Текст книги "Нашествие хазар (в 2х книгах)"

Автор книги: Владимир Афиногенов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 53 страниц)

Хазарин расплылся в довольной улыбке:

– Насчёт свободы я ещё подумаю, уважаемый капитан…

– Это твоё дело, Асаф. Ну, как мой план?

– Хороший план. Поэтому я сейчас незамедлительно сажусь писать одному вождю, жадному, как Зевксидам, до золота и драгоценностей.

– А наш друг посол отвезёт к нему это послание… – поставил точку Ктесий и, помолчав, снова сказал: – Теперь ты, Асаф, понимаешь, почему я не остаюсь на «Стреле» с моряками, а иду с караваном… Драгоценности не должны достаться одному только вождю… Нужен человек, который разумно и без обиды для других распорядится ими… А в случае неудачного нападения у меня найдутся дела и в Итиле… Да, чуть не забыл, Асаф. Укажи вождю на мой отличительный знак – серебряный шлем с султаном из жёлтых перьев.

Хазарин кивнул. Тут на миг мелькнула в его голове отчаянная мысль, но хазарин поборол её, потому что снова перед глазами возникла могила его дочери… «Нет, нет, спокойно доживу со своими куропатками до конца, предназначенного мне в этой жизни… И довольно. А лупанар мой и правда нуждается в расширении, и действительно нужно купить новых девочек».

Потом Ктесий отозвал в сторону посла:

– Ты мне будешь нужен ещё… Поэтому после встречи с вождём постарайся ещё до нападения угров на наш караван примкнуть к нам.

– Будет исполнено, капитан.

4

Мы с Константином хорошо продумали путь до столицы хазар Итиля, намереваясь проделать его до наступления весенней оттепели.

Путь самый лучший и, пожалуй, единственный – это путь русских купцов, который мы так тщательно изучили ещё в Константинополе по книгам в патриаршей библиотеке. Ну уж коли он единственный, то и продумывать 5ыло нечего, да дело в том, что мы кое-где спрямили его мысленно, внеся при этом свои расчёты и соображения.

Когда наша «Стрела* подняла паруса и стала выходить из Прекрасной Гавани Херсонеса, на берег высыпало множество народа – даже и предположить не могли такого количества. На лицах людей читали столько доброжелательства, такое радушие, в глазах их было столько теплоты, что Константин от такого искреннего к нам отношения прослезился. Все собравшиеся на пристани желали нам доброй дороги и хорошей удачи.

Многим херсонесцам была известна цель нашего путешествия в Хазарию. А любовь их, и считаю, мы завоевали своими неустанными поисками останков святого Климента и подвигом Константина у Священного дуба в Фуллах, уничтожившего его, как пристанище Дьявола и сумевшего окрестить сотни язычников.

Среди провожающих мы видели митрополита Георгия и пресвитера храма Двенадцати апостолов отца Владимира, настоятеля церкви святого Созонта, осенявших наш корабль крестным знамением, а рядом с ними стояли с насурмленными бровями и нарумяненными щеками блудницы из лупанара во главе с их владельцем хазарином Асафом и махали нам красными и жёлтыми лентами – на их жесты охотно откликались наши моряки и велиты, наверняка за время долгого стояния диеры в гавани они хорошо подружились с ними…

Греховен человек, прости его, Господи!

Потом я обратил внимание на очень красивую женщину в хитоне, которая в немой тоске протягивала руки вослед нашей диере. Кому предназначено это последнее выражение неистовой любви?… Неужели вот ему, язычнику, сложенному, как Аполлон, с добрыми умными глазами? Имя его точно соответствует облику – Доброслав. Да… Именно ему – эти жесты любви и отчаяния… Тоже, видать, язычница, но принявшая нашу веру. Кто она ему? Жена? Не может быть. Тогда сестра? Вспомнил: это она, жена тиуна – управляющего глухими селениями неподалёку от Сурожа, славянка, просила митрополита за брата… А тот привёл Доброслава и его друга, назвавшегося Дубыней (странные имена у этих русов!), и просил взять их на корабль… Отец Георгий сказал, что они должны добраться до Константинополя. «Но мы идём в обратную сторону, – возразил я. – И только весной попадём в византийскую столицу…» «Время для них не имеет значения, – ответил митрополит. – Они согласны работать на вёслах… И не будут обузой. Просто сейчас в бухтах Херсонеса нет ни одного корабля, который бы доставил их куда им нужно». И когда отец Георгий добавил, что один из них ищет мать, которую угнали в рабство, сердце моё дрогнуло… Я увидел с ними огромного, с волчьими глазами пса, закованного в панцирь, и язычники показали мне, как он умеет драться. Решение взять их с собой во мне укрепилось. «Молодцы сильные, бойцы, и пёс многого стоит. Начальнику охраны Зевксидаму верить нельзя, а после Саркела до Итиля нужно добираться пешим ходом… В пути могут возникнуть всякие неожиданности и подстерегать любые опасности. Да, это очень хорошо, что язычники пойдут с нами».

Я сказал обо всём Константину, с моими доводами он согласился: «Надо взять!» Но зато долго упирался капитан Ктесий, ссылаясь на загруженность судна (какая там загруженность!), на лишние рты, но я успокоил его: ведь язычники обещали хорошо заплатить, к тому же предложили для использования свою силу. Ктесий – ни в какую! Оперся, словно бык рогами в крепостную стену, – ни туда, ни сюда… И только Константин сумел его переломить… Видя его неуступчивость, он просто приказал взять этих двоих, добавив при этом: «Они мне пригодятся в пути…» И сейчас, стоя на палубе, я задаю себе вопрос: «Почему Ктесий так яростно противился тому, чтобы взять на борт людей, так нуждающихся в нашей помощи?!»

Диера стала огибать берег. Херсонес остался слева, белые колонны базилик да и сами они постепенно исчезали из поля зрения… «До новой встречи, непокорный город…» Пошёл дождик. Ветер сразу ослаб, мчавшаяся до этого на всех парусах диера приостановила свой бег, и тогда за дело взялись гребцы.

На палубе появился Ктесий и довольно грубо окликнул Доброслава и Дубыню:

– Эй, что вы тут торчите? Спускайтесь вниз и берите в руки весла!

Увидев меня, на миг смутился, а я укоризненно посмотрел ему в глаза, давая понять, что так с нашими подопечными обращаться нельзя. Если же он и дальше будет вести себя подобным образом по отношению к тем, кто не обязан ему подчиняться, пожалуюсь философу. Господи, почему сердца некоторых людей переполнены злобой и ненавистью, а не добром, к которому всегда взыскует Христос, почему у них развито стремление попирать тело и дух человеческий?… Что плохого сделали тому же Ктесию эти двое?… Ничего. А откуда такая грубость и неуважение? Потому что они язычники?… Но Бог призывает нас к терпимости. И мы должны следовать его заповедям.

Дождь вскоре перестал, но ветер так и не возобновился – диера продолжала идти на вёслах. Время уже перевалило за полдень, солнце припекало, оно давно высушило палубу и обвисшие паруса. Весла мерно гребли воду – в верхнем ряду они были длиннее, тоньше и легче, нежели в нижнем. Внизу в уключинах поворачивались весла намного шире в лопастях и намного толще в обхвате, сюда и рабов подбирали физически крепких и здоровых, их и кормили лучше верхних – мясом и настоящим хлебом.

Мне захотелось увидеть, как справляются с этим трудным делом Доброслав и Дубыня, и я спустился с палубы. Как и предполагал, Ктесий их определил в нижний ярус – они сидели рядом на широкой скамье и старательно, в такт гребцам, налегали на весла. От своих собратьев по труду язычники сейчас отличались лишь тем, что руки их не были прикованы цепями, во всём остальном, оголённые до пояса, они походили на них точь-в-точь. Было видно – гребля Доброславу и Дубыне даётся очень тяжело, но они крепились… Увидев меня, Доброслав улыбнулся и кивнул на корму, где, притаившись, лежал пёс и умными глазами следил за происходящим.

Надсмотрщик в белом колпаке принёс в деревянной бадье дымящееся мясо и в корзине хлеб и стал бросать куски прямо на пол возле ног каждого невольника.

Как только будет дана команда обедать, весла на короткое время поднимут из воды, и рабы смогут насытиться. Вскоре она последовала.

Я видел, как от каждого куска Доброслав и Дубыня оставили часть своему псу, и тогда я подумал о том, что кормить собаку стану сам. Об этом я и сказал им, и они очень благодарили меня.

Да вот и Самкерш, стоящий на берегу пролива, соединяющего Понт Эвксинский с Меотийским озером. Через пролив видим протянутую цепь, загораживающую кораблям вход. Здесь купцы обычно платят десятину…

Ктесий зычно кричит стражникам:

– От границ Священной византийской империи наше судно следует по прямому назначению к его светлости кагану Завулону, имеем на то указание всемогущего василевса Михаила!

Капитан сходит на берег, показывает грамоты, цепь убирается, и «Стрела» входит в воды Меотийского озера.

Возле нас с Константином остановился Ктесий и сказал:

– Хазары предупредили, чтобы мы близко не подходили к берегу: там шалит недавно объявившаяся разбойничья шайка, состоящая сплошь из русов. Они подожгли соляные промыслы, чиновников-греков и хазар побросали в огонь, а сами ушли вверх к Танаису…

В Меотийском озере почему-то дуют частые ветры, и, поймав нужный, мы под парусами скоро оказались в устье великой реки.

У самых берегов она уже заковалась в тонкий ледок, зато посредине су дох одна; но теперь приходится плыть против течения. Снова взялись за весла невольники и Доброслав с Дубыней. Пёс, которого я обласкал и прикормил, от меня, когда я нахожусь на палубе, не отходит. Он стоит рядом, прижавшись боком к моей ноге, и смотрит вперёд на темнеющие вдали песчаные холмы и на редко попадающиеся нам неровные гребешки леса.

Вот за ними по левую руку от нас простирается земля угров, по правую – хазар, а если плыть от истока Танаиса, то будет всё наоборот. А исток его находится в стране славянского племени вятичей… Об этом говорит в своём сочинении еврейский путешественник Эльдад га-Дани, посетивший Хазарию и один из первых описавший жизненный уклад Хазарского каганата.

Из каюты вышел Константин и направился к нам. Пса он побаивается, поэтому я приказал Буку:

– Стой и молчи!

Философ подошёл к борту и тоже стал вглядываться в холмы и перелески. Я ему сказал, что глядя на них, вспомнил путешественника Эльдада га-Дани.

– А-а, того, который жил в Эфиопии, – уточнил Константин, – и которого евреи послали представителем от четырёх израильских колен[110]  [110] Израильские колена – еврейские родовые группы, пришедшие из-за реки Иордан в Ханаан (Палестину) и истребившие ханаанские и хеттские племена. В результате этого переселения в ХШ-ХП вв. до нашей эры еврейских родовых групп осталось, по Библии, двенадцать, в действительности же их больше шестнадцати.


[Закрыть] – Дана, Неофалима, Гада и Ашера – возвестить о счастливом их существовании и осведомиться об остальных восьми коленах. Поэтому Эльдад га-Дани где только не побывал! Странствовал он и по Палестине, Персии, Индии, Аравии, Китаю и, наконец, пришёл в Хазарию… Поэтому ты и вспомнил его сейчас, Леонтий!

– Да, наверное, поэтому…

Далее в своём сочинении Эльдад га-Дани писал, как он увидел, что на долю Хазарии приходятся евреи из двух колен – Симеона и Манассии. Живут они в основном в хазарской столице Итиль, и сказали Эльдаду га-Дани, что живут хорошо, многие из них служат чиновниками при дворе кагана и царя, а некоторые являются их советниками…

Зимой население живёт в городах, а весной выходит в степь, вместе с ним кочуют и евреи, где и остаются до приближения холодов. Царь и каган возложили на зажиточных и богатых поставлять в их войско по количеству имущества всадников, конскую упряжь и вооружение. Вооружение хазар состоит из луков, мечей, копий и трибол. Триболы – это железные шарики с острыми шипами, которые они рассеивают там, где должна проходить вражеская конница.

Раз в год ходят в военные походы.

Выступают всадники, одетые в прочную броню, в полном вооружении, со знамёнами. Конная царская гвардия состоит из десяти тысяч всадников. Впереди на чёрном жеребце едет сам царь, а перед ним везут его знамя, обложенное медными пластинами, и ни один воин в войске не должен выпускать из поля своего зрения его блеска.

Воинскую добычу хазары собирают в одну кучу; царь выбирает то, что ему нравится, а остальную часть предоставляет воинам разделить между собою.

Наконец-то мы увидели на правам берегу Танаиса крепость Саркел, обнесённую красной кирпичной стеной. Грек Петрона Каматира построил её таким образом, чтобы она служила не только защитой от нападения угров и печенегов на столицу Итиль, но и крымским колонистам, также подвергавшимся постоянным грабежам.

Лёд уже покрывал почти добрую половину реки. Ктесий направил диеру к берегу. Матросы вооружились баграми и стали проламывать лёд. Здесь мы окончательно решили оставить «Стрелу» и дальше продолжать путь пешком.

Вступив в крепость, мы обнаружили ужасающую бедность. Люди жили в глинобитных сооружениях, мало чем напоминающих дома, варили пищу в глиняных котлах на очагах из четырёх вертикально поставленных кирпичей, а другая часть населения ютилась за крепостными стенами в отрытых в земле ямах. В Саркеле и его окрестностях кто только не проживал – хазары, греки, аланы, печенеги, булгары, буртасы – истинно библейский Вавилон! Поэтому завезённые Каматирой мраморные колонны для строительства христианского храма так и лежали мёртвым грузом возле казармы, предназначенной для воинского гарнизона. Казарма, как и стены, была сложена из кирпича, но без фундамента, и располагалась возле крепостных ворот в виде пролётов, закрывающихся массивными, окованными железными полосами деревянными створками. В крепости работала одна терма, и та, в основном, предназначалась для велитов. Улиц не было, проходила лишь поперечная стена толщиной в шесть локтей.

При такой бедности мы еле отыскали нужных нам лошадей и верблюдов, заплатив за них втридорога, и не задерживаясь выехали. Команде «Стрелы» было приказано идти немедленно обратно, пока Танаис весь не покрылся льдом, и ждать нашего возвращения у берегов озера.

Ктесий и его знакомый, приставший к нам в крепости, выехали с нами, шестнадцать человек вооружённых велитов вёл Зевксидам, Доброслав и Дубыня купили себе лошадей, прежних своих они продали ещё в Херсонесе, и теперь язычники так же, как и мы с Константинам, ехали верхом. Пёс бежал рядом. А сундук с драгоценностями, предназначенными кагану, мы приторочили к боку одного верблюда, двое других шагали с поклажей, состоящей из одежды, одеял, палаток.

Ктесий как надел на себя серебряный шлем с султаном из жёлтых перьев, так и не снимал его; хотя в голой ковыльной степи пока ещё припекало солнце, но ночи обещали быть холодными.

Я уже говорил, что мы с Константином решили спрямить путь: не стали выходить к Волге, а от Саркела сразу пошли вниз на Итиль, сверяясь по солнцу и звёздам, благо философ хорошо разбирался в астрономии. В Магнаврской школе у патриарха Фотия этот предмет находился не на последнем месте… К тому же звёздную карту хорошо читал и капитан Ктесий.

За световой день мы одолевали почти тридцать римских миль, рассчитывая таким образом к концу десятого достичь столицы Хазарии.

В одном из переходов увидели озеро и решили сделать привал. Разбили палатки, сварили еду, стали есть. Константин держат котелок на коленях, сидя на седле, снятом с лошади. Мы черпали ложками варево, о чём-то переговаривались, и вдруг я увидел, как в железный бок его котелка ударилась неожиданно упавшая, точно с неба, стрела. Она выбила из рук философа котелок, который со звонам покатился по мелким береговым камешкам… И тут из-за кургана послышались гортанные голоса, и оттуда в наш стан полетело ещё несколько стрел. Зевксидам скомандовал велитам взять наизготовку луки.

Молодец Дубыня! Пока Доброслав надевал на своего пса панцирь, он меткой стрелой сразил первого выскочившего из-за кургана всадника. Неподалёку находилась дождевая промоина. Доброслав, управившись с Буком, насильно затащил в неё Константина, крикнув ему:

– Ложись! – а сам, выпрыгнув оттуда, приладил к тетиве стрелу и выпустил. Она впилась в грудь лошади, на которой мчался к нам, размахивая мечом, другой всадник. Лошадь подогнула ноги, ударилась лбом о землю, разбойник грохнулся со всего маху и растянулся, видно сильно зашибся…

Из-за кургана показались ещё всадники. Тогда Зевксидам приказал велитам занять круговую оборону. Все сознавали грозящую опасность. Я взглянул в ту сторону, где находились Ктесий и его знакомый, одетый во всё чёрное… Один капитан, посверкивая своим серебряным шлемом, казалось, оставался спокойным.

Константин не хотел лежать, несколько раз порывался встать, чтобы примкнуть к нам, и никакие уговоры на него не действовали. Тогда я обратился к Доброславу. Язычник не стал его уговаривать, а что-то сказал псу, и, когда в очередной раз философ попытался подняться, Бук так свирепо на него зарычал, что Константин счёл благоразумным снова лечь на дно промоины. А что он мог сейчас?! Я-то и с луком могу управляться, и с мечом тоже. Философ может только прочитать молитву.

И ещё группа всадников выскочила из-за укрытия. Они стараются взять нас в обхват. Двое уже совсем близко. Почему же мешкают велиты?… Почему не выпускают стрелы?… Выпустили! Но промахнулись… Видно, как с губ лошадей брызжет белая пена. Я откладываю лук со стрелами и вооружаюсь мечом. Но тут навстречу всадникам молнией метнулось гибкое тело пса, вот оно взлетело вверх, Бук своей мощной грудью, закованной в железо, с лёгкостью необыкновенной выбил из седла разбойника. Лошадь, напуганная диким зверюгой и, по всей видимости, думая, что это волк, в бешенстве шарахнулась в сторону, глаза у неё налились кровью, она встала на дыбы, а потом опустила копыта на голову другой, бежавшей рядом. Та споткнулась, и второй всадник упал, а Бук в длинном прыжке настиг его и вцепился клыками в глотку…

– Назад, Бук! – что есть мочи закричал Доброслав, потому что по псу разбойники выпустили сразу с десяток стрел. К счастью, только одна попала в панцирь и, отскочив, сломалась.

Хрипя от ярости, ещё не остывший от схватки, Бук вернулся назад.

Вот уже откинул копье и завалился в траву один из велитов, поражённый сразу двумя стрелами. Упал и другой с торчащим в затылке деревянным стержнем с черным оперением.

Показались и пешие разбойники. Кто они? На хазар не похожи… С прямыми носами, не иначе – угры.

Снова оглядываюсь на Ктесия. Он не стреляет, и ни малейшего волнения не вижу на его лице… Вот это выдержка! Вот это завидное презрение к смерти! Смерти?! О чём я думаю?… Какая смерть?! Неужели так просто… Готовились к путешествию, читали книги, изучали языки, плыли, искали, мыслили, мучились – и всё, конец?… Не может такого быть… А почему же Ктесий не стреляет?…

И вдруг взвыл от боли Зевксидам: стрела угодила ему прямо в глаз, он схватился за неё обеими руками, выдернул, и кровь густо оросила траву.

Всадники улюлюкают уже со всех сторон. Убиты ещё четыре велита, разбойники всё ближе и ближе… Константин встал во весь рост и начал креститься. Подстрелят его… Господи, отведи от него стрелу или копье, и пусть меч просвистит мимо головы!

Вот кто держится как истинный римлянин – язычник Доброслав: без страха одну за одной посылает он стрелы, многие из которых достигают цели. Но давно видно, что силы неравны. Почему не стреляет Ктесий и его знакомый в чёрной одежде?

Кольцо сжимается, пешие разбойники уже не бегут, а идут, уверенные в том, что мы от них никуда не денемся, а всадники стали скакать кругами… Это смерть.

Но тут мы услышали какой-то нарастающий вой, похожий на волчий, отчего насторожился Бук и у него поднялись уши… И вдруг из-за того же кургана появились на лошадях вооружённые люди, на полном скаку они стреляли из луков в разбойников, и те смешались, сбились в кучу, и началась рубка мечами… Через некоторое время среди разбойников-угров в живых никого не оказалось. Я снова поглядел на Ктесия и теперь поразился его преображению – лицо капитана покрыла бледность, на лбу выступили капельки пота, руки дрожали… Приподнялся Дубыня и выкрикнул:

– Е-е-рус-ла-а-н!

На зов откликнулся один из всадников, с широкими плечами и со шрамом через всё лицо, и повернул лошадь к нам.

– Разрази меня Перун, если это опять не бывший парила!… Дубыня, снова мы встретились? Ну и дела!… Как же вы попали сюда?

– А как вы? Ты же решил свой отряд увести к Борисфену.

– Решить-то решил… Да увидел в Меотийском озере греческий корабль. Принял за купеческий. Хотел грабануть его возле Саркела, да никак не подступиться. Возле берега лёд, вплавь пускать лошадей – угробить их…

– Так это ж мы плыли на нём!

– Теперь-то я понял. А после Саркела потерял вас из виду, а сейчас встретились. Ну, здравствуй!

– Здравствуй, Еруслан, – ответил Дубыня.

Значит, слово «Еруслан» означает имя, и этот тать хороший знакомый Дубыни, тоже, конечно, язычник…

Еруслан увидел пса и воскликнул:

– Бук, дорогой, и ты здесь! Ах, какой молодец! И в доспехах, как воин…

– А он и есть воин, – сказал Доброслав, подошёл к Еруслану, и они обнялись.

Пошли расспросы, разговоры. Я понял одно: Еруслан отомстил за жену, разгромив и подвергнув сожжению солеварню на Меотийском озере.

Позже я узнал о том, как надругались греки над его женою, и в моем представлении Еруслан уже не казался кровожадным разбойником.

Зевксидам не катался по траве, а лежал, устремив единственный глаз в небо. Я подошёл к нему, он ещё был жив. Он повернул в мою сторону распухшее до неузнаваемости, синюшное лицо, даже попытался подняться на локте, силясь что– то сказать; губы у него шевелились, но в горле клокотало, и никаких слов я разобрать не мог…

Потом глаз его стал стекленеть, из него выкатилась крупная слеза, тело лохага содрогнулось, из носа показалась кровь, он рыгнул два раза и затих. Что он хотел сказать перед смертью? Покаяться?… Да, теперь уже никто никогда не узнает об этом.

Мы поймали разбежавшихся лошадей и верблюдов, сложили палатки, поблагодарили Еруслана за то, что вызволил нас из беды. Велиты стали рыть могилы, чтобы похоронить Зевксидама и товарищей, а язычники вытащили из повозок буйволиные кожи, намочили их в озере и обмотали ими своих, погибших в сражении.

Доброслав объяснил, что теперь они довезут их до берега Танаиса, а там, отыскав для погребального огня необходимый горючий материал, сожгут трупы по обычаю предков, – здесь, как мы понимали, такой костёр не разжечь… Разве что может сгодиться ковыль-трава, но жару от неё хватит лишь на то, чтобы приготовить пищу. И только.

Проверяя, крепко ли приторочен сундук с драгоценностями, я сказал Константину:

– Отче, а этих двух язычников – Доброслава и Дубыню – с их псом нам послал сам Господь Бог… Если бы не они, мы бы пропали. Не от рук угров погибли бы, так от стрел и мечей разбойников Еруслана.

– Ты прав, Леонтий. Значит, нам не суждено умереть в этих необозримых хазарских степях… Господь желает, чтобы я сразился с иудейскими и мусульманскими богословами. Поэтому он дарует нам жизнь.

– Господу нашему слава, и ныне, и присно, и во веки веков…

– Аминь! – заключил Константин и осенил себя крестным знамением.

С отрядом Еруслана вскоре расстались – они повернули обратно, мы же продолжали свой путь к Итилю.

Ктесий за остальное время пути вёл себя тише воды, ниже травы. Серебряный шлем он ещё там, у озера, снял и больше не надевал его, видимо, стыдно капитану было за проявленную трусость. Только так расценили мы его поведение в день нападения угров.

А мы с Константином, качаясь в сёдлах, мирно обозревали бескрайние земли хазар, занимающие огромные пространства Закавказья, Нижнего и Среднею Поволжья, Северного Крыма, территорию между Волгой и Уралом.

– Кто же они, хазары? Откуда? – спрашивал я всезнающего Константина.

– Ведаю то, что прародители их были акациры, обитающие в пятом веке в стране Берсалии, которая находилась за рекой Судак. Акациры – кацары – казары… Одним словом, кочевники[111]  [111] Каз – тюркское слово, означающее «кочевать».


[Закрыть]. Пришёл предводитель гуннов Аттила, покорил акациров и назначил им правителем своего сына Эллака. А тот на Волге потеснил булгар и расширил свои владения. Далее он свою орду двинул в Грузию, но натолкнулся на армию арабов, которые тоже хотели подчинить себе Кавказ. Многие десятилетия они воевали между собой. И вспоминается один интересный факт: в сражении за город Дербент был убит арабский полководец Абд-ар-Рахман, и тело его захватили хазары. Они его забальзамировали, поместили в сосуд и сохраняли в нём, полагая, что с помощью могущественного, пусть даже мёртвого полководца можно вызвать дождь, избежать засухи и обеспечить победу в войне…

– Но этот обычай, Константин, скорее похож на языческий.

– Да в 654 году, когда произошло это событие, хазары ещё поклонялись идолам. Но пройдёт восемьдесят лет, и некоторые на них примут иудейскую веру. И к тому времени «хазары, великий народ… овладели всей землёй до Понтийского моря» – это строки из «Летописи…» Феофана Исповедника[112]  [112] Феофан Исповедник – византийский монах, писавший в 810-815 гг.


[Закрыть].

– В Таврии, в Керке, мы видели с тобой могилу Исаака Сангари… Это же он обратил этот народ в свою веру.

– Да, он… В 730 году каганом в Хазарии был Булан. Булан означает «олень», но вольную жизнь он променял на слушание длинных молитв иудейских раввинов… Исаак Сангари, избежав жуткой казни на площади Быка в Константинополе, оказавшись здесь, поспешил в город Семендер, ставший столицей Хазарии вместо пришедшего в упадок Беленджера. Он знал, что в Семендере да и других городах каганата проживают евреи двух колен – Симеона и Манассии, но не мог предполагать, что некоторые из них живут в горных пещерах… Проходя мимо горы Серир, он увидел, что его соплеменники, молясь Богу, просто воздевают руки к небу, и только. Никаких молитв они не произносили, никаких почестей не воздавали Яхве… Вот этому и поразился раввин. Спросил: «А где же ваши священные книги?!» – «Мы не знаем давно про них ничего…» – был ответ. «А как же вы славите Бога?» – «А так – молча…»

Евреи ушли, у горы остался один Исаак Сангари. Он, сморившись на солнце, заснул в тенёчке. И приснилась ему тропинка, ведущая в одну из пещер горы Серир… Проснувшись, он пошёл её отыскивать. И отыскал… Зашёл в пещеру – и ахнул: она была забита священными книгами. Позвал сородичей. Он объяснил им все двадцать четыре книги Священного писания и весь порядок молитв.

Потом Сангари пошёл в Семендер. Булан, узнав о том, что в городе объявился знаменитый пастырь иудейской общины в Византии, вынужденный покинуть её, чтобы спасти себя, попросил привести его во дворец. «Оленю» давно хотелось самоутверждения, ибо он почитал свой каганат наравне с Византийской империей и Арабским халифатом. Поэтому настойчиво подумывал о религии, которая бы не была похожа ни на христианскую, ни на мусульманскую… Таковой ему показалась иудейская, и он в 730 году принял её.

Произвёл Сангари над Буланом обряд обрезания, и стал каган теперь называться Сабриелем… А раввина он сделал своим советником. Тот подсказал кагану перенести столицу ещё дальше на север, чтобы легче держать под контролем Крым и Киевскую Русь… Так возник город Итиль.

– А кстати, как ещё далеко до него? – поинтересовался я.

Константин, скосив в сторону глаза, пошевелил губами, подсчитывая, и ответил:

– По-моему, ещё день пути… Так вот, Леонтий. Хотя Булан и его приближенные приняли религию иудеев, но в его правление она не стала государственной. Только при кагане Обадии в 809 году она становится таковой. Современники писали о нём: «Он (Обадия) был человек праведный и справедливый. Он выстроил дома собраний (синагоги) и дома учёных (школы) и собрал множество мудрецов израильских, дав им много серебра и золота. Он боялся Бога, любил закон и во всём слушался иудейских раввинов…»

Город Итиль раскинулся по обе стороны реки – он в основном состоит из жилищ, выстроенных из досок. Только дворец кагана и дома его приближенных сложены из камня, с башенками и колоннами. Они расположились в западной части, называемой Хазаран, восточную же часть на левом берегу – Сарашен – населяли ремесленный люд, купцы, огородники, садовники. Была и третья часть города – на острове, где находилась загородная резиденция царя.

Перед каждым строением был разбит сад или виноградник – деревья стояли сейчас голые, урожай собрали, и между ними прохаживались куры, утки и гуси. У палисадов, привязанные к ним верёвками, ревели ишаки, а в стрехах крыш под ветром тёрся камыш.

Нас встретили и провели через всю западную часть, мимо синагог и большого базара, где хазары предлагали рабов и белужий клей. Торговали здесь и шкурками соболей, бобров и лисиц, мордовским мёдом, персидской посудой и оружием. И тут царила торговая десятина. Хазария скорее походила на таможенную заставу, на преступное сообщество сборщиков пошлин и алчных грабителей: с купца драли за всё – и за въезд в страну, брали подорожную, и за место на рынке… Но торговые люди ехали, плыли, пешком шли в Хазарию, потому что даже при такой обираловке они не оставались в накладе.

Каган принял нас в своём дворце, устроив вначале богатый обед с вином и музыкой, исполняемой на персидском чанге, ситаре и нае[113]  [113] Ситар – музыкальный струнный, как и чанг, инструмент; най – флейта.


[Закрыть]. Угощали карисом – блюдом из ягнёнка, хуламом – запечённой в сыре телятиной и разными яствами, а Константина и меня рыбными блюдами. Рядом с каганом на шёлковой подушке сидел его первый советник Массорет бен-Неофалим, потомок Исаака Сангари в десятом колене; здесь присутствовал и хазарский богослов Зембрий.

Пышно расцвечивая свою речь, упомянув о птице Рух – птице души, Завулон поблагодарил василевса Михаила за бесценный подарок, заверил, что он в долгу не останется, и назначил состязание богословов через два дня, приняв после нас мусульманских факихов, что не могло не польстить нашему самолюбию.

Через два дня, собравшись там же, где давался обед, каган поднял чашу с набибом – финиковым вином, поприветствовал мудрецов и обратился к Константину, по левую руку от которого сидел Ктесий, по правую – я:

– Пьём во имя Бога, создавшего всю тварь!

Философ ответил, прежде чем выпить вино:

– Пью во имя Бога, единого слова Его, которым небеса утверждены, и животворящего Духа, которым содержится вся сила созданной твари…

Первыми в спор вступили и задали вопрос об Иисусе Христе иудеи, для которых особенно важен этот вопрос, уничтожающий их упование на Мессию:

– Скажи нам, христианский философ, каким это образом женщина может вместить в своём чреве Бога, на которого даже воззреть невозможно, не только что родить?

Философ указал рукой на кагана и Массорета бен-Неофалима и в свою очередь тоже спросил:

– Если бы кто сказал, что этот советник не может принять в своём доме кагана и угостить его, а последний раб может принять и угостить его, то как назвать первого – безумным или разумным?

Ответил Зембрий:

– Конечно, безумным, и даже очень…

– Какое из всех творений на земле самое достойное и почтенное? – снова спросил философ.

– Человек, – ответили иудеи. – Он высшее из всего видимого мира, потому что почтен разумной душой, созданный по образу Божию.

И Константин тогда дал достойный ответ:

– Следовательно, неразумны те, которые считают невозможным, чтобы Бог вместился в утробе человеческого естества, – Бог, который, как известно, помещался в купине Моисеевой. Неужели купина, вещь бездушная и бесчувственная, выше существа чувствующего и разумного?! Вмещался Бог и в буре, и в облаке, и в дыме, и в огне, когда являлся Иову, Моисею и Илии; что же удивительного, если он вместился в благороднейшее создание, в женщину, в её утробу, к тому же девическую, чистую, непорочную…