Текст книги "Сталин: как это было? Феномен XX века"

Автор книги: Владимир Кузнечевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Мне в этой диктовке вождя интересными представляются совсем другие моменты. Во-первых, неуверенность Ленина в том, что партия в состоянии будет без проблем удерживать за собой власть в стране. И связывает он это не с внешними (международными), а с внутренними причинами. Международное обострение ситуации вождь ставит здесь на второе место.

А во-вторых, совсем не о демократии заботился в этот момент вождь, а о передаче власти.

Еще несколько месяцев назад Ленин и не помышлял о расширении руководящих органов партии. Когда после завершения XI съезда партии на Пленуме ЦК 3 апреля Каменев сказал, что есть мнение расширить число членов Политбюро с 5 человек до 7 и к Ленину, Троцкому, Зиновьеву, Сталину и Каменеву добавить еще Рыкова и Томского, вождь резко возразил: «А чем вас не устраивает 5 членов Политбюро? Зачем нужно увеличивать количество людей в этом органе? Мы что, не справляемся с работой?» Впрочем, когда понял, что речь идет об ослаблении личных позиций Троцкого в Политбюро, тут же согласился. Но это было в апреле 1922 года. В декабре Ленина занимали уже совсем другие заботы. На повестке дня стоял вопрос о передаче власти в России, и Ленин начал операцию по отстранению от власти Сталина.

Сталину от полномочий передавать было нечего, он и так, по определению Ленина, обладал властью почти в абсолютном виде. Передавать власть Ленин рассчитывал Троцкому. Но росчерком пера он этого сделать не мог: ситуация в партии была уже совсем не та, что прежде, когда он был здоров и активен. Значит, это нужно было делать путем нескольких постепенных шагов. Вождь пришел к выводу, что задачу эту возможно решить путем введения принципа коллегиальности. Сначала нужно увеличить состав ЦК до 100 человек. В условиях коллегиального руководства (при отстранении от власти Сталина) Троцкий, считал Ленин, автоматически выдвинется на первые роли в силу своего морального и политического авторитета и только он и сможет обеспечить продвижение к мировой революции, раздробить страну на отдельные национальные государства, а на оставшейся части России построить общество без классической интеллектуальной элиты с инонациональными руководителями во главе.

Размышление № 1

Как потом выяснилось, Ленин ошибался в главном – в эффективности коллегиального принципа руководства. Партия смогла сохранить за собой в стране власть исключительно благодаря тому, что ею (партией) управляло не коллегиальное руководство, а сильная личность – Сталин,

Отвлекусь на момент от 1920-х годов и отмечу, что ленинский опыт в вопросе о преемственности власти никому не пошел впрок. Правильно писал Гегель в «Философии истории»: «Опыт и история учат, что народы и правительства никогда ничему не научились из истории: каждое время для этого слишком индивидуально». Много позже точно эту же ошибку повторил уже и сам Сталин, когда в 1952 году, собираясь, как и Ленин в 1923-м, уходить в другой мир, задумался о том, кому передать власть, не нашел достойного преемника и потому решил передать власть коллегиальному органу.

На XIX съезде КПСС (а точнее, на первом после съезда Пленуме ЦК) Сталин сделал попытку отказаться от должности генерального секретаря и вообще упразднить эту должность. Вместо Политбюро из 9 членов Сталин создал новый орган – Президиума ЦК в составе 36 членов. Чем это закончилось – известно. Уже через несколько месяцев после смерти Сталина члены этого коллегиального органа передрались между собой, а через 37лет после этого (на больший период Сталин не сумел создать запас прочности для руководящей роли большевиков) партия вообще лишилась власти в России.

Эта закономерность (Коммунистическая партия может достичь власти и оставаться при ней только при наличии сильного лидера диктаторского характера. Как только уходит диктатор – уходит и власть из рук коммунистов) еще раз была подтверждена в 1989 году в Югославии.

Работая в 1970-е годы в посольстве СССР в Югославии, я имел возможность лично наблюдать за тем, как 83-летний Председатель Союза коммунистов Югославии Иосип Броз Тито, который единолично правил Югославией с 1945 года, в 1974 году тоже задумался о передаче власти после себя и не нашел ничего лучшего, как повторить негативный опыт передачи власти Ленина и Сталина.

В 1974 году в Югославии была принята новая Конституция страны, согласно которой вводилась должность коллективного президента. Самому Тито должность главы государства Конституция гарантировала пожизненно, а после его смерти страной должен был начать управлять коллективный Президиум из 8 человек. Каждый из них должен был председательствовать в этом органе только один год. Однако ничего из задуманного не получилось. В мае 1980 года Тито ушел из жизни, а летом 1991 года Югославия распалась, и на территории этого единого государства заполыхала гражданская война.

Таким образом, на протяжении XX века История трижды, на примере России и Югославии, продемонстрировала, что захватить власть на какой-то исторический отрезок времени коммунисты могут, но удержать ее в состоянии только при осуществлении диктаторского режима. Как только коммунисты начинают вводить элементы демократического политического строя – власть от них уходит, и навсегда. Думаю, что в обозримом историческом времени такая перспектива ожидает и Китайскую Народную Республику. Коммунизм и демократия– несовместимы.

Но вернемся в декабрь 1922 года.

Утром 24 декабря вождь продолжал диктовать свое «Письмо к съезду»:

«Я имею в виду устойчивость, как гарантию от раскола на ближайшее время, и намерен разобрать здесь ряд соображений чисто личного свойства.

Я думаю, что основным в вопросе устойчивости с этой точки зрения являются такие члены ЦК, как Сталин и Троцкий. Отношения между ними, по-моему, составляют большую половину опасности того раскола, который мог бы быть избегнут и избежанию которого, по моему мнению, должно служить, между прочим, увеличение числа членов ЦК до 50, до 100 человек.

Тов. Сталин, сделавшись генсеком, сосредоточил в своих руках необъятную власть, и я не уверен, сумеет ли он всегда достаточно осторожно пользоваться этой властью.

С другой стороны, тов. Троцкий, как доказала уже его борьба против ЦК в связи с вопросом о НКПС, отличается не только выдающимися способностями. Лично он, пожалуй, самый способный человек в настоящем ЦК, но и чрезмерно хватающий самоуверенностью и чрезмерным увлечением чисто административной стороной дела. ^{64}

Эти два качества двух выдающихся вождей современного ЦК способны ненароком привести к расколу…

Я не буду дальше характеризовать других членов ЦК по личным качествам. Напомню лишь, что октябрьский эпизод Зиновьева и Каменева, конечно, не является случайностью, но что он так же мало может быть старим им в вину лично, как небольшевизм Троцкому.

Из молодых членов ЦК хочу сказать несколько слов о Бухарине и Пятакове. Это, по-моему, самые выдающиеся силы (из самых молодых сил), и относительно их надо бы иметь в виду следующее: Бухарин не только ценнейший и крупнейший теоретик партии, он также законно считается любимцем всей партии, но его теоретические воззрения очень с большим сомнением могут быть отнесены к вполне марксистским, ибо в нем есть нечто схоластическое (он никогда не учился и, думаю, никогда не понимал вполне диалектики)».

25 декабря диктовка была продолжена.

«25.XII. Затем Пятаков – человек несомненно выдающейся воли и выдающихся способностей, но слишком увлекающийся администраторством и администраторской стороной дела, чтобы на него можно было положиться в серьезном политическом вопросе… 25.XII.22 г. Ленин. Записано М.В». (ПСС, т. 45, с. 344-346).

Потом Ленин еще продолжает диктовать свои мысли, но уже о характере работы высших партийных органов. Если внимательно посмотреть на эти диктовки, они логически выстроены по достаточно строгой схеме: все то, что выстроил в политической схеме власти за год пребывания на посту генерального секретаря ЦК Сталин, вождь подвергает не просто критике, но переделу. Это действительно был «ряд перемен в нашем политическом строе».

4 января 1923 года Ленин внезапно диктует «Добавление к письму от 24 декабря 1922 года».

«Сталин слишком груб, и этот недостаток, вполне терпимый в среде и в общениях между нами, коммунистами, становится нетерпимым в должности генсека. Поэтому я предлагаю товарищам обдумать способ перемещения Сталина с этого места и назначить на это место другого человека, который во всех других отношениях отличается от тов. Сталина только одним перевесом, именно, более терпим, более лоялен, более вежлив и более внимателен к товарищам, меньше капризности и т.д. Это обстоятельство может показаться ничтожной мелочью. Но я думаю, что с точки зрения предохранения от раскола и с точки зрения написанного мною выше о взаимоотношении Сталина и Троцкого, это не мелочь, или это такая мелочь, которая может получить решающее значение.

4 января 1923 г. Ленин. Записано Л.Ф.». (ПСС, т. 45, с. 346).

Впрочем, и это еще не было финалом. Ленин продолжает атаку на Сталина и 5 марта 1923 года диктует новое письмо.

«Товарищу Сталину

Строго секретно. Лично. Копия тт. Каменеву и Зиновьеву.

Уважаемый т. Сталин!

Вы имели грубость позвать мою жену к телефону и обругать ее. Хотя она Вам и выразила согласие забыть сказанное, но тем не менее этот факт стал известен через нее же Зиновьеву и Каменеву Я не намерен забывать так легко то, что против меня сделано, а нечего и говорить, что сделанное против жены я считаю сделанным и против меня. Поэтому прошу Вас взвесить, согласны ли Вы взять сказанное назад и извиниться или предпочитаете порвать между нами отношения.

С уважением Ленин.

5 марта 23 года».

Секретарь Ленина М.А. Володичева 5 марта делает запись в Дневнике секретарей. «Владимир Ильич вызывал около 12-ти. Просил записать два письма: одно Троцкому, другое – Сталину; передать первое лично по телефону Троцкому и сообщить ему ответ как можно скорее. Второе пока просил отложить, сказав, что сегодня у него что-то плохо выходит. Чувствовал себя нехорошо».

6 марта. Снова запись Володичевой.

«Спросил об ответе на первое письмо (ответ по телефону застенографирован). Прочитал второе (Сталину) и просил передать лично из рук в руки и получить ответ. Продиктовал письмо группе Мдивани. Чувствовал себя плохо. Надежда Константиновна просила этого письма Сталину не посылать, что и было сделано в течение 6-го. Но 7-го я сказала, что я должна исполнить распоряжение Владимира Ильича. Она переговорила с Каменевым, и письмо было передано Сталину и Каменеву, а затем и Зиновьеву, когда он вернулся из Питера. Ответ от Сталина был получен тотчас же после получения им письма Владимира Ильича (письмо было передано мной лично Сталину и мне был продиктован его ответ Владимиру Ильичу). Письмо Владимиру Ильичу еще не передано, т.к. он заболел».

В 1967 году писатель А. Бек спрашивал Володичеву об обстоятельствах вручения письма Сталину. Но она и спустя 45 лет после тех событий не нашла в себе сил открыть тайну той интриги. В записи Бека этот рассказ отражен так:

«Передавала письмо из рук в руки. Я просила Сталина написать письмо Владимиру Ильичу, так как тот ожидает ответа, беспокоится. Сталин прочел письмо стоя, тут же при мне, лицо его оставалось спокойным. Помолчал, подумал и произнес медленно, отчетливо выговаривая каждое слово, делая паузы между ними: “Это говорит не Ленин, это говорит его болезнь”. И продолжал: “Я не медик, я – политик. Я – Сталин. Если бы моя жена, член партии, поступила неправильно и ее наказали бы, я не счел бы себя вправе вмешиваться в это дело. А Крупская – член партии. Но раз Владимир Ильич настаивает, я готов извиниться перед Крупской за грубость”. Бек попытался выведать более детальные подробности этой ситуации, но Володичева разволновалась и просто прогнала его словами: Уходите!.. Уходите!» ^{65}

Ответ Сталина: «7 марта 1923 года.

Т. Ленину от Сталина.

Только лично.

Т. Ленин!

Недель пять назад я имел беседу с т. Н. Константиновной, которую я считаю не только Вашей женой, но и моим старым партийным товарищем, и сказал ей (по телефону) приблизительно следующее: “Врачи запретили давать Ильичу политинформацию, считая такой режим важнейшим средством вылечить его, между тем, Вы, Надежда Константиновна, оказывается, нарушаете этот режим; нельзя играть жизнью Ильича” и пр.

Я не считаю, что в этих словах можно было усмотреть что-либо грубое или непозволительное, предпринятое “против” Вас, ибо никаких других целей, кроме цели быстрейшего Вашего выздоровления, я не преследовал. Более того, я считал своим долгом смотреть за тем, чтобы режим проводился. Мои объяснения с Н. Кон. подтвердили, что ничего, кроме пустых недоразумений, не было тут, да и не могло быть.

Впрочем, если Вы считаете, что для сохранения “отношений” я должен “взять назад” сказанные выше слова, я их могу взять назад, отказываясь, однако, понять, в чем тут дело, где моя “вина” и чего, собственно, от меня хотят.

И. Сталин».

Письмо Ленина и ответ Сталина хранятся в официальном конверте Управления делами Совнаркома, на котором имеется пометка: «Письмо В.И. от 5/III-23 г. (2 экз.) и ответ т. Сталина, не прочитанный В.И. Лениным. Единственные экземпляры» ^{66} .

Это полное высокомерия письмо, весь тон которого свидетельствует, что генсек не склоняет выю перед вождем, как вроде бы должно было быть, а почти с презрением ставит вождя на место, свидетельствует: это – отповедь. Сталин выступает в этом письме с позиции силы. Кавказский мужчина разъясняет вождю, что женщины, конечно, это товарищи большевиков по членству в партии, но место их не у кормила власти, а в лучшем случае рядом с мужчинами. Генеральный секретарь ЦК читает вождю мораль. Издевка к утратившему реальную власть бывшему уже вождю сквозит в каждой фразе письма (а ведь Сталин не пишет эти унижающие вождя строки, а диктует их личному секретарю Ленина!). По-видимому, от врачей Ленина Сталин знает: тот уже не жилец, и с его волей можно не считаться. Сталин сознательно вдет на разрыв с Лениным, не опасаясь последствий этого разрыва.

Сходная ситуация была и с другой стороны. Отчаянию Ленина уже не было предела. Будучи человеком политически чрезвычайно проницательным, вождь в последние дни своей разумной жизни отчетливо понял, что в главном деле всей своей жизни он все, и бесповоротно, проиграл:

– европейская революция, на которую он так надеялся, и в пользу которой в форме Соединенных Штатов Европы он был готов принести в жертву всю Россию и весь ее народ, не просматривается даже в отдаленной перспективе;

– и даже такую, в общем-то, пустяковую вещь, как сместить Сталина с поста генерального секретаря ЦК, даже этого он уже сделать не в состоянии.

И напрасно он так секретил свои последние письма: от кого? От Сталина? Но Сталин знал о них с первых же минут: Фотиева знакомила Сталина с ленинскими диктовками уже через 15 минут после их расшифровки.

* * *

Фотиева Лидия Александровна (1881—1975). В период Октябрьской революции работала бок о бок вместе с Н.К. Крупской в Выборгском Комитете РСДРП(б), в 1918—1924 гг. – личный секретарь Ленина, потом до 1930 года – секретарь СНК и СТО СССР, затем – научный работник в Центральном музее В.И. Ленина.

* * *

Правда, когда на другое утро Ленин строго предупредил Володичеву, что о диктовке могут знать только он сам и Надежда Константиновна, Фотиева, судя по всему, просто перепугалась. Будучи в доверии у вождя, Фотиева ведь одновременно была на секретной связи между Лениным и Троцким. Узел завязывался уж слишком тугой, и Фотиева не знала, как ей лучше поступить. В конце концов через неделю, по-видимому, после мучительных размышлений, она все же решила «покаяться» по этому поводу, написала письмо о случившемся и пошла с ним к Каменеву.

Это ее письмо опубликовано в «Известиях ЦК КПСС» в 1990 году в первом номере.

«Л.А.Фотиева – Л.Б. Каменеву.

29/XII – 22 г. Товарищу Сталину в субботу 23/XII было передано письмо Владимира Ильича к съезду, записанное Володичевой. Между тем, уже после передачи письма выяснилось, что воля Владимира Ильича была в том, чтобы письмо это хранилось строго секретно в архиве, могло быть распечатано только им или Надеждой Константиновной и должно было быть предъявлено кому бы то ни было лишь после его смерти. Владимир Ильич находится в полной уверенности, что он сказал это Володичевой при диктовке письма. Сегодня, 29/XII, Владимир Ильич вызвал меня к себе и переспросил, сделана ли на письме соответствующая пометка, и повторил, что письмо должно быть оглашено лишь в случае его смерти. Я, считаясь со здоровьем Владимира Ильича, не нашла возможным ему сказать, что допущена ошибка, и оставила его в уверенности, что письмо никому неизвестно и воля его исполнена.

Я прошу товарищей, которым стало известно это письмо, ни в коем случае при будущих встречах с Владимиром Ильичем не обнаруживать сделанной ошибки, не давая ему никакого повода предположить, что письмо известно и прошу смотреть на это письмо, как на запись мнения Владимира Ильича, которую никто не должен был бы знать».

Невооруженным глазом видно, что письмо это Лидия Александровна писала в большом душевном волнении и отдала его Каменеву, даже не перечитав: на это указывают стилистические ошибки, отсутствие в ряде случаев знаков препинания, повторы и т.д.

Не менее был перепуган происшедшим и Каменев. Он-то знал, что с личными характеристиками фигурантов диктовки были знакомы все те, кого они касались, за исключением Пятакова, который вообще непонятно каким образом попал в ленинскую диктовку. Все всё знали, но никто не собирался на это реагировать, так как все давно уже списали вождя из политики и только ждали, когда закончится его агония. Более того, складывается впечатление, что все фигуранты ленинской диктовки были абсолютно уверены в том, что партийная масса никогда не узнает о ленинских характеристиках, включая и предложение вождя о перемещении Сталина с поста генерального секретаря. Фотиева же своим письмом неожидаемо взбаламутила всю картину, и стало непонятно, что в этой ситуации предпринять, и надо ли вообще что-то предпринимать. Никто еще не мог даже предположить, что через полтора года роль Фотиевой перейдет к Н.К. Крупской и все окажется намного более серьезным. Но это случится только в мае 1924 года, когда Ленина уже не будет в живых и с его посмертной волей можно будет делать вообще все, что угодно. Но сейчас-то вождь был еще жив.

И потому Каменев, не зная, что с этой «бомбой» делать, тут же (а времени было уже за полночь) пишет Сталину паническую записку:

«Л.Б. Каменев – И.В. Сталину. 29 декабря 1922 года.

Т. Сталину

Тов. Л.А. Фотиева явилась ко мне сего 29/XII в 23 часа и сначала устно, а затем письменно сделала вышеизложенное заявление. Я считаю нужным познакомить с ним тех членов ЦК, которые узнали содержание письма Владимира Ильича (мне известно, что с содержанием его знакомы т.т. Троцкий, Бухарин, Орджоникидзе и ты). (Каменев тут явно лукавит, не называя Зиновьева, хотя хорошо известно, что Каменев был фактически эрго-я Зиновьева и всегда и во всем не делал ни одного шага в политике, не обговорив его предварительно с Зиновьевым. – Вл. К.)Я не говорил никому ни словом, ни намеком об этом письме. Полагаю, что так же поступили и все вышеназванные товарищи. Если же кто-либо из них поделился с другими членами ЦК содержанием письма, то до сведения соответствующих товарищей должно быть доведено и это заявление т. Фотиевой».

Картина всей этой туго закрученной интриги будет неполной, если не воспроизвести рассказ Троцкого об этих событиях, который он обнародовал в 1929 году, будучи уже в эмиграции.

Вот что писал об этом сам автор мемуаров.

В промежутках между первым и вторым ударом Ленин мог работать только в половину своей прежней силы. Мелкие, но грозные толчки со стороны кровеносной системы происходили все время. На одном из заседаний Политбюро, встав, чтобы передать кому-то записочку – Ленин всегда обменивался такими записочками для ускорения работы – он чуть-чуть качнулся. Я заметил это только потому, что Ленин сейчас же изменился в лице. Это было одно из многих предупреждений со стороны жизненных центров. Ленин не делал себе на этот счет иллюзий. Он со всех сторон обдумывал, как пойдет работа без него и после него. В это время у него в голове складывался тот документ, который получил впоследствии известность под именем “Завещание “. В этот же период – последние недели перед вторым ударом – Ленин имел со мной большой разговор о моей дальнейшей работе. Разговор этот ввиду его большого политического значения я тогда же повторил ряду лиц (Раковскому, И.Н. Смирнову, Сосновскому, Преображенскому и др.)(то есть только своим сторонникам, фактически предупредив их, что именно он, Троцкий, наследует от Ленина его место в партии и в стране. – Вл. К.). Уже благодаря одному этому беседа отчетливо сохранилась в моей памяти.

Дело было так. Центральный комитет союза работников просвещения нарядил делегацию ко мне и к Ленину с ходатайством о том, чтоб я взял на себя дополнительно комиссариат народного просвещения, подобно тому, как я в течение года руководил комиссариатом путей сообщения.

Ленин спросил моего мнения. Я ответил, что трудность в деле просвещения, как и во всяком другом деле, будет со стороны аппарата.

“ Да, бюрократизм у нас чудовищный, —подхватил Ленин,– я ужаснулся после возвращения к работе… Но именно поэтому вам не следует, по-моему, погружаться в отдельные ведомства сверх военного“.

Горячо, настойчиво, явно волнуясь, Ленин излагал свой план.

Силы, которые он может отдавать руководящей работе, ограничены. У него три заместителя. “Вы их знаете. Каменев, конечно, умный политик, но какой же он администратор? Цурюпа болен. Рыков, пожалуй, администратор, но его придется вернуть на ВСНХ. Вам необходимо стать заместителем. Положение такое, что нам нужна радикальная личная перегруппировка“.

Я опять сослался на “аппарат“, который все более затрудняет мне работу даже и по военному ведомству.

“ Вот вы и сможете перетряхнуть аппарат“,– живо подхватил Ленин, намекая на употребленное мною некогда выражение.

Я ответил, что имею в виду не только государственный бюрократизм, но и партийный; что суть всех трудностей состоит в сочетании двух аппаратов и во взаимном укрывательстве влиятельных групп, собирающихся вокруг иерархии партийных секретарей.

Ленин слушал напряженно и подтверждал мои мысли тем глубоким грудным тоном, который у него появлялся, когда он, уверившись в том, что собеседник понимает его до конца, и, отбросив неизбежные условности беседы, открыто касался самого важного и тревожного.

Чуть подумав, Ленин поставил вопрос ребром. “Вы, значит, предлагаете открыть борьбу не только против государственного бюрократизма, но и против Оргбюро ЦК?” Я рассмеялся от неожиданности. Оргбюро ЦК означало самое средоточие сталинского аппарата. “Пожалуй, выходит так“. “Ну, что ж,– продолжал Ленин, явно довольный тем, что мы назвали по имени существо вопроса,– я предлагаю вам блок: против бюрократизма вообще, против Оргбюро в частности“.

С хорошим человеком лестно заключить хороший блок, – ответил я.

Мы условились встретиться снова, через некоторое время. Ленин предлагал обдумать организационную сторону дела. Он намечал создание при ЦК Комиссии по борьбе с бюрократизмом. Мы оба должны были войти в нее. По существу эта комиссия должна была стать рычагом для разрушения сталинской фракции, как позвоночника бюрократии, и для создания таких условий в партии, которые дали бы мне возможность стать заместителем Ленина, по его мысли: преемником на посту председателя Совнаркома» ^{67} .

Троцкий все описывает так, как оно и было на самом деле. Не доверять ему оснований я не вижу. В описании фактов Троцкий всегда был объективен и честен. Ленин действительно пришел к этому моменту к выводу о том, что Сталина следует подвергнуть аннигиляции и на его политической карьере следует поставить крест. Нисколько не сомневаюсь в том, что, проживи Ленин еще хотя бы год, мир никогда бы не узнал политического деятеля по имени Сталин.

В попытке свержения Сталина Ленину и Троцкому в этот момент активно подыгрывала Н.К. Крупская, которая хорошо знала о решении мужа сломать напрочь политическую карьеру Сталина и намекала Троцкому, что ее муж намерен сблизиться с Львом Давыдовичем (именно так она называла Троцкого, в то время как Зиновьева именовала просто Григорий) и создать с ним антисталинский блок.

Продолжим цитировать Троцкого.

«Два секретаря Ленина, Фотиева и Гляссер, служат связью (между Лениным и Троцким,– Вл. К.), Вот что они мне передают. Владимир Ильич до крайности взволнован сталинской подготовкой предстоящего партийного съезда, особенно же в связи с его фракционными махинациями в Грузии»,

«Владимир Ильич готовит против Сталина на съезде бомбу». Это дословная фраза Фотиевой. Слово «бомба» принадлежит Ленину, а не ей, “Владимир Ильич просит вас взять грузинское дело в свои руки, тогда он будет спокоен“, 5 марта (1923 г.) Ленин диктует мне записку:

“ Уважаемый товарищ Троцкий. Я просил бы вас очень взять на себя защиту грузинского дела на ЦК партии. Дело это сейчас находится под “преследованием“ Сталина и Дзержинского, и я не могу положиться на их беспристрастие. Даже совсем напротив. Если бы вы согласились взять на себя его защиту, то я бы мог быть спокойным. Если вы почему-нибудь не согласитесь, то верните мне все дело. Я буду считать это признаком вашего несогласия. С наилучшим товарищеским приветом. Ленин“.

“ Почему вопрос так обострился?”– спрашиваю я. Оказывается, Сталин снова обманул доверие Ленина: чтоб обеспечить себе опору в Грузии, он за спиною Ленина и всего ЦК совершил там при помощи Орджоникидзе и не, без поддержки Дзержинского организованный переворот против лучшей части партии, ложно прикрывшись авторитетом Центрального Комитета.

Пользуясь тем, что больному Ленину недоступны были свидания с товарищами, Сталин пытался окружить его фальшивой информацией. Ленин поручил своему секретариату собрать полный материал по грузинскому вопросу и решил выступить открыто.

Что его при этом потрясло больше:личная нелояльность Сталина или его грубо-бюрократическая политика в национальном вопросе, трудно сказать. Вернее, сочетание того и другого. Ленин готовился к борьбе, но опасался, что не сможет на съезде выступить сам, и это волновало его.

“ Не переговорить ли с Зиновьевым и Каменевым?”– подсказывают ему секретари. Но Ленин досадливо отмахивается рукой. Он отчетливо предвидит, что, в случае его отхода от работы, Зиновьев и Каменев составят со Сталиным “тройку “ против меня и, следовательно, изменят ему.

“ А вы не знаете, как относится к грузинскому вопросу Троцкий?”– спрашивает Ленин. “Троцкий на пленуме выступал совершенно в вашем духе“, – отвечает Гляссер, которая секретарствовала на пленуме. “Вы не ошибаетесь?”– “Нет, Троцкий обвинял Орджоникидзе, Ворошилова и Калинина в непонимании национального вопроса“. – “Проверьте еще раз!” – требует Ленин.

На второй день Гляссер подает мне на заседании ЦК, у меня на квартире, записку с кратким изложением моей вчерашней речи и заключает ее вопросом: “Правильно ли я вас поняла?” —“ Зачем вам это?”– спрашиваю я. “Для Владимира Ильича“,– отвечает Гляссер. “Правильно”, – отвечаю я.

Сталин тем временем тревожно следит за нашей перепиской. Но в этот момент я еще не догадываюсь, в чем дел… Прочитав нашу с вами переписку, —рассказывает мне Гляссер,– Владимир Ильич просиял: ну, теперь другое дело! – и поручил передать вам все те рукописные материалы, которые должны были войти в состав его бомбы к XII съезду“.

Намерения Ленина стали мне теперь совершенно ясны: на примере политики Сталина он хотел вскрыть перед партией, и притом беспощадно, опасность бюрократического перерождения диктатуры,

“ Каменев завтра едет в Грузию на партийную конференцию, – говорю я Фотиевой. – Я могу познакомить его с ленинскими рукописями, чтобы побудить его действовать в Грузии в надлежащем духе. Спросите об этом Ильича”. Через четверть часа Фотиева возвращается, запыхавшись: “Ни в коем случае!”– “Почему?”– “Владимир Ильич говорит: “Каменев сейчас же все покажет Сталину, а Сталин заключит гнилой компромисс и обманет “. – “Значит, дело зашло так далеко, что Ильич уже не считает возможным заключить компромисс со Сталиным даже на правильной линии?” – “Да, Ильич не верит Сталину, он хочет открыто выступить против него перед всей партией. Он готовит бомбу“.

Примерно через час после этой беседы Фотиева снова пришла ко мне с запиской Ленина, адресованной старому революционеру Мдивани и другим противникам сталинской политики в Грузии. Ленин пишет им: “Всей душой слежу за вашим делом. Возмущен грубостью Орджоникидзе и потачками Сталина и Дзержинского. Готовлю для вас записки и речь“. В копии эти строки адресованы не только мне, но и Каменеву. Это удивило меня. “Значит, Владимир Ильич передумал?”– спросил я.– “ Да, его состояние ухудшается с часу на час. Не надо верить успокоительным отзывам врачей, Ильич уже с трудом говорит… Грузинский вопрос волнует его до крайности, он боится, что свалится совсем, не успев ничего предпринять. Передавая записку, он сказал: “Чтоб не опоздать, приходится прежде времени выступить открыто“. – “Но это значит, что я могу теперь поговорить с Каменевым?” – “Очевидно“.– “ Вызовите его ко мне“.

Каменев явился через час. Он был совершенно дезориентирован.

Идея “тройки“ – Сталин, Зиновьев, Каменев– была уже давно готова. Острием своим “тройка” была направлена против меня. Вся задача заговорщиков состояла в том, чтоб, подготовив достаточную организационную опору, короновать “тройку“ в качестве законной преемницы Ленина. Маленькая записочка врезывалась в этот план острым клином. Каменев не знал, как быть, и довольно откровенно мне в этом признался. Я дал ему прочитать рукописи Ленина. Каменев был достаточно опытным политиком, чтобы сразу понять, что для Ленина дело шло не о Грузии только, но обо всей вообще роли Сталина в партии.

Каменев сообщил мне дополнительные сведения. Только что он был у Надежды Константиновны Крупской, по ее вызову. В крайней тревоге она ему сообщила: “Владимир только что продиктовал стенографистке письмо Сталину о разрыве с ним всяких отношений“. Непосредственный повод имел полуличный характер. Сталин стремился всячески изолировать Ленина от источников информации и проявлял в этом смысле исключительную грубость по отношению к Надежде Константиновне.

“ Но ведь вы знаете Ильича, – прибавила Крупская, – он бы никогда не пошел на разрыв личных отношений, если бы не считал необходимым разгромить Сталина политически“.