Текст книги "Тайный советник вождя"

Автор книги: Владимир Успенский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 54 (всего у книги 157 страниц) [доступный отрывок для чтения: 56 страниц]

– А теперь, голубчик, позвоните в Москву, – сказал Шапошников. Товарищ Сталин просил позвонить, как только появитесь. Вот телефон, а я не стану отвлекать…

Иосиф Виссарионович сразу взял трубку. Голос был недовольный.

– Здравствуйте, Николай Алексеевич, где вы запропали?

– Я не пропадал, был в районе Витебска.

– Какое там сейчас положение?

– Довольно устойчивое. Двести двадцатая дивизия держит оборону на высотах восточнее города, контролирует шоссе.

– Это очень хорошо, – одобрил Сталин. – Хоть за этот участок не болит душа. Значит, товарищ Конев навел там порядок?!

– С ошибками, но навел. Мог бы действовать лучше.

– Нам важен конечный результат, а он в нашу пользу. Танковая группа Гота ушла от Витебска на север, немцы теряют время.

– Не умаляю заслуг Конева, но не следует их преувеличивать.

– А что там за конфликт между Коневым и Еременко? Чего они не поделили?

Ну уж такими-то «событиями» не надо было отвлекать Сталина от дел, занимать его время. Я ответил:

– Борьба самолюбий. Конев не справляется с армией, а помощи не терпит. Это мелкая вспышка, генералы уже помирились.

– Скажите Тимошенко и Шапошникову, чтобы товарища Конева не обижали и не притесняли. Он неплохо воюет и доказал это под Витебском. В ближайшее время мы отзовем Бориса Михайловича в Москву, посоветуйтесь с ним, кого назначить начальником штаба Западного фронта.

– Отзыв Шапошникова отразится на уровне руководства фронтом. Некому будет оценивать обстановку в целом, предвидеть завтрашние события.

– А в Москве есть кому?! Генштаб только собирает сводки за прошедшие сутки… Живем одним днем, – сердито произнес Сталин, – без перспективы, без четких замыслов.

– Вы не совсем правы, – возразил я.

– Не время спорить, Николай Алексеевич. Готовьте предложение, кем заменить товарища Шапошникова. И возвращайтесь скорее. Это все.

Разговор закончился. Убежден, что Иосиф Виссарионович в ту пору слишком переоценил способности Конева, умевшего, как я уже говорил, первым и с выгодой для себя доложить об успехах. Сталину тогда, как и всем нам, очень хотелось получить хорошие сведения, порадоваться удаче. Ну а Иван Степанович радовал больше других, хотя от рубежа к рубежу вместе с соседними армиями отступал. 12 сентября Конев был неожиданно назначен вместо Тимошенко командующим Западным фронтом. Я был удивлен и огорчен этим назначением. Всего лишь месяц удержался Конев на столь высоком посту, но этот месяц был для нас трагическим. С именем Конева связано крупнейшее поражение на московском стратегическом направлении, едва не обернувшееся для нас полной катастрофой. Об этом – в свое время. А сейчас напомню факт, который мог произойти только в обстановке той напряженности и неразберихи, которые были летом сорок первого года. Об этом факте писал в своих воспоминаниях Андрей Иванович Еременко, а я лишь кое-что добавлю к его словам.

В боях за Смоленск весьма отличился командир 57-й танковой дивизии полковник В. А. Мишулин: проявил личное мужество, героизм и умело руководил своими частями. Был он ранен, попал в госпиталь, но там вдруг узнал, что один из его полков оказался в окружении. Тут уж не до лечения. Мишулин сел в бронеавтомобиль, ночью пробился через вражеское расположение к своим танкистам, поднял их настроение, организовал удар: под его руководством полк с боем прорвал кольцо окружения.

В госпиталь Мишулин больше не вернулся. Обнаружив западнее Смоленска передовые отряды гитлеровцев, полковник с остатками дивизии по собственной инициативе вступил в бой, разгромил вражеский разведотряд и прикрыл правый фланг нашей 20-й армии. Еременко сам наблюдал за этим боем и был в восторге.

Возвратившись в Москву, я вскоре прочитал в газете официальное сообщение о том, что В. А. Мишулину присвоено звание Героя Советского Союза и звание генерал-лейтенанта танковых войск.

Ну это уж слишком, не соответствовало никаким установлениям! Герой Советского Союза – вполне понятно. Повышение в звании – ладно: два поощрения! Случается и такое, если заслужил человек. Но чтобы из полковников перескочить через ступень и получить звание не генерал-майора, а сразу генерал-лейтенанта, такого еще не бывало! Тут явно какое-то недоразумение. Позвонил в штаб Западного фронта, и выяснилось вот что.

Андрей Иванович Еременко сам написал представление на Мишулина. Почерк у него отнюдь не каллиграфический, со знаками препинания не все в порядке, да и торопился. Текст был такой: "Представляю полковника Мишулина к званию Героя Советского Союза и к воинскому званию генерал, генерал-лейтенант Еременко".

А телеграфист, передавая в спешке, может быть даже под бомбежкой, сократил или пропустил одно слово. И получилось: "Представляю… к воинскому званию генерал-лейтенант. Еременко".

Но как же в Москве-то не разобрались? Впрочем, тоже понятно. Пришло ходатайство с фронта, на этом основании составили бумагу, подписали, удовлетворили. Одно было ясно – документ прошел мимо Сталина. Или не обратил на него внимания. Награждением орденами, присвоением звания Героя Иосиф Виссарионович обычно не занимался, для этого существовал специальный аппарат, был определенный порядок. Но звания генералов – обязательно через него. Сталин держал в памяти фамилии почти всех крупных военачальников, включая генерал-майоров. А уж генерал-лейтенантов тем паче.

Их было у нас немного более ста: восемьдесят один общевойсковой, тридцать три – родов войск и шестеро по ведомству Берии в войсках НКВД. Почти с каждым из них Сталин беседовал. И я знал их всех. Хотя бы по личным делам. Но когда пришла реляция на Мишулина, меня не было в Москве, а Сталин, значит, оказался настолько загружен, что ему было не до присвоения званий. Вот и «проскочил» документ.

Я посоветовался с Поскребышевым, тот поставил в известность Жукова. Решили Сталину не докладывать, пока сам не обратит внимание на незнакомого генерала. А то ведь начнется расследование, кому-то достанутся синяки да шишки…

В действительности никто не был наказан, но для самого Мишулина такое событие сыграло не самую лучшую службу. Его, боевого командира, все время держали на вторых ролях, он ходил в «замах», чтобы не выпячиваться, чтобы фамилия как можно реже появлялась в документах. И лишь в самом конце войны, как-то за ужином, когда у Сталина было хорошее настроение, я шутливо рассказал о том казусе.

– Ну и Еременко! Сколько у него анекдотичных случаев, – тихо засмеялся Иосиф Виссарионович, – И адъютант у него был по фамилии Дураков, и часы он раздавал вместо орденов метким стрелкам – директор часового завода на него жаловался…

Подумав, Сталин добавил удовлетворенно:

– Вот, товарищи, оказывается, и у нас есть свой поручик Киже! Даже не поручик, а генерал. – Шуткой все и закончилось.

9

Стремительно прошел я через приемную. Поскребышев не успел даже подняться из-за стола, только рукой безнадежно махнул вслед. Охранник у двери, знавший меня в лицо, посторонился. Иосиф Виссарионович сидел на своем председательском месте за малым столом с грудой бумаг, просматривал газету, держа в руке карандаш. Мельком глянул – "Красная звезда".

Отдыхал Сталин, расслабившись. При моем появлении не удивился, но сразу как-то подобрался, что ли: такой уж человек, даже при мне, видевшем его в самых различных состояниях, старался выглядеть строгим и сильным. Хотел я сказать – монументальным, но нет, вдвоем со мной он на это не претендовал. Чувствовал меру.

– Иосиф Виссарионович, час назад над Москвой появился немецкий самолет. Вероятно, разведчик. Прошел над улицей Горького, над центром.

Показалось, Сталин вздрогнул. Во всяком случае, дрогнули его плечи. За последнее время ему довелось выслушать много тяжких, потрясающих сообщений, он притерпелся к ним, воспринимал не болезненно, внешне спокойно. Однако мое сообщение даже в ряду других трагических новостей, как я понимал, являлось особым. Надо было смягчить не только восприятие Сталина, но и реакцию, которая могла быть бурной и скверно отразилась бы на многих людях.

– Над Кремлем? Прямо над нами? – именно этот факт особенно поразил его. Он сидит тут, руководит миллионными войсками, а над его головой летает гитлеровский разведчик! – Немец наблюдал? Фотографировал?

– Думаю, да.

– Почему не докладывает противовоздушная оборона? Они что, сдохли все там?! – Рука его потянулась к телефону. Гроза была близка, надо было предотвратить…

– Командование ПВО выясняет, вероятно, обстановку, не следовало бы ему мешать, – задержал я руку Иосифа Виссарионовича. – Вам нужны точные факты, командование доложит все данные.

– А откуда известно вам? – Вопрос подразумевал, не выступаю ли я в виде амортизатора.

– Мне только что позвонил со своего командного пункта командир полка майор Кикнадзе.

– Просил вашего заступничества? Это он пропустил самолет? Раздражение Сталина не смягчила даже фамилия земляка, к которому он относился с особым расположением.

– Фашистский разведчик прошел к нам незамеченным, подробности выясняются, – повторил я. – А майор Кикнадзе в заступничестве не нуждается. Он хотел успокоить: в районе дач никаких происшествий.

– Скажите, такой заботливый, – скептически хмыкнул Иосиф Виссарионович. – Этак мы не найдем, с кого спросить. Кто виноват, кого наказывать?

– Виноватых нет.

– Они всегда есть, надо только найти.

– Тогда начинать надо не с командира полка Кикнадзе, не с командующего ПВО, даже не с Климовских и не с Павлова. Об этом мы с вами уже беседовали. И о том, кстати, что следует не столько выяснять, кто больше виноват, сколько исправлять положение.

Мои слова задели его, он хотел ответить, но в этот момент зазвонил телефон, Сталин снял трубку и по начавшемуся разговору я понял: руководство ПВО докладывает ему о случившемся. И был рад, что воспринимает он сообщение не горячась, делая какие-то пометки на листке бумаги.

– Состояние противовоздушной обороны Москвы обсудим на Государственном Комитете Обороны, – произнес Сталин. – Готовьте ваши предложения… Нет! Никаких оттяжек. Постановление примем не позже, чем завтра. Все!

Окончив разговор, повернулся ко мне. Помолчал, вздохнул:

– Поезжайте, пожалуйста, сейчас к товарищу Кикнадзе, выясните обстановку, узнайте, в чем он нуждается, что предлагает для улучшения обороны. И постарайтесь успеть сегодня же в шестой авиакорпус. По тем же вопросам. Мы пошлем туда двух советников ГКО, но у них будут свои задачи. Желательно нынче получить все сведения. Когда вернетесь – сразу прошу ко мне.

– Будет выполнено.

– Передайте привет товарищу Кикнадзе и мое пожелание ему говорить обо всем откровенно, не боясь никакой критики в адрес начальства.

– А иначе я просто не буду с ним беседовать.

– Речь идет не о наших с вами принципах, Николай Алексеевич, речь идет о майоре, на которого давит пласт уставов, инструкций, традиционного чинопочитания. Надо не сковывать этого майора, а, наоборот, помочь ему, улыбнулся Иосиф Виссарионович, и это была одна из первых его улыбок, увиденных мною после начала войны.

Путь предстоял недалекий: полтора, от силы два часа на автомашине. За это время надо было оценить, проанализировать обстановку с учетом всех известных мне данных, сделать предварительные выводы, наметить предложения, но лишь в такой форме, чтобы их можно было изменить или дополнить при получении новой информации. Анализ и выводы, прикидки на будущее – это как раз то, чем я любил заниматься и в чем, смею надеяться, до некоторой степени преуспел. Объективность, осторожность, накопленный опыт не позволяли мне ошибаться почти никогда. Но если прежде в годы гражданской войны и после нее мозг мой действовал быстро, энергично вырабатывая соответствующие рекомендации (а может, тогда обстановка была проще, элементарнее?), то с возрастом, с усложнением военной и политической ситуации мне требовалось все больше времени для того, чтобы взвесить все факты, «прокатать» мысленно различные варианты и найти тот, который я мог бы отстаивать с чистой совестью. И давайте-ка, благосклонный читатель, поразмыслим вместе на том недолгом пути, который вел от Кремля на юго-запад, вдоль Москвы-реки до командного пункта майора Кикнадзе.

Итак, 8 июля 1941 года над нашей столицей впервые и прямо среди дня появился вражеский самолет. Разведчик. Каким образом он прорвался через систему ПВО? Можно сказать только одно: он пришел не с того направления, откуда ждали появления фашистской авиации, а севернее, со стороны Волоколамска. Летел не над железной дорогой, которой придерживались авиаторы, а, наоборот, прокрался над бездорожной лесистой местностью. Пилот был, безусловно, весьма опытный: до сих пор неизвестно, кто. В зоне обороны самолет, идущий на большой высоте, приняли за свой и потеряли к нему интерес. Поняв это, летчик, снижаясь, прошел над Тушино, над Соколом и стадионом «Динамо» до Кремля, над Замоскворечьем до Измайлова, а там, убоявшись, наверно, появиться над Щелковским аэродромом, повернул обратно. Разведчик мог засечь расположение военных объектов, движение на магистралях – все то, что интересовало его.

Опознали фашиста лишь на выходе из Московской зоны ПВО. Взмыли истребители, но было уже поздно, догнать наглеца они не смогли. Иосифу Виссарионовичу, конечно, было особенно неприятно, что Гитлер с удовольствием потирает руки, разглядывая аэрофотоснимки Кремля. За каким, мол, окном кабинет Сталина? Обидно, разумеется, но дело не в самолюбии, а в том, случаен ли или закономерен прорыв вражеского разведчика? Может, наша противовоздушная оборона вообще ничего не стоит? Какие меры принять, чтобы укрепить ее и постараться обезопасить столицу?

Эти вопросы впервые возникли тогда после начала войны. Неудачи на фронте были столь велики и опасны, что отодвинули на задний план все остальное, в том числе и противовоздушную оборону столицы. Хотя, безусловно, все мы, от Иосифа Виссарионовича, от командования наших ВВС и ПВО до меня грешного, для которого авиация была дальше всех других родов войск, знали, что представляет собой угроза с воздуха. Известна была нам доктрина итальянского военного теоретика генерала Дуэ, утверждавшего еще в двадцатых годах, что войну можно выиграть без участия сухопутных армий или с их минимальным участием за счет одних лишь уничтожающих налетов тяжелой бомбардировочной авиации на промышленные центры, города и транспортные узлы неприятеля. Скажу даже, что одно время, в начале тридцатых годов, доктрина Дуэ оказывала заметное влияние на Сталина: именно тогда он обратил особое внимание на состояние нашей авиации, на ее развитие – в чем мы и добились успеха.

Делали мы, разумеется, свои выводы из военных событий в Западной Европе, которые не прекращались с тех дней, когда прозвучали первые выстрелы в Испании. Изучали структуру, состояние, стратегию и тактику немецких военно-воздушных сил. Более того, по указанию Гитлера, германцы передали нам несколько боевых машин различных типов: "Мессершмитты-109 и -110", «Хейнкель-111», бомбардировщик «Юнкерс-88». Подчеркнули свое доверие, расположение к нам, сделали жест, ничем, по существу, не рискуя. Мы не могли их копировать. Во всяком случае, хорошо уже то, что наши авиаторы, наши испытатели летали почти на всех немецких машинах, знали их боевые качества, их особенности. Надежная это была техника, ничего не скажешь. Но ведь и наша не уступает немецкой. И это не голословное утверждение.

Еще в тридцать седьмом году у нас был испытан тяжелый четырехмоторный бомбардировщик «Петляков-8» (забытая страница нашей истории). Машина была прекрасная. По грузоподъемности, по скорости, по вооружению она превосходила все самолеты такого типа, даже позднейшие американские "летающие крепости", получившие широкую известность в годы второй мировой войны. И раньше всех создали мы эту машину, и была она лучше других, но в серию не пошла. И не потому, что производственных мощностей не хватало. Опять же по глупости тех людей, которые живут одним днем, не умея заглянуть в будущее. Есть доктрина: мы будем бить врага на его собственной территории – малой кровью, могучим ударом. Раз так – для чего нам нужны дорогостоящие мощные бомбардировщики, в Америку, что ли, летать?! Даешь побольше легкой фронтовой авиации! Тут, кстати, и экономия средств для народного хозяйства. Одному из ведущих авиационных заводов предложено было выпускать… детские велосипеды. Это все равно как к космическому кораблю цеплять телегу.

Конструкторская мысль у нас не стояла на месте. Наоборот, тридцатые и сороковые годы – это расцвет технических идей, воплощающихся в практику, несмотря на ограниченные возможности. Говорю только об авиации. К началу войны мы имели замечательные боевые самолеты «МиГ-3», "ЛаГГ-3", «Як-1», не уступавшие, а по некоторым показателям даже превосходившие немецкие машины таких же типов. Другое дело, что этих самолетов было еще очень мало, их производство только налаживалось. Так что Гитлер, действительно, и с этой точки зрения выбрал самое удобное для себя время развязать войну.

Наше руководство, и Сталин в первую очередь, прекрасно понимали, что немцы в случае войны обязательно будут бомбить наши стратегические объекты, в том числе и Москву, хотя по тогдашним понятиям она находилась весьма далеко от германских аэродромов. Мы принимали меры по защите воздушных подступов к столице. Москву прикрывали части 1-го корпуса ПВО, состоящего из отдельных зенитно-артиллерийских полков, подразделений прожектористов, слухачей, наблюдателей и связистов. В общей сложности путь воздушному противнику преграждали 550 зенитных орудий среднего и 28 орудий малого калибра, ровно 100 установок счетверенных пулеметов, 580 постов ВНОС (воздушного наблюдения, оповещения, связи), 318 прожекторных станций и 68 постов аэростатов воздушного заграждения. Силы вроде бы и немалые, но и пространство большое.

Значительные надежды возлагались на истребительные авиационные полки, дислоцированные в Подмосковье. Они имели 387 самолетов. Буквально за сутки до начала войны эти полки были сведены в особый 6-й истребительный авиакорпус, командовать которым был назначен полковник И. Д. Климов: при единственной нашей встрече он показался мне человеком энергичным, исполнительным, но не способным выдумать пороха. Что же, надежные исполнители тоже очень нужны.

И вот теперь, после прорыва вражеского разведчика, возникли вполне закономерные сомнения: а надежна ли система противовоздушной обороны столицы? Прежде чем принять решение, Сталину требовались данные. Как можно больше и из различных источников. Чтобы учесть все и не ошибиться. Напомню, что я был отправлен в зенитно-артиллерийский полк майора Кикнадзе. А поскольку этот полк занимал примечательное место не только в Московской зоне ПВО, но и во всей Красной Армии, то и рассказать о нем следует подробней, начиная издалека.

Через несколько дней после победы Октябрьской революции на Путиловском заводе было срочно завершено оборудование нового бронепоезда, предназначенного не только для борьбы с сухопутными войсками, но и с авиацией противника. На площадках – восемь орудий. Стволы четырнадцати пулеметов выглядывали из амбразур. И название громкое: "Стальной противосамолетный бронепоезд", или "Стальной дивизион". Основой команды бронепоезда стали путиловцы. В состав этого дивизиона входила и 2-я батарея, которая вскоре отделилась от этой воинской части.

Бронепоезд принимал участие в боях с полками генерала Краснова под Гатчиной, отличился под Псковом, где преградил путь кайзеровским войскам, двигавшимся на Петроград. А в начале ноября 1918 года 2-я железнодорожная противосамолетная батарея была отправлена на бронированных платформах на Северный фронт, и с этого дня началось ее самостоятельное существование. Отвоевавши на нескольких фронтах, летом 1920 года 2-я батарея прибыла в Баку. Это был период, когда началось освобождение Закавказья от националистов и интервентов. В феврале 1921 года в Грузии разгорелось восстание против национал-меньшевистского правительства и его английских покровителей. Сталин тогда очень внимательно следил за развитием событий. На помощь грузинам пришла Красная Армия. 2-я противосамолетная батарея была среди тех воинских подразделений, которые первыми вступили в Тбилиси. А затем и в Батуми. На необыкновенное воинское подразделение Иосиф Виссарионович просто не мог не обратить внимания. Путиловцы среди освободителей Грузии! Это ли не образец пролетарского интернационализма?!

По указанию Сталина 2-я батарея была привлечена к подавлению контрреволюционного мятежа, вспыхнувшего в Западной Грузии. А для этой операции использовались лишь самые надежные подразделения, в которых, кстати, было много кавказцев.

В 1925 году противосамолетная батарея была вновь передислоцирована в Баку для охраны нефтяных промыслов. Еще через шесть лет она была переформирована в 193-й зенитно-артиллерийский полк. Время от времени Иосиф Виссарионович интересовался судьбой этой воинской части, и естественно, что туда направляли служить хороших командиров, отличных выпускников военных училищ.

Вспомнил Сталин о зенитчиках и летом 1939 года, когда в его кабинете зашла речь об усилении Московской зоны ПВО, о формировании новых частей. Время было тревожное. В Монголии наши войска сражались с японцами. Из Западной Европы столь густо тянуло гарью и дымом, что впору было закрыть все окна и форточки. И уж во всяком случае позаботиться о защите нашей столицы.

Иосиф Виссарионович был в спокойном, хорошем состоянии. Прохаживаясь вдоль длинного стола, сказал: "Зачем нам новички под Москвой, на ответственных позициях? Разве у нас нет закаленных частей с боевыми традициями, с революционными традициями? Недавно товарищ Лукашов рассказывал мне о боевых стрельбах 193-го полка. Все батареи поразили цель. Стопроцентный успех. Почему нам не взять такой хороший полк под Москву, а вместо него сформировать для защиты бакинских нефтепромыслов два или даже три новых полка? Пусть учатся".

"Одна батарея полка находится сейчас на Халхин-Голе и показала там высокое боевое мастерство, – подкрепил я слова Сталина. – Она сбила несколько японских самолетов, точно вела огонь по наземным целям, в том числе и по танкам". "Вот видите, товарищи, – развел руками Иосиф Виссарионович, обращаясь к присутствовавшим. – Мы должны ценить таких замечательных воинов".

Слова Сталина, конечно, оказались решающими. Без промедления был подписан приказ о передислокации 193-го зенитно-артиллерийского полка в Подмосковье. А следил и отвечал за это не кто-нибудь, а сам Маршал Советского Союза Семен Михайлович Буденный. Вместе с ним я побывал в летних лагерях, где временно разместились прибывшие зенитчики. Полк действительно производил очень хорошее впечатление. На новом месте отлично выполнил проверочные стрельбы. Только техника была устаревшая, особенно автомашины. Об этом же докладывал и командир полка Михаил Геронтьевич Кикнадзе – я тогда впервые познакомился с ним. Впечатление? Артиллерист умелый, образованный, с быстрой реакцией. Командир требовательный, добросовестный, но горяч, вспыльчив, самолюбив. Инициативен, ответственности не боится. В общем, на месте был человек. И у Семена Михайловича сложилось примерно такое же мнение.

Повышенное внимание Буденного к полку не ослабевало. Дня через два после нашей поездки он позвонил мне: "Есть предложение выдвинуть 193-й полк в юго-западный сектор Московской зоны, прикрыть особое направление". Поняв обходный маневр маршала, я ответил довольно расплывчато: "Семен Михайлович, уровень подготовки полка вам известен". Тогда он рубанул напрямую: "Полк надежный. Но надо ли докладывать товарищу Сталину?" – "Думаю, нет, у него достаточно других забот. Хотя со временем он, конечно, узнает". "Желательно, чтобы от вас", – польстил мне Семен Михайлович. "Наши взгляды на этот полк совпадают, – успокоил его я. – Но обязательно должен знать товарищ Берия". "С ним уже согласовано", – ответил довольным тоном Семен Михайлович… Осторожным он стал. Обезопасил себя со всех сторон.

Суть вот в чем. Сектор, отводившийся 193-му полку, считался наиболее ответственным в кольце зенитной артиллерии, которое опоясывало столицу. Здесь протекала Москва-река, пролегали железные и шоссейные дороги, бегущие с запада к столице. А реки и дороги, напоминаю, служили ориентирами для летчиков. Но была и еще одна причина, о которой не говорилось вслух, но перед которой меркло остальное. Сектор прикрывал не только подступы к столице, но и тот район, где находились дачи наших верховных правителей, где постоянно жили их родные и близкие. Возле Успенского – большая дача Молотова, затем Дальняя дача Сталина, о которой упоминалось много раз. Потом, за Медвенкой, кирпичный замок Микояна на "малом Кавказе". Ближе к реке – роскошные апартаменты Берии. Всего не перечислишь. Да и я обретался там же: в сосновом бору чуть ближе к Москве. А своя рубаха всегда ближе к телу.

Естественно, что этот район находился под строгим контролем госбезопасности. Личный состав воинских формирований, размещавшихся поблизости, проверяли с особой тщательностью. А тут – целый полк, и не только поблизости, а прямо в особом районе. И не винтовки на вооружении, а дальнобойные пушки. Действительно, задумаешься, прежде чем принять решение.

Логика Семена Михайловича и Лаврентия Павловича была мне совершенно ясна. Полк переброшен к Москве по указанию Сталина, пользуется его особым вниманием, нельзя же задвинуть зенитчиков куда-нибудь на задворки. А с другой стороны, Сталин же и несет какую-то долю ответственности за эту воинскую часть. Конечно, об этом никто не заикнется, но факт есть факт. К тому же Иосифу Виссарионовичу приятно, что полком командует земляк грузин, что там есть и другие кавказцы. В случае, если Сталин пожелает посмотреть полк, майор Кикнадзе не стушуется, сумеет показать достижения. Может и вспылить, проявить характер – это иногда тоже нравится Иосифу Виссарионовичу.

Все же я недооценил тогда предусмотрительности двух «мудрецов». Прежде чем закрепить за 193-м полком ответственный сектор, Буденный и Берия сочли нужным сделать один предварительный проверочный ход, пропустить зенитчиков через Красную площадь на предстоящем параде в честь 22-й годовщины Октябрьской революции. Посмотреть, какова будет реакция Сталина, и тогда уж сделать последние выводы. Додумались до этого «мудрецы» в конце сентября или даже в начале октября, когда до парада оставалось совсем мало времени. А ведь надо же сформировать, натренировать расчеты, тем более что полк еще никогда не участвовал в столь ответственном мероприятии.

Дважды выезжал я тогда к майору Кикнадзе, наблюдая за подготовкой подразделений, дал несколько советов. Орудия заменять не стали, только покрасили. А вот автомашины пришлось заменить полностью, старые могли подвести. А к новым водители должны были привыкнуть, обкатать их. Работы хватало, но зенитчики трудились, как говорится, с большим подъемом, и майор Кикнадзе показал себя хорошим, дотошным организатором. Измотался так, что ввалились щеки, лихорадочно блестели глаза. Я посоветовал, повелел ему на правах старшего отдохнуть двое суток. Спать, есть и снова спать, ни о чем не думая. Это, наверно, был один из самых правильных советов, которые мне когда-либо приходилось давать. И зерно упало в благоприятную почву.

Командовал парадом Семен Михайлович Буденный, принимал – нарком обороны Климент Ефремович Ворошилов.

И какой это был парад, свидетельствовавший о преемственности наших вековых военных традиций, о возросшей оборонной мощи! Конечно, злопыхатели, которые втихаря радовались нашим неудачам, чужеродные элементы, антипатриоты не поймут меня, но я уверен: даже те русские люди, которые сражались в гражданскую на стороне белых за единую и неделимую нашу империю – даже они восторгались бы вместе со мной, видя этот парад обновленной могучей армии. Конница прошла по Красной площади на рысях, голова к голове, – а где и когда, кроме как у нас, способны были на такое кавалеристы, это же высший класс! И конная артиллерия достойнейшим образом соблюла все традиции, столь дорогие русскому офицерству и непонятные, безразличные для чужаков. Первая батарея – на рыжих, и тоже рысью, конечно. Вторая батарея на вороных. Третья – на гнедых. А кони-то, кони какие! А посадка у всадников уверенная, горделивая!

Затем – военная техника, которой на том параде было особенно много. Грозной лавиной прокатилась она по Красной площади, производя внушительное впечатление. Отлично выглядели и зенитчики. Автомашины с орудиями на прицепе шли по шесть в ряд, строго выдерживая равнение. В кузовах застыли боевые расчеты. А из репродукторов гремел голос диктора: "Движутся автомашины с зенитными пушками на буксире. На марше часть, начало которой положил артиллерийский дивизион, созданный в 1917 году путиловскими рабочими…" Не думал я тогда, глядя на зенитчиков с трибуны, гордясь и волнуясь за них, что много раз услышу еще такие слова, что будет этот полк гвардейским и что уже на склоне лет увижу по телевизору, как выйдет на Красную площадь гвардейская зенитная ракетная часть, родившаяся в далеком семнадцатом…

Ну а тогда, в 1939 году, личному составу полка была объявлена благодарность. Сталину понравился полк, он запомнил фамилию командира. И судьба зенитчиков была решена: 193-й полк занял самый ответственный сектор в Московской зоне обороны. А это не только высокая честь, но и очень большая ответственность, бесконечная трепка нервов: постоянные проверки, комиссии, показательные учения – начальство рядом. Хорошо хоть, что Михаил Геронтьевич Кикнадзе был из тех общительных, энергичных, любивших показать себя людей, которым излишнее внимание не в тягость, а только горячит кровь.

И вот теперь, июльским днем, я снова ехал к Кикнадзе на его командный пункт. Майор обосновался на холме, с которого хорошо просматривалась долина реки. У гостеприимного грузина нашлась бутылка хорошего коньяка. Немного подкрепившись, мы прошли на позицию ближайшего огневого взвода. Я не мог не обратить внимания на инженерное оборудование командного пункта и боевых позиций. Чувствовалась умелая, хозяйская рука. Орудийные ровики углублены до уровня стволов. У приборов на поверхности только визиры. Все землянки выложены изнутри кирпичом, в них уютно и сухо. Кирпичом же выложены и ходы сообщения. Оказывается, со старых, заброшенных построек кирпич. Некоторые сооружения имели железобетонные перекрытия, способные защитить не только от осколков, но и от прямого попадания мелких и даже средних бомб.

Все это было прекрасно, только вот настроение Кикнадзе оставляло желать лучшего. Он был очень расстроен прорывом гитлеровского воздушного разведчика. Я, как мог, успокоил его, и деловой разговор состоялся.