Текст книги "Нашествие хазар (в 2х книгах)"

Автор книги: Владимир Афиногенов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 50 (всего у книги 53 страниц)

И не мешкая бросится в атаку, как одно целое, вся дружина.

«Хорошо помене молодых сегодня взял, а отроков вообще оставил», – размышлял Ладомир; с утра какое-то нехорошее предчувствие тяготило его, и он распорядился взять побольше опытных бойцов. Его свояк, служивший на Змиевых валах и приезжавший недавно в Киев навестить семью, сказывал, что хазары в последнее время стали тревожить их скоротечными набегами: если чем удаётся им поживиться, тут же с награбленным убегают обратно. Жители приграничных сел давно уже ходят с луками и боевыми топорами, помогая стороже отбивать нападения.

Антилопы прошли, напылив так, что длительное время ничего не стало видно; пришлось ещё подождать, прежде чем трогаться – как раз к этому моменту подтянулся обоз с провиантом для стражников и боевым оружием для тех поселян, кому его не хватало…

У Вышаты тоже на душе было не совсем спокойно, может, ещё оттого, что утром, как ехать на Змиевы валы, встретил жену алана Лагира Живану, беременную на последнем сроке, и та поведала, что хворь совсем одолела бабку Млаву, уже давно ничего не ест: день-два, не более – и умрёт. Нужно было заскочить в их дом, попрощаться, да времени у боила не оставалось… И очень жалел об этом: ведь Млава подругой была его жены, той, первой и последней, самой любимой…

По языческим понятиям ты можешь иметь жён, если позволяет состояние, сколько пожелаешь, а хочешь – только одну. Или всю жизнь прожить холостяком. После смерти при родах своей Любавушки Вышата не стал жениться – вековал бобылём… А при тех злополучных родах сын родился, сам семью свою имеет, но пристрастился не к корабельному делу, а к земле… Дни и ночи проводит на загородной вотчине, умело руководит хозяйством. Конечно, не без подсказки отца…

«Время-то летит птицей… Вот и Млава! А сколько мне-то осталось?.. – задал себе сегодня этот вопрос воевода, хотя ещё чувствовал в руках и большом теле крепкую мощь, правда, уже и голова вся седая да и после сна не ощущал крутой подъем живительных сил. И ломота в коленях и пояснице начинает одолевать… – Эх-ма, старость – не радость!» – и Вышита погладил большим пальцем левой руки, что к сердцу ближе, на шейном ожерелье серебряный амулет-оберег…

Он давался человеку с детства, но тот, который носил воевода, не только обладал сверхъестественной силой, оберегая его владетеля от разных злых духов и отвращая несчастье, чары, беду, но имел более тайный смысл…

Его надела Вышате на шею мать в день свадьбы. Амулет-оберег назывался лунницей и представлял из себя фигурку молодого месяца, висящего рожками книзу на кресте. Крест же у языческих славян издревле являлся символом небесного огня и солнечного божества, и появился он гораздо раньше христианского… А месяц считался мужским началом – женихом, солнце – невестой. Эти небесные светила представлялись язычникам божественной парой, брак которых служил первоначальным образцом человеческого. Поэтому муж и жена на земле отдавались под покровительство солнца и месяца. Недаром пелось в колядках и, может быть, где-то поётся до сих пор:

 
Ясен месяц – господин-хозяин,
Красно солнце – жонка его.
 

Всё ещё зоркие глаза Выплаты узрели на небосклоне тёмную полосу. Бойл подозвал к себе Ладомира:

– Вышли дозор, погляди, не степняки ли скачут?

– Полоса сия, воевода, скорее всего на тучку похожа, – усомнился старшой.

– А ладно, сам посмотрю! – По-молодецки Вышата махнул рукой с плетью, отобрал два десятка дружинников и, крикнув на ходу Ладомиру: «Гляди в оба!», умчался.

Конь под боилом – крупный, мышастого цвета жеребец, с хорошо развитыми грудными мышцами, нёс грузного хозяина легко; Мышастику, как звал его воевода, лишь задай направление, и он сам уже выбирал себе нужное место для скачки, где надо – спрямлял дорогу, а где – умело огибал опасные неровности, камни и буераки.

Коняку своего Вышата любил: в стойле, навещая его, гладил нежно по длинной мускулистой шее, а затем прижимался лбом к уху и говорил: «Ладу мой».

Конь на ласку отвечал тихим ржанием и волной трепетного движения кожи по всему телу. Он понимал все слова, как человек; скажи Вышата: «Иди!» – Мышастик шёл; по команде: «Ложись!» – ложился; «Губы в ладони!» – и утыкался в руку мордой… Умница! Даже с дальнего расстояния Мышастик мог прибежать к хозяину на его голос, если он звучал, как зов рога.

Отряд поравнялся со Змиевыми валами, все увидели свежие проломы в них, через которые и проникали теперь хазары да и печенеги тоже. Где– то удалось их залатать, но не везде.

Узнав по синему корзно воеводу, и старший сторожи с двумя десятками бойцов присоединился к нему: их также беспокоила эта тёмная полоса на небосклоне…

8

Отряд в семьдесят верховых под начальством Азача рысил не торопясь: возвернувшиеся прошлой ночью с пограничных русских селений хазарские воины сказывали, что грабить и забирать полон удаётся с каждым разом всё легче, ибо разрушения в валах и засеках не скоро заделываются, да к тому же остаётся всё меньше сил и оружия у стражников и самих жителей. Поэтому Азач надеялся на лёгкий успех и был весел в предвкушении предстоящей наживы; он понимал, что участившиеся набеги хазар по всей границе Киевской Руси – это по сути дела и есть война с нею; уже собирается под медное знамя войско Ефраима, которое к концу таяния луны и тронется на Киев. Пока же у хазарской знати и тех, кто исповедует иудаизм, проходил праздник Кущей[279]  [279] Праздник Кущей – один из трёх великих иудейских праздников, установленных в память 40-летнего странствования евреев по Аравийской пустыне на пути из Египта в землю обетованную. Начинался он в 15-й день седьмого месяца (тисри), соответствующего второй половине сентября и первой половине октября по нашему календарю.


[Закрыть].

Азачу – идолопоклоннику – нравился этот еврейский праздник, который встречали в кущах или палатках: в нём было многое от языческих обрядов, происходивших на природе…

Веселилась душа начальника ещё и оттого, что перед набегом он удостоился чести разговаривать с самим каганом, прибывшим вместе с учёным-богословом Зембрием в пограничное селение, где жил Азач с семьёй, на праздник Кущей и расположившим свою гвардию на берегу пресного озера. Недалеко находилось солёное. В нём хазары топили провинившихся рабов и пленников. Эта казнь доставляла большее удовлетворение как палачам, так и зрителям, нежели та, когда потопляемый глотает всего лишь пресную воду…

Каган вышел из кущи с зелёной веткой в руках, как и положено в этот праздник, и увидел вооружённый конный отряд, готовый вот-вот ускакать. Подозвал начальника и узнал Азача:

– Я хорошо помню твоего отца, – сказал Завулон. – Он верно служил мне. Где он сейчас?

– Недавно умер, мой повелитель…

– Жаль… Надеюсь, ты похоронил его по достоинству.

– Да, как и полагается по обряду… В семейном могильнике. Как и я, он верил в Тенгре, в конце жизни и мой дед тоже поверил в этого бога, хотя раньше он молился Аллаху…

– Каждый волен выбирать ту веру, какую сам пожелает. Сим выбором и крепится наше государство. Так ведь, Зембрий?

– Истинно так, повелитель! – с готовностью ответил богослов и быстро склонил голову, дабы скрыть в глазах лукавый блеск… Он-то уж знает, какая главная вера скрепляет Хазарский каганат… А право выбора, о котором говорит Завулон, есть только слова, за которыми прячутся стремления, как можно получше пожить и получить выгоды…

– Вижу, не терпится пошерстить русов, – потрепал по плечу Азача каган. – Желаю удачи! – напутствовал он и позволил поцеловать край своей накидки.

От награбленного при набегах немалая доля шла кагану, поэтому его пожелание удачи расценивалось вполне конкретным указанием, а не являлось данью вежливости. «Но всё равно, злой дух тебя дери, приятно услышать это из уст самого повелителя, да если он помнит о твоём отце и дедушке… – думал Азач. – Вот бы удалось сегодня что-нибудь хорошее добыть для жены и дочери. Как мне они дороги! Особенно, дочка, души в ней не чаю… Слава Тенгре, пошла на поправку. Немало горьких мгновений доставила своей болезнью, а тут ещё смерть отца… Поистратился на знахарей, шаманов-целителей. Добуду золотишка, серебра, пленников – поправлю своё худое положение…»

Под начальником хазарского отряда, как и под Вышатой, тоже был сильный, проворный конь, не раз выручавший из беды хозяина, вынося его из случавшейся часто на границе жестокой свалки, когда тот уже не мог двинуть рукою, и оставляя далеко позади себя погоню…

Проломы в валах Азач узрел ещё издали и выбрал из них два, куда можно направиться. Разделил отряд: одну часть возглавил сам, другую отдал в управление десятнику, которого звали Суграй. В бою своих командиров Азач называл по имени, и это очень льстило им…

Оставалось преодолеть до Змиевых валов заболоченную низину. Азач и Суграй остановились на краю посовещаться и тут услышали ровный конский топот, раздававшийся за холмом, поэтому всадников видно не было. Зато хорошо смотрелся низко паривший над землёй одинокий орёл, который скоро стал свидетелем скоротечной кровавой схватки… Она случилась, как только кони вынесли киевлян из-за холма, где их уже ожидали расположенные подковой хазарские воины. Но ещё они, быстро отойдя от края низины, успели образовать переднюю прямую линию с вытянутыми вперёд копьями. На них-то и напоролся отряд Вышаты…

Старший сторожи находился позади, ему-то со своими людьми удалось избежать смерти или пленения… Кто-то из отряда смог перерубить мечом древко вражеского копья, уже схватился в ближнем бою, другие попадали, пронзённые остриями. Некоторые лошади, получив сильные уколы в грудь, рухнули тоже. А легко раненные, скинув с себя всадников, бросились в степь, как очумелые… Один боец упал, но нога зацепилась за стремя и запуталась; перепуганный конь волочил его головой по земле до тех пор, пока лицо дружинника не превратилось в сплошное месиво, – вначале он дико орал от боли, затем замолк навеки…

Вышата вылетел из-за холма и обнаружил нацеленное на него блестевшее на солнце острие копья; Мышастик прянул вбок, и воевода хватил с левой руки шестопёром по древку, которое разлетелось в щепки, а с правой рубанул мечом по голове в кожаном шлеме хазарина, плосколицего, безбородого и, как показалось боилу, совсем безбрового, с узкими тёмными щёлками вместо глаз. Тут жеребец Вышаты прыгнул вперёд, встав на дыбы, и ударил передними копытами в бок белой кобылы, на которой сидел Суграй. Она присела на задние ноги и, если бы на помощь десятнику не пришёл Азач, то погиб бы от крепкого удара неумолимой в сражении руки русского воеводы. Азач сзади стукнул булавой боила по шишаку его железного шлема, и грузное тело Вышаты сразу осело в седле. Суграй успел схватить за поводья Мышастика и вытащил его вместе с потерявшим сознание всадником из свалки…

Уцелевшие русы бежали, раненых хазары взяли в плен. В их числе оказался воевода. Спешившись и сняв с седла Вышату, положили его на землю, а его жеребца, тихо ржавшего, ещё не остывшего от схватки, отвели в сторонку. Воины начали восхищаться им… Но Азач приказал скорее забирать пленных и их коней и скакать обратно: русы, пополнив ряды, обязательно должны вернуться и отбить своего важного господина, если вовремя не покинуть место сражения…

Так оно и случилось – усиленная стражниками дружина во главе с Ладомиром вынеслась из-за валов, но никого, кроме убитых, не обнаружила… Аскольд проклинал себя за то, что не углядел и отпустил от себя дорогого ему воеводу.

– Вот беда! – громко сокрушался он после того, как старший дружинник обо всем ему доложил: – Что мы в Киеве скажем?!

– Как стемнеет, княже, сам поведу бойцов в разведку.

– Ладно, попробуй.

Но из разведки Ладомир вернулся ни с чем: успели хазары увезти Вышату в ставку кагана.

Завулон, посмотрев на воеводу, сказал Азачу:

– Вижу, не простая птица… Как очухается, приведи ко мне.

Суграй тем временем нашёл шамана-целителя, тот наложил на голову и рассечённый лоб русского боила повязку из какой-то мази, и Вышату поместили отдельно от других пленников в одной из глиняных мазанок без окон; вместо них на уровне пояса были проделаны прямоугольные отверстия. Приставили к двери караульного, наказали следить, а как пленный придёт в себя, доложить, жеребца Мышастика загнали в стойло, расположенное неподалёку от мазанки.

К утру сознание вернулось к воеводе: мазь шамана, видимо, сделала своё дело – голова побаливала только чуть-чуть, но уже ясно воспринималось происходящее… Затекли, правда, руки, связанные сзади. Воевода поднялся с кучи несвежей травы, подошёл к одному из отверстий в стене. Увидел разбросанные по степи кущи, сделанные из зелёных древесных веток. В каждой куще жило сейчас по две-три семьи, исповедовавших иудаизм; в молодости Вышате пришлось пожить некоторое время при дворе кагана – тогда ещё правил Ханукка… На праздник Кушей он со своими царедворцами выезжал на один из островов в устье Итиля возле Джурджанийского моря, взял с собой и послов из Киева. И молодой Вышата с любопытством наблюдал, как иудеи встречают свой праздник, и уже с тревогой, как приносят жертвы, так как среди них были и человеческие, в основном из числа язычников и христиан, ранее приговорённых к смерти…

Поэтому воевода сразу отыскал глазами стоящий, как и тогда, у входа в скинию[280]  [280] Скиния – переносной походный храм в виде палатки.


[Закрыть] жертвенник со священным огнём, который постоянно поддерживался на время праздника. Жертвенник представлял из себя шестигранник, квадратный сверху, пять локтей с каждой стороны и в высоту – три, совершенно пустой внутри, сделанный из дерева ситтим[281]  [281] Ситтим – дерево из породы акаций, гибкое, но очень твёрдое, употребляемое иудеями на постройку скинии и утвари к ней.


[Закрыть] и обшитый листовой медью. Из такого же дерева крепились по углам роги, тоже забранные в медь, к которым привязывались жертвенные животные. Сюда приводили и обречённых на гибель людей…

По бокам шестигранника висели четыре кольца, попарно одно против другого: в них вдевались два шеста, и жертвенник переносился туда, где ставилась походная скиния.

Здесь стояли горшки, куда собирали кровь жертв, коей кропили роги и стенки жертвенника. На его северной стороне жертва обычно закалывалась, тут же она рассекалась на части. Священник сжигал только жирные куски, остальное мясо шло в шесть – по числу концов иудейской звезды – костров, которые горели вне того места, где проходил праздник…

«Ишь, повязку наложили… Захотели выходить… А не готовят ли они меня того… в жертву?! – мелькнуло в мыслях Вышаты. – Если придут за мной, притворюсь, что без памяти…»

Тут он услышал пение, и вскоре перед очами воеводы возникло красивое зрелище: из зелёных кущей показались люди в нарядных одеждах. Они держали в руках ветки и размахивали ими в воздухе[282]  [282] Этот магический обряд исполняется иудеями на Ближнем Востоке до сих пор, но они держат в одной руке пучок растений – лулев, состоящий из пальмовой ветви, перевязанной тремя ветками вербы, а в другой руке – эсрог – плод наподобие лимона; махание лулевом означает вызывание ветра и дождя, а показ эсрога говорит об окончании сбора плодов земных и символизирует плодородие.


[Закрыть]…

Пели и плясали, приближаясь к столам, уставленным бузой и хмельными напитками. Через некоторое время послышались весёлые возгласы: Ваше здоровье!» и пожелания: «Дай Бог до ста двадцати лет!»[283]  [283] Согласно Библии «дни человека определены в сто двадцать лет». Отсюда широко распространённое пожелание у евреев жить до 120 лет.


[Закрыть]

Вышата снова выглянул. Караульного у двери не оказалось, убежал пить бузу. Можно было бы и вылезти из мазанки, но со связанными руками в толпе не затеряешься… И тут увидел воевода пасущегося совсем рядом Мышастика. «Вот удача! – не поверил своим глазам Вышата. – Только бы караульный не вернулся! Да он же думает, что я всё ещё без сознания!.. Поэтому и убежал. К тому же у столов идёт настоящее разгулье, и уж никто ни на кого не обращает внимания…»

Бойл тихо позвал жеребца. Тот поднял голову, прислушался и подошёл к мазанке. Вышата встал спиной к отверстию и шепнул коню: «Губы в ладони!» Почувствовал, как тёплые губы животного уткнулись в кисти рук: Мышастик стал жевать верёвку на запястьях, и вскоре воевода смог освободиться от неё…

«Иди!» – сказал он коню-умнице. Тот отошёл и встал на краю оврага, к которому и выходила задняя часть мазанки. Бойл вылез, огляделся и снова позвал Мышастика. «Жаль без седла ты! – подумал Вышата, погладил морду жеребца и поцеловал. – Выпустили из стойла, а узду с поводьями с тебя так и не сняли… Знать, боги и сегодня на моей стороне… Благодарю вас!»

Воевода сел на коня. Когда оказался рядом со Змиевыми валами, остановился.

К нему бежали стражники.

Рассказывая потом о своём побеге, Вышата и сам дивился той лёгкости, с которой ему удалось тогда улизнуть, и приходил к одному и тому же выводу: «Помогли боги предков». Но в присутствии Аскольда грек Кевкамен высказал другое суждение:

– Ты говорил, Вышата, что вспоминал свою бедную жену, умершую при родах… Вот её-то святая душа и молила за тебя Господа нашего Иисуса Христа… А так как ты человек доброго разумения, он и защитил… Благодари этого Бога, воевода, и жену благодари!

– Какую глупость несёшь ты, грек! Она же – идолопоклонница…

– Ну и что ж!.. – Сердился Кевкамен. – Неважно в каких богов на земле твоя жена верила…

Только душа её светлая голубкой улетела на небо к Господу Богу, и Сын Его Иисус Христос принял.

Может быть, эти слова и не подействовали бы на Вышату, но однажды, находясь в своей горнице после тяжёлого трудового дня – по велению Аскольда с раннего утра и до позднего вечера шли работы по заделке проломов в валах – он увидел, как на подоконник села белая голубка, подошла к бычьему пузырю, просунула в разорванное отверстие головку и стала смотреть глазами-бусинками на воеводу, будто молила о чём-то…

Вышата сидел, боясь шелохнуться, он даже на миг зажмурился, чтобы убедиться, не сон ли это… Нет, не сон… Голубка всё глядела на него, а он не в силах был протянуть руку…

Кто-то, видимо, спугнул птицу: она быстро отдёрнула головку и улетела. «А вдруг прав чёрный грек?! Может, душа моей жёнушки навестила меня и просила рассказать о нашем сыне?.. Пусть не беспокоится боле, пока всё хорошо… И с сыном… И со мной… Правда, иудеи могли недавно пустить из меня кровь, а потом сжечь…»

Пошутив над собой, Вышата усмехнулся.

Он не стал никому говорить про голубку, но грек почувствовал с некоторых пор к себе со стороны воеводы благорасположение.

«Слава тебе, Христе, Боже наш, и этот человек переменил ко мне отношение… Вот так понемногу и будем завоёвывать каменные сердца знатных язычников, подводя их к милосердию Господне…» – подумал не без гордости Кевкамен и перекрестился, попросив тут же прощения за свою гордыню…

«Хороший бог получился!» – отметил про себя Светозар, залюбовавшись сделанным Сварогом. В глазницы его были вставлены по красному рубину, и глаза, как живые, светились в отблесках пламени костров. В левой руке Сварог держал сулицу, в правой – серебряный шар, а у ног лежали железные человеческие головы, искусно выкованные кузнецами Данилой Хватом, Ярилом Молотовым и Дидо Огневым.

Подошёл волхв:

– Воевода, вели слово молвить.

– Говори.

– Опять в селении начали пропадать дети… Говорят, хазарского жреца, которому недавно князь Аскольд срубил голову, живым видели. Видели с ним и ту старуху-колдунью, по твоему приказу в озере утопленную… Они уже вдвоём в лесу жертвы приносят. Пробовали поймать их, но исчезают, аки дым…

– Какую-то околесину городишь, колдованц! Не потерял ли свой разум, в чаде костровом целыми днями и ночами сидя на капище?..

– Воевода, мой разум яснее твоего сверкающего шлема, а мысли резвее мыси[284]  [284] Мысь – белка.


[Закрыть]… Не веришь мне, спроси других.

– Хорошо… Как вернётся сын, пришлю его и людей с оружием, а ты отведёшь их на место.

Светозар приехал на свой отрезок порубежной земли только вчера и привёз двух баранов – белого и чёрного. Хотел принести их в жертву Сварогу, и чтоб сын на требе присутствовал. Но Яромир, возвратившись с Припяти, был снова в Диком поле с дозором. Да вот нет его… Отец заволновался, а вдруг что случилось? Баранов без сына резать не стал, велел гридням отдать их волхвам – те как надо с ними управятся… Понадобилось воеводе кое о чём расспросить кузнецов, но, оказывается, они тоже с Яромиром вместе находились. Из башковитых людей здесь обретался лишь каменщик Погляд. К нему-то и надумал Светозар заглянуть. Бойлу подсказали, что Погляд недавно переехал в дом к бойкой вдовушке Вниславе. Замечал и ранее Светозар их давнее взаимное влечение… А теперь, значит, решили жить совместно.

«Есть ли любовь между ними?.. Может, просто понравились друг другу: в селении все знали, как любила своего мужа Внислава и яростно мстила теперь супостатам за его погибель. И каменщик с женой до того, как украли её с покоса, тоже жили, как два голубка… Да время такое, неспокойносуровое… Запросто отнимет дорогого человека, не успеешь и глазом моргнуть…» – раздумывал воевода, подъезжая к дому Вниславы.

А та, увидев Светозара, выбежала на крыльцо, поклонилась ему в пояс. Показался в двери, заслонив весь проем, и Погляд, поздоровался.

– В избу-то пустите? – улыбаясь, спросил воевода.

– Просим милости… Просим! – проворковала вдовушка.

Снова подивился Светозар тому, что такая вот голубица недавно насмерть зашибла нескольких злых ворогов; ай да молодец баба!

Просторно и чисто было у неё в доме – у стены выдавался на локоть высеченный из камня очаг с железным колпаком и дымоволоком из липового дубла, выходящим в отверстие в потолке. Пол настелен свежепахучими, ровными, хотя и топором оструганными досками.

«Сия работа уж точно Погляда», – отметил про себя воевода. На окнах – почти до прозрачности выскобленные бычьи пузыри.

Внислава мигом накрыла на стол, появилась и с мёдом сулея, сделанная из добротного херсонесского стекла.

– Ты не слышал, – обратился к Погляду Светозар, – будто бы дети из селения пропадать начали?

– Болтают…

– Волхв мне давеча сказывал. Только я не поверил, что это дело рук колдунов оживших… Надо воров поискать тутошних…

– Словим, – заверил каменщик. – Может, мне заняться?

– Дождёмся Яромира. Не говорил он, когда с дозором управится?

– Ты знаешь своего сына Светозар… В свои дела он никого не посвящает. Собрался – ив степь. Доходили вести, что царь хазарский с войском из Итиля тронулся, вот Яромир и решил проверить.

– Недавно в селении объявилась какая-то чародейка с бельмом на глазу, пугала людей пожаром и казнями… – поведала Внислава.

– Где она? – встрепенулся Светозар.

– Её уж и след простыл.

– Надоть бы задержать ведьму да язык-то у неё обрезать… Спасибо за хлеб и соль, за мёд, пойду я. Желаю вам жить хорошо и здравствовать, – поднялся из-за стола гость.

– Может, я с тобой? – попросился Погляд.

– Добре.

От дома Вниславы поскакали к сторожевым заставам; на пути встретилось озеро, в котором утопили старуху. На берегу обнаружили девочку. Она куталась в лохмотья от прохладного ветра, пытаясь хоть как-то согреться. Светозар взглянул на неё. Увидев заплаканные глаза, спросил:

– Ты чего тут одна делаешь?

– Бабушку жду… Её в воду бросили, но она скоро выплывет… С ней хочу жить.

Светозар вспомнил, что внучку колдуньи он велел определить к надёжным людям.

– А у кого ты сейчас?

– У купца Манилы проживала… Только он всё добро, какое было в нашем доме, к себе перенёс, а меня подержал у себя маленько и выгнал…

– Ах паскуда! – в сердцах вскричал воевода. – Погляд, возьми с собой двух гридней, найди купца и всыпь по его толстому заду десять плетей, да наложи виру от моего имени… И отбери всё, что он взял у сироты.

Думы о сыне жалобили с утра сердце Светозара. Пожалев девочку, снова обратился к ней:

– Хочешь у меня жить?

Она замешкалась, затеребила подол своего тряпья, взглянула на боила, опустила глаза, снова подняла их, будто проверяя: правду ли говорил воевода?

– Хочу, – тихо молвила. – Только боюсь… Человек ты вятший. Дом у тебя большой и богатый… Со стёклами ажно. Меня там, оборванную и грязную, обижать станут…

– Пусть только попробуют! – засмеялся Светозар. – А то что грязная – отмоют, оборванная – в новое приоденут. Ну, согласна?

– Согласна! – обрадовалась сирота.

– И добре… Имя-то есть у тебя?

– Было… Добриной бабушка кликала.

– И мы тебя так теперь называть будем. Погляд, ты всё слышал?.. Бери её и действуй, как велено. А с Манилой я опосля тебя ещё раз поговорю… – Под кустистыми бровями глаза воеводы неожиданно блеснули, а ладонь его правой руки крепко стиснула плётку…

– Поехали, красавица. – Погляд перегнулся с седла, подхватил сироту, словно пушинку, и посадил спереди. – Воевода, потом-то куда скакать?

– На сторожевую заставу, к Милонегу!

И жалилось сердце, и болело… Не зря, как оказалось. На стороже Милонега воевода заметил, подъехав, необычную суету – туда-сюда бегали две женщины, стояла повозка, но уже без лошадей, оглобли были задраны кверху, два мужика копались в ней, что-то выбирая изнутри. Развернули плащ, – о, бог Сварог! – Светозар узнал корзно Яромира с вышитым белым лебедем на синей материи… Вот и меч его понесли.

– Стойте! – крикнул воевода. – Где сын мой?!

– Унесли твоего сына в избу… – Мужики узнали боила. – Привезли-то его ратные люди, а нас заставили вещи взять.

Опережая мужиков, боил вскочил на крыльцо. Отпихнул бабу, которая несла с тёплой водой деревянное корыто, распахнул дверь вовнутрь помещения. На лавке, раскидав руки, с окровавленной головой и грудью, с закрытыми глазами лежал Яромир. Будто споткнувшись остановился перед ним воевода, спросил:

– Жив?

Только тут различил Милонега, кузнецов Дидо Огнева и Ярила Молотова. Одна из женщин намеревалась промыть Яромиру раны, ждала напарницу, ту, что с корытом.

Обе знахарки, чем-то похожие друг на друга, худощавые и седовласые, попросили всех выйти. Светозар захотел было остаться, но и ему тоже велели удалиться… Он не стал возражать, да и не смог бы: в горле стоял тугой ком, а в глазах – красный туман…

«Вот и снова горе великое ко мне пришло… После смерти жены, которая угасла, как тлеющий огонь в очаге, если его не поддерживать, убивался так, что свет казался не мил… Неужели опять?!» – Воевода подошёл к повозке, оперся плечом об оглоблю, застыл, глядя в одну точку на земле. Понимая его состояние, никто не подходил к нему, не утешал… Да какое могло статься утешение?! Оно или придёт само собой, если выживет сын, или… Вот как только распахнётся дверь!.. Поэтому все устремили на неё взоры, и Светозар перевёл туда взгляд. Наконец-то! Женщина, что показалась Светозару помоложе, вышла на крыльцо, отыскала глазами сгорбившегося воеводу, тихо сказала:

– Твой сын, боил, у Сварога в зелёном саду…

Сдавленный крик вырвался из груди воеводы, и Светозар в беспамятстве рухнул бы, если бы вовремя не подхватил его Дидо Огнёв.

…Волхвам приказал боил готовить Яромира к погребению в могильном кургане, а не сожжению. Положили его рядом с матерью.

Из рассказов Дидо и Ярилы выходило – многочисленное войско царя Ефраима уже давно отошло от берегов Итиля; дозор Яромира встретил хазар на подходе к Дону, здесь и напоролся на передовой разведывательный вражеский отряд – почти все русы погибли, в том числе и Данила Хват, а раненого сына воеводы выхватили прямо из рук неприятеля и ещё живого сумели привезти на заставу…

– Целое войско идёт, Светозар. Нам не устоять… Что будем делать? – Милонег посмотрел внимательно в глаза боилу, давая понять взглядом, что ему уже всё ясно.

– Тех, кто может сражаться, оставим, остальных в сопровождении конного отряда отправим в тыл.

– Воевода, печенеги аль угры по пути их ограбят, в полон возьмут. А мы здесь погибнем…

– На то воля Сварога, Милонег… Хорошо, что мы успели его воздвигнуть, – заключил Светозар.

Но на другой день от Аскольда прискакал гонец с приказом покинуть порубежье: как есть, сниматься с семьями и немедленно двигаться к Киеву…

Войско древлянское, ведомое Ратибором и Умнаем, ещё до вхождения в землю полян было замечено киевлянами; днём о движении его сторожевые посты передавали по цепочке сигналы дымом, ночью – сполошным пламенем. Увидев сие, Умнай заметил:

– Вишь, как засекают нас… Издали! Уроченье[285]  [285] Уроченье – урок.


[Закрыть] Аскольда пошло впрок.

– А-а, это когда головы у стражников летели с плеч под топором ката, – вспомнил старейшина.

– Неплохо бы и нашим такими бдительными быть… Давеча у двух бойцов в дозоре обнаружил луки с плохо натянутыми тетивами… Наказал и десяцкого заодно, – доложил воевода.

В Киев входили по двум деревянным мостам через Лыбедь, которая протекала с северо-запада на юго-восток в пяти верстах от Днепра и имела широкую болотистую пойму. Летом, когда спадала вода, эта местность походила на стену дома нерадивого хозяина с торчащими меж брёвен многочисленными островками мха, но после весенних и осенних дождей пойма превращалась в залитую водой непролазную низину. Зная сие, противник вряд ли бы отсюда начал прорыв оборонительных укреплений, хотя в подложном плане это место обозначено как самое благоприятное… Но стоит только завлечь сюда неприятельское войско, как хляби небесные, которые скоро обрушатся на землю, сотворят своё гибельное для хазар дело. Такие же «благоприятные места» в плане были указаны и со стороны реки Почайны, где на её ровных берегах уже вырыли и хорошо замаскировали «волчьи ямы». А на подступах к Подолу вернувшиеся со Змиевых валов Аскольд в Вышата повелели густо разбросать триболы…

Древляне уже миновали насыпную плотину и через реку Клов и теперь хорошо видели, как на деревянных сторожевых башнях и переходах споро шла заготовка брёвен, камней и дубин для отражения вражеских приступов; тут же для бедных воев ополчения, состоящего из изгоев и холопов, складывались луки, колчаны со стрелами, копья, сулицы, мечи, ножи, топоры, шестопёры, деревянные, обитые медными полосками щиты. Воинские стяги, пока обёрнутые вокруг древков, и трубы для трубачей доставлялись тоже сюда…

Вскоре от князей навстречу войску прискакали посыльные, чтобы показать, где разместиться, а Ратибору и Умнаю передать повеление явиться на теремный двор.

– Сколько с вами ратников? – спросил Аскольд и в знак приветствия постучал ладонью по окольчуженным плечам старейшины и воеводы.

– Пять тысяч, – с готовностью ответствовал Умнай, назвав цифру по тем обстоятельствам, связанным с прошедшим страшным пожаром, надо сказать, немалую… С помощью, конечно, Киева и вооружились, и доспехи заимели, да многое и сами успели выковать – днями и ночами стучали в кузнях молоты по наковальням и пылали горновые огни.

Получив похвалу из уст старшего князя, воевода и старейшина довольно переглянулись. Младший же архонт сидел один за длинным дубовым столом в гриднице, низко опустив голову и положив прямо перед собой вытянутые руки со сжатыми кулаками; Ратибор и Умнай догадались по его виду, что между братьями произошёл крупный разговор, закончившийся не в пользу мизинца[286]  [286] В древней Руси мизинцами называли младших в семье сыновей и братьев.


[Закрыть]… Тут же на лавке, но у стены, на которой висело оружие гридней, мостились Еруслан, Светозар, прибывший вчера с самых южных сторожевых застав, Вышата и Ладомир.

– Ладно, вопрос с Фаррой решили… Будем казнить его, как только хазары попадутся в ловушки… А тебе, брат, сие должно пойти в назидание. Впрочем, сколько уже было подобного, да впрок не идёт! – вскипел Аскольд и грохнул кулаком по столешнице.

Все вздрогнули и разом подумали: «Стерпит ли Дир?» На всякий случай дружинник Дира Еруслан и Аскольда – Ладомир вскочили и схватились за рукояти мечей… Заметив решительные действия старших над дружинами, Дир махнул рукой Еруслану: мол, сядь… И Аскольд указал своему на место. Воеводы облегчённо вздохнули – слава Перуну, обошлось…