Текст книги "Сталин: как это было? Феномен XX века"

Автор книги: Владимир Кузнечевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

1. ИСТОРИКИ В ПЛЕНУ СТАЛИНСКОЙ МИФОЛОГИИ

В среде российских историков и публицистов, пишущих о коллективизации, невозможно найти и двух человек, мнения которых полностью совпадали бы по поводу этого события. Но одновременно с этим почти все они проявляют редкое единодушие, утверждая, что сталинская коллективизация была исторически оправдана, так как без нее якобы было бы невозможно осуществить индустриализацию Советского Союза. А без этой последней нам не удалось бы отстоять независимость России.

Что касается последнего, никто и не спорит. Наша Победа была в немалой степени обусловлена тем, что Сталин в считанные годы сумел провести значительный объем работ по индустриализации страны. Только при чем здесь коллективизация деревни? Не надо в этом вопросе верить Сталину на слово. Факты говорят о том, что деньги на индустриализацию ему пришлось брать совсем из других источников.

Однако абсолютное большинство историков и публицистов убеждены в том, что без сталинского обобществления деревни была бы невозможна и индустриализация. При этом никаких аргументов в пользу этого вывода, как правило, никто не приводит, предлагается просто поверить в этот тезис и идти дальше. Вот характерные примеры в этом плане.

Средства на создание промышленности пришлось взять на селе, «деревня была донором индустриализации», пишут Святослав и Екатерина Рыбас ^{73} .

Н.И. Капченко не допускает даже тени сомнения в том, что «увязка коллективизации с индустриализацией абсолютно необходима». Более того, он считает, что в тех исторических условиях «было едва ли мыслимо (обойтись) без жестких административных мер» ^{74} .

Характерным является само употребление этого эвфемизма – кровь и жизни миллионов людей назвать всего лишь «жесткими административными мерами». Но дело, конечно, не в эвфемизмах, а в сущностном подходе к оценке коллективизации.

«Ход событий подтвердил не только разумность и обоснованность такого курса, – пишет Капченко. – Он подтвердил и отсутствие сколько-нибудь реально обоснованных альтернатив этому курсу» ^{75} . Характерна (и типична) аргументация этого автора в пользу своего вывода.

Глухо намекая на то, что упразднение ельцинским правительством в 1990-е годы колхозов привело к резкому снижению продукции сельского хозяйства в России, автор дилогии приходит к далеко идущим выводам.

События 1990-х годов, пишет он, показали, что колхозная «форма ведения хозяйства исторически оправдала себя и выдержала испытание временем. Значит, – пишет он, – не правы те, кто одним махом сметает со страниц истории такой глубокий и исторически обоснованный процесс, каким была коллективизация. И в этом, на мой взгляд, заключается зерно истины, глубокий смысл преобразований давно минувших лет. Сами эти преобразования с точки зрения закономерностей общественного прогресса не подлежат сомнению».

Все дело в том, продолжает он, что «нельзя рассуждать чисто абстрактно, игнорируя суровые реальности той эпохи и всю грандиозность и сложность задачи, которую предстояло решить…

С точки зрения оценки мировой роли Сталина индустриализация и коллективизация предопределили все остальное не только в политической судьбе вождя, но и в решающей мере – значение и место нашей страны в мире на протяжении целой исторической эпохи. Без этих двух компонентов сталинской политической стратегии Советский Союз не стал бы той державой, без участия которой уже нельзя было решать кардинальные вопросы мировой политики и международных отношений. Короче говоря, индустриализация и коллективизация заложили фундамент нашего будущего как великой державы». И резюмирует: «А можно ли было в условиях России осуществить такой поворот мягкими методами? Не стали бы эти мягкие методы и формы первопричиной краха всего грандиозно задуманного плана?»

В чем следует согласиться с Капченко, так это в том, что в оценке таких глобальных с точки зрения национальной истории явлений, какой была сталинская коллективизация, «нельзя рассуждать чисто абстрактно». Однако этот посыл следовало бы применять не только к 1930-м годам, но и – к сегодняшнему дню. Между тем, взятая в конкретном аспекте современность, увы, не подтверждает вывода Капченко о том, что сталинская коллективизация деревни была «исторически обоснованным процессом».

На первый взгляд автор дилогии вроде бы прав. После знаменитого декабрьского (1991 г.) указа Б. Ельцина о немедленном упразднении колхозов (а я своими глазами видел в те дни пришедшую из Москвы в администрацию Тверской области поименную разнарядку о немедленном уничтожении колхозов в этом субъекте РФ) производство зерна в стране действительно резко упало. Тут Н. Капченко не погрешил против истины. Но почему-то при этом он закрывает глаза на то, что потом производство зерна быстро восстановилось и значительно превысило доельцинскую эпоху. Вот цифры.

В 1981—1985 гг., в условиях коллективизированного сельского хозяйства, в среднем за год валовой сбор зерна в России (в границах 1992 г.) составил 92 млн. тонн. А после разгона колхозов наступил спад. В 1994 году – 63,4 млн. тонн, в 1998 – 47,8. Видимо, на эти цифры и опирался Н. Капченко в своих выводах (хотя в тексте своей монографии он этих цифр не приводит). Но, уже начиная с 2000 года, шок от расколхозизации стал проходить. В 2001 году в России было собрано 85,2 млн. тонн, в 2002 – 86,6. ^{76} А в 2008 году валовой сбор зерна составил и вовсе 105 млн. тонн. Никогда прежде ни в Российской империи, ни в Советском Союзе на территории нынешней РФ столько зерна не производилось.

Так что, если рассуждать «не абстрактно», к чему призывает Н. Капченко, получается, что его тезис об исторической оправданности колхозизации села опровергает сама жизнь.

И тем не менее коллективизацию «по Сталину» оправдывают как историческую необходимость даже критики сталинизма.

«Во всяком случае, одним из самых веских аргументов в пользу интенсивной коллективизации, – пишет, например, известный в ельцинскую эпоху критик сталинского режима публицист А. Ланщиков, – была необходимость форсировать индустриализацию…» ^{77}

Безоговорочно осуждающий сталинский режим в деревне, заведующий кафедрой истории Пензенского государственного педагогического университета Виктор Кондрашин даже в 2008 году не допускал и тени сомнения в том, что сталинская коллективизация деревни была актом необходимым.

«Возвращаясь к вопросу о марксистской модернизации деревни, – пишет он, – хотелось бы отметить главное. Именно модернизация крестьянской России, ее переход посредством народных революций и реформ сверху из аграрной в аграрно-индустриальную и индустриальную стадию развития составляет суть исторического пути страны в XX в. Таким образом, в течение столетия Россия превратилась из страны крестьянской в страну индустриальную. В этой трансформации решающая роль принадлежит сталинской коллективизации. В результате форсированной индустриализации и укрепления сталинского режима российская государственность была сохранена в тяжелейшие годы Второй мировой войны…»

В. Кондрашин находит даже историческое оправдание действиям Сталина в деле коллективизации деревни. «К сожалению, – замечает он, – как показывает мировой опыт, ни в одной стране индустриальная модернизация не проходила безболезненно для крестьянства. В Англии, например, крестьян съели овцы» ^{78} .

Здесь, как представляется, надо бы все же видеть отличие английской и российской истории: если в Англии, по образному выражению основоположников марксизма, крестьян «съели овцы», то в России функцию овец в этом плане Сталин «доверил» НКВД. Отличие существенное: овцы, как известно, сажать крестьян в тюрьмы, силой загонять за колючую проволоку и расстреливать не могут, а советское НКВД это делало.

Естественно, возникает вопрос, откуда ведет свое происхождение этот пресловутый тезис? Кто автор его? За кем безоглядно следуют до сегодняшнего дня все сторонники этой «истины»?

Ответ есть: перефразируя Маяковского, следует признать – все эти исследователи просто «чистят себя под Сталина».

2. ПОЧЕМУ СЛУЧИЛАСЬ КОЛЛЕКТИВИЗАЦИЯ?

Именно генсек еще на июльском (1928 год) пленуме ЦК подробно рассмотрел этот вопрос и обратил внимание партийного актива на то, что «в капиталистических странах индустриализация обычно происходила, главным образом, за счет ограбления чужих стран, за счет ограбления колоний или побежденных стран, или же за счет серьезных более или менее кабальных займов извне». И привел в пример Англию, Германию и Францию.

У нашей страны, сказал он, таких возможностей нет. «Остается одно: развивать промышленность, индустриализовать страну за счет внутреннего накопления». И пояснил: за счет крестьянства. «Это есть нечто вроде “дани” (на крестьянство), нечто вроде сверхналога, который мы вынуждены брать временно(курсив мой. – Вл. К.)для того, чтобы сохранить и развить дальше нынешний темп развития индустрии…» ^{79}

Спустя полтора года, 27 декабря 1929 года, генеральный секретарь выдвинул дополнительный аргумент о необходимости коллективизации деревни в интересах индустриализации. «Можно ли двигать дальше ускоренным темпом нашу социализированную индустрию, имея такую сельскохозяйственную базу, как мелкокрестьянское хозяйство… Нет, нельзя» ^{80} .

Строго говоря, сама эта идея – индустриализовать страну за счет ограбления деревни – не сталинская, хотя он, судя по всему, всегда считал ее верной. Идею эту выдвинул впервые даже и не Троцкий, а последовательный его сторонник, бывший (в 1920– 1921 гг.) секретарь ЦК РКП(б) и член Оргбюро ЦК, ведущий советский экономист в 1920—1930 годах Евгений Преображенский.

Еще в 1922 году он разработал план индустриализации страны и предложил деньги на это дело взять в деревне, сформулировав тезис о «первичном накоплении капитала за счет крестьянства».

Преображенский Е.А. (1886—1937), большевик с 1903 года, был близок к Ленину, «левый коммунист», противник Брестского мира и противник НЭПа. Соавтор Н. Бухарина по книге «Азбука коммунизма», которая послужила идейной основой введения политики «военного коммунизма». Проводником этой политики, как известно, был Юлий Ларин (Михаил Залманович Лурье, 1882—1932), сторонник полной отмены денег, сверхцентрализации и повального госпланирования. Дочь Лурье, Анна Ларина, стала позже, будучи еще несовершеннолетней, женой Н. Бухарина и едва не всю жизнь, после ареста Бухарина, провела в ссылках. Е. Преображенский в декабре 1936 года арестован, в июле 1937 года расстрелян по приговору суда.

Многих критиков Сталина занимает вопрос: когда генсек принял решение о проведении коллективизации? И почему решение об этом, с их точки зрения, принято было так резко и почти спонтанно?

Внешне этот якобы поворот, может быть, и выглядит резким и необъяснимым. Но только внешне. На самом деле к решению о проведении коллективизации генсек шел постепенно, до поры до времени скрывая ход своих мыслей. Так, еще на XV съезде ВКП(б) (декабрь 1927 г.), когда Молотов, что называется на голубом глазу, заявил, что переход к коллективизации займет много лет, а те, кто предлагает принудительно изымать у крестьянства «150—200 миллионов пудов хлеба», «тот враг рабочих и крестьян, враг советской власти». Сталин с места бросил реплику на эту эскападу Молотова: «Правильно!»

На самом же деле страна в это время уже стояла на пороге «третьей революции».

Профессор школы славистики Лондонского университета Джефри Хоскинг в 1989 году во втором (для России) издании своей книги, выдержавшей 11 изданий в Англии и США, объяснял это в таких словах:

«Общинное землевладение в России, с которым столкнулся Сталин в 1920-е годы, имело очень крупный недостаток. В то время как крестьянское население России в дореволюционные годы очень быстро росло – примерно с 55 миллионов в 1863 г. до 82 миллионов в 1897 г., – общинное землевладение сильно затрудняло внедрение улучшенного семенного фонда, удобрений или механизмов и препятствовало улучшению почвы». И потому, заключает английский историк, русская деревня была необычайно бедна и не производила товарного зерна вследствие низкой продуктивности крестьянских хозяйств.

Американский исследователь справедливо акцентирует внимание на недостатке товарного зерна, потому что в целом-то зерно было, но производили его крепкие хозяйства. Один из крупнейших знатоков в этой области, И.Е. Зеленин, свидетельствует, что перед коллективизацией Россия впервые стала производить зерна больше, чем в довоенное, царское, время. Так, в 1909—1913 годах в России в среднем за год собиралось 65,2 млн. тонн зерна, а в 1928—1932 годах в среднем за год – 73,6 млн. тонн ^{81} . То есть уже к 1928 году частнособственническое сельское хозяйство по результатам своей хозяйственной деятельности на 13% превзошло уровень развития царской России. А вот на сторону крестьяне свое зерно продавали чрезвычайно мало и только в том случае, если их к этому вынуждала экономическая необходимость.

Причина заключалась в том, что сразу после Гражданской войны большевики раздали всю землю поровну крестьянам.

А через семь лет после революции выяснилось, что на селе все вернулось «на круги своя», в деревне началось точно такое же расслоение, какое было на селе и до революции. На крестьянских сходах во время посещения волжских губерний летом 1924 года предсовнаркома Рыков с изумлением отмечал: «…Крестьянство успело расслоиться. Кто так и не встал толком на ноги, мается без лошади и выбивается из последних сил, а кто ухитрился за счет соседей скупить для себя скот, нажиться и даже батрака завести» ^{82} .

Такую же картину Рыков отмечал и в 1925 году: 40 процентов крестьян по-прежнему безлошадные ^{83} . «Но крестьянин, не имеющий лошади, – восклицал председатель Совнаркома, – и не могущий поэтому вести хозяйство, с трудом может быть назван вообще крестьянином» ^{84} .

Оценивая этот процесс социального расслоения, Рыков претензии предъявляет к самим бедным слоям крестьян, которые проявили полное нежелание «выбиваться в люди». Председатель советского правительства пришел к выводу: почти половина крестьянского населения России были бедны потому, что богатыми быть и не хотели.

Большевистское правительство с изумлением обнаружило, что большинству бедноты удобнее было влачить полусонное травоядное существование, не заставляя себя напрягаться ни в умственном, ни в энергетическом плане. Большевики наткнулись на естественное противодействие человеческого материала: тот, «кто был ничем», упорно не желал «становится всем», к чему его призывала строчка из «Интернационала». Он активно хотел остаться «никем» и вести почти травоядный образ жизни. Власть, а не он сам, по его понятиям, должна была дать ему средства к существованию, сам он эти средства добывать не желал. И напрасно Предсовнаркома убеждал массу крестьян перейти к иному образу жизни.

В одном из своих выступлений на сельской сходке Рыков почти умолял крестьян изменить привычный им образ жизни:

«– Надо учиться друг у друга. И в Саратовской, и в Царицынской губерниях, и у немцев Поволжья имеются хозяйства, которые дали в этом году если не удовлетворительный, то все-таки сносный урожай, в то время как соседние хозяйства ничего, или почти ничего, не собрали. Это зависит от того, как обращаться с землей, как засевать, какой иметь севооборот, какова вспашка земли, каково качество семян.

Мне один крестьянин на такие мои слова ответил: “Вы нам только скотину дайте, тогда все будет хорошо”. Я ему сказал, что, конечно, мы скотину будем стараться давать и помощь на сохранение и покупку скота оказывать, но нянчиться с теми, кто свое хозяйство по-умному наладить не хочет, мы не станем.

Раз доказано, что десятина может дать больше, чем дает она при обработке теперешней, то крестьянство должно взяться за землю по-настоящему. Как было при помещиках? Благодаря лучшей обработке помещичья земля давала всегда на 10—20 пудов больше, чем крестьянская земля.

Во многих селах Поволжья я не видел ни одного огорода, который крестьяне выпалывали бы. Все огороды травой заросли, картофель в поле не пропахивается. Крестьянин привык думать, что картошка родится от Господа Бога и не больше, как 200 пудов с десятины. А под Москвой крестьянин из-за 200 пудов и руки марать не станет. Крестьянин рассчитывает на авось: сунул картошку в землю и ждет, что Бог ее будет растить.

Советская власть никогда не оставляет крестьянина в беде, но надо же и ему самому по-настоящему за ум взяться, над своим полем мозгами пораскинуть! Я уже в нескольких местах предложил крестьянам выбрать ходоков и съездить в те хозяйства, где одинаковая земля при одинаковых условиях, но при лучшей обработке уродила в десять раз больше. К таким хозяйствам нужно присматриваться, допытываться, отчего это происходит, и перенимать. Если крестьяне бросят свои прадедовские обычаи, путем мелиорации и другими способами согласно агрономии улучшат обработку земли, то они навсегда избавятся от того, чтобы каждые три года постигал их неурожай и голод» ^{85} .

К 1927 году положение в сельском хозяйстве складывалось тревожное. 40 процентов крестьянских хозяйств оказалось и без земли, и без рабочего скота, а 52,3 процента хозяйств имело только одну лошадь ^{86} . Иными словами, 92,3% крестьянских хозяйств не могли производить товарное зерно. Как уже говорилось выше, зерна в стране было много, но принадлежало оно всего лишь 7% крестьянских хозяйств.

Ситуация в деревне складывалась интересная. Абсолютное большинство крестьян, которым большевики после Гражданской войны предоставило землю, эту собственность, что называется, «расфурыкали» и пошли в батраки к тем, кого Ленин окрестил кулаками.

Фактически весь объем зерна, произведенного на продажу, сконцентрировался в руках 7—8% крепких крестьян. А это были очень самостоятельные люди, которые высоко ценили себя и свой труд и добровольно подчиняться большевикам не собирались. Знаю это хорошо по поведению своего деда и своего отца из сибирского села Успенка.

Большевистское правительство могло взять это зерно у них только при добровольном согласии последних. А они соглашались на эту операцию только в обмен на промышленные товары, которых у правительства не было, или же при повышении цен на зерно, на что оно также не соглашалось. Сталину как воздух необходимо было товарное зерно, чтобы осуществить свои планы по реорганизации страны. Но у него не было ни малейшей возможности для маневра. Не было даже государственных запасов зерна (решение о создании государственных хлебных запасов Сталин провел только в 1932 году).

Сложившаяся в сельском хозяйстве ситуация требовала от высшего руководства страны неординарных решений, но в 1927 году эти решения даже не просматривались. У генсека, судя по всему, решение этой проблемы уже вызревало, но он предпочитал отмалчиваться. В верхах партии все еще шла жестокая борьба за ленинское наследство, и ему было не до «таких мелочей».

В дискуссию по сельскому хозяйству генсек включился только после того, как в январе 1928 года Л. Троцкий был выслан в Алма-Ату. Зиновьев и Каменев к этому времени растеряли все свои козыри в борьбе за власть, а Бухарин запутался в метаниях между этими двумя и Сталиным. Политическое поле более или менее расчистилось, что позволило генсеку сконцентрировать свое внимание на строительстве фабрик и заводов. Однако для форсирования индустриализации, считал Сталин, нужно было прежде решить проблему запасов товарного зерна, то есть действительность толкала его к тем или иным, но во всех случаях – к решительным действиям во взаимоотношениях с деревней.

В январе 1928 года выяснилось, что, несмотря на высокий урожай, государство сумело засыпать в свои закрома только 300 миллионов пудов хлеба. Это был не холодный, это был ледяной душ для Сталина, потому что в 1927 году, при более низком урожае, в закрома было засыпано 430 миллионов пудов зерна.

И генсек приступает к действиям. В конце декабря 1927 года генсек предупреждает на партийном съезде о том, что грядет коллективизация, а уже 15 января 1928 года Сталин выезжает в Западную Сибирь и на заседании Бюро Сибирского крайкома ВКП(б) в Новосибирске произносит речь «О хлебозаготовках и перспективах развития сельского хозяйства», где предупреждает, что «частичной коллективизации сельского хозяйства …совершенно недостаточно для того:

а) чтобы поставить на прочную базу вполне достаточное снабжение всей страны продовольствием с обеспечением необходимых резервов продовольствия в руках государства,

б) чтобы добиться победы социалистического строительства в деревне, в земледелии».

И далее. Кулак, говорит генсек, саботирует хлебозаготовки. Чтобы заставить его не делать этого, против кулака следует применять статью Уголовного кодекса о спекуляции. Если прокурорские и судебные власти не готовы к этому действию, следует менять прокурорских и судебных работников немедля. Но чтобы «поставить хлебозаготовки на более или менее удовлетворительную основу, нужны другие меры. Какие именно меры? Я имею в виду развертывание строительства колхозов и совхозов».

И какое бы выступление Сталина в этот год ни взять, всюду он ведет одну линию: максимальное расширение колхозного строительства. Если еще весной 1928 года в 5-летнем плане Наркомзема и Колхозцентра РСФСР значилось, что к 1933 году, т.е. к концу 5-летки, намечалось объединить 1,1 миллиона хозяйств (4 процента), то летом 1928 года Союз сельхозкооперации поднял цифру до 3 миллионов хозяйств (12 процентов), а на апрель 1929 года в пятилетнем плане уже значилась цифра 4—4,5 миллиона хозяйств (16—18 процентов). Буквально за один год планы коллективизации выросли в четыре раза.

Сразу после сталинской командировки в Сибирь на селе началась вакханалия насилия. Известные ученые-аграрники В.П. Данилов и Н.А. Ивницкий писали в 1989 году: «На места последовали подписанные И.В. Сталиным директивы с угрозами в адрес партийных руководителей». На места выехали комиссии ЦК во главе с членами Политбюро.

«Во время этих инспекций были сняты с работы и подвергнуты наказаниям, вплоть до исключения из партии, многие десятки местных работников – за “мягкотелость”, “примиренчество”, “срастание с кулаком” и т.п. Волна замены партийных, советских, судебных и хозяйственных работников прокатилась тогда по всем районам. На Урале, куда для обеспечения плана хлебозаготовок был командирован В.М. Молотов, за январь—март 1928 года были отстранены 1157 работников окружного, районного и сельского аппаратов….

Началось закрытие рынков, проведение обысков по крестьянским дворам, привлечение к суду владельцев не только спекулятивных хлебных запасов, но и весьма умеренных излишков в середняцких хозяйствах. Суды автоматически выносили решения о конфискации как товарных излишков хлеба, так и запасов, необходимых для производства и потребления. Изымали часто и инвентарь. Аресты в административном порядке и тюремные заключения по приговорам судов довершают картину произвола и насилия, чинимого в деревне зимой и весной 1928 года… В ход пошла и статья 58—10 УК РСФСР (контрреволюционная агитация), она применялась против тех, кто осмеливался вслух осуждать насилие» ^{87} . Россия столкнулась с личной озлобленностью генерального секретаря ЦК против крестьянства, которая ранее никак не проявлялась. Откуда она вдруг появилась, эта озлобленность?

Мой род и по материнской, и по отцовской линии с XVIII века живет в Сибири. В 1950-е годы еще были живы старики, которые рассказывали, что, когда Сталин в ходе его поездки по Сибири встречался в деревнях на сельских сходках с хлеборобами и пытался убедить пришедших на встречу с ним сибиряков продать хлеб по государственным ценам, в одной из деревень над ним в глаза начали издеваться крепкие крестьяне. Лузгая семечки и сплевывая шелуху от них ему под ноги, мужики якобы сказали генсеку: «Уговариваешь отдать хлеб за бесценок? А ты погорбаться за этот хлеб, а потом уж и проси отдать его тебе задарма. А впрочем, если ты сейчас нам здесь спляшешь, может быть, мы и дадим тебе хлеба». Рассказывали, что Сталин бледнел от бешенства от такого публичного унижения.

Не знаю, может быть, он и действительно не смог забыть этого унижения и, вернувшись в Москву, принял решение сломать крестьянство через колено. Не кулака как социальный слой, а именно крестьянство как класс, широко использовав для этого маргинальные слои деревни, то есть не просто представителей бедноты, но той именно бедноты, которая и бедна была потому, что сама не хотела трудиться, но при этом испытывала жгучую зависть к тем, кто трудился, не покладая рук и, естественно, создавал для себя и своей семьи материальный достаток.

Такие люди на селе были, и было их немало. Они только и ждали того момента, когда власть спустит их с цепи и натравит на богатых крестьян, то есть когда можно будет поживиться за чужой счет. Предчувствие не обманывало эту категорию сельских люмпенов. Вот только не могли они предположить, что вслед за этим их тоже загонят в колхозы и лишат и награбленного имущества, и самой свободы.

Сталин же в буквальном смысле был захвачен мыслью о том, что если ему удастся осуществить модернизацию деревни по его плану, «если развитие колхозов и совхозов пойдет усиленным темпом, то нет оснований сомневаться в том, что наша страна через каких-нибудь три года станет одной из самых хлебных стран, если не самой хлебной страной в мире» ^{88} .

Первый этап «сплошной коллективизации» специалисты относят к зиме – началу весны 1930 года.

В ноябре того же года состоялся Пленум ЦК, в резолюции которого была поставлена «задача сплошной коллективизации перед отдельными областями». Партийное руководство Украины, Нижней и Средней Волги, Северного Кавказа взяли обязательство провести на своих территориях сплошную коллективизацию к лету 1931 года. Но уже в декабре 1929 года ЦК ВКП(б) потребовал от всех регионов закончить коллективизацию к весне 1930 года!

И действительно, к началу января 1930 года, выполняя указание Политбюро ЦК обеспечить «бешеные темпы коллективизации», в колхозах уже числилось 20 процентов крестьянских хозяйств, а к началу марта 1930 года – свыше 50%. Крестьян загоняли в колхозы силой. На местах был выброшен лозунг «Догнать и перегнать передовые районы по темпам коллективизации!». А «передовые районы» (Нечерноземная полоса, Северный Кавказ, Средняя Азия, Нижняя Волга) взяли на себя обязательства к осени 1930 года обеспечить коллективизацию 100% крестьянских хозяйств.

3 февраля 1930 года передовая статья «Правды», написанная по личному указанию генерального секретаря, предупреждала, что «последняя наметка коллективизации – 75% бедняцко-середняцких хозяйств в течение 1930—1931 года не является максимальной».