Текст книги "Нашествие хазар (в 2х книгах)"

Автор книги: Владимир Афиногенов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 51 (всего у книги 53 страниц)

– Светозар, говори! – Обращение Аскольда к боилу было столь неожиданным, что воевода сразу не смог собраться с мыслями и чётко доложить о том, что видел, что слышал и о чём доносили дозоры.

Встал с лавки, комкая шапку с бобровой оторочкой. Всем он показался сильно поникшим, с глубокими морщинами на лбу и возле носа. Откашлявшись, начал глухим голосом:

– Я недавно похоронил сына… Двое сторожевых выхватили его раненого из схватки с хазарами и привезли на границу… Но он не выжил… Умер… – У воеводы от слез заблестели глаза; слишком большое горе навалилось на человека и мигом состарило. Тяжело… Невыносимо…

Понимая состояние соратника, Вышата наклонился к Аскольду и предложил:

– Позовём Милонега… Трудно говорить Светозару…

– Сядь, воевода… Мы сочувствуем тебе… Знали твоего сына, как храброго воина, никогда не жалевшего трудов праведных для пользы Руси Киевской… Таким он и останется в нашей памяти.

Вошёл Милонег. На нём был кафтан, лицо открытое, спокойное, кончики светлых усов спускались ниже прямых заострённых скул.

– Князья и боилы! Когда мы с семьями двигались от порубежья, я всё время возглавлял разведывательный отряд; мы видели, как хазары под медным царским знаменем переправлялись через днепровские пороги…

– Дня три-четыре, и жди их под стенами Киева… – произнёс Вышата. – А дел по отражению приступа ещё много. Мои люди следят за продвижением войска кагана, он скоро станет тоже у порогов переправляться… У него значительно меньше сил, чем у Ефраима.

– А не ударить ли нам по Завулону, пока он не соединился с царём? – предложил Дир. – Там, у порогов, и засаду устроить…

– Хорошо бы, – подал голос за своего господина Еруслан.

Но это предложение не поддержали – слишком большой риск, да незамеченными вооружённых людей мимо хазар Ефраима теперь не проведёшь.

– Вышата, сколько лодей тебя наготове? спросил Аскольд.

– Около ста наберётся, княже.

– Сумеем ли до того, как Днепр закуётся в лёд, переправить на них воев в тыл хазарам?

– Подойдёт Ефраим, и токмо примкнёт к нему Завулон, тогда и погрузим на учаны оружие и доспехи, а следом на лодьях отправим воев. Можем забрать их больше пяти тысяч.

– Ратибор, вот твои пусть и идут с Вышатой. А в местечке Родень расположитесь. И сможете там довооружиться…

– Значит, снимаешь с сего городка запрет[287]  [287] На месте слияния Роси и Днепра стоял тогда священный городок Родень. В него по княжескому указу чужаков не допускали, чтобы не выведали секрет прочности оружия, которое здесь ковали.


[Закрыть]?..

– Снимаю… Там, где Днепр полнится Росью, станете ждать приказа. Как только хазары начнут брать приступом Киев, вы им в спину ударите.

– Вороги же увидят на реках передвижения… – робко высказал своё сомнение Ладомир.

– Пусть видят… Это не то, чтобы пойти к порогам посуху, как мой брат предлагал, где хазары напали бы, а тут они, безлодейные, на воде сделать ничего не смогут… – заключил Аскольд. – Теперь пора по местам расходиться. Будем ждать появления войска хазарского царя, а затем и кагана… И с работой управляться!

Получив повеление Аскольда о том, что их войско пойдёт с Вышатой по реке на лодьях, Ратибор и Умнай разместили его поближе к вымолам, на Подоле, где рядом с Велесом на берегу Почайны поставили и своего бога Леда, которого привезли с собой, так как в пантеоне киевских богов его не было… Хотя издревле поляне почитали Леда, но потом как-то забыли, а помнили его лишь жители тёмных дубрав.

Теперь же некоторые из них, немного знающие корабельное дело, помогали людям Вышаты готовить лодьи к отплытию: конопатили, обшивали, красили борта, смолили днища, сучили канаты, латали паруса, меняли весла, которые пришли в негодность во время похода на Византию.

Марко, повзрослевший, ставший степеннее, чем прежде, уже командовал на полном серьёзе – за нерадивость или ещё какие-нибудь промахи нещадно наказывал. Под его «горячую руку» попал недавно и Никита: смейся – не смейся, а наложил племяш на дядю наказание ночной работой, и будь добр – выполни её… Вот так!

Конечно же, неизгладимое впечатление произвела на Марко и Никиту встреча с друзьями – Доброславом, Селяном и Лагиром; последний на вымоле уже имел красивый просторный дом, и жена его Живана родила ещё дочку. Алан и позвал их всех на свой праздник, а Никиту выбрали на нём тем человеком, который бы повесил на маленькую шейку новорождённой костяную подвеску-ложечку… Этим он как бы от имени присутствующих пожелал девочке в дальнейшей её жизни благосостояние и достаток… Ручка ложечки украшена искусно вырезанным орнаментом в виде плетёнки и напоминает чешуйчатый хвост какого-то чудища[288]  [288] Точно такую подвеску нашли археологи в детском захоронении на Старокиевской горе. В Киевском историческом музее хранятся две бронзовые подвески-ложечки из раскопок в Киевской области.


[Закрыть]. Какого?.. Отец девочки, Лагир, которому по наследству досталась от мамы сия подвеска, и сам не знает. А у полян и алан существовал одинаковый обычай вешать новорождённым подвески. Ах жаль, что не дожила до сего радостного дня бабка Млава!..

После того как выпили хмельных напитков, Лагир, Доброслав, Марко, Никита и Селян ударились в воспоминания о недавнем прошлом. Клуд рассказал, как отомстили Иктиносу и женили Дубыню, и поведал о своём приключении на Дунае, об обращении мораван в православную веру Христову.

– О, и в Киеве христиане появились! – воскликнул Лагир и в свою очередь сообщил о поджоге пещерного храма и убийстве людей. – Ходят слухи, что сие страшное дело лежит на совести Сфандры – старшей жены Аскольда. Да не пойман – не вор… И что сам старший князь будто всё больше склоняется к вере христианской: не расстаётся с греком Кевкаменом, водит его за собой повсюду, и тот уже креститься научил Аскольда… А Сфандре и Диру очень это не по нутру…

– А мы с Селяном в Новгороде побывали, нового старейшину лицезрели, – сказал Никита. – Кстати, Лагир, почему на свой праздник не пригласил Горяна, который с нами там тоже был и на Нево-озеро ездил?

– Заходил я к нему, но его куда-то Дир послал…

– Не знаю, как Селян, он-то ведь в бытность свою где только не побывал, – продолжал Никита, – а я не перестаю удивляться тому, как огромна земля наша, и сколько на ней всего чудного!..

– Чудес и впрямь хватает, – засмеялся Клуд и вспомнил, как во время смерча летали повозки, запряжённые лошадьми, и люди вместе с ними… И как лодки, словно птицы, снимались с озёрной воды и исчезали в небе…

Опять с красочными подробностями рассказал Доброслав об этом. У Марко от удивления, когда всё услышал, даже челюсть отвисла, а язык по-детски изо рта высунулся… Как ни пыжился младший брат Никиты взрослым быть, а мальчишка в нём так и проглядывал…

И Марко в свою очередь стал излагать, что ему привиделось, когда он побывал ночью на могильнике бабки Млавы, на другой день после её похорон.

– Значит, это был ты… – заметил Лагир и загадочно улыбнулся.

– Почему говоришь так?.. Может быть, что-то увидел там? – спросил Марко.

– Молви, послушаем.

…В тайне от алана Марко затеял с корабельщиками спор на две серебряные гривны, что именно он, внук деда Светлана, в полночь пойдёт на могильник усопшей бабки Млавы и из стоящего там наполненного доверху мёдом кувшина отольёт в посудину треть, а утром угостит всех. А потом сходят на могильник и проверят, был ли Марко там?..

Ведь мёд можно взять у себя в погребе, если есть дом, а у кого его нет – можно мёдом и заранее запастись. Для обману…

Сходить в полночь на могильник не каждый отважится, потому как в это время выходят наружу тени умерших, превращаются в страшных чудищ и начинают пугать. Если им сие удаётся, то робкого человека затаскивают к себе под землю…

Когда-то мама совсем маленького Марко учила различным заговорам и, в частности, от происков душ усопших. Вот на эти заговоры и надеялся он.

Как только возблизилась полночь, Марко пошёл на могильник, прихватив с собой трут, кресало и кремень. Шёл и думал: «Почему тень умершего напугать живого старается?..» И сам себе ответил: «Знать, тень не умершего, а всего лишь усопшего… Его закопали, вот и мстит живым за это… Надо было бы сжечь…»

– Темно, хоть глаз выколи… Лишь вдали синие искры вспыхивали и перебегали с места на место. Как только я поднялся на самый верх могильника, они тут же погасли… «Всё, – думаю, – сейчас начнётся!»

Высек огонь, зажёг заготовленный заранее намотанный на палку просмолённый жгут и стал отливать поминальный мёд из кувшина в глиняный горшок. Поставил кувшин на место, хотел уходить, да обернулся. И увидел во всём белом бесплотный образ бабки Млавы. Она не пугала меня, лишь попросила трут, кресало и кремень. И даже посветила, когда я спускался с могильника… – Голос Марко пресёкся, и рассказ закончился.

– Пожалела она тебя. Не стала пугать… Другое дело, если бы взрослый там оказался, – сказал Селян.

– Думаю, что возраст тут ни при чём… – возразил ему Доброслав. – Душа усопшей безгрешна, а видимо, пугают те, кто сразу не попадают в небесный зелёный сад…

– Может и так… Но она почему-то не взяла с собой то, что просила… Я нашёл, Марко, на могильнике твои трут, кресало и кремень, – сообщил Лагир.

Вотчинное владение Вышаты… Оно удобно улеглось по обеим сторонам широкого шляха[289]  [289] Шлях – степная дорога.


[Закрыть] в виде села из деревянных рубленных изб смердов. Здесь на каждом дворе, несмотря на военные сборы в самом Киеве и его окрестностях, приготовлялись к предзимней пахоте: возле телег, снятых с передков, точились зернистым валунцом[290]  [290] 3ернистый валунец – точильный камень.


[Закрыть] запашники и подправлялась ременная упряжь для волов и тягловых лошадей.

Так уж устроена душа ратая – сегодня он пахарь, завтра – ратник, но пока враг далеко – все чувства только о земле…

В самом начале села, на взгорье, как гнездо на макушке дерева, серьёзно укрепился хозяйский, из камня сделанный дом, где жил с молодой женой сын Вышаты Янь, рослый, как отец, с крепким стволом бронзовой шеи, на которой прочно сидела голова с копной тёмных волос; поджелтённые, с «волчинкой», глаза цепко и даже зло охватывали того, кто входил с делом. А кто и без оного – значит, любимцы-гридни… Кто же с делом – те были из числа доглядающих за хозяйством. Получая от Яня указания или нахлобучки, опять убегали к людям, с раннего утра суетившимся на подворье: бегали из сеней в клети и на кухню, где жарилось и парилось, доставали из медушей лучшие напитки и наряжали опочивальни. Ждали важных гостей – самого Вышату и архонтов Аскольда и Дира.

Вотчинные владения боилов и князей со крестьянами представляли собой основной и не простой по тому времени хозяйственный уклад жизни Киевской Руси, но сильно разнились друг от друга по устройству и богатству, как сбруи боевых коней: одни добротные, с дорогими бляхами и насечками, а иные – слава богам, хоть из кожи… Состояли вотчины из свободных общинников и зависимых смердов. Свободные имели своё натуральное хозяйство, платили дань боилам и князьям и одновременно как бы являлись источником пополнения рядов зависимых смердов – закупов, рядовичей, изгоев, пущенников и холопов. Взял у боярина в долг, не отдал вовремя – стал закупом; заключил с хозяином договоры, но не выполнил их – попал в число рядовичей; изгои – это настолько обедневшие смерды, что их, как пущенников на сезон отпускали на сторону подрабатывать, а уж холопы – та часть бесправных людей, которая находилась фактически на положении рабов, хотя у боярина были и настоящие рабы, купленные на торжищах или добытые в бою. Но они, если умели работать и отличались умом, жили как свободные люди.

Задумка – поехать к Вышате и взять с собою Дира – возникла у Аскольда после того, как узнал, что сын Вышаты Янь умело правит своей вотчиной, и на хорошем примере указать брату на из рук вон плохое ведение его хозяйства. Да и самому не вредно было бы кое-что взять для себя, а позже – другие вотчинники поучатся, ибо сие дело не есть личное, а всей Руси Киевской касаемо: заживут богаче люди, станет сильнее и государство, а такому любой враг менее страшен будет…

Ехали не торопясь, оглядывая синеющие за Днепром низкие безжизненные дали, которые скоро загудят от дикого топота хазарских маштаков[291]  [291] Маштак – степная низкорослая выносливая лошадь.


[Закрыть] и частых копытных ударов боевых скакунов… Но не хотелось об этом думать, хотя не давал сие забывать перестук молотков, доносящийся из часто встречавшихся кузниц, где ковалось оружие; кузнецы разные, а перестук одинаковый: раз по железу – глухой и мягкий, и другой – звенящедвойной, с подскоком – по наковальне.

Справа потянулось чьё-то поле с блекло-сухими поникшими цветами да с островками ярко доцветающей поздней мшистой зелёнкой: видно, соха или запашник давно не касались его и также давно не раздавались тут голосистые окрики погонычей.

Аскольд обернулся к Диру:

– И на некоторых твоих угодьях, брат, землю тоже не пашут ратаи, а только норы роют кроты да суслики…

– Думаю, и в твоей вотчине не всё ладно… – Дир судорожно сглотнул слюну и отъехал в сторону, косо взглянув на грека, рядом со старшим князем рысившего на пегой кобыле.

Грек перехватил не предвещающий ничего, кроме угрозы, взгляд, и пожалел, что не отговорил Аскольда от затеи взять с собой к Яню Вышатичу младшего брата… Кевкамен ведал, для чего Аскольду сие было нужно! И понимал, зная вспыльчивый и тяжёлый характер Дира, что участившаяся в последнее время перепалка между князьями добром не кончится… И в первую очередь сильно попадёт ему, чужеземцу! Молил лишь Господа Бога, чтобы то, что должно непременно случиться, произошло как можно позднее, когда удастся подвигнуть к новой вере большее число киевских язычников, ибо видел в этом единственный смысл своей жизни… И ни перед чем не отступит!

«Коршуном на меня поглядел… Не испугаешь!» – усмехнулся Кевкамен в спину Диру. – Хоть и в сговоре был ты с Сфандрой, которая уничтожила тех христиан, да новых наплодим…»

Только беззаботным сосунком на кауром жеребчике носился взад-вперёд Марко. От Лагира всей гурьбой и Ерусланом в придачу, позже заехавшим на праздник, отправились в эту поездку; хотел было Селян улизнуть, да не дали: вместе так вместе… Тем более Вышата посулил хорошую опохмелку, – всё крепкое у Лагира ещё ночью прикончили… И теперь хмуро покачивались в сёдлах, мечтая о том моменте, когда достигнут вотчины Яня Вышатича и смогут полечить взварным мёдом больные с перепою головы.

Только им, бедолагам, в эдакую рань надлежало бы бодрствовать, ай нет – на пахотных угодьях сына Вышаты встретили погонычей быков; клешнято переставляя ноги, животные зло и упрямо тянули тяжёлые запашники, но зато сзади них, казалось легко, скручивались черными жгутами на омертвелой земле жирные пласты, от которых исходил тревоживший ноздри пар.

– Ядрёный чернозём! – воскликнул Аскольд, спрыгнул с седла и сунул в борозду пальцы. Разминая свежак, пропустил через них; глаза князя тепло залучились светом. Спросил одного из погонычей, кряжистого старика с длинными жилистыми руками:

– Озимые-то… успеете?.. А хазары?!

Узнав князей, старый смерд степенно поклонился им, потом Вышате, ощерил в улыбке на редкость для его возраста здоровые зубы, ответил:

– Сараны[292]  [292] Сарана – саранча.


[Закрыть] бояться – хлеба не сеять…

Сказанные с достоинством слова хлебороба пришлись по сердцу Аскольду; взглянув на Дира и показав на старика, сказал громко:

– Сразу видать, не холоп и не раб.

– В вотчине у нас их почти нет… – ответил Вышата.

– Княже, я свободный общинник, – гордо промолвил старик. – Это моё поле, а в напарниках у меня сын.

«Такие за своё будут драться до последнего…»

– подумал старший архонт.

Не хватит слов рассказать, с какой радостью встречал и с каким богатым размахом потчевал гостей Янь Вышатич… Головы страждущим сразу поправили, и учинилась затем то самое питие, о котором позднее будет сказано, что оно на Руси есть веселие…

Князьям и отцу Янь сам наполнил кубки, а себе до краёв налил турий, отделанный серебром рог и поднял его на уровень жемчужной верхней пуговицы бархатного кафтана, на который с шеи тяжело падала цепь, взблёскивающая тусклым золотом при каждом повороте мощного, но вместе с тем подвижного тела сына воеводы. Как водится, первым и здравицу произнёс князьям – каждому в отдельности: сначала – Аскольду, потом – Диру.

Подавали в серебряной посуде множество слуг в парчовых одеждах и черных лисьих шапках.

Пили и ели до самого обеда. Позвали скурров увеселять, а упившихся сталкивали под стол или они сами валились туда, где их квёлые слюнявые морды лизали породистые собаки…

Аскольд, как всегда, из кубка лишь пригубливал, и Дир сегодня не увлекался особо: видно, разговор на пашне не давал ему покоя. Да и догадался наконец, зачем позвал его старший брат к Яню Вышатичу…

Наступил вечер. Придвинувшись к Аскольду, правда уже хмелея, Дир изрёк зло:

– Думаешь не вижу, как ты меня перед бондами лбом в стол стараешься угвоздить?..

– Да не в том суть… – возразил Аскольд брату, слегка удивлённый его внезапным наскоком.

– В чем же?! Или суть по-твоему – это из чего ссуть?.. – ехидно засмеялся Дир, чувствуя, как расправляет мохнатые ноги паук, поселившийся в груди со времени принародной постыдной казни за пьянку стражников и готовый теперь изрыгать яд на каждый упрёк Аскольда.

– Пойми, дурья твоя голова, – как можно примирительнее сказал старший князь, – тому, что устроил в своей вотчине Янь, всем нам учиться надобно… Богато живёт он, а в твоём лесном тереме богатство – одни голые бабьи задницы… Красивые, слов нет, только ими от врагов не оборонишься… А на золото, какое есть у Вышаты и его сына, да если оно будет и у других, многое для государства сделать можно… Для чего на крепостных стенах свободное оружие кладём? Знаешь сам, чтоб голь вооружалась. А Янь приведёт ополчение, и то оружие ему не будет нужно; он другим даст… И люди у него за свою кровную землю до последнего издыхания биться станут! Не то что изгои, холопы или рядовичи…

– Нет, мне ты добра не желаешь, – стоял на своём Дир. – Лишь себя вершинным костром показать хочешь…

– Ах, брат, брат!.. Ничего ты, оказывается, из наших бесед не берёшь путного для себя, – с какой-то тоской и даже тревогой промолвил Аскольд. – Не знаю, как и быть с тобой…

– Я тоже архонт, не забывай! – вдруг взъярился Дир. – И у меня право есть, как с тобою решать… Так-то! – Вскочил из-за стола, кликнул своих, тех, кто ещё умел соображать и стоять на ногах. Да и вихрем умчался.

«Талагай борзой…» – подумал Вышата, слышавший каждое слово нехорошего разговора братьев.

Настал день, когда древляне вместе с корабельщиками, помолившись Леду и Велесу и пообещав им скоро вернуться, погрузились на лодьи и начали спускаться вниз по Днепру к устью Роси. Вышата и Ратибор, стоя на палубе головного судна, внимательно наблюдали за берегами.

Когда Днепр раздвоился, договорились идти по одной только протоке – левой, так как она была шире и стрелой ни с какой стороны лодьи не достать… Ни с низкой, ни с высокой.

Никите и Селяну снова показалось: они плывут, как в первый раз, в Византию, если бы не узрели на дальнем берегу всадников в тёмных малахах вместо шлемов и кургузых, не застёгнутых спереди поддёвках, открывавших несмотря уже на холод, голые животы.

– Эк, как они, хазарушки, близко к Киеву подошли, не верится даже! – воскликнул Селян.

– Ничего себе – хазарушки… Обласкал! Сволочи они безбровые! Вишь, дани захотели. Пусть без соли свои шкурки жуют, что после обрезания остаются… – хохотнул Никита.

Хазары не просто стояли, взирая на проходящие внизу днепровские лодьи. Всадники перемещались взад-вперёд и махали руками.

– Теперь гадают: «Куда и зачем русы поплыли?», – сказал Ратибор Вышате.

– Кажись, старейшина, каган первым угодил в ловушку, перешёл мосты через Лыбедь и встал перед валом. В этом месте он пологий. Помню, мы его особо на подложном плане отметили, показав тем самым, что здесь стены приступом брать удобно… Да, завязнут тут хазары, как дождь пойдёт! А завтра он точно хлынет, головой чую: к непогоде побаливает… – Вышата снял шлем, пригладил ладонью волосы.

– Не начнёт ли каган тогда отводить свои войска?

– Начнёт и кончит… Мосты-то уже разобраны! Да в дубраве на всяк случай Дир с дружиной стоит. Только бы нам царю успеть в тыл зайти…

– Успеем. Ты головой непогоду, а я сердцем обстановку чую.

– Дай-то бог Перун!

– А я Леда об этом прошу! – воскликнул древлянский старейшина.

– Сам молился ему и лицезрел в броню закованного, с копьём и щитом… – не преминул сообщить Вышата, думая, что Ратибору будет приятно услышать об этом.

И вправду, улыбнулся старейшина, сказал тихо:

– Спасибо за почитание нашего бога – бога храбрости, бессмертия и мужества. Мы чтим его, как вы Перуна, с мечом, вынутом из ножен и воткнутом в землю… Он у нас, как у греков Марс, у сирийцев – Молох… Знаю, что и норманны устраивают ему из камней храмы и капища.

– Норманны?.. – переспросил Вышата. – Те, которые постоянно нападают на Русь Северную?.. Сказывал нам с Аскольдом об этом купец Селян, кормчим я его беру в походы… Вон он, на носу лодьи стоит.

– А мне Никита сие говорил, он с твоим Селяном, кстати, в Новгород ходил. И о смерти Гостомысла, о новом правителе Рюрике баял… Приглянулся им Рюрик, молодой, сильный…

– Посмотрим, Ратибор, как править зачнёт. Не на силу надейся, а на мастерство. А настоящий умелец и по песку корабль проведёт.

– Ты это о ком, воевода, о Рюрике или своём кормчем?.. – посмеялся Ратибор и поговоркой закончил разговор: – Умелая рука – счастью дорога…

Если бы кто третий слышал Ратибора и Вышату, то мог сказать: «Вы так рассуждаете о будущем, будто уже битва с хазарами произошла и их отогнали от Киева… А впереди предстоят сражения за сражением, и не знаешь, кто уцелеет?..»

Не зря побаливала голова у Вышаты: к вечеру пошёл дождь, и бил он по земле всю ночь и весь день…