Текст книги "Тайный советник вождя"

Автор книги: Владимир Успенский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 157 страниц) [доступный отрывок для чтения: 56 страниц]

Не только в красоте окрестностей, в ощущении легкости и полета крылась для Сталина и для меня притягательная сила этой надречной возвышенности. Немало ведь на свете женских имен, хороших и разных, но почти все они для тебя лишь звук, обозначение, наименование. А вот имя Екатерина – Катя сопровождало Сталина всю жизнь: от матери, от первой жены до последней внучки. И мне это имя было близким, принесшим надежду и радость!

Так впервые побывали мы с Иосифом Виссарионовичем на горе, а затем прошли по кладбищу и по лесу, где потом доведется нам бывать много раз. И всегда – вдвоем. И похорониться я задумал на том возвышенном, открытом, песчаном кладбище. Сталин-то не вправе был выбирать себе место, а я мог… Но все это позже, а в тот вечер Микоян и Сталин преподнесли мне сюрприз, которого я никак не ожидал. Оказывается, предложенная мной поездка по Истре совпадала с желаниями того и другого, они хотели посмотреть эти края: западное Подмосковье нравилось им.

Если ехать из Москвы по Успенскому шоссе, просто невозможно не обратить внимания на краснокирпичный фигурный забор, не очень высокий, но массивный, чем-то напоминающий зубчатые стены столичного Кремля. Это слева после станции Усово, сразу за деревней Калчуга, где шоссе круто спускается к речушке Медвенке (скорее даже – к ручью), промывшей себе глубокую долину, покрытую густым лесом, непролетной соловьиной чащобой. Местность здесь имеет что-то общее с Кавказом. И замок за кирпичным забором словно бы перенесен к Медвенке со скал над Курой или Араксом. Этот дворец, хоть и пострадавший за годы революции, но в основном сохранившийся, облюбовал для себя Анастас Иванович Микоян. Немало, знать, поездил он по Подмосковью, пока нашел этот райский уголок, располагавший и к работе, и к отдыху. Родной Кавказ рядом с Москва-рекой, чего же еще желать?!

Ну, вообще-то дворцы и замки существуют как раз для того, чтобы их занимала господствующая элита, и все же мне было как-то обидно. Тут для Иосифа Виссарионовича самое подходящее место.

– Нет, – улыбнулся Сталин, выслушав меня. – Зачем нам такая роскошь? Пусть живет товарищ Микоян. А мы будем наведываться к нему в гости.

– Не ближний свет.

– Почему, Николай Алексеевич? – продолжал шутить Сталин. – Мне тут тоже понравилось одно место. На холме, среди леса. Надежда Сергеевна согласна. И Микоян неподалеку со своими винными погребами…

При мне была подробная военная карта. Развернув ее, я попросил Иосифа Виссарионовича показать, где. Он заинтересовался, отыскал место. А я взял циркуль, воткнул острую ножку в перекресток Успенского шоссе и Медвенки, провел окружность, радиусом в десять километров. Просто очертил прилегающую к дачам и довольно известную мне территорию, совершенно не предполагая, что примерно определил зону, в которой долгое время, не только при жизни Сталина, но и потом, будут вынашиваться и приниматься важнейшие партийные, государственные, научные мировые решения. Выдающиеся деятели различного толка будут трудиться и отдыхать на этом ограниченном пространстве между Ромашково и Николиной горой, между Одинцовым и Дмитровским. Список велик и продолжаем: Сталин и Горький, Микоян и Молотов, Хрущев и Фадеев, Буденный и Брежнев, великие академики и актеры.

И основной круг собственной судьбы очертил я тогда…

А добавить надобно еще вот что. За долгие годы работы в Москве Иосиф Виссарионович имел несколько дач возле столицы. Главная из них, так называемая «Блины», находилась в Кунцеве, на ней Сталин проводил много времени, особенно зимой. В жаркие летние дни любил иногда прогуливаться по обширному парку в имении Липки, что по дороге на Дмитров, однако ночевал там очень редко: по пальцам пересчитать.

Постепенно особую роль в жизни Сталина приобрела западная дача. Там он отдыхал со своими родными, возле нее встречался со мной, бывал у Микояна. С предвоенных лет и чем дальше, тем чаще совершали мы там лесные прогулки. Он отрывался от многочисленных дел и забот, от тех людей, с которыми вынужден был постоянно общаться и которые надоедали ему. Там он, хоть изредка, виделся со своими детьми, затем с внуками. Там, ближе к реке, со временем обзавелся дачей его сын Василий.

Да, многое произойдет в случайно очерченном мною круге. Между собой тот западный дом Сталина называли мы – Иосиф Виссарионович, Микоян, я и Власик – только нам понятным кодом «ДД» – Дальняя дача.

10

Чем крупней, величественней историческое событие, тем больше пищи дает оно для размышлений, сопоставлений, предположений, попыток объективного анализа, установления закономерностей. После каждого великого свершения неизбежен взрыв теоретических исследований. А ведь у нас позади остались три революции, мировая и гражданская войны. Естественным было стремление мыслящих людей поделиться пережитым, подвести итоги, хотя бы примерно обвеховать дорогу в будущее. Руководителю партии Сталину сам бог, как говорится, велел заниматься всем этим, задавать тон теоретическим изысканиям. И он вполне преуспел на таком поприще. Мне, например, его работы на многое открыли глаза. Прежде всего "Об основах ленинизма", "Октябрьская революция и тактика русских коммунистов". Думаю, что и другим людям, подобно мне, как раз и не хватало знания основ марксистско-ленинской теории, понимания тактики большевиков.

Признаюсь: классические работы Маркса и Энгельса мне трудновато было осваивать. Не та подготовка, не та психика. Странной казалась методология, встречались непонятные термины, незнакомые фамилии, ссылки на труды, о которых я не имел ни малейшего представления. В подробностях, в дискуссиях тонули главные мысли, их надобно было выуживать. А Иосиф Виссарионович просто и четко, с убедительной логикой излагал суть марксистских теорий. Благодаря ему миллионные массы людей разных слоев общества, и я в том числе, приобщились к марксистско-ленинскому учению.

В конце двадцатых годов все руководители, большие и малые, очень стремились выступать, произносить громкие и длинные речи, болтунов развелось чрезмерно. Слова-то легче произносить, чем в конкретных делах разбираться. Ну, Сталин просто обязан был выступать, направлять – это неотъемлемая часть его работы. Еще понимал я роль Михаила Ивановича Калинина, который разъезжал по стране, забираясь в самые отдаленные волости, и на местах растолковывал людям политику Советской власти. А вот всякие спорщики, разжигатели дискуссий, правые и левые уклонисты, бухаринцы и зиновьевцы просто раздражали меня необязательностью их настырной болтовни. Есть же линия партии, выработанная на съезде, ну и держись ее. А они выдвигали какие-то требования, идейки, поправки: тявкали (извините за грубость), чтобы привлечь к себе внимание, в пылу дебатов забывая об элементарных приличиях. Ворошилов назвал Бухарина хвостом Троцкого. В свою очередь, и Бухарин не остался в долгу, пустил с трибуны дурно пахнущую частушку:

Клим, идея не нова,

Мыслишь ты неправильно:

Лучше быть хвостом у Льва,

Чем задницей у Сталина.

Фи!

Сами дискуссионеры вряд ли считали, что их идеи многого стоят. Это лишь способ не затеряться в толпе, проявить себя, удержаться на поверхности политической жизни, у власти, возле сладкого государственного пирога. Громкими фразами маскировали борьбу за личные интересы, за собственное благополучие: для меня это было хуже, чем откровенное мещанство, обывательское приспособленчество.

Увлечения теоретизированием не избежали в ту пору и военные. Но тут все было чище и к пользе дела. Необходимость требовала подвести итоги сражений, которые гремели в Европе, особенно у нас в стране, с четырнадцатого до двадцать второго года. Значительно изменилась структура армий, их вооружение, тактика и даже стратегия. Первым сделал попытку обобщить недавнее прошлое Алексей Алексеевич Брусилов – о его книге мы уже говорили.

Интересную работу о разгроме Деникина подготовил Александр Ильич Егоров. Но это – о минувшем. Я тщательно следил за военной прессой и радовался тому, что наши товарищи пытаются осмыслить настоящее и заглянуть в будущее. Чего, кстати, почти не наблюдалось в зарубежных странах. Там военная литература шла по двум руслам. Генералы, победившие германцев, зарабатывали своими мемуарами славу и деньги. Побежденные оправдывались, пытаясь переложить вину на чужие плечи. А я, между тем, с гордостью за наших военных приносил Сталину новые статьи и книги, советуя, на какие страницы, на какие мысли обратить особое внимание. Проблемы подготовки к будущим войнам обстоятельно анализировал мой давний знакомый Борис Михайлович Шапошников, отдельные вопросы с большой смелостью и знанием дела углубляли Михаил Николаевич Тухачевский, Владимир Кириакович Триандафиллов, Константин Брониславович Калиновский. Причем труды двух последних ("Характер операций современных армий" и "Танки в обороне") имели особое практическое значение. И вообще, не следовало бы забывать этих людей, рано ушедших из жизни, но успевших много сделать для наших Вооруженных Сил.

В двадцатых годах еще не принято было расхваливать товарищей по партии, своих начальников, руководителей, говорить об их мудрости и гениальности, всенародно, с трибуны, признаваться в любви к ним. Тогда в это не верили, осмеяли бы за подхалимаж. Гораздо чаще и суровей звучала критика. Вообще это правильно, это нужно для сохранения здоровой атмосферы в обществе. Но человек есть человек, у каждого свои слабости, свои сомнения, каждому приятно одобрение, хорошее слово. И как ни странно, в моральной поддержке особенно нуждался Иосиф Виссарионович, казавшийся многим гранитным монолитом, воплощением спокойствия.

Ведя страну по совершенно неизведанному пути, Иосиф Виссарионович обрек себя на тяжелейшую ношу, искал дорогу, отбивался от неприятелей справа и слева, ощущая злобное дыхание затаившихся ниспровергателей, ненависть мощного капиталистического мира. Попробуй устоять, не качнуться, не сломаться под таким грузом. Только огромная сила воли, данная от природы, да искренняя вера, что трудится не для себя, на благо миллионов людей, что он в ответе за судьбу народа, может быть, даже всего человечества – только это укрепляло его! Но ведь, кроме рассудка, душа была, требовавшая поддержки, участия. Мое дружеское расположение не имело решающего влияния. Тем более что я далеко не всегда одобрял поступки Иосифа Виссарионовича.

Трудясь как одержимый, Сталин хотел, конечно, чтобы кто-то публично оценил его деятельность, похвалил бы, привлек внимание к его повседневной напряженной работе. И тут, к месту, появилась книжка Климента Ефремовича Ворошилова под необычным для того времени названием: "Сталин и Красная Армия". Написана она была казенно и скучно, однако Иосиф Виссарионович представлялся в ней как один из лучших, и даже самый лучший военный руководитель гражданской войны. Он, дескать, был главной опорой Ленина в организации обороны Советской страны. Где создавалась смертельная опасность для Красной Армии, где наступление контрреволюции и интервентов грозили самому существованию Советской власти – туда направлялся Сталин. Где смятение, паника могли в любую минуту превратиться в беспомощность, катастрофу, – там появлялся товарищ Сталин.

В этой книжке отразился не только горячий характер Ворошилова, всегда способного перехватить через край, но сказался и полемический задор, сказалось ревностное стремление дать оплеухи всем своим врагам и главное Троцкому. Объяснялось это еще и тем, что как раз тогда Лев Давидович взялся за свой, заранее разрекламированный сионистами труд, в котором подробно рассказывалось, как он, Троцкий, подготовил Октябрьскую революцию, затем создал Красную Армию рабочих и крестьян и как под его непосредственным руководством пролетарские войска доблестно расколошматили всех внутренних и внешних врагов.

Главным действующим лицом Октября и гражданской войны сделал Троцкий свою персону. Без него не было бы никаких побед. Ну, Ленин ему еще помог, братья-евреи способствовали, а в основном благодарить надо только его. Написана сия трехтомная эпопея живо, увлекательно, влияние ее на умы нельзя преуменьшать. Мои знакомые, проведшие много лет на западе уже после войны, утверждают: англоязычные народы Старого и Нового Света, а также испанцы и итальянцы, население Латинской Америки и Японии имеют совершенно однобокое представление о наших революционных событиях. И лишь благодаря книгам Троцкого, которые во вред нам рекламируются и распространяются за рубежом до сих пор.

Вот, действительно, парадокс: человек, совершенно не понимавший Россию, проведший всю жизнь за границей, чуждый нашим бедам и радостям, стал в глазах Запада главным знатоком и пропагандистом наших событий. В лучшем случае он мог написать исследование: "Сионизм и гражданская война в России", тут он мог выразить нечто свое, но Троцкий замахнулся на монументальное произведение, посвященное восхвалению самого себя.

Климент Ефремович, естественно, знал про опус Троцкого, в котором и Ворошилову, и Егорову, и Буденному, и Сталину отводилось неправомерно малое место. Буквально за бортом событий оставались все эти товарищи. А зная это, Климент Ефремович в полемике, может быть даже сознательно, перегнул палку, основательно перегнул, укрепляя позиции Сталина и его соратников. Иосиф Виссарионович, тогда еще не очень высоко ценивший свои военные заслуги, первый раз прочитал книжку Ворошилова и явно ощутил неловкость, усмехался над некоторыми страницами. Но не возражал, не спорил. Ему позарез нужна была такая политическая и моральная поддержка, усиливавшая его положение в партии, придававшая ему уверенность. И кому неприятна похвала, даже чрезмерная?

Потом, перелистывая книгу Ворошилова, постепенно привыкая к ней, Иосиф Виссарионович поверил, что так все и было.

Не скажу, что работа "Сталин и Красная Армия", появившаяся в 1929 году, плоха сама по себе. Разные могут быть оценки фактов, разные точки зрения, подход к событиям. Все это естественно. Плохо другое: в общем-то средняя, явно тенденциозная книжка Ворошилова стала эталоном, была вскоре превращена в ту единственную призму, через которую рассматривалась в дальнейшем не только военная деятельность Сталина, но и вся история гражданской войны. Из этой истории было вычеркнуто все, что могло разрушить ореол славы Сталина, а следовательно, Буденного и Ворошилова. Например, гибель двух дивизий (Азина и Гая) возле станицы Мечетинской, невыполнение ленинского приказа о повороте Конной армии на Варшаву. Сократилось количество публикаций по истории гражданской войны, оставалась лишь тематика, связанная с деятельностью Иосифа Виссарионовича.

11

В сентябре выдались яркие, теплые, праздничные дни. Солнце светило щедро, но уже не утомляло жарой. Много было цветов.

Один из таких дней оказался счастливым для нашей маленькой семьи родилась дочка.

Я очень тревожился за Катю, акушерка, следившая за состоянием моей жены, беспокоилась тоже: у нее узкий таз, и роды могли доставить нам неприятность. Однако все обошлось, умница моя управилась быстро, промучившись всего три часа. Наверно, мы чрезмерно волновались до родов, а когда появился крепкий, нормальный ребенок, напряжение сразу упало, все успокоились, внимание к роженице ослабло.

Иосиф Виссарионович поздравил одним из первых, прислал Кате большой букет, а мне – ящик коньяка. Надежда Сергеевна позвонила по телефону, предложила помощь няни, которая кормила Светлану. Занятый приятными хлопотами, строя радужные планы, я не сразу заметил, как изменилась Катя: притихла, сникла, в лихорадочно блестевших глазах появились испуг и тоска. Акушерка же и главный врач не спешили сообщать мне ужасную новость, предпринимая все, чтобы спасти Екатерину Георгиевну. (Послеродовая гангрена – раньше я даже не слышал об этом. А когда услышал, было уже поздно).

И опять, как когда-то в Новочеркасске, как на барже в Царицыне, я утратил на некоторое время ощущение реальности, перестал контролировать себя, существовал будто во сне, руководствуясь не разумом, а инстинктом. Но теперь я быстрее справился с потрясением, потому что со мной остался маленький беспомощный человечек – продолжение Кати и мое. Я нужен был дочке и не имел права поддаваться своим переживаниям и болезням.

Низко и навсегда кланяюсь Кате за то, что собственной гибелью она явила миру новую жизнь, не оставила меня одиноким в дебрях мироздания, где без дочери скитался бы я, как путник в бескрайней пустыне.

И еще я сказал себе: двум самым дорогим женщинам моя любовь не принесла счастья. Нет смысла испытывать судьбу третий раз. И необходимости такой тоже нет. Моя радость, моя надежда, мое будущее – у меня в руках!

12

Много раз упоминал я фамилию Троцкого, да и вообще, читатели неоднократно слышали, конечно, о нем, о троцкизме, но, думаю, далеко не все представляют отчетливо, что это за человек, в чем сущность его идей. Троцкизм стал каким-то выхолощенным понятием, и это, наверняка, не случайно. Есть люди, которые сознательно стараются превратить в пустой звук, приглушить то, что важно еще и по сию пору, что всплывает, проявляется постоянно, только под другими ярлыками.

Даже представители моего поколения, видевшие и слышавшие Троцкого, далеко не всегда понимали, за что он сражался, почему столь рьяно нападал на ленинскую, а потом и сталинскую линию партии. Что ему надобно? Сам рвался к высшей власти? Тем, кто интересуется внешней стороной событий, чисто политической, так сказать, стороной, советую познакомиться с первоисточниками, хотя бы с речью Сталина "Троцкизм и ленинизм", которую он произнес еще в ноябре 1924 года. Иосиф Виссарионович говорил тогда: "В данный момент, после победы Октября, в настоящих условиях НЭПа, наиболее опасным нужно считать троцкизм, ибо он старается привить неверие в силы нашей революции, неверие в дело союза рабочих и крестьян, неверие в дело превращения России нэповской в Россию социалистическую".

И еще: "Задача партии состоит в том, чтобы похоронить троцкизм как идейное течение". Обратили внимание – похоронить! – война шла не на жизнь, а на смерть. И это – между членами, руководителями одной партии, которые сами готовили революцию. Однако ставили они перед собой разные цели, ждали от нее совершенно различных результатов. И в этом источник жесточайших противоречий. Сталин хотел видеть Россию могучей, высокоразвитой, независимой. Для Троцкого выгоднее, чтобы страна осталась аграрной, с полукустарной промышленностью, тесно связанной с Западом. Но почему? И откуда взялся этот деятель, чьи интересы он пропагандировал и защищал?

У меня сохранилась справочная брошюра "Наше правительство", выпущенная московским издательством "Красная новь" через несколько лет после революции. Сведения там приводятся довольно куцые, но они все же дают некоторое представление… Про Народного комиссара по военным и морским делам, Председателя Реввоенсовета Республики написано, что он, Лев Давидович Троцкий (по-настоящему Лейба Бронштейн) родился в 1879 году (ровесник Сталина). Где осчастливил свет своим появлением – не сказано. Отец и дед его "занимались сельским хозяйством" (очень расплывчатая формулировка). Наукой овладевал Троцкий в хедере, а затем в реальном училище. С семнадцати лет якобы живет своим трудом. С того же возраста принимает участие в революционной работе. В 1898 году его арестовали, выслали в Сибирь. Вскоре бежал за границу, где и находился до 1905 года… Появилась надежда на успех восстаний – вернулся в Россию, где вскоре опять был задержан. Однако в 1907 году вновь уехал в теплые зарубежные края, там подвизался (во Франции, в Испании, в Америке) до следующей революции, до мая 1917 года.

Уточним некоторые факты. Прежде всего о том, каким образом его дед и отец "занимались сельским хозяйством". Они были крупными земельными арендаторами на юге России. Все их ближайшие родственники – типичные представители еврейской буржуазии: торговцы, ростовщики, спекулянты. Они поддерживали постоянную связь с руководителями мирового сионизма. Достоверно известно, что папаша купил имение близ Херсона. До революции отец Льва Давидовича успел сколотить почти миллионное состояние, а потом, благодаря покровительству сына, сохранил значительную часть своих богатств. В самое трудное для страны голодное время сынок устроил своего папу на теплое место, верховодить хлебными делами в столице. На этой должности сам не помрешь с голода и близких своих поддержать сможешь.

Странным представляется нам псевдоним, появившийся у Льва Давидовича при первом аресте. В одесской тюрьме был в ту пору надзиратель Троцкий. Познакомившись с ним, Лев Давидович навсегда перестал быть Бронштейном. Любопытно, чем уж так привлекла его эта фамилия, что связывало Льва Давидовича с надзирателем?

Из ссылки бежал он за границу, бросив в Сибири жену с двумя детьми девочками. Находясь в эмиграции, материальных затруднений не испытывал. Богатая родня помогала. А вскоре женился на дочери торговца, имевшего солидный капитал. Получил высшее образование. Обзавелся сыном – тоже Львом, который, когда подрос, пошел по стопам отца. Другой сын был более далек от него.

Скрывать свои цели, врать, изворачиваться Лев Давидович был великий мастер. Безудержное многословие, беспринципность и ложь – вот свойства его натуры, и они же – его оружие в политической борьбе. Он мог произносить речи по восемь-девять часов, затапливая, изнуряя слушателей словесами. А однажды побил, вероятно, мировой рекорд: незадолго до Октября говорил с трибуны Петроградского Совета в общей сложности двадцать часов за одни сутки! Измором брал!

Известный партиец М. С. Ольшанский писал о Троцком, что тот "врет ради процесса вранья, соврет и «забудет», опять соврет и опять «забудет». Или открестится от своих слов, вывернется как-нибудь". До чего же много общего с Иудушкой Головлевым, не правда ли? Отсюда и точное, несмываемое клеймо Иуда Троцкий.

Выросший в семье со строгими еврейскими обычаями, где русским языком не пользовались, Лев Давидович почти двадцать лет провел в чужедальних странах. Что он знал о народах России, об их боли, их нуждах и интересах? А ничего. Плевать ему было на русских и украинцев, на татар и азербайджанцев, на киргизов, чувашей, армян и всех других. Он в глобальном масштабе мыслил об угнетенных, этот политический гастролер. Намечалась удача – спешил к нам в Россию, чтобы не прозевать, захватить пост повыше. А в опасное время отсиживался в удалении, отдыхал на тучных капиталистических нивах, жирок накапливал. Еще и Ленина поучать и направлять пытался, всюду лез со своими замечаниями, показывая, что и он тоже трудится на благо пролетариата. А вот русскому Калинину или грузину Сталину некуда было бежать, никто не ждал их за границей с распростертыми объятиями. И не стремились они дезертировать с поля боя, мужественно несли тяжкий крест неравной борьбы с царизмом.

Есть разница?!

Какова же все-таки цель Льва Давидовича, ради чего вел он жестокое, затянувшееся сражение не только внутри партии, но и на международной арене? Этот вопрос я задал Иосифу Виссарионовичу, когда он предупредил о предстоящей встрече с Троцким на нашей квартире. Я должен был присутствовать при беседе. В качестве кого? "Роль секунданта вас устраивает?" – полушутя ответил Сталин. "Но меня не устраивает, что я не в курсе дела". "Это поправимо", – заверил Иосиф Виссарионович. Вот тогда я и получил с его слов некоторое представление о реальном троцкизме, о подоплеке происходящих событий.

Впрочем, к разговорам о троцкизме, о сионизме мы возвращались не один раз, я достаточно хорошо усвоил соображения Сталина по этому поводу. В двадцатых-тридцатых годах он частенько повторял четкую формулу: "Нет плохих или хороших национальностей, есть плохие или хорошие люди". И не только повторял, но и руководствовался на практике: никакой предвзятости у Иосифа Виссарионовича, и об этом я уже упоминал, не было, отношение к человеку определялось не столько происхождением, сколько позицией – на чьей он стороне. Так почему же Сталина особенно ненавидят, проклинают сионисты и троцкисты, вплоть до того, что совершенно неправомерно сравнивают его с Гитлером?! Мое мнение таково: занимаясь в партии национальными делами вообще, Иосиф Виссарионович не мог не уделять внимания настойчиво, скандально выдвигаемому определенными лицами еврейскому вопросу в России. Писал об этом и до и после революции. Особенно интересна в этом отношении его классическая работа "Марксизм и национальный вопрос", от которой сионисты шарахаются, как черти от ладана, всячески стараясь «замолчать» ее. Получилось, что именно Сталин вскрыл корни сионизма и троцкизма, показал их методы борьбы, их цели. И не только теоретически насолил. Своей практической деятельностью сорвал их замыслы развалить партию, разрушить государство, обескровить армию, превратить страну в полуколонию для сионистского и американского капитала. Отсюда и ненависть. Иосиф Виссарионович рассуждал не без сарказма:

В России еврейство не приживалось долго. Климат не тот – холодно. На фруктах, на дарах природы не просуществуешь – трудиться надо всерьез. Кроме того, после долгого татаро-монгольского нашествия, сплотившего в общей борьбе народ, русичи с недоверием относились к чужеземцам. Даже при Петре Первом, когда государственные «двери» были распахнуты настежь, когда хлынули немцы и датчане, голландцы, – даже тогда евреи почти не проникали в глубь России. Разве что единично, для разведки. На Украине приторговывали, занимались ростовщичеством, осваивали Бессарабию, черноморское побережье. Там же, на юге, расселились караимы, оставшиеся после распада Хазарского каганата, существовавшего на Северном Кавказе, на волжском Прикаспии. Количество евреев заметно возросло при разделе Польши, где их было много: с территорией перешли. Это можно считать началом массового проникновения евреев в Россию. Впрочем, они не торопились, уютно чувствуя себя в Западной и Центральной Европе, обзаводясь соответствующими фамилиями, чаще немецкими. Из поколения в поколение их становилось больше. Назревала необходимость дальнейшего расселения, продвижения на восток. На «освоение» новых земель шла в первую очередь беднейшая часть еврейской общины. Терять нечего, а вдруг – найдешь?!

Слова Иосифа Виссарионовича не вызывали с моей стороны никаких возражений. Более того, я готов был развить его мысль таким образом. После разгрома Наполеона стала наша Россия самой могучей военной державой. И не только военной. Быстро развивалась экономика. Блистательных высот достигли многие виды искусства: литература, музыка, живопись. Девятнадцатый век стал золотым веком России, когда она десятилетиями возглавляла и вела за собой цивилизованное человечество. Наша промышленность могла выпускать что угодно: от паровозов, на которых ездила вся Америка, до прекрасных тканей; от самолучших артиллерийских орудий и огромных дредноутов до сложных, тончайших приборов. У нас родился электросвет, родилось радио. Американские Соединенные Штаты были еще в ту пору слабой страной. Нажились, разбогатели они на чужом горе во время мировой войны, сверхвыгодно торгуя оружием и продовольствием. Западная Европа одряхлела и топталась на месте, почти не пополняя своих экономических и духовных богатств. А огромная Россия, ставшая государством престижным и перспективным, манила фантастическими природными кладами. Тем более что своих предпринимателей, спекулянтов в ней явно недоставало. Да и дельцы-то были неопытны, патриархальны, без широких международных связей. Русская интеллигенция почти не участвовала в управлении государством, отдавая свои силы служению народу, распространяя грамоту, культуру, науку, помогая крестьянству освободиться от безынициативности, оставшейся от крепостного права. Ну, не благодатные ли возможности, не благодатные ли обстоятельства для тех, кто не скован никакими правилами, кто стремился лишь к одному: нажиться, устроиться повыгоднее самому и устроить своих близких?

Русское правительство воздвигало на пути миллионов евреев, пытавшихся прорваться на просторы страны, крепкий заслон, определив черту оседлости, протянувшуюся через западные районы Украины и Белоруссии. Это – граница. За ее пределами, в глубине России, разрешалось селиться лишь людям, образованным, одаренным, полезным государству. Много нареканий и проклятий раздавалось по поводу этой черты оседлости, но что в ней, собственно, было плохого? Каждый народ должен иметь какую-то основную территорию, трудясь там, жить за счет собственного производства. Сохраняются язык, обычаи, традиции. Возьмите хоть башкир, хоть хакассов, хоть чукчей – разве они против того, что имеют свой район расселения, где основные вопросы решают единородцы, где изучают в школах свой язык, издаются свои газеты и книги? Это же превосходно! Но, оказывается, не для всех. Евреи отвыкли создавать, производить такие первичные ценности, как зерно, мясо, уголь, железо. Им нужна нация, обосновавшись ВНУТРИ которой, они могут торговать, развлекать, советовать, руководить. А поселившись кучно в местечках за чертой оседлости, они оказались в трудном положении. Рядом такие же «специалисты»: ювелиры, музыканты, маклеры, спекулянты, часовщики, организаторы, в лучшем случае сапожники и портные. Народ такой, что пенок не снимешь. А кто побогаче, кто поголовастей – получили разрешение жить в России. Они там инженеры, врачи, ученые, денежки у них шевелятся…

Конечно, я упрощаю, по хочу, чтобы читатель понял особенность обстановки: несколько миллионов евреев жили у нас плохо, всеми силами и средствами старались опрокинуть заслоны, хлынуть в российские города и веси, оттеснить с выгодных мест, с управленческих постов добродушных аборигенов, не имевших навыка в беспощадной борьбе на выживание.

Иосиф Виссарионович напомнил мне одну из заповедей сионистов: "Не еврейское имущество – свободное имущество". Эта циничная заповедь, не устаревшая и теперь, развязывает иудеям руки и избавляет от угрызений совести… А ведь в России нееврейского имущества было много! И кто же его захватил?!

Сталин рассуждал таким образом. Коренное население берет из окружающего мира лишь то, что нужно, инстинктивно заботясь о будущем, о внуках и правнуках. Тут жили предки, тут будут жить и потомки. А пришельцев это не заботит. Они нынче здесь, через полвека – в другой стране. Пришельцам лишь бы взять. Вот они и раздергивают, растаскивают материальные и духовные ценности, составляющие национальное богатство страны. Торопятся, создают ажиотаж, развращают неустойчивую часть местной молодежи. Особенно проявилось это в Германии, где велика плотность населения, а природные ресурсы ограничены. Немцы веками привыкли к кропотливому труду, к бережливости, пунктуальности, а ведь эти качества не назовешь плохими. Немец рассчитывал возможности своей семьи, своего города на несколько поколений вперед. А пришелец в стремлении взять все сегодня путал его карты. Ловкий, смекалистый, привычный к деловому риску еврей начал вытеснять медлительного и сентиментального немецкого купца, интеллигента. И юристов, и артистов, и ремесленников. Вот и росла, копилась в Германии черная ненависть, на этом и сыграл потом Гитлер, объявивший евреев врагами рода человеческого.