику Александровну с любопытством.

– Мне всегда казалось, Сергей Петрович, что ваша жена – Лилия Феоктистовна – чудесная женщина… – продолжала говорить Анжелика Александровна, всё так же разглядывая свои туфли. – Мне всегда казалось, что если бы у меня была семья, то я бы всё сделала для того, чтобы сохранить её… Я, конечно же, понимаю, что семейная жизнь – это, прежде всего, борьба с самой собой, это способность женщины подчинить свои интересы интересам мужчины… Вы знаете, Сергей Петрович, я трижды собиралась выходить замуж… Я и раньше слышала, что мужчина после свадьбы, это совсем не тот мужчина, который был до свадьбы… Но я думала, что это просто бабьи сплетни… И что у меня всё будет по-другому… У меня всё и вышло по-другому: те, за кого я собиралась выйти замуж, так сказать, мои женихи, они уже до свадьбы начинали себя вести так, будто я уже была их женой… Вы меня понимаете?

Сергей Петрович хотел было сказать Анжелике Александровне, что, да, конечно, что он всё понимает, но передумал и промолчал.

– Сергей Петрович, я могу вам помочь… – Анжелика Александровна внезапно покраснела вторично, хотя была красна лицом и до этого. – Ну, хотя бы на первых порах… Я живу в трёхкомнатной квартире… Одна… Если вы хотите… Если вы согласны… вы могли бы пожить у меня… Только, конечно, так, чтобы об этом никто не узнал… В маминой комнате будете жить… Там и диванчик есть и стол письменный… У меня мама год назад умерла… Поживёте, пока не надумаете вернуться к Лилии Феоктистовне…

Анжелика Александровна замолчала. Молчал и Сергей Петрович.

– Скажите, Сергей Петрович, скажите, я ещё могу понравиться мужчине? – вдруг спросила Анжелика Александровна и вдруг покраснела так густо, что Сергей Петрович даже испугался за её здоровье; но он так ничего ей и не ответил, хотя хорошо понимал, что молчать, когда женщина задаёт мужчине такой вопрос, нельзя ни в коем случае.

– Даже и не знаю, что мне с вами делать… – Анжелика Александровна улыбнулась. – Хоть бери да и вызывай в школу Лилию Феоктистовну…

Они снова помолчали.

– Вот… – Анжелика Александровна достала из сумочки два ключа. – Возьмите… Этот ключ от верхнего замка, а вот этот от нижнего… Запомните? Я сегодня вернусь поздно… Вы ведь знаете, что сегодня в гороно будут провожать на пенсию Зота Филипповича, поэтому я задержусь… – и, подержав ключи в руках, Анжелика Александровна положила их на верстак, прямо на спальный мешок Сергея Петровича.

– Зот Филиппович уходит на пенсию? – спросил Сергей Петрович.

– Да, уходит… А такой милый был человек… Я даже заплакала, когда узнала об этом… Сергей Петрович, вы не думайте, что вы одни на этом свете так одиноки, есть и другие люди, которые одиноки не меньше вашего, а, может быть, даже и больше… – сказав это, Анжелика Александровна уже безбоязненно встретилась глазами с глазами Сергея Петровича и вышла из мастерской.

В тот же день Сергей Петрович через секретаршу Оленьку вернул ключи Анжелике Александровне, и вечером того же дня со своим спальным мешком под мышкой вернулся домой, в коридор.

Надо сказать, что после этого разговора отношения между Сергеем Петровичем и Анжеликой Александровной стали совсем натянутыми, так что Анжелика Александровна даже один раз сказала ему в учительской при всех:

– Сергей Петрович, всё-таки нехорошо это – приходить в школу небритым… Может быть, мне самой вас побрить? Кстати сказать, по брюкам и рубашке, Сергей Петрович, тоже не мешало бы иногда утюжком пройтись… Вот когда бриться надумаете, захватите с собой и брюки и рубашку – я вас и побрею, а заодно и отутюжу…

Надо сказать, что в эти безрадостные дни своей жизни Сергей Петрович пришёл к мысли даже несколько излишне обнадёживающей: мысли о том, что всё, что в его жизни могло случиться плохого, уже случилось и всё, что будет дальше, будет только к лучшему; и вот, приободряясь такой бодрой мыслью, он принялся жить дальше. И вот именно в эти-то самые безрадостные дни, когда Сергею Петровичу казалось, что всё, что может с ним случиться плохого, уже случилось, в его жизни появилась ученица восьмого класса Любовь Довостребования по прозвищу Любка-Бегемот.